Текст книги "Смех Касагемаса. Роман"

Методист, которая принимала его экскурсию, намекнула на излишек сведений. Допуск дала, конечно, но посоветовала послушать более опытных коллег. «Побольше эмоций, Герман, поменьше сухой информации». Это легко сказать, но трудно сделать. Ему казалось важным хоть как-то обозначить временны́е промежутки, про которые он говорил, вписать события в исторический контекст. Без упоминания хотя бы самых важных вех истории никак не обойтись, а что помнят из школьной программы доставшиеся тебе туристы – бог его знает. Может, и ничего. Иногда вдруг совершенно некстати обнаруживались среди туристов знатоки: на невинную информацию об отсутствии законных наследников у Елизаветы Петровны кто-то отвечал «княжной Таракановой»… Возникала тогда другая сложность: если взяться обсуждать всерьез предполагаемого тайного супруга и детей императрицы, то поведать можно многое, даже в местных декорациях (по соседству с Петергофом – Знаменка, одна из бывших усадеб Разумовского), можно пуститься в рассказ обо всех конспиративных версиях личной жизни «веселой Елизаветы», но тогда – прощай, намеченная программа, за которую ему, собственно, и платят.

Герману и самому первые опыты казались неудовлетворительными, он явно делал что-то не так. Сдаваться без боя он не привык и решил поучиться. Дело нестыдное.

Несколько дней были потрачены на то, чтобы послушать опытных экскурсоводов. Требовалось при этом соблюсти особый церемониал, особенно с дамами в летах. Следовало заранее подойти, произнести все положенное: мол, слышал восторженные отзывы, сам только начинаю, хотел бы попросить разрешения – поприсутствовать, приобщиться, набраться опыта… Как правило, дамы новичку не отказывали, покровительственно давали советы, похваливали за обширные знания и подбадривали: «Не отчаивайтесь, может, еще и получится».

Герман все перетерпел. Прослушал лучших. Первым впечатлением стало – непозволительно мало конкретной информации! Постепенно удалось уловить технологию дела: пара-тройка немудреных вопросов при знакомстве с группой выявляла примерный уровень ее подготовленности, по паре прихотливо построенных предложений можно было определить способность туристов воспринимать на слух текст сложнее среднего (как правило, результат оказывался отрицательным – отмечался явный эффект «пустых и выпуклых»). Еще одно важное наблюдение: к середине долгого паркового маршрута опытный экскурсовод всегда выявлял лидеров группы и вступал с ними в партнерские, а если получалось, то и в почти дружеские отношения. Надо было держать группу в узде, не позволять отвлекать и провоцировать себя, во всех смыслах сбивать с пути. И еще: действительно хорошие экскурсоводы, даже убедившись, что туристы знают чудовищно мало и могут воспринять факты только в самом простом изложении и минимальном количестве, все же умудрялись не снисходить и не поучать (такую интонацию люди немедленно считывали и не прощали: уходили, «терялись», мешали, грубили) – излагали материал без затей, уважительно и добросовестно. И к концу пути любой, слушавший хотя бы в пол-уха, знал, что дворцово-парковый ансамбль задуман и принципиально спроектирован Петром Великим, что фонтаны работают без насосов, вода за счет перепада высот течет себе и течет под горку, пока дорогу ей не перекрывает затейливо изготовленная форсунка, заставляющая струю взвиться вверх, что фонтаны и статуи, которые видит посетитель сегодня, – не петровские, а более позднего времени, что парк сильно пострадал в войну и восстановлен трудом многих самоотверженных людей.

