Текст книги "Никарета: святилище любви"

Никарета подняла крышку да так и ахнула, когда в лицо ей ударило яркое свечение. Тщательно отшлифованные адамасы светились в темноте![41]41
  Крупные алмазы и в самом деле обладают свойством светиться в темноте, если перед этим долго находились на ярком солнце.


[Закрыть]

Конечно, это было чудо, нарочно содеянное для того, чтобы помочь ей спастись!

Никарета пылко возблагодарила Афродиту и достала венец из ларца.

При этом что-то потянулось за ним… какой-то узенький поясок из золотистой кожи, как сначала показалось Никарете. Она хотела положить поясок на место, однако он словно бы прилип к пальцам и никак не хотел возвращаться.

У нее появилось странное ощущение, что этот поясок предназначен ей. Что он лежал тут с незапамятных времен в терпеливом ожидании, что однажды ночью Никарета, дочь Таузы, вдруг отыщет его.

«Надень это! – вдруг зазвучал в ушах Никареты настойчивый шепот. – Надень и мне служить отправляйся – во славу мою и свою!»

Девушка испуганно оглянулась.

Конечно, это ей почудилось! Аргирос возится с замком и что-то сердито ворчит. Вот и померещился шепот.

Однако почему бы не попробовать и в самом деле надеть поясок?

Никарета положила венец на место и попыталась опоясаться, однако только сейчас обнаружила, что на этой изящной и прелестной вещице нет никакой застежки. Да и складки хитона и гиматия мешали ему сойтись на талии.

«Одежды с себя совлеки и привыкни ходить обнаженной, красы не стыдись, наготой привлекай!» – снова зазвучал в ушах тот же шепот, только теперь в нем зазвучала мягкая насмешка.

Никарета огляделась.

Само собой, вокруг никого, а все же ее не оставляет присутствие какого-то высшего существа… божества! И этот шепот… этот женский шепот напоминает тот голос, который послышался Никарете на берегу Скамандра и придал ей храбрости броситься в воду – в объятия Аргироса!

Старый жрец храма Афродиты когда-то сказал, что счастлив лишь тот человек, которого ведут боги, который постоянно ощущает их присутствие и следует их подсказкам. Он должен уметь расслышать вещий глас даже в грохоте битвы – и не страшиться сделать то, что ему велят боги, даже если ему в этот миг чудится, будто это прервет нить его жизни.

Никарета запомнила эти слова, но раньше ей казалось, что боги обращаются лишь к избранным… Однако она уже второй раз слышит вещий глас!

Первый раз – на берегу Скамандра. И вновь – сейчас.

Значит ли это, что она – избранная?..

Нет, это значит только, что следует послушаться!

Никарета торопливо сбросила одежду и приложила поясок к телу.

Почудилось, ласковая теплая змейка скользнула по ее талии. Концы пояска сомкнулись, и сколько ни старалась Никарета понять, как это произошло, где начало пояска, где конец, ей не удалось сделать это.

Что за чудо случилось с ней?!

Но сейчас не время размышлять об этом. Надо думать о спасении!

Никарета снова схватила венец из адамасов и подскочила к двери.

В легком свечении камней удалось разглядеть место, куда вошла металлическая полоса от замка. Никарета водрузила венец на голову, чтобы не мешал, и обеими руками нажала на эту полосу. Раздался щелчок, а потом радостное восклицание Аргироса:

– Замок открылся!

Он с силой дернул дверь, ворвался в каморку – да так и замер, уставившись на Никарету. А потом вдруг рухнул к ее ногам.

– Аргирос! – испуганно закричала девушка. – Что с тобой?!

Он поднял голову и недоверчиво всмотрелся в ее лицо, озаренное мягким мерцанием адамасов.

– Мне почудилось, это стоит сама Афродита, – пробормотал Аргирос, с трудом шевеля губами: потрясение еще владело им.

– Свет ее венца помог мне, – пояснила Никарета.

– Но ведь это адамасы! – вставая, восхищенно проговорил Аргирос. – Никогда не видел таких крупных камней. Баснословное сокровище!

– Этот венец принадлежит Афродите и ее храму, – напомнила Никарета, немного испуганная зачарованным выражением на лице юноши.

Она поскорей сняла венец и уложила его на место. Камни уже почти погасли – свечение их таяло, как тает день в преддверии ночи. Когда Никарета опустила крышку ларца, в храме воцарилась прежняя непроглядная темнота.

Аргирос взял девушку за руку:

– Нам надо уходить отсюда. Мне показалось, будто неподалеку от храма бродят какие-то люди. Возможно, это твой жених и его родня. Боюсь, как бы они не решились расправиться с тобой… Но хочешь ли ты пойти со мной?

