Текст книги "Никарета: святилище любви"

То ли ветерок стал свежее и захолодил обнаженную спину, то ли холодит ее некое вещее предчувствие? Отчего показалось Никарете, что после слов, которые она сейчас произнесет, совершенно изменится ее судьба?..

«Ну да, изменится, – уговаривает она себя, – а как же, ведь я выйду замуж за Влазиса и стану жить в его богатом доме, не зная ни в чем отказа…»

Но нет, чудится девушке, будто сейчас поднимется ветер – и унесет ее прочь от родных мест, и долго будет носиться она по воздушным волнам, словно сорванный бурей листок, пока не опустится вновь на землю… но где? В каких дальних далях?!

Никарета прижала руки к сердцу, которое так и трепетало в страхе, и вдруг… вдруг она явственно услышала чей-то голос с небес, женский голос:

– Не страшись, Никарета! Никогда ничего ты не бойся! Все, что случится с тобой, пойдет лишь во благо тебе, даже если мучением сочтешь ты события эти. Ну а я и мой сын – мы всегда будем рядом, что б ни случилось, до самой смерти твоей!

Никарета запрокинула голову и попыталась что-нибудь разглядеть в небесах, но солнце так било в глаза, что из них сразу потекли слезы.

Девушка зажмурилась.

Кто это говорил?! С небес вещают боги, это всем известно… Неужели и к ней обратилась какая-нибудь богиня?!

«Я и мой сын – мы всегда будем рядом…»

Ах, да неужели Никарете посчастливилось услышать голос Афродиты? Неужели ее благословила сама Афродита, богиня любви, посулив покровительство свое и своего сына Эроса?! И богиня велела ничего не бояться…

– Возьми же, о Скамандр, мою девственность! – выкрикнула Никарета заветные слова и, зажмурившись, бросилась в тихие воды, готовая покорно и радостно принять все, что бы с ней ни случилось.

Погрузилась с головой, коснулась ногами дна, оттолкнулась и всплыла – и в то же мгновение оказалась охвачена чьими-то сильными руками.

От неожиданности Никарета чуть не захлебнулась! Попыталась было вырваться, но тут же покорно отдалась неожиданным объятиям – ведь это, конечно, сам Скамандр явился на ее зов!

Так вот как это бывает…

Скамандр целовал ее, тискал, гладил, ласкал, оплетая сильными ногами, и внезапно Никарета ощутила боль в лоне, когда в нее вместе с водой проникла плоть речного божества. Скамандр двигался, вздыхал, стонал, кувыркаясь вместе с Никаретой в волнах, ее лоно пылало от его движений, холодело от водяных струй, проникающих в него, и Никарета ощущала, как вместе с болью из нее по капле истекает девственность.

Наконец Скамандр вырвался из нее и прошептал:

– Плывем к берегу.

Никарета повиновалась, и вот они вышли из воды, и она, наконец, осмелилась взглянуть на Скамандра.

Ах, как же он был красив! Совершенно такой, каким и полагается быть речному божеству: с мокрыми светлыми волосами, с которых струилась вода, словно серебристые капли, и его серые глаза тоже отливали серебром, а тело было золотистым, гладким, сильным, словно тугая волна Скамандра, и среди светлого влажного пушка в межножье восставало его мужское орудие, готовое сражаться и побеждать.

При мысли о том, что сей божественный фаллос только что побывал в ее лоне, Никарета ощутила жар и томление в чреслах и, повинуясь ласковым рукам Скамандра, опустилась на траву, а речной бог вновь овладел ее телом, причиняя враз и боль, столь сладостную, что она была схожа с наслаждением, и наслаждение, столько острое, что оно напоминало боль.

Как и положено существу неземному, Скамандр был неутомим, ну а Никарета, всего лишь смертная женщина, истомленная первой в ее жизни мужской страстью, скоро устала – и крепко уснула посреди объятий и поцелуев, и уже не чувствовала, как Скамандр утолил последний всплеск своего вожделения, а потом, на прощание, приникнув к устам спящей Никареты жарким поцелуем, заботливо перенес ее с солнцепека в тень, радостно засмеялся, затем устало потянулся, вошел в волны реки, нырнул – и скрылся из виду.