Особенно полезным для него оказалось знакомство с работой одной весьма немолодой дамы, Марии Степановны, которая считалась звездой экскурсионного бюро, но держалась скромно, неприметно одевалась и брала очень мало экскурсий. Герман раньше всего отправился ее послушать и как раз этот поход неприятно поразил его простотой изложения, граничащей чуть ли не с юродством, на его вкус. Группа, правда, была из российской глубинки – простые люди, очень далекие и от искусства, и от истории. Ответом на пару «контрольных вопросов», заданных ненавязчиво в начале пути, стало настороженное молчание. Герман тяжело вздохнул: он решил, что придется выслушать все известное про Северную войну, Петра, его европейские путешествия, ведь надо же хоть как-то восполнить лакуны в знаниях посетителей. Но не тут-то было: экскурсовод стала излагать версию, совершенно лишенную фактического наполнения, давала только самые основные ориентиры. А так – читала стихи, обращала внимание на радугу над фонтанами, говорила о том, как водичка самотеком, самотеком, да не с залива («Нет, он не потому обмелел, что вода вся истрачена на фонтаны»), а с возвышенности («Видите уступ? А дальше места еще выше, оттуда ручейки собираются»), и все очень легко и мило…

Герман был разочарован, а посетители – очарованы: провинциальным говорком благодарили за прекрасный день, за радугу над Большим каскадом, за замечательные фотографии, говорили, как много они узнали и как понесут это знание в мир, своим детям. А она тоже улыбалась, кланялась, удивлялась, какие приятные нынче туристы… Герман мысленно записал ее в условную группу ублажителей, не ставивших перед собой никаких задач, кроме понравиться. Однако сам он стойко держался мнения, что надо стремиться к большему, пробуждать интерес и давать максимум информации.

Но через несколько дней он попал случайно на экскурсию той же Марии Степановны для группы историков, участников проводившейся в музее конференции, – и все оказалось совсем иначе, с совершенно другой интонацией: скорее суховато, ничего лишнего, ничего невнятного, никаких дурацких «развлекалок». Несколько раз он хватался за карандаш, делая пометки в блокноте, – кое-чего просто не знал, иногда хотел зафиксировать схему подачи информации: факты в мастерском изложении, в четких продуманных формулировках так красиво сплетались и перекликались! И снова в момент прощания группа была чрезвычайно довольна, благодарила, Мария Степановна улыбалась и утверждала, что лучше публики невозможно себе и представить.

На обратном пути к экскурсионному бюро Герман решился спросить:

– Мария Степановна, я был у вас на экскурсии несколько дней назад…

Она кивнула, доброжелательно и хитро улыбнулась:

– Вам не понравилось, я помню.

Герман слегка смутился:

– Да не то чтобы не понравилось… Просто сегодня понравилось намного больше.

– Правильно – сегодня была экскурсия, интересная для вас. Была группа, способная ее воспринять. Если бы я взялась изложить эту версию предыдущей группе, уверяю вас, уже на середине маршрута осталась бы в одиночестве… Разве что заблудиться кто-нибудь побоялся бы…

– Но ведь получается, мы подстраиваемся… И они ничему не научатся.

Она удивленно подняла старомодно подведенные карандашом брови:

– Так мы и не учителя. Знаете, есть такая шутка у экскурсоводов, и в ней, к сожалению, лишь доля шутки: если экскурсант знает, что Екатерина Великая – это восемнадцатое столетие, а Пушкин Александр Сергеевич – девятнадцатый век, то с таким человеком уже можно работать. Все, что вам кажется общеизвестным, нулем информации, для многих – откровение и большая интеллектуальная нагрузка. Вы, опираясь на собственные представления об истории, о ее достоверности, желаете подтверждать, аргументировать каждый свой тезис, а простой слушатель в этом абсолютно не нуждается. Он поверит вам просто так, на слово. Вы лишь должны скормить ему полезное, хорошо приготовленное блюдо, главное – рассказ должен быть увлекательным. Не тезис и доказательство, как вам хотелось бы, а тезис и иллюстрация. Даже скорее сначала иллюстрация, а потом тезис. В двухчасовую экскурсию все равно историю трех веков не вместить, да и не нужно. Так что всего по чуть-чуть: начало восемнадцатого века – Петр, «величие замысла», потом дочь его Елизавета (подробности борьбы за трон, краткосрочные царствования опускаем), потом тридцать с лишним лет деятельной Екатерины Великой. Большие переделки времен Николая Павловича, очень Петергоф любившего, – архитектор Штакеншнейдер. Именно по чуть-чуть, чтобы запомнили малое (кое-что не грех и повторить), какую-то историческую байку, узнали что-то про царский быт, полюбовались делами рук человеческих, поразились изобретательности мастеров, дикарству фашистов, чужое достояние с удовольствием в войну разрушавших, – и достаточно. Люди живут самой обычной жизнью и знать не знают историю. К моему и вашему сожалению, это так… Но ведь и мы (я так точно), например, мало что знаем про сопротивление материалов или про пошив мужских рубашек. Нет теперь универсально образованных людей, увы. Просто в начале работы всегда, так сказать, прощупайте дно посохом… И имейте разные варианты рассказа. Проходя мимо Екатерининского корпуса, условно простой группе можно про Елизавету Петровну напомнить, что она никогда не была замужем (женщины сразу заинтересуются), что призвала к себе племянника, сына сестры, а тому уж жена больно ретивая попалась – в православии Екатерина… А если примерно то же самое, но с другого конца – про Гольштейн-Готторпских да Софию Августу Фредерику, то люди последят-последят, запутаются насмерть, да и бросят слушать. И не запомнят, не уследят, что Екатерина именно отсюда, из Петергофа, отправилась своего супруга, Петра Третьего, свергать. Безусловно, можно и про Гольштейн-Готторпских, важно только: как, зачем, – тут вопрос приоритетов. И понятно, что историк легко запнется и заведется со своими «но», «однако», «есть версия» и «существует предположение»… Но наша задача здесь – рассказать то, что люди в состоянии услышать. Никто не запрещает вам участвовать в научных конференциях, писать статьи, изучать посетителей, делать, так сказать, «срезы» публики, искать доступные и запоминающиеся слова. А так – просто обслуживайте клиентов и помните, что они на отдыхе. Не согласны?

Герман понял, что уже некоторое время отрицательно мотает головой.

– А что же сами-то посетители, клиенты так называемые, не должны какие-то усилия прилагать? Стараться?

Мария Степановна усмехнулась:

– Простите, Герман, но ваша пылкость не больно-то уместна. Это не наше с вами дело. Мы на очень краткий миг соприкасаемся с тем, что есть, с чужой жизнью, которая невообразимо разнолика и обременена множеством неведомых нам тягот.

Герману не хотелось спорить, но он все же был уверен, что каждый просто обязан предъявлять к себе какие-то требования. Ставить задачи и решать их. Выжимать максимум.

Но постепенно он справился. Труднее всего было найти те самые «доступные и запоминающиеся слова», способные достойно аккомпанировать видимой красоте, истории, живущей на этом небольшом клочке земли. К некоторым сюжетам Герман делал множество подходов, выстраивал рассказ то на одном основании, то на другом, смотрел, что больше увлекает людей, заставляет следить за развитием сюжета. Поступательное разумное повествование никогда ни с кем не срабатывало – слишком скучно. Везде нужна драматургия: коротко, внятно, завязка, интрига, кульминация, разрешение…

Драматургия – наше все.

МОНМАРТР. ОКТЯБРЬ 1900

ИНТ. ПАРИЖ. МАСТЕРСКАЯ НОНЕЛЯ. ДЕНЬ11
  Используются сценарные сокращения: инт. – интерьер, нат. – натура.


[Закрыть]

ПАБЛО22
  ПАБЛО РУИС ПИКАССО, 19 лет – испанский художник, невысокий крепкий брюнет с выразительными карими глазами; часто смотрит пристальнее, чем принято в приличном обществе; почти не понимает французского; есть некоторая неуверенность и в его манере говорить по-каталански.


[Закрыть] остановил КАРЛОСА33
  КАРЛОС КАСАГЕМАС, 20 лет – каталонский поэт и художник, брюнет среднего роста, худощавый; нервозный, эмоциональный, ранимый; его лицо почти лишено подбородка, отчего кажется безвольным; владеет, кроме каталанского, французским и английским.


[Закрыть], который собирался благовоспитанно постучать в дверь.

– Что же это будет за сюрприз? Давай ошарашим старину НОНЕЛЯ44
  ИСИДРЕ НОНЕЛЬ, 27 лет – каталонский художник, старый знакомый Пабло и Карлоса по Барселоне; крепкий, начавший лысеть мужчина среднего роста, с выступающей вперед нижней челюстью. (Здесь и далее приводится описание внешности лишь основных действующих лиц.)


