Текст книги "Имаго"

Я вылетела из переулка, увлекая за собой банановую кожуру, упаковки от печенья, использованные презервативы и фантики, и споткнулась. Под громкие возгласы прохожих я рухнула на бетонные плиты. В колене взорвалась боль.

Городской парк. Взбежав на мост над прудом, я перепугала все голубиное сообщество, и птицы взлетели, издавая мягкие, почти механические звуки. Изможденная долгим бессмысленным движением, я вцепилась в перила, глядя на мелькающие в воздухе крылья, отбрасывающие стремительные тени. Воздух пах опавшими листьями, мокрой землей и водой – обычный аромат стоячих водоемов, но теперь я чувствовала больше. От яблони за прудом исходил винный запах скисающих в траве плодов; от девочки, задумчиво ковыряющейся в песке, пахло жвачкой с колой. Я опустилась на деревянный настил моста и, прислонившись к перилам спиной, беззвучно заплакала.

Откуда-то из окон доносилась смутно знакомая оперная ария. Обняв колени и стуча зубами от холода, я откинула голову на ледяные прутья и прислушалась. Женский голос пел на незнакомом языке так проникновенно и страстно, что меня охватила тоска.

Как красиво она поет… так красиво, что я вижу музыку.

В том зале дамы, одетые по последней моде, а рядом кавалеры в безукоризненных костюмах. Все они будут сидеть на бархатных сиденьях, освещенные хрустальной люстрой, а я тут стены подпираю, пытаюсь услышать все до последнего шороха со сцены. Тощие пальцы комкают афишу, аляповатую, украшенную большими буквами. Тело пронизывает боль от голода, такая сильная, что временами я слепну, и тогда приходится испуганно опускаться на землю, пачкая и без того грязное платье. Вот она, моя участь – ползти, как собаке, по грязи, вымаливая еду, поскольку силой отобрать не получается. Рядом со мной шавка – девочка лет пяти, такая же голодная. Увязалась за мной, но я все равно не понимаю ее – ни слова по-немецки не знаю.

Она что-то лопочет на трескучем, агрессивном языке, дополняя речь жестами. От ее голоса тошно.

– Заткнись, – шепчу я, с силой сдавливая голову ладонями. Перед глазами плывут черные круги.

Ее запавшие глаза блестят, подернутые слезами от злости. Сколько она шатается со мной – месяц, два? У детей все эти процессы протекают куда быстрее. Я с отвращением отмечаю отсутствие двух пальцев у нее на руке и чуть подпрыгивающую походку – девочка подволакивает ногу. Скоро она рассыплется, а я снова буду одна, даже жаль как-то. Наверное, так жалеют питомцев, когда они издыхают.

Из концертного зала доносятся первые дрожащие ноты, вырастающие во что-то большое. Мы обе прислушиваемся. Если бы только найти способ пробраться внутрь и увидеть…

Голову расколола дикая боль. Я ахнула, словно меня опустили в холодную воду: впав в транс, я упала на бок и ударилась виском о жесткое дерево моста. Все еще оглушенная чужими воспоминаниями, я встала на четвереньки, а затем неуклюже – на ноги.

Эти образы, музыка, люди – я ничего не знаю, не помню и не хочу знать. Я чувствовала себя мерзко, будто кто-то влез в мою душу с ногами и вытоптал там все тяжелыми ботинками. В детстве я мечтала уметь читать мысли других, но теперь этот «дар» показался не то что неприятным – просто кошмарным.

Все еще не зная, что делать с собой и своей новой жизнью, я поплелась прочь из парка – туда, откуда так трусливо сбежала.

* * *

Ванная комната в квартире Алекса оказалась необитаемой: плитка отвратительного коричневого цвета с кремовыми разводами; запекшаяся кровь на эмалированной ванне и черные волоски, скопившиеся в сливе; круглое зеркало, покрытое высохшими капельками зубной пасты. Удручающее зрелище. Стараясь хоть как-то заполнить тишину, я выкрутила на максимум оба крана. Раздался омерзительный хрюкающий звук – в ванну хлынула вода, прекрасная, горячая и, главное, чистая. Я осторожно сняла с хромированной вилки душ и повернула рычажок. Струйки кипятка унесли все с собой в вонючую тьму канализации – теперь здесь хотя бы можно было спокойно помыться.