Никарете чудилось, что от этих его слов в храме вновь разлился мягкий свет.

– Я пойду с тобой – пойду тем путем, которым пойдешь ты. Я никогда не покину тебя! – сказала она.

– Так ты простила меня за тот обман? – смущенно спросил Аргирос. – Поверь, я так поступил не со зла! Твоя красота изумила меня. Я готов был на все, чтобы сжать тебя в объятиях!

– Я благословляла каждый миг, который провела с тобой, – шепнула в ответ Никарета.

– Как я желал бы снова и снова владеть тобой, прямо сейчас! – простонал Аргирос, беря руку Никареты и прижимая ее к своей возбужденной плоти, которая приподнимала его одежду. – Но если нас застигнут здесь, то убьют за святотатство. Нужно уходить!

– А ты не перестанешь желать меня, когда мы будем в безопасности? – обеспокоенно спросила Никарета.

Аргирос только засмеялся, целуя ее, а потом, осторожно ступая по сточенным временем ступеням, вывел из храма.

Оказалось, на смену Гелиосу уже явилась Селена – луна, которую поэты любят называть сверкающим глазом ночи. Не столь еще далеко ушел день весеннего равноденствия, когда Селена, совершив долгий путь и омывшись в волнах океана, надевает на себя сверкающие одежды и впрягает в свою колесницу блестящих коней, а потому луна полновластно царила над спящим миром, который она напрасно силилась пробудить, подобно тому, как напрасно силится пробудить своего возлюбленного Эндимиона, который вечно спит в пещере Латма[42]42
  Эндимион – в древнегреческой мифологии удивительной красоты мужчина, царь древней Элиды (там проходили Олимпийские игры). Возлюбленный Селены, богини луны. Погружен в вечный сон. Латм – гора в Малой Азии.


[Закрыть].

При свете, исходящем от бледного, печального и прекрасного лика Селены, двое беглецов осторожно выглянули из храма и, никого не увидев, пустились бежать по дороге – в противоположную от селения сторону, к берегам Скамандра.

Ночи в месяце панамос коротки, поэтому очень скоро Селена поблекла, и в небо начала восходить Эос, заря утренняя.

Аргирос и Никарета, крепко взявшись за руки, спешили как могли, однако усталость и бессонная ночь уже давали себя знать; кроме того, в золотисто-розовых лучах рассвета юноша вновь разглядел манящую красоту той, ради которой он минувшим днем и ночью совершил столько безрассудств, а потому желание вспыхнуло в нем и заставило прервать путь.

Они были уже достаточно далеко от селения, чтобы не опасаться погони; к тому же небольшая рощица при дороге манила мягкой травой и обещала укрыть от взглядов путников, которые могли следовать этим путем, соединяющим разные селения Троады.

Аргирос увлек Никарету под деревья и, целуя, опустил ее на траву. От прикосновения мягкой росистой травы дрожь прошла по ее телу, и соски ее грудей, затвердевших от желания, покрылись мелкими ознобными пупырышками, при виде которых Аргирос потерял всякое терпение и овладел Никаретой так стремительно, что она издала крик, в котором боль мешалась с восторгом.

Желание Аргироса было удовлетворено, однако лишь на несколько мгновений. Он не покидал лона Никареты и медленными движениями ласкал ее, будя в ней возбуждение, которого она не знала прежде. Но в тот самый миг, когда блаженство почти накрыло ее свой волной, Аргирос вдруг отстранился и, стоя на коленях, восхищенно взглянул на свою изнемогающую от желания возлюбленную.

И вдруг ему показалось, будто чуть поодаль от Никареты стоит какая-то женщина – невыносимо прекрасная, светлая, сияющая, словно бы вечно освещенная солнцем.

– Афродита Пасеасмена! – прошептал Аргирос. – Афродита Страстная!

Потрясенный, вне себя от восторга, он зажмурился, а когда вновь открыл глаза, видение уже исчезло.

Богиня страсти явилась полюбоваться страстью, которая вершилась людьми! Она явилась, чтобы благословить этих двоих!

Аргирос вспомнил, что иногда Афродита навещает любовников, дабы подслушать их счастливый шепот, их клятвы, их мечты, поверяемые друг другу, и исполнить их самые заветные желания.

Возможно, это была только выдумка. Ведь люди много чего выдумывают о богах! Однако как же юноше захотелось, чтобы выдумка хоть раз оказалась правдой!..

Аргирос снова взглянул на Никарету.