[Закрыть] как следует.

Карлос кивнул, улыбнулся, надавил плечом на дверь и замер на пороге. Пабло вслед за ним ввалился в студию и тоже остановился. Они застали своего друга за работой – он стоял перед мольбертом, в одежде, измазанной краской, и был не один: лежа на шелковом покрывале, ему позировала нагая ЖЕРМЕН55
  ЖЕРМЕН, 22 года – француженка, модель и танцовщица; стройная шатенка со светлой кожей. Возможно, секрет ее особой привлекательности для мужчин – в кошачьей грации, возможно – в сиянии светло-карих глаз.


[Закрыть]. Она опиралась головой на согнутую в локте руку и безмятежно улыбнулась вошедшим.

Нонель отложил палитру и кисть, шагнул навстречу друзьям:

– Кого я вижу! Карлос, Пабло! Здóрово! Все-таки получилось до нас добраться!

Он раскинул руки и Карлос аккуратно, стараясь не испачкаться, обнял его. Отстранившись от друга, он важно ответил:

– Все по плану.

Нонель тем временем заключил в объятия Пабло:

– И Паблито захватил! Молодец!

Карлос возразил:

– Паблито сам по себе, и он главный герой. У него же картина на выставке Всемирной. Знаешь об этом?

Карлос невольно бросил робкий взгляд в сторону Жермен, а она в ответ снова ему улыбнулась. Села, прикрылась покрывалом, закинув один его край через плечо, взялась за гребень и шпильки – стала собирать в прическу распущенные волосы. Пабло прошел вглубь студии и внимательно наблюдал за движениями модели. Карлос же, замявшийся у порога, осматривал скорее мастерскую; впрочем, там и были-то всего лишь большой стол, рядом с ним – этажерка, заваленная бумагами, низкий широкий топчан-кровать у одного из выходивших на север окон (именно здесь в спокойном свете раньше возлежала, а теперь сидела красавица), ширма в восточном стиле, продавленный диван, шкаф-буфет, вешалка на стене, два стула. И пространство для работы, где стояли мольберты. Вдоль одной из стен тянулись полки с разнообразными жестянками, остатками красок, кистями и растворителями. Другие стены были увешаны картинами Нонеля. Он задумчиво произнес:

– Жермен, наверное, на сегодня все. Жаль терять такой свет, конечно…

Пабло тем временем подошел к холсту Нонеля, придирчиво изучил его. Вновь бесцеремонно уставился на Жермен, которая, впрочем, не cтушевалась, глаз не отвела.

– Вот именно – свет. Мы могли бы поработать вместе, – предложил Пабло.

Нонель усмехнулся:

– Пабло, Пабло. Вы же приехали не на один день?

– Само собой.

– Вот и не торопись. Все успеешь.

Жермен тем временем не спеша, завернувшись в покрывало, удалились за ширму и, что-то тихонько мурлыча себе под нос, стала одеваться. Молодые люди молчали, так что было слышно, как шуршит платье. Вскоре она призвала Нонеля, чтобы тот помог ей справиться с туалетом.

Какое-то время из-за ширмы доносились только смешки и шорохи, тихий разговор по-французски.

Пабло взял кисть, палитру и решительно нанес несколько мелких мазков на полотно Нонеля.

Наконец прекрасная и Нонель вышли из-за ширмы. Жермен в скромном зеленом платье и темной драповой накидке, в пикантной шляпке, водруженной на высоко закрученный узел волос, стала казаться совсем иной – гораздо более строгой, собранной, взрослой и – обычной. Она не торопясь прошла мимо новоприбывших.

– Оревуар! – произнесла она, и оказалось, что голос у нее под стать внешности – манящий, теплый.

Карлосу, сделавшему лишь пару шагов от двери, показалась в какой-то момент, что она идет нарочито прямо, специально к нему. Но нет, скользнула мимо, оставив за собой тонкий цветочный аромат.

Дверь за Жермен закрылась, и молодые художники втроем еще чуть-чуть зачарованно помолчали.