Я сбросила грязное тряпье, залезла в ванну, задернув за собой пожелтевшую занавеску. Под струями воды мысли стали яснее; задумчиво выдавливая в ладонь все новые порции ландышевого геля для душа, я мычала про себя какую-то песенку из рекламы. Присутствие Алисы здесь ощущалось еще сильнее: на краешке ванны лежала светло-зеленая бритва, на стеклянной полочке выстроились флаконы и бутылочки, сверкающие красивыми названиями и обещающие волшебные ароматы. Я поднесла к лицу пузырек, который так усердно выжимала. Этикетки не было, но на поверхности цвета морской волны виднелось выведенное остренькими буковками короткое послание, оставленное несмываемым маркером:

Оставь мой гель в покое! Алиса

Пожав плечами, я выдавила остатки восхитительно пахнущего геля и растерла его по всему телу.

После, стоя голой посреди слабо освещенного помещения и благоухая ландышем, я почувствовала себя неуютно – будто туда, в слив, сейчас уходила моя прежняя жизнь, наполненная красками и ощущениями, безудержным смехом и безутешными слезами. В какой-то миг мне показалось возможным встать на четвереньки и звать ее обратно, как какого-то ребенка, упавшего в колодец.

Алекс все так же «спал», не меняя позы и не дыша. Я поднесла к его носу указательный палец и замерла. Точно не дышит. Хоть бы не умер. Я вспомнила, как в детстве подслушала разговор двух соседок: женщины мирно беседовали, пока я, укрытая живой изгородью, ковыряла в земле дождевых червей. Отец одной из них покончил с собой. Бедный старик начал гнить изнутри, да так, что от него несло за километр. Не вынеся таких мучений, он вышел в гараж поздно ночью и выстрелил себе в рот. Наутро его нашла дочь: каково это – видеть тело собственного отца с наполовину снесенной головой? Видимо, у вампиров-имаго тоже происходит какой-то процесс распада в организме.

Одним опасливым движением я притянула к себе Книгу Смерти и прерывисто вздохнула. Хочу ли я знать все о новой себе?

Глава 10

Страницы Книги на ощупь больше напоминали ткань, нежели бумагу: истертые краешки щекотали кончики пальцев, оставляли ощущение пыльной ветхости. Окруженные убористым почерком иллюстрации были до ужаса правдоподобными и красивыми. Я рассеянно просмотрела по диагонали текст, пестрящий устарелыми словами. Легенда, которую мне рассказал Алекс – надо же, почти слово в слово, разве что на бумаге она выглядела как-то пафоснее… и правдоподобнее. Здесь задокументировали то, о чем люди читают или смотрят фильмы, вся история вампиров. Легенду сопровождала красивая картинка: обнаженная дева, гордо распрямившая плечи и поднявшая голову. Я поежилась – лицо у нее отсутствовало. Королева-мать – гласила подпись.

Королева лишена страстей, ведь зачата она была чудовищем и человеком. Единственное желание ее – владеть чужими жизнями, отбирать без конца. Королева – сама Смерть.

Пустое лицо девушки неприятно смотрело прямо на меня, и я поскорее перевернула страницу.

Явление на свет второй Королевы будет значить погибель первой, ибо две Королевы не могут сосуществовать в одном времени, как не могут быть на одном небе одновременно луна и солнце.

Барлоу пересказала воспоминания Королевы. Хитрый шаг – как если бы кто-то заглянул в твой личный дневник и узнал все тайны, а потом использовал их против тебя. А Королева знает, что в ее мозгу копаются сотни, тысячи имаго?

Яд Королевы имеет самое разное действие на жертву: одних он отравляет, превращая в голодных демонов, но вместе с тем даруя почти абсолютное бессмертие (см. Черви); вторых обращает в кровопийц, людям подобных, но слабо живущих (см. Особенности имаго).