Она полулежала, опираясь на локоть правой руки, раздвинув согнутые колени. Голова ее была чуть откинута назад, глаза закрыты, длинные золотисто-рыжие волосы сплетались с травой, и казалось, будто они перевиты зелеными лентами. О неодолимой страсти говорили стоящие торчком груди с острыми сосками, приоткрытые губы, напрягшиеся мышцы ног.

– Иди ко мне! – пробормотала Никарета, и указательный палец ее левой руки коснулся межножья, словно указывал путь любовнику.

Ничего более соблазнительного и искушающего не видел Аргирос в своей жизни, чем эта красавица, томящаяся от неудовлетворенной страсти!

Он тоже жаждал соития, жаждал неодолимо, однако на какой-то миг художник в нем взял верх над любовником, и Аргирос прошептал:

– Я отдал бы жизнь, чтобы изваять тебя такой, какой вижу сейчас! Еще изваял бы рядом с тобой себя, готового владеть тобой, а чуть поодаль – Афродиту Пасеасмену, Афродиту Страстную, которая благословляет нашу страсть!

И после этих слов он, наконец, слился с Никаретой… не ведая, что это был миг, когда мольбы и мечты смертных доходят до слуха беспощадных богов.

Галера Драконта Главка

Чудилось, Фэйдра и Хели едва смежили веки, а Мавсаний уже разбудил их.

Взглянув на него в рассветных солнечных лучах, наложники Драконта Главка поразились тому, как изменилось и постарело за одну эту ночь всегда невозмутимое лицо раба.

Глаза Мавсания были красны – наверное, от усталости, а может быть, и от слез. Фэйдра вспомнила, что той безумной ночью сквозь страстные стоны Драконта ей порою слышались чьи-то глухие, сдавленные рыдания, однако тогда она сочла, что это просто чудится, а сейчас поняла: да, Мавсаний и в самом деле рыдал, наблюдая, что сделала с его обожаемым господином выловленная из моря девка, в какое смятение она привела его сердце и тело!

Пока наложники спали, галера уже успела войти в Лехейон – Лехейскую бухту, одну из двух бухт Коринфа, – и даже началась разгрузка. По мосткам, спущенным на пристань, туда-сюда сновали носильщики, которым помогали гребцы. Видимо, хозяин успел отправить гонца в свой дом, чтобы прислали дополнительную охрану груза, потому что Фэйдра и Хели разглядели знакомых им рабов Драконта.

На берегу были сооружены, конечно, навесы для хранения грузов, которые привозили в Коринф, и они даже охранялись, однако ни один здравомыслящий судовладелец не оставил бы здесь имущество, на покупку и доставку которого было затрачено столько сил. Его отвозили или в склады, принадлежащие этеросам – торговым партнерам прибывших купцов, – или к себе домой, под надежную охрану собственных рабов.

Само собой разумеется, многочисленные повозки сейчас следовали из порта в усадьбу Главков, медленно двигаясь по крутому подъему, ведущему в город. Разгрузка могла затянуться, и все это время Драконт, как и положено рачительному хозяину, будет наблюдать за ней, не уходя с пристани и не поднимаясь на галеру.

В это время ничто не помешает Мавсанию осуществить свой замысел.

Сначала он опасался, что господин отправит эту тварь (Мавсаний не мог называть спасенную девку иначе, особенно после того, что наблюдал минувшей ночью) в усадьбу с первой же повозкой, однако Драконт, видимо, решил сам отвезти ее домой, а потому пока оставил на галере. Правда, Мавсаний успел услышать, что в усадьбу уже были переданы распоряжения приготовить для твари покои рядом с опочивальней господина и привезти из Коринфа лучшего лекаря – само собой, не из того притона для неимущих больных, именуемого асклепионом, который был открыт в Коринфе некоторое время назад по примеру каких-то человеколюбивых жителей городов Эпидавра или Пергама, провозгласивших себя асклепиадами, то есть детьми самого Асклепия, бога врачевания и медицины! – а найти лекаря частного, самого знаменитого, сведущего и, конечно, самого дорогого.

Отдельно было сказано, чтобы не смели приглашать какого-нибудь знахаря-самоучку. Это был камешек в его огород, понял Мавсаний: видимо, господину тошно было видеть хмурую и осуждающую физиономию всегда радостного и услужливого раба.

А разве Мавсанию не было тошно минувшей ночью?!

Впрочем, он весьма надеялся, что ему уже очень скоро удастся избавить господина от расходов на лекарей… а со временем, глядишь, и рассудок к нему вернется!