Наконец Пабло произнес:

– Модель что надо…

Нонель подтвердил не без гордости:

– Да. – И совершенно иначе, свободно и деловито, продолжил: – Я, кстати, на днях собираюсь в Барселону. Мастерская освободится. И модель, возьмите себе на заметку, тоже. А у нее множество достоинств: во-первых, говорит по-каталански, во-вторых, у нее есть сестра-блондинка по имени Антуанетта, которая по-нашему тоже понимает и позирует по сходной цене, а также подружка-брюнетка Одетта, очень даже смазливая. Она грубиянка, но грубит только по-французски, другим языкам не обучена, а еще любит выпить. – Нонель многозначительно поднял брови. – Так что без женского общества не останетесь. Вы где-то уже остановились?

Карлос, запустив руку во взлохмаченную шевелюру, тем временем тоже подошел к незаконченному полотну, где в хаосе мазков начали проступать черты Жермен, и внимательно изучал его. Он ответил:

– Остановились. Вещи оставили. На Кампань-Премьер.

Нонель вытаращил глаза:

– Что? Монпарнас? Вы спятили?

Карлос хмыкнул:

– Прекрасное, между прочим, место. Рядом кладбище. Да и ты ведь еще не уехал.

Нонель возмущенно затараторил:

– Но у меня дел-то всего на несколько дней. Я много чего с собой заберу, будет посвободнее. А вы как раз за оставшимся присмотрите. Надо сразу на холм перебираться. Вы что? Вся жизнь здесь, на Монмартре! Я вам найду временный приют, не сомневайтесь. Знаю неподалеку местечко – шумноватое, но там тоже в двух шагах кладбище…

Пабло возмущенно фыркнул, а Карлос философски констатировал:

– В Париже везде, похоже, кладбища. Очень удобно ориентироваться, свидания назначать, – левее кладбища, правее, не доходя…

ИНТ. ПАРИЖ. ВРЕМЕННОЕ ЖИЛЬЕ НА МОНМАРТРЕ. УТРО

Карлос проснулся, когда за окном уже светило солнце. Сел на узкой и жесткой постели, внимательно осмотрел временное пристанище – небольшую, почти пустую комнату, в углу которой они свалили свои пожитки.

Прогрохотала за окном по мостовой тяжелая повозка, проснулся и Пабло. Он открыл глаза, потянулся, раскинув руки и ноги, и какое-то время лежал, глядя в потолок. А потом быстро вскочил. Рядом с ним всегда все немедленно приходило в движение. Пабло открыл кран, вода потекла тонкой струйкой.

Карлос загнусавил, передразнивая вчерашнего косоватого месье:

– Господа, обратите внимание, в комнате собственный кран с водой, прогресс! Уборная тоже рядом, прямо на лестнице!

Пабло, пофыркивая, наслаждался дарами скудного водоснабжения, а молодой интеллектуал Карлос Касагемас, допивая остатки вина из бутылки, смотрел на утренний туалет друга, который отнюдь не был против этого.

– А ты заметил, что у вчерашней модели Нонеля светлая кожа, но жилки не голубые, а потемнее, зеленоватые, и очень тонкими ниточками? – вдруг спросил Карлос. – Это редкая история.

Пабло, энергично вытираясь, улыбнулся:

– Соколиный глаз!

– И Нонель, по-моему, с этим ню совсем не справился. – И Карлос под насмешливым взглядом друга откинулся обратно на подушку.

НАТ. ПАРИЖ. МОНМАРТР. ВЕЧЕР

Выбравшиеся из питейного заведения молодые люди, преимущественно каталонцы (компания из шести-семи человек, среди них Пабло, Карлос, МАНОЛО66
  МАНОЛО, 28 лет – каталонский скульптор, невысокий, черноглазый, крепкий, с острыми чертами лица; Маноло, Пабло и Карлос познакомились еще в Барселоне – все были там завсегдатаями кофейни «Четыре кота».


[Закрыть]) обсуждали, куда еще сегодня стоит отправиться.

– В «Мулен Руж» лучше, там веселее, – авторитетно заявил Маноло на правах старожила.

По дороге Карлос с Маноло взялись для забавы сочинять бессмысленные стишки, рифмовать что попало, пугать прохожих. Маноло бросился к идущему навстречу приличному мужчине:

 
Господин хороший
В черном пиджаке,
Подари мне блошек
В дальней стороне!
 