Когда Никарета проснулась, только легкая боль в лоне напоминала о случившемся. Она поднялась, надела свой старый короткий хитон – и пошла в селение, жалея о том, что у нее нет красивого куска ткани для гиматия, ибо, конечно, девушке, которой только что обладало божество, следует принарядиться! Однако дома она расчесала свои прекрасные, волнистые, рыжие волосы и заплела их в плексиду[26]26
  Плексида – коса, заплетенная очень слабо и низко: плетение начиналось чуть ли не от плеч.


[Закрыть] в знак того, что она теперь не девушка, а значит, больше не должна ходить с распущенными волосами.

– Ты зачем заплела плексиду? – удивилась мать. – Ты можешь это сделать, только когда станешь женщиной.

Никарета растерянно моргнула.

Но ведь отдать кому-то свою девственность – это и значит стать женщиной! Женщиной ее уже сделал Скамандр, разве мать этого не понимает?!

– Но ведь я уже отдала свое девство Скамандру, – робко возразила она.

– Какая же ты еще глупышка, Никарета, – усмехнулась Тауза. – Это всего лишь обряд… а истинной женщиной тебя сделает Влазис после брачной ночи. Уже скоро, потерпи совсем немного, ведь свадьба завтра!

«Значит, я стану женщиной только после брачной ночи», – понятливо кивнула Никарета и снова распустила волосы.

Ей ужасно хотелось кому-нибудь рассказать о том, как ею овладел Скамандр, но это было таинство, а значит, пришлось держать язык за зубами.

Влазис при встрече покосился на свою невесту не без опаски, как всегда смотрят мужчины на женщин, которые отмечены божеством. Он с нетерпением ждал завтрашнего дня свадьбы, вернее, брачной ночи, когда восторжествует над ее телом – и Никарета узнает свое место и в постели: под мужем! – и в жизни: под пятой мужа!

Что же до Никареты, она тихонько вздыхала о том, что красавцами, видимо, бывают лишь божества: впервые осознала она, сколь же непригляден ее жених. И ведь придется всю жизнь смотреть на эту уродливую физиономию!..

И вот, наконец, настал этот день – день свадьбы! На голову Никареты возложили венок из белых роз и мирта. В таком же венке стоял перед ней Влазис, то и дело сдвигая его на затылок, а порою громко чихая: так уж на него действовал сладкий запах роз! Он мечтал о том, чтобы поскорей снять венок, но это было возможно лишь после того, как они с Никаретой, под предводительством жреца, трижды обойдут вокруг храма Афродиты и получат благословение богини.

После этого можно будет заполучить Никарету в свою полную власть и сорвать с головы эти паршивые розы.

Нынче на берегах Скамандра собралось особенно много путешественников, желающих увидеть развалины Трои, но, прослышав о свадьбе, они предпочли это веселое зрелище созерцанию обломков, покрытых вековой пылью, а потому вдоль дороги, ведущей к храму Афродиты, стояла изрядная толпа.

Люди выкрикивали благословения и восхищались красотой невесты. Те же, кому хотелось что-то сказать по поводу внешности жениха, вежливо помалкивали и лишь сочувственно вздыхали, глядя на прекрасную девушку, которой придется жизнь провести рядом с этим кривоногим, косноязычным уродцем с таким недобрым лицом.

Никарета, которую разморило от солнца и сладкого вина, поднесенного им с Влазисом его родителями, еле передвигала ноги и, с трудом сдерживая зевки, поглядывала по сторонам. Лица людей, стоявших вдоль дороги, сливались в одну сплошную улыбку большого рта, выкрикивающего приветствия, благословения, пожелания счастья или солененькие напутствия Влазису.

И вдруг ее сонное оцепенение как рукой сняло. Среди каких-то мужчин стоял и улыбался, разглядывая новобрачных… Скамандр!

Ну конечно! Никарета сразу узнала его необыкновенные серебристые глаза, прекрасное лицо и светлые, отливающие серебром волосы! И, вне себя от счастья, она закричала во весь голос:

– Смотрите! Вон там стоит Скамандр, которому я вчера отдала свою девственность! Он пришел полюбоваться свадьбой и поздравить меня!

Галера Драконта Главка, Эгейское море

Эгейское море в месяце таргелионе[27]27
  Таргелион – одиннадцатый месяц античного календаря. Таргелион длился с середины мая до середины июня. Надо сказать, что такое название он носил только в Коринфе, Афинах, Делосе и Милете, а в других местностях Эллады именовался иначе: в каждой по-своему.