Я перевернула страницу нечитаемого текста и наткнулась на очередные рисунки. На одной стороне разворота была изображена чудовищная скрюченная фигура, а на второй, очевидно, имаго: человек со шрамом на шее в одной руке держал что-то вроде меча, а вторую безвольно повесил вдоль тела: предплечье уже почти рассыпалось…

Переворот страницы. Готическим стилем вверху значилось: «Черви». Я брезгливо посмотрела на ряд нарисованных человеческих голов под текстом. Первая абсолютно нормальная, вторая – уже чуть болезненней на вид, следующая – искаженная отчаянием… Последняя изображала сформированного Червя: губы высохли и подтянулись к носу, который настолько истлел, что наполовину ввалился; из разинутого рта, полного темных зубов, свисали веревки слюны.

Вечно голоден Червь, и ничто не способно его насытить… пожирает жертву целиком, не оставляя ни крови, ни костей… Чтобы Червя умертвить, необходимо только вынуть его сердце из тела и уничтожить…

Как просто взять и «вынуть» сердце? Все так сложно; я думала, что будет достаточно снести голову, как зомби.

Ежели Червь лишь укусил человека, но был убит, не пожрав его, то умрет тот гораздо страшней: зубы сей твари ядовиты (см. Трупный яд) и, повредив плоть, вызывают судороги и боли.

Я еще раз внимательно взглянула на рисунок Червя в полный рост: сгорбленная спина, высохшие и превратившиеся в плети руки, пальцы так истончились, что стали острыми пиками… Лысый покатый череп и вечный оскал. Королева действительно чудовище, раз способна превратить обычного человека в такое. Я обернулась на Алекса. Все-таки как-то неправильно сидеть голой возле него. Ощутив внезапное смущение, я вернулась в ванную и забрала с вешалки одежду. Грязная, зато своя; отчего-то очень важно стало прикрыть все части тела как можно тщательней.

Вернувшись, я вновь взяла Книгу и продолжила чтение.

Имаго (они же шавки, бродяги, мотыльки) – кровопийцы, появившиеся от Королевы с укусом ее. Жизнь несчастных тварей идет по ступеням:

1. Яйцо. С ядом человек обращается; меняются вкусы в сторону пищи животной: мясо, яйца, молоко, сыр. Кровь пока еще недоступна твари – в человеческом желудке она не переваривается, вызывая боли и тошноту. Сон также меняется: ночью тварь бдит и ко сну склоняется весь день. Яйцо вылупляется скоро, чего не замечают и сами обращенные.

2. Личинка. Здесь в человеке больше появляется от твари: звериное чутье, острое зрение, слух. В деснах лупятся дыры, заполняющиеся ядом, что парализует тело укушенного. Теперь вампир может поглощать кровь живых без вреда, но не у всех просыпается огромная жажда – кто-то все еще может есть пищу животную. Глаза твари демонически светятся, ее можно увидеть в темноте с легкостью. Кровопийца связан с Матерью своею и с собратьями и может смотреть чужие мысли как собственные.

3. Куколка (спячка). Тварь становится более голодной и сонной, ощущая свою надвигающуюся дрему в коконе. Сон кровососа может быть призван некоей опасностью: он устраивается в темном месте, где в позе младенца в утробе впадает в спячку. Став куколкой, тварь телом выделяет особую слизь, ткущую кокон, разрушить который может лишь существо, что внутри. Сон длится от двух недель до нескольких месяцев.

4. Взрослая особь. Тварь выбирается из кокона и съедает его, дабы насытиться и укрепить свои силы. Несколько дней она не нуждается в пище, переваривая оболочку и привыкая к новой своей ипостаси – имаго. Кровосос полностью меняет вкусы свои в еде, поглощая кровь человеческую либо живую плоть. Отныне может тварь выпускать демона, что дремлет внутри и ждет часа своего, и в такие моменты нет никому пощады – ни хозяину истинной формы, ни рядом стоящим. Взрослая особь бдит теперь ночью, днем впадая в крепчайший сон, необратимый и беспробудный до заката.