От неожиданности тот шарахнулся в сторону. Компания еще больше развеселилась.

На перекрестке стояла СТАРАЯ ПРОСТИТУТКА, как будто несколько не в себе (об этом говорили и слишком ярко накрашенные губы, и слишком густо и неровно подведенные черным глаза и брови, да и выражение лица в целом – бессмысленно-агрессивное). На ней была серая коротковатая юбка и бежевый жакет с побитым молью меховым воротником.

Когда молодые люди поравнялась с ней, она, не спеша и стоя очень прямо, развела руки – оказалось, что под жакетом ничего нет, он лишь прикрывает пышную, хотя и несколько подувядшую грудь.

Каталонцы завопили и заулюлюкали, но никто ее профессиональными услугами не заинтересовался.

Карлос сымпровизировал:

 
Роза на морозе
Обнажила грудь.
Хочешь ты француженку —
Горсть франков не забудь!
 

Женщина, не меняя выражения лица и позы, не теряя надежды, медленно поворачивалась с разведенными руками вслед проходящим. Последним шел Пабло, он завороженно наблюдал за ее странной повадкой, манерой держать себя. Однако сумасшедшая решила, что пора действовать, и неожиданно схватила его за обе руки.

Пабло попытался вырваться, но не тут-то было – она вцепилась в него мертвой хваткой, да еще хрипло завопила по-французски:

– Нападение! На помощь! Нападение!

Карлос обернулся на крик и увидел, что cтарая проститутка не на шутку занялась бедолагой. Пабло изо всех сил пытался вывернуться, но ему это никак не удавалось. Карлос и Маноло вырвали-таки друга из лап ведьмы, причем Карлосу пришлось тянуть ее сзади, обхватив за талию, и в какой-то момент она едва не переключилась на него, быстро отпустив Пабло, который при этом чуть не рухнул на мостовую. Однако Карлос успел отскочить, а перевес сил в пользу вернувшихся к месту событий друзей оказался слишком велик.

Наконец мадам смирилась с поражением, как ни в чем не бывало запахнула жакет, разочарованно махнула рукой паре слишком поздно выскочивших откуда-то головорезов (видно, ее сообщников-грабителей, которым и адресовались вопли) и продолжила неспешно прохаживаться – пару шагов в одну сторону, пару – в другую.

Маноло и Карлос всю оставшуюся дорогу дразнили стишками Пабло, который все еще не отошел от наглого посягательства на его честь.

Карлос пропел:

 
Теперь, мой зрелый Пабло,
Ты привлекаешь взоры
Прелестниц и постарше,
Опасностей полно.
 

Маноло подхватил эстафету:

 
Держись подальше, Пабло,
От старых проституток,
Они мечтают, друг мой,
Мечтают о тебе.
Как в плоть ты их вопьешься,
Как в зад ты их вонзишься…
 

Карлос перебил и продолжил:

 
…Как денег задолжаешь,
Тут и конец тебе!
 

Компания подошла к заметному зданию с ветряной мельницей наверху. Громкая музыка, смех и ритмичный топот, доносившиеся оттуда, почти заглушили последний стишок. Пабло пытался надавать насмешникам оплеух. Те, смеясь, уворачивались. Наконец они влились в веселящуюся толпу, заполнявшую все помещение и перетекавшую во внутренний дворик.

ИНТ. ПАРИЖ. «МУЛЕН РУЖ». ВЕЧЕР

На входе в кабаре Пабло заметил живописную работу: конь с наездницей на цирковой арене, в присутствии коверных и дрессировщика в центре манежа. Маноло подскочил к нему:

– А, понравилось? Не просто так – Лотрек! Пошли быстрее! Там такие курочки! Не то что твоя карга…

Пабло сердито пнул дружка, но тот лишь загоготал. Каталонцы уселись за столик, заказали вино.

В кабаре к моменту их прихода на очереди, как ни смешно, оказалась «испанская программа». Танцовщица в яркой юбке с воланами подняла кастаньеты. Гитарист кивнул, запел монотонно-страстно – и она начала медленно постукивать каблуками, медленно раскручиваться, помогать себе сухим пощелкиванием кастаньет.