[Закрыть] – лучшем месяце в году! – спокойное, ласковое и мягкое, словно плотный синий шелк. Все четыре брата ветра: Борей, Нот (его иногда еще называют Африк), Зефир и Эвр, а также их подручные: Киркий, Апелиог, Аргест и Кекий[28]28
  Киркий – ветер северо-западный, Апелиог – юго-западный, Кекий – северо-восточный, Аргест – юго-восточный.


[Закрыть] – чудится, предугадывают каждое желание мореходов и дуют именно в том направлении, куда держит путь та или иная галера, наполняя ветром ее парус и облегчая работу гребцов.

Разумеется, ветры помогают только тем мореплавателям, которые перед выходом в плавание позаботились принести воздушным братьям богатые жертвы!

Драконт Мейкдон Главк, знатный житель Коринфа и судовладелец, галера которого шла с острова Скирос в Коринф, мог в этом смысле ни о чем не беспокоиться. Он вовремя позаботился обо всем, посетив храм Четырех ветров, коим была знаменита Линария, главная бухта Скироса. Как вышли из нее, так все время дул попутный западный Зефир, изредка подхватываемый Нотом, при содействии Аргеста, поэтому капетаниос этой галеры рассчитывал оказаться в родной Лехейской гавани уже через сутки.

Драконт подремывал на палубе, удобно умостив темноволосую голову на пухлых и мягких коленях своей наложницы Фэйдры.

Настоящее свое имя красавица уж и позабыла: Фэйдрой, то есть «яркой», ее назвал Драконт, купивший эту рабыню именно за ее удивительно яркие, сияющие, словно черное пламя, глаза и черные волосы, настолько гладкие, что в них отражалось солнце и они напоминали расплавленную смолу, струящуюся с головы девушки до самых пят. Фэйдра была критянкой, а поскольку далекие предки Драконта некогда явились в Коринф именно с Крита, он питал особую тягу к женщинам с этого волшебного острова, который в былые времена держал в крепком кулаке всю Элладу и могущество которого рухнуло вскоре после того, как на Крит попал легендарный Тезей: сын афинского царя Эгея, который прошел через Лабиринт и убил человеко-быка Минотавра.

На Скиросе, где Драконт оказался по своим торговым делам, он навестил место, где, согласно преданию, Тезей был сброшен со скалы царем Ликомедом.

Впрочем, существовала и другая легенда. По ней выходило, что Ликомед тут вообще ни при чем, а Тезей бросился в море сам, по своей воле, повинуясь обычаю Эрехтидов, к роду которых он принадлежал: ведь именно таким образом погиб и его земной отец Эгей, десятый царь Афин. Поскольку Тезей был зачат от Посейдона, который явился к его матери Эфре в образе Эгея, некоторые островитяне со Скироса уверяли, что Тезей прыгнул в море именно по зову своего истинного отца, владыки морей.

Побывал Драконт также и в тех местах, где, немного позднее, провел свою юность – при дворе все того же царя Ликомеда! – непобедимый Ахиллес, скрываясь от участия в Троянской войне под женским одеянием. Правда, это одеяние не помешало ему слюбиться с дочерью Ликомеда Дендамией и вместе с ней произвести на свет Неоптолема, иначе называемого Пирром.

Записывая на восковые таблички все эти интересные истории (он вообще был охоч до всяких баек!), Драконт немало поездил по Скиросу на одной из тамошних маленьких лошадок, которые здесь заменяли ослов.

Их порода так и называлась – скирос. Высотой они не превышали двух локтей и двух с половиной палестр[29]29
  Палестра (ладонь) – эллинская мера длины, примерно 7 см; то есть высота скиросов составляла примерно 110 см, то есть это фактически были пони.


[Закрыть] и, хоть были не слишком удобны для высокого и длинноногого Драконта (а ведь он был гораздо ниже ростом, чем его отец, не зря носивший имя Мейкдон, что значит – высокий!), все же очаровали его своим покладистым нравом, неприхотливостью и привязчивостью. Он был бы не прочь увезти пару скиросов в Коринф, чтобы начать их разводить: ведь эти лошадки оказались бы просто незаменимы на крутых и опасных горных тропах между городами Коринфом и Афинами, а особенно – между Коринфом и Мегарой! Однако люди сведущие предостерегли Драконта, что он напрасно потратится на покупку: скиросы, по непонятной прихоти богов, могут жить только на своем родном острове. В чужих краях они не приживутся – и прежде всего потому, что не выдержат даже самого короткого пути по морю.