Конечно, самое лучшее было бы – просто взять да и сбросить тварь за борт. В узкой щели между плотно стоящими галерами ей не выплыть, да еще можно и тяжелым веслом для надежности притопить, что доставило бы Мавсанию несравненное удовольствие! Но это только казалось простым делом. Тело могло всплыть рядом с кораблем. Кроме того, на палубе постоянно мелькали люди, туда-сюда сновали носильщики, и они могли увидеть, что делает Мавсаний. Навлечь на себя гнев Драконта Главка его верный раб совершенно не желал! Уничтожить тварь следовало похитрей – и желательно чужими руками.

Эти руки были к услугам Мавсания и принадлежали они, как легко догадаться, Фэйдре и Хели, которые сразу возненавидели соперницу, ну а после минувшей ночи и вообще готовы были ее удавить.

Эта картина: беспутные наложники долго и мучительно душат мерзкую тварь – весьма ласкала воображение Мавсания, однако он прекрасно понимал, что, подвергнутые потом суровому допросу, Фэйдра и Хели немедленно откроют, кто надоумил их совершить убийство.

Не хотелось даже думать о том, что сделает с ним господин… Но любая кара была бы Мавсанию нипочем, лишь бы не разлучаться с хозяином! Преданность Главкам Мавсаний впитал с молоком матери, он не мыслил жизни без службы семье, как, впрочем, и его предки, и каждый из них предпочел бы самую мучительную казнь невозможности продолжать эту службу и приносить пользу господам.

Прежде Мавсанию казалось, что он видит своего хозяина насквозь – со всеми его хорошими и дурными сторонами. И эти дурные стороны были так же обожаемы им, как и наилучшие качества господина. Однако та картина плотской страсти, которую он наблюдал минувшей ночью, открыла Мавсанию другого Драконта Главка, прежде ему неизвестного.

Нет, не изощренные неистовства, которым Драконт подверг Фэйдру и Хели, потрясли Мавсания! Он и не такое видал. Для Мавсания было бы вполне естественно, если бы Драконт все же не сдержал вожделения, овладел так и не пришедшей в сознание незнакомой девушкой и своими безумными ласками довел бы ее до смерти. Ведь если Драконт чего-то или кого-то желал, для него не существовало препятствий. Но… Но он, обуреваемый жестокой страстью и невыносимой жаждой обладания, все же нашел в себе силы не обрушить их на бесчувственное и столь вожделенное тело. Мавсаний понимал, что, не окажись у Драконта под рукой Фэйдры и Хели, он велел бы привести в палатку кого-то из молодых, привлекательных гребцов, которые всегда были готовы служить господину каким угодно способом и порою беззастенчиво строили ему глазки. А если бы не удалось найти столь покладистого юнца, он ласкал бы сам себя в тех же приступах неистовой страсти, которая овладевала им при виде этой незнакомки.

Этой твари, как называл ее Мавсаний…

Тварь, конечно, была наделена волшебной силой! Она оказалась одной из тех редких женщин, которые, как слышал Мавсаний, могут приобрести безграничную власть над любым мужчиной. Говорят, такие женщины благословлены Афродитой, однако кто ответит: кем прокляты те мужчины, сердцем и разумом которых они овладевают?! Ибо участь их оказывается самой что ни на есть печальной… Драконт был пронзен стрелой Эроса при одном только взгляде на девку, а вид у нее при этом был самый неприглядный. Что же станется с господином, когда эта тварь очнется, отдохнет, будет хорошенько отмыта, накормлена, облачена в драгоценные ткани и дорогие украшения, а главное – когда она поймет, что может делать с сердцем и плотью Драконта Главка все, что ей заблагорассудится?!

Какая-то безродная девчонка получит в полную власть наследника Главков, которому предстоит продолжать это славное племя…

Однако ужас положения заключался не только в ее безродности. Даже будь она равной Драконту по родовитости, обладай богатым приданым и годись ему в жены, все равно от нее следовало держаться подальше. Мужчина не должен позволять женщине безраздельно владеть собой, будь она жена или шлюха! Все эти красивые слова о стрелах Эроса, которые поражают сердца, хороши только для поэтов, которые изощряются в своем мастерстве, нанизывая на стилус выспренние строки о выдуманной любви и пытаясь уверить людей, будто и они способны испытывать те же неистовые чувства, которые в баснословные времена создания мира владели богами.

Поэзию Мавсаний почитал вещью безусловно вредной, поселяющей в умах ненужные мечтания, обременяющей сердца ненужным томлением и заставляющей людей попусту тратить время на поиски того, чего вообще не существует. Он был убежден, что существует только плотское влечение, которое разумный человек должен немедленно удовлетворять, чтобы переизбыток семени не ударял ему в голову и не сводил с ума.