(Исправления на полях яркими чернилами:

Имаго может бодрствовать днем, нанеся себе увечье перед рассветом. Регенерируя, организм не может впасть в сон, следовательно, имаго не будет спать, пока рана целиком не затянется (процесс занимает от часа до одиннадцати часов)).

Я задумалась. Алекса я встречала днем несколько раз: в кафе, а потом еще после покупки костюма для Холли на Хеллоуин. Вот только в первом случае вечером в клубе я увидела страшные кровоподтеки на его руке… Видимо, это были остатки тех увечий, что он нанес себе. Я взглянула на спящего Алекса: сейчас на его руках не было ничего, кроме синюшных вен под белой кожей. И нескольких тоненьких трещин…

Сформировавшийся имаго в себе обнаруживает новую прихоть: продолжение рода. Так заключаются узы – смесь человеческой любви, голода и безумного влечения. Заключаются узы с тварями или людьми, идеально подходящими для создания потомства, и происходит подобное лишь единожды: после смерти избранного особь не может совокупиться с кем-либо еще (не доказано!). Отныне связаны два кровососа, вот только нет им от этого ни счастья, ни теплоты.

ПАРАДОКС: даже заключив узы, оба пола вида не имеют способности ни к оплодотворению, ни к вынашиванию детеныша.

5. Увядание. Так приходит смерть кровососам: все больше требует ненасытный желудок, все меньше остается сил. Тело твари сыплется и крошится, покрывается ранами и язвами, как чумное. В последнюю очередь погибают мозг, желудок и сердце. Сие разложение длиться может от нескольких дней до многих лет.

Почерк очень часто менялся: то по бумаге ползли внаклонку сгорбленные буковки, то кто-то щедро разбрасывал их по всей строке, как бисер. Слова были похожи то на частокол, то на кружевное облако, а то и на какой-то узор… Некоторые страницы и даже главы приходилось пропускать: Книга попадала в руки иноязычных имаго. Итальянский, русский, французский, немецкий, китайский… Как много людей вовлечено в эту гигантскую тайну, как много погибло, развеялось по ветру, передавая из рук в руки накопленные предшественниками познания… Я приподняла стопку страниц и начала стремительно ее перелистывать, придерживая края большим пальцем. Перед глазами замелькали иллюстрации, схемы, заголовки, чернила сменялись на шариковую ручку. Раздался легкий шелест: к моим ногам упал листок бумаги, старый, но не такой древний, как Книга. Я подняла его и с любопытством уставилась на текст.

Хотел бы я посмотреть, как вы вяжете меня. Вы не сможете даже прикоснуться ко мне, потому что сейчас я частично сделан из муки и рассыпаюсь, как дырявый мешок. Удивлены? Я – нет. Для меня это уже привычное состояние.

Я убил мать, детей, жену, брата и сестер. Я съел нашего пса и перегрыз глотку той миленькой девушке из Уинстон-Хитча. Помните ту страшную мясорубку в пригороде? Моих рук дело. А разоренное гнездышко многодетной семьи? Угадали. Но когда вы прочтете это, меня уже не будет на свете – по крайней мере в моем телесном обличье.

Вы не представляете, во что ввязались, погнавшись за мной. Вы не способны понять и тысячной доли того, что кроется в моем происхождении. Пережив ту встречу с Королевой, я оказался в аду – все мое естество вывернули и заставили смириться с этим. У меня отобрали жизнь, а я вполне имею право отобрать ее у вас.

Но я ведь не просто убийца!

Я воин по ту сторону баррикад. Меня не существует, скажете вы, но вот он я: в жилах течет кровь, а плоть такая же теплая, хоть и более хрупкая. Я мотылек, созданный по чужой прихоти, летящий на свет и рассыпающийся огненным дождем в его невыносимом жаре. И если вы думаете, что я пришел в этот мир лишь затем, чтобы отведать вашей драгоценной крови, – вы ошибаетесь.

Меня вообще не должно было быть здесь!