Услышав это, Драконт понимающе кивнул. Его любимый пес по кличке Аристократ тоже не переносил морской качки. Именно поэтому Драконт не взял его с собой на Скирос, хотя понимал, как тяжело его верному другу в разлуке. Да и сам он скучал по верному белому, в черных пятнах, псу египетской породы, которая попала в Элладу через Анатолию[30]30
  Эллинское название Малой Азии. Слово «Анатолия» означает в переводе с греческого – восточная. Собаки, о которых размышляет Драконт, были предками современных далматинцев, а в древние времена эта порода так и называлась – восточная пестрая собака, анатоли стигмата скилос.


[Закрыть].

Неудачей со скиросами Драконт был огорчен, но не слишком, потому что вовсе не за лошадьми приехал он на остров. Отправка судна с темной охрой, незаменимой для художественных промыслов, и уговор на продажу железной руды в Коринф можно было считать очень удачными сделками, которые должны были прославить Драконта среди других судовладельцев и купцов, а главное – принести ему немалые барыши.

Однако эти барыши были бы сущими пустяками по сравнению с теми богатствами, которые могла сулить разработка мраморных месторождений, скрытых в недрах Акрокоринфа![31]31
  Горный массив над Коринфом: «акро» – «над», «сверху».


[Закрыть] Мрамор с успехом добывали на Скиросе. И не только мрамор – Драконту стало известно, что в пещерах, выдолбленных близ Линакрии, некогда находили золотые жилы!

Драконт заглянул в Пентекали и Диатрипи – так назывались эти пещеры – с самым равнодушным видом. На самом же деле он успел бросить весьма внимательный взгляд на вкрапления фосфороса, там и сям украшавшего бело-розовые мраморные стены пещер и рассеивавшего подземную тьму особым, неярким, холодным свечением. Совершенно такой же бело-розовый мрамор с такими же фосфоресцирующими вкраплениями он видел в мраморных пещерах Акрокоринфа, которые прилегали к дому Главков (далекими предками Драконта этот дом отчасти был выдолблен в скале – подобно тому, как строились многие жилища на их родном Крите, – а отчасти пристроен к ней), а значит, считались собственностью Главков.

И вот Драконт размышлял: если в фосфоресцирующих пещерах на Скиросе было найдено золото, почему бы этому золоту не обнаружиться точно в таких же пещерах в Коринфе? Причем весьма желательно, чтобы это произошло именно в тех пещерах, которые принадлежат роду Главков…

Конечно, даже если он в самом деле найдет там золото, за него придется побороться с гермафродитосами. Эти твари – Драконт как настоящий мужчина, вдобавок – красавец, не мог называть иначе этих двуполых уродов, гермафродитосов, – обладали очень сильным влиянием на городские власти и не раз пытались доказать, что им, находящимся под покровительством Афродиты и Гермеса, принадлежат все недра Акрокоринфа со всеми его богатствами! Да, с гермафродитосами придется побороться, и неведомо, кто победит!

Как всегда, при мысли об этих созданиях, которых он считал ошибкой богов (но которые были весьма уважаемы и почитаемы по всей Элладе и особенно в Коринфе), Драконта стало тошнить. И он вспомнил о тех, кто легко мог вернуть ему хорошее настроение.

Это были Фэйдра и его любимый наложник – пятнадцатилетний Хели. С этим именем мальчишка попал к Драконту, и тот не стал называть его иначе. Порою, в кругу друзей, он посмеивался: не зря имя Хели значит «поднимающий» – ведь именно таким образом нежная красота этого юнца воздействовала на некую часть тела Драконта!

Сейчас Хели нарочно был поставлен позади господина – не столько для того, чтобы обмахивать его опахалом и развеивать жару, сколько чтобы не отвлекать его от размышлений и не возбуждать к телесному сношению, когда требовалась напряженная работа мысли.