Карлос удивился:

– Что? Испанские цыгане в Париже?

Постепенно гитарный ритм ускорился, юбка мелькала все быстрее, наконец мелодия оборвалась, танцовщица эффектно упала.

Карлос спросил у Пабло:

– Ну? Ты ж из Малаги. В Андалусии так танцуют?

Пабло пожал плечами:

– Что-то подобное я видел.

Карлос страшно возмутился:

– Подобное? Тебе все равно – подобное или настоящее?

Пабло удивленно поднял брови:

– Здесь, в кабаре?

Карлос уставился на Пабло, будто первый раз увидел:

– Это же подделка!

– Не подделка, а диковина. Так, потопали, похлопали…

Карлос несогласно мотнул головой. Осмотрелся повнимательнее: посетителей, в основном относительно молодых, было очень много. Гарсон принес вино и закуски к столу друзей.

Компания частично растворилась в толпе, кто-то вышел во двор, за столом остались Маноло, Пабло и Карлос. Маноло деловито опрокинул стакан, потом тоже увидел в толпе знакомых и поспешил им навстречу.

Пабло и Карлосу все было в новинку, они с интересом глазели по сторонам. Пабло достал блокнот и начал делать быстрые зарисовки.

Маленький оркестрик заиграл энергичный мотив, и на подмостки выскочили шесть танцовщиц: замелькали пышные юбки, девицы высоко подбрасывали ноги. Еще как высоко… Ой как высоко!

Карлос вдруг заволновался, вскочил и уставился на одну из красоток. Пабло спросил:

– Что? Привидение увидел?

Карлос восторженно перекрикивал музыку:

– Это ж модель Нонеля!

Пабло тоже привстал, присмотрелся повнимательнее. Действительно, то была Жермен, едва узнаваемая под толстым слоем грима.

– Точно, она.

Карлос молитвенно сложил руки у груди и с блаженной улыбкой загляделся на сцену. Пабло, ухмыляясь, следил то за его реакцией, то за танцем, и делал быстрые наброски карандашом.

Во время одного из проходов Жермен оказалась близко от столика друзей, подмигнула Карлосу. Он засмеялся, захлебываясь счастьем:

– Ты видел? Точно она! Узнала нас, наверное!

Пабло усмехнулся:

– А ты-то чего так радуешься?

Карлос пожал плечами и продолжил неотрывно смотреть на сцену.

Номер закончился, и танцовщицы с визгами, прыжками и ужимками убежали за занавес. Карлос бросился вслед за ними, но дорогу ему преградил служитель в униформе:

– Нет-нет, месье, туда нельзя. Никак нельзя. Девушки потом выйдут в зал.

– Точно выйдут?

Служитель кивнул. Карлос вернулся за столик веселый, достал из кармана маленькую расческу, причесался, пригладил волосы. Уселся так, чтобы видеть заветную кулису:

– Мне сказали, они выйдут потом.

Пабло хмыкнул:

– Ну-ну.

За столик вернулся Маноло и еще двое знакомых из их компании. Карлос налил себе вина, поднял бокал:

– За наши успехи! Во всем!

Большими глотками выпил.

За вечер Карлос явно перебрал, Пабло и Маноло безуспешно пытались заставить его встать. Он возмущался, сердито фыркая:

– Не могу идти! Не пойду!

Маноло требовательно тормошил его:

– Давай-давай, встал – пошел! Все ты можешь!

– Нет, не пойду, она еще не пришла! И я не пойду!

Пабло заявил уверенным тоном:

– Карлос, она уже ушла. И нам уходить велела.

– Как? Когда? – Сколько же разочарования в этом голосе…

– Да когда ты дрых на столе!

Неожиданно Карлос заплакал совсем по-детски – слезы обильно хлынули из глаз; через некоторое время, вытерев ладонями щеки и тяжело вздыхая, он все-таки поднялся, и друзья отправились к выходу. Заведение уже почти опустело. Карлос всхлипывал:

– Как же так… как вышло… Ушла…

Пабло и Маноло у него за спиной пересмеивались.