Напоследок я хотел бы сказать, что мне жаль. Но не вам, людям, а моим братьям по несчастью. Мне горько и стыдно, что я никак не принес пользу своему роду, да еще и упустил Королеву.

Если найдете это чудовище – вырвите ее сердце и уничтожьте, ведь иначе она не исчезнет.

Прощайте.

1932 г.

Я вложила листок в Книгу. От страниц пахло не только старой бумагой – от них действительно несло смертью. «Сие разложение длиться может от нескольких дней до многих лет»… Если повезет, я проживу несколько лет как песочный человечек, если нет – истлею за неделю. Наверное, второй вариант даже лучше – не придется долго мучиться. Я потянула носом воздух – за ароматом ландыша, исходившим от меня, стоял удушливый запах мертвечины. Под ложечкой закопошился червячок беспокойства. Алиса умерла. Отказавшись от еды, она истлела очень быстро. Но где ее настигла смерть? Можно понять, что голодный человек – слабый человек и уйти никуда не сможет.

Я встала с кресла и вышла из комнаты, боязливо оглядываясь. В коридоре было несколько дверей. Одна, конечно, вела в уборную, вторая – в кухню, и, судя по меланхоличному жужжанию мух, туда заходить не стоило. Недолго думая, я рванула ближайшую дверь. В нос ударил настолько сильный запах мертвечины и пыли, что я отшатнулась. Интуиция не подвела – на кровати лежала она.

– Здравствуй, Алиса, – прошептала я.

* * *

Она лежала на бледно-голубом покрывале, словно просто дремала: одна рука покоилась на груди, вторая – сбоку, хищно впившись серыми ногтями в ткань.

Светлые волосы разметались по подушке. Алиса казалась живой, но одновременно было в ней что-то восковое – словно кто-то принес в комнату куклу, до ужаса похожую на человека, и бросил на кровать. Я смотрела на спящую красавицу и чувствовала поднимающуюся панику. Осознание накрывало разум тяжелым облаком: Книга – не поделка сумасшедшего, а рассказ Алекса – не горячечный бред. И я тоже стала частью всего этого, заразилась от случайного человека, превратилась в пыль, в имаго. Глотка сжалась, сейчас в нее не прошла бы и капля воды. Я прижала ладонь к губам, не в силах оторвать взгляд от серого трупа в постели. «У нее один палец осыпался, – блуждали в голове вялые мысли. – Прямо как столбик пепла на сигарете. Просто взял и… осыпался».

На ватных ногах я вышла из комнаты, ставшей гробницей для молодой красивой девушки. Кухня насквозь пропиталась металлическим запахом крови и чего-то прогорклого. На столешнице все еще стоял стакан с кровью – тот самый, приготовленный для Алисы. Я вдруг ясно увидела, как она с нежной улыбкой говорит ему, что хочет есть, а он несется в кухню, радостный оттого, что наконец-то может помочь. И пока он вскрывает пакет с донорской кровью, которых в холодильнике полно, она торопливо пишет записку, превозмогая боль и холод, но слабость не дает подняться на ноги. Останавливается сердце, умирает мозг… Алекс заходит в комнату, счастливый, и видит ее.

«Это моя смерть, – подумала я. – Моя смерть в чужом лице. Я умру точно так же». Ужас заполнил меня, сковал мышцы. Пораженная, я стояла на кухне и размышляла, что теперь мне осталось. Следовать за Алексом? Вроде бы он не выказывал никакой враждебности… за исключением попытки меня сожрать. Этого я все еще не могла ему простить – и не думала, что смогу. Но и желания убить его больше не было.

– Мы теперь в одной лодке, – грустно усмехнулась я.

Пустая кухня ничего не могла ответить мне.

* * *

– Возьми трубку, Джи… – прошептала я и прижалась лбом к холодной стене в коридоре.