Драконт лежал, полузакрыв глаза, и вроде ничего вокруг себя не видел, однако он не сомневался, что Фэйдра приподняла край короткого хитона Хели и своей нежной и умелой рукой хозяйничает меж стройных юношеских ног.

Эти двое были насквозь порочны! Однако их бесстыдные забавы весьма радовали Драконта, который любил разнообразие. К тому же он знал, что только таким образом может избегнуть смертельной ненависти между своими любовником и любовницей.

Сначала, когда у него только появился восхитительный Хели, этот юнец и Фэйдра из ревности едва не убили друг друга. И страшная вражда длилась между ними до тех пор, пока господин однажды не позволил им позабавиться.

Разумеется, им дозволены были только ласки руками и губами – обладать друг другом, как обладают мужчина и женщина, Драконт запретил под страхом немедленной кастрации и продажи в самые низкопробные портовые притоны.

Поскольку именно таким образом Драконт Главк разделался с одним из своих прежних любимцев и с той женщиной, на смену которой пришла Фэйдра, сомневаться в его слове не было желания ни у юнца, ни у девушки. К тому же Мавсаний (раб, происходивший из семьи, которая испокон веков служила Главкам и в которой все старшие сыновья по традиции носили это имя) строго следил за наложниками господина.

Самому Мавсанию забавы с мальчишками претили до отвращения, однако он был настолько предан Драконту, что прощал ему любое беспутство, любые, даже чрезмерно вольные, привычки, призванные насытить тот его плотский голод, который очень сложно было утолить всего лишь одной женщиной или одним только юношей.

Таким уж он уродился, Драконт Главк…

А впрочем, не дело раба осуждать господина!

Итак, стоял прекрасный и блаженный день середины месяца таргелиона, ветер дул попутный, галера стремилась вперед, ладные всплески весел не мешали Драконту предаваться размышлениям. Судно уже находилось между Пиреем и островом Саламин, когда внезапный крик впередсмотрящего нарушил сонное, блаженное оцепенение:

– Человек за бортом! Капетаниос, справа по борту вижу человека!

Фэйдра, не сдержав любопытства, рванулась было – посмотреть, но вовремя спохватилась, что на ее коленях возлежит голова господина, и снова замерла.

Впрочем, Драконт уже приподнялся и сел.

К нему приблизился капетаниос:

– Что прикажет господин?

Само собой, все мореходы Ойкумены[32]32
  Так эллины называли земли и моря, лежащие в границах исследованного людьми мира.


[Закрыть] выручают друг друга на водных просторах, однако когда на борту владелец судна, лучше сначала спросить его разрешения. Хотя в согласии Драконта Главка капетаниос мог не сомневаться, и вовсе не потому, что тот славился своим человеколюбием – скорее, наоборот. Просто-напросто, если неизвестный человек, который болтается на волнах справа по борту, еще жив, он, конечно, щедро отблагодарит Главка за свое спасение, ну а если это какой-нибудь бедняк, его можно выгодно продать, ибо все, что подбирают в синих нивах Посейдона, принадлежит нашедшему.

Видимо, те же мысли посетили и Драконта, потому что он лениво поднял на капетаниоса свои темные глаза и кивнул:

– Ну, спасите этого беднягу.

Тот сделал знак: двое свободных от гребли мореходов бросились в волны и поплыли к странному предмету, качавшемуся на волнах.

Драконт встал, подошел к борту.

Право, только зоркие глаза впередсмотрящего могли разглядеть человека, который наполовину забрался в большую пустую бочку!

Гребцы перевернули ее, вытащили человека и поплыли к кораблю, влача за собой бесчувственное тело.

Пустая бочка осталась качаться на воде.

Солнце буйствовало на легких волнах, и чудилось, будто воздух весь пронизан сверкающими искрами. Они играли, танцевали, принимали странные формы… на невообразимо краткий миг Драконту почудилось, что перед ним стоит высокая золотоволосая женщина, увенчанная алыми розами, и смотрит на него с улыбкой. Рядом с ней маячил какой-то юнец с луком в руках… Лук был почему-то без стрелы, как если бы юнец уже выпустил ее. Женщина улыбалась Драконту, а этот мальчишка хохотал во весь рот!

Над Драконтом хохотал, что ли?!

«Слишком яркое солнце, – раздраженно подумал Главк, проводя рукой по глазам. – Мерещится невесть что!»

– Кажется, это женщина, – сказал капетаниос, глядя в подзорную трубу.

Драконт прикусил губу, ощутив странное возбуждение.

– Ну, вытаскивайте ее, да поскорей, – бросил он небрежно. – Бочку пусть тоже достанут.

Капетаниос выкрикнул пловцам этот приказ, скрывая улыбку: не зря говорят про Главков, что они могут швыряться талантами, но не поленятся нагнуться и поднять лепту!

Тем временем Драконт сделал знак Хели – понятливый мальчишка мигом положил опахало и устремился вслед за господином в шатер, раскинутый на корме. Убегая, он не забыл скорчить рожу Фэйдре: хоть эти двое и ублажали друг друга, как могли, они никогда не переставали соперничать за ласки господина!

Однако Хели рано торжествовал: не успел он принять привычную позу, как господин хлопнул его по заду и сказал:

– Нет, позови лучше Фэйдру.

Хели, не веря ушам, повернулся, потянулся к чреслам господина и даже рот уже приоткрыл, однако хозяин раздраженно прикрикнул:

– Позови Фэйдру, я сказал!

Хели выполз на палубу с видом побитой собаки, думая, что лучше бы ему откусить себе язык, чем во всеуслышание заявить о победе соперницы, однако Фэйдра, которая, растравляя раны своей ревности, всегда подслушивала, когда Драконт уединялся с Хели, уже ворвалась в шатер и принялась совлекать с себя легкий полупрозрачный хитон.

Тело ее было прекрасно: смуглая кожа и изящное сложение истинной критянки, которое, похоже, слегка сдобрил своим здоровым семенем какой-нибудь крепкий афинский раб, с коим согрешили или мать, или бабка Фэйдры, а потому у нее оказались тяжелые груди и широкие бедра, а также полные, с ямочками, колени и округлые, сильные икры. Чисто критские ступни казались по-детски крошечными: маленькие пухленькие пальчики торчали в разные стороны, всегда умиляя Драконта.

Однако сейчас они показались ему ужасно смешными. А ведь нет ничего вернее, чтобы охладить наслаждение, чем внезапно развеселиться!

Словом, Драконт расхотел Фэйдру так же неожиданно, как только что расхотел Хели.

– Надень сандалии и хитон подлинней, – буркнул он сердито. – Эти бобы на твоих ногах мне надоели.

И вышел из шатра – к великой радости Хели, который, по недовольному виду господина, сразу понял, что и от Фэйдры тот не получил того, чего хотел.

Фэйдра уставилась на свои ноги. Маленькие растопыренные пальчики и впрямь напоминали полукруглые, торчащие в разные стороны, белые бобовые зерна!

Это показалось Фэйдре столь обидным, что она залилась было слезами, однако тотчас утерла их, чтобы Хели не слишком-то радовался, и, кое-как сдерживая всхлипывания, угрюмо потащилась вслед за господином на палубу.

Драконт, впрочем, на нее даже не оглянулся: его внимание было полностью приковано к обнаженному бесчувственному девичьему телу, распростертому на мокрых досках палубы. Талию девушки обхватывал тоненький поясок из золотистой кожи.

– Это рабыня, – сказал капетаниос. – У нее волосы острижены. Красивая девка, за нее можно получить хорошие деньги. Если она выживет, конечно! А поясок ну просто драгоценный… его можно снять и кому-то подарить.

Капетаниос покосился на господина, однако тотчас понял, что тот его не слышит.

Драконт смотрел на короткие темно-рыжие пряди, облепившие мокрую голову, на бледные веки, на темные полукружья вокруг глаз и закушенные губы, на которых уже проступила белой коркой засыхающая морская соль.

Девушка была еще молода, с белой кожей, обожженной, но не спаленной солнцем. Значит, ее не слишком долго носило по волнам, догадался Драконт, продолжая жадно разглядывать спасенную.

Она на мгновение открыла бессмысленные глаза – того туманно-зеленого цвета, каким бывает море, когда над ним реет утренняя дымка.

Зрачки ее были крошечными, она в своем полубеспамятстве вряд ли кого-то успела увидеть, прежде чем опустила веки, однако Драконту показалось, будто девушка посмотрела прямо ему в глаза.