Ослабев от голода и усталости, я села на пол и сжала в руке телефон. В ухо нудили бесконечные гудки, затем раздался отчетливый хруст прерываемой связи. Я укоризненно посмотрела на дырочки в трубке, словно в них видела свою подругу. Я поступила неправильно, бросив Джи в клубе без объяснения, да еще и разыграв представление с полетом со второго этажа. Наверняка она ужасно переживает… Но почему не берет трубку? «Надеюсь, ничего не случилось. – Я закусила губу. – Вечно ты влипаешь из-за меня в неприятности, Женевьева…»

Измученная мрачными мыслями, я набрала второй номер. Гудки на этот раз длились недолго, вскоре прервавшись холодным:

– Алло.

Совсем не ожидала услышать ее именно сейчас.

– Привет, Шерил.

– Если ты звонишь Холли, то я вынуждена тебя огорчить, – тихо сказала Шерил, – она сидит с отцом.

Джейкоб сильно приболел – наверное, ты уже знаешь.

– Да, Холли мне говорила… – Я вспомнила его изможденное лицо и странную улыбку. Сильно приболел…

На другом конце провода воцарилось молчание, наполненное жужжанием. Где-то далеко раздались глухой треск и голос Холли. И какой-то странный звук. Что это?

– Тише, папа, – голос Холли дрожал, смешиваясь с этим звуком. Почему Шерил не кладет трубку?!

Снова тот звук. Треск.

– Оливия, – в тоне Шерил появилось что-то похожее на беспокойство. Мягкий голос, дрожащий, как бормотание морских волн, – она никогда так не говорила, а со мной и подавно.

– Что?..

– Я была бы очень благодарна, если бы ты… зашла к нам на неделе, – промурлыкала Шерил. – Джейк очень болен… и, честно говоря, я не знаю, что будет с ним дальше.

В голове стало до странности легко. Нет, этого не может быть. Я должна была зайти к нему, еще когда услышала о болезни, но задетая гордость говорила громче здравомыслия. «Но ведь я тоже тогда заразилась, – вспомнила я. – Мне было не до этого».

– Да, Шерил. Я зайду на неделе.

Она не ответила. Раздался отдаленный вскрик, затем наступила тишина. Шерил повесила трубку, оборвав жуткое басовитое пение статики, – резко опустила занавес.

Чтобы как-то успокоиться, я вошла в комнату и приблизилась к окну. Солнце уже клонилось к закату, скоро проснется Алекс, а я так и не дремала днем – слишком мало времени, чтобы тратить его на сон. Поэтому, поклевывая носом, я устроилась в кресле и обняла колени. Мнение, что вампиры могут ждать вечность, – ошибочно. У вампиров рода имаго каждая минута ценнее золота. Стараясь занять чем-нибудь мысли, я прикрыла глаза. Холли. Я вспомнила странные звуки из телефонной трубки, вспомнила и необычный разговор с Шерил.

Странно, подумала я, уже засыпая. Перед глазами все поплыло. Странно… в голове клубился черный туман: иногда он алел от света, падающего на веки, но потом вновь возвращался чернильный мрак.

О господи. Это же было рычание.

Вокруг поджидали монстры, их руки хватали меня за лодыжки, норовя сбросить в бездну. Какой путаный сон; интересно, все ли имаго видят сны? Передо мной возникла красивая девушка – я скорее просто знала, что она красивая, чем видела, ведь разглядеть ее лицо было невозможно. И в то же время что-то казалось смутно знакомым.

Какие там волосы? Светлые или темные? Кажется, я вижу…

– Оливия?

Нет, еще немного! Я почти разглядела ее!

– Оливия.

В комнате царил полумрак, солнце зашло, только на небе еще теплились его отпечатки. Алекс уже проснулся: снова похожий на себя, а не на собственный труп, он сидел на диване так, будто и не ложился спать.

– Тебе что-то снилось? – осторожно спросил он.

– Я почти увидела ее, – буркнула я, натягивая шорты пониже на свои ляжки. – Оставалось совсем немного.

– Кого?

– Королеву. – Я потерла лоб и заметила недоуменный взгляд Алекса. – Что? Я прилегла совсем ненадолго.

– Так говоришь, ты видела Королеву?

– Смутно.

Алекс отвел глаза.