Да что в глаза! В душу… и взгляд этот пронзил его, как стрела.

Он не мог оторваться – трогал, гладил, тискал ее глазами…

Ноги длинные, как у бегуньи, впалый живот, узкие бедра, а грудь едва ли не пышней, чем у Фэйдры. Золотистый поясок был так тонок, что казался нарисованным на теле.

Рыжие влажные завитки курчавились в межножье, и Драконт чуть не лишился сознания от внезапного приступа такого возбуждения, какого, казалось, не испытывал еще никогда в жизни.

Он может умереть на месте, если не овладеет этим бессильным телом, так, по традиции, владеют спасенными из волн женщинами изголодавшиеся по плоти мореходы!

Но ведь он не изголодался по плоти. Он только что отверг Хели и Фэйдру…

Лишь воспоминание о том, что он – Главк, владелец этого судна и один из самых знатных людей Коринфа, удержало Драконта от того, чтобы прямо сейчас, прилюдно, потеряв всякий стыд, задрать хитон – и воткнуть свой отяжелевший жезл между ног этой жалкой рабыни, нащупать жадной рукой эти мокрые рыжие завитки и через миг излиться в ее лоно с воплем почти звериного восторга.

Нет, не здесь.

Через мгновение в своем шатре он получит все, что хочет, и ему наплевать на то, как будут перемигиваться и о чем станут перешептываться за его спиной мореходы, гребцы, капетаниос, Мавсаний и Фэйдра с Хели!

Он уже приоткрыл рот, чтобы приказать перенести девушку в шатер, как вдруг Мавсаний коснулся сзади его плеча и шепнул так тихо, что его мог услышать только Драконт:

– Она настолько изнурена, что погибнет, как только ты овладеешь ею, господин.

Драконт повернулся, незрячими, пьяными глазами уставился на сверх всякой меры проницательного раба… Потом он покачнулся, и Мавсаний увидел, что взгляд его господина обретает осмысленное выражение.

Драконт глубоко вздохнул, потер лоб и ушел в шатер, буркнув:

– Позаботься о ней. Я хочу, чтобы она осталась жива.

Мавсаний обтер пресной водой лицо и тело спасенной, смывая белые разводы морской соли, опрокинул сосуд на ее голову, чтобы смыть соль с волос. Девушка тяжело вздохнула, но не очнулась. Вслед за тем Мавсаний велел перенести ее к другому борту и натянуть над ней полог, чтобы скрыть от палящих лучей солнца и любопытных взглядов гребцов.

Затем он развел теплой водой козье молоко, которое очень любил Драконт и которое отлично сохранялось во время пути в особом леднике, нарочно для этого устроенном на галере.

Лед привозили с горных вершин, а потом держали его в ямах или пещерах, выложенных соломой и деревом. Так он мог лежать месяцами! Для сохранения молока Драконт обычно возил с собой на галере большой деревянный ларь со льдом.

Мавсаний осторожно, по капле, вливал целебную смесь в рот девушки, заботливо поддерживая ее голову, и вспоминал свой сон.

Минувшей ночью привиделось ему, будто на галере – прямо на палубе! – распустился удивительный цветок с разноцветными лепестками. Откуда он там взялся, никто не знал. Цветок напоминал радугу, и все любовались им, особенно сильно был очарован господин, а Мавсаний – единственный из всех! – совершенно отчетливо видел, что среди лепестков затаилась маленькая змейка – такая же разноцветная, радужная, как сам цветок. Мавсаний хотел сорвать цветок и выбросить его вон, пока змейка никого не укусила, однако господин не позволял ему это сделать. А когда Мавсаний начал настаивать, господин ударил его по лицу. Мавсаний упал на палубу, и в это мгновение змейка соскользнула с цветка и оказалась на его груди. Подняла головку к самому его лицу, готовясь укусить…

А что было дальше, Мавсаний не помнил. Как будто туманом память затянуло! Так ведь довольно часто бывает: чем сильнее стараешься вспомнить сон, тем больше забываешь.

Хотя что там могло случиться? Конечно, змея его укусила – и он умер.

Пусть и во сне, однако хуже такого сна трудно себе вообразить!

Конечно, утренние заботы заставили Мавсания позабыть ночное видение, но сейчас оно вспомнилось, потому что сон начал сбываться! Вон он, цветок, который внезапно распустился на палубе! И господин им очарован…

Что же будет дальше?!

Мавсаний очень хотел бы подлить в молоко, которое плескалось в чаше, яду… И никогда в жизни он ни о чем так не жалел, как о том, что остановил господина, когда тот хотел овладеть этой едва живой девкой.

Для них для всех было бы лучше, если бы она умерла!

Мавсаний не знал почему, но не сомневался в этом, и сердце его горело от ненависти к ней и от страха за обожаемого господина.

Троада

Услышав восторженный крик Никареты, все уставились на просто одетого юношу, застывшего в толпе гостей.

– Какой же это Скамандр? – хмыкнул стоящий рядом с ним плечистый мужчина с сильными руками. – Его зовут Аргирос! Он пришел со мной из Беотии, это мой подручный, ученик. Я ваятель – высекаю статуи из камня – и хотел насладиться в Троаде зрелищем останков древних храмов, которые некогда были славны изображениями богов. Я, видите ли, в своем творчестве пытаюсь следовать старым образцам…

Похоже, этот беотиец очень любил поговорить, но сейчас его речи мало кого занимали.

– Что ты сказала? – не слушая его и люто глядя на Никарету, взревел Влазис, который, даром что был косноязычен, соображал очень быстро. Пока прочие еще только пытались понять, в чем вообще дело, он уже смекнул, что к чему. – Ты отдала свою девственность этому мужчине?! Ты с ним переспала?!

Услышав его возмущенный крик, Скамандр воровато огляделся – и вдруг ринулся бежать так стремительно, что через миг скрылся из виду.

– Держите его! – завопил Влазис, да где там! Юноши и след простыл!

– Нет, Скамандру до него далеко! – снова хмыкнул ваятель. – Ваш Скамандр еле ползет по своему руслу, словно дряхлый старикашка, а Аргироса и верхом не догонишь!

Вокруг захохотали. Собравшиеся явно забавлялись неожиданным поворотом дела.

Только жениху с невестой и их родне было не до смеха.

– Да нет, этого не может быть! – воскликнула мать Никареты, глядя на дочь так, словно увидела ее впервые – и никак не могла поверить своим глазам. – Ты не могла быть такой дурой, чтобы возлечь с ним! Это же обыкновенный человек!

– Но ты же сама учила меня нырнуть – и отдаться объятиям бога! И ноги пошире раздвинуть, чтобы его волна достигла самой глубины моего лона, – попыталась защититься Никарета. – Я так и сделала… и он обнял меня, и взял меня в воде!

– В воде! – брезгливо возопил Влазис, который, как всем было известно, боялся воды и по этой причине даже в лохани мылся нечасто, не говоря уже о том, чтобы плавать в реке. – Вы спаривались, как лягушки! Нет, как, как…

– Нет, потом он владел мною и на берегу! – запальчиво воскликнула Никарета. – И я уснула в его объятиях, а когда проснулась, его уже не было. Поэтому я и заплела плексиду, матушка, – повернулась она к Таузе, – ведь я уже утратила девственность, но ты велела снова распустить волосы, чтобы заплести косу только после брачной ночи с Влазисом.

– Ага! – закричал Мназон, отец Влазиса. – Ты отлично знала о том, что случилось, Тауза! Ты решила подсунуть нам подпорченный товар! Смотри, теперь не миновать тебе платить пеню за то, что твоя дочь развязала свой девичий пояс не с законным мужем, а с каким-то проходимцем![33]33
  В некоторых полисах Эллады в описываемое время существовал обычай платить пеню, если жених обнаруживал, что невеста утратила невинность до свадьбы.


[Закрыть]

Тауза в ужасе всплеснула руками: ей, вдове, собрать пеню было бы немыслимо! На что кормить детей?! Они жили на те крохотные деньги, которые зарабатывала Никарета, искусно плетя из кожи и украшая красивыми камнями сандалии, однако и кожа, и камни сами по себе стоили так дорого, что мастерство это плохо окупалось. Тауза безумно радовалась, что, наконец, сбудет с рук старшую дочь, на которую уже чаще, чем на нее саму, заглядываются мужчины, да еще так удачно сбудет! Тауза надеялась, что девчонка принесет в дом богатство, а что получается? Никарета несет разорение!