В этом смысле Мавсаний вполне одобрял своего хозяина и даже восхищался той пылкостью, с которой тот потворствовал своим желаниям. Сам Мавсаний был всецело поглощен служению Главкам и, хотя имел жену, не навещал ее ложа с тех пор, как она зачала. Он просто-напросто не ощущал потребности в женском теле и не загорался к нему вожделением. Зачать ребенка – это тоже был его долг перед Главками, и Мавсаний его старательно исполнил. Больше рядом с женой делать ему было совершенно нечего.

Разумеется, родившийся у него три года назад сын тоже именовался Мавсанием и воспитывался в убеждении, что солнце восходит и садится там, где находится тот отпрыск рода Главков, которому он служит. Сам Мавсаний был всего лишь на пять лет старше Драконта и от души молился о том, чтобы тот вскоре женился, произвел на свет потомка – и, приняв на службу сына Мавсания, дал ему господина, которого тот сможет обожать так же верно и преданно, как сам Мавсаний обожает Драконта, и оберегать его от всех многочисленных бед, которые уготовили человеку бессмертные и коварные боги.

Драконт Мейкдон Главк уродился весьма непоседлив, участвовал в нескольких войнах, любил путешествовать – словом, жизнь его была постоянно связана с риском, однако никогда за все двадцать пять лет жизни около Драконта верный Мавсаний не ощущал такой страшной тревоги за его судьбу, как сейчас. И он был уверен, что не преувеличивает опасности. Всепоглощающая преданность, которую издавна испытывали предки Мавсания к предкам Драконта, наделяла их особенным чутьем – более острым, чем у собак! Они загодя ощущали беду, грозящую господам, и не щадили собственных жизней ради того, чтобы спасти хозяев. Один из Мавсаниев закрыл собой Главка от стрелы финикийского пирата. Другой схватил голыми руками гадюку, которая подползла к спящему Главку и уже готова была его ужалить. Третий подставил свою грудь в битве под меч врага, нацеленный в Главка…

Мавсаний прекрасно знал, что у него хватит решимости совершить ради Драконта любой подвиг. И что там змея или стрела… Сейчас он воображал себе полуживую девушку, лежащую в небольшой палатке на галере, морским ядовитым чудовищем, которое он обязан уничтожить, чтобы спасти господина. И он это сделает! Конечно, жаль, что его подвиг останется безвестным его потомкам и не будет чтиться из поколения в поколение Мавсаниев, но зато сам он сможет втайне гордиться тем, что спас Драконта от чего-то, что для мужчины может быть страшнее гибели: ощущения себя тряпкой, которой женщина подтирается в свои нечистые дни!

Мавсаний несколько раз повторил Фэйдре и Хели, что именно они должны сделать и что им следует сказать твари, добился того, что они все поняли и поклялись исполнить в точности, а потом уселся в сторонке на палубе, готовый в любой миг вступить в битву за честь и жизнь своего господина.

Фэйдра и Хели с усердием приступили к делу. Мавсаний дал им особого порошка, вдохнув запах которого ожил бы и мертвый. В состав его, кроме некоторых возбуждающих трав, входил измельченный и растертый в прах багрово-красный камень гиацинт. Он порожден морем, как и маргаритари[43]43
  Маргаритари – жемчуг (греч.).


[Закрыть], только родится не в раковине, а в морской змее. Некоторые, однако, уверяют, будто он таится во лбу ужасного чудовища – ехидны, которая до пояса имеет образ прекрасной девы, а от пояса – змееногого зверя. И вот у этой полузмеи-полуженщины и находится посреди лба гиацинт, служа ей вместо глаза. Купаясь, ехидна оставляет камень-глаз на берегу; тому, кто сможет его украсть, откроются все подземные сокровища. Да вот беда: ехидна настигнет всякого похитителя, как бы скоро он ни бежал!

Впрочем, видимо, какому-нибудь храбрецу все же удалось украсть камень, иначе откуда бы он взялся у Мавсания?!

Знатокам литологии[44]44
  Литология – камневедение (греч.).


[Закрыть] известно, что гиацинт имеет поистине чудодейственные свойства! Он не горит в огне, а если его бросить в пламень, он обязательно погаснет. Но главное, он имеет оживляющие свойства! Скажем, если держать его рядом с засоленной в бочках птицей, она может вырваться оттуда и улететь, несмотря на то что ощипана и выпотрошена![45]45
  В Средние века камень с такими свойствами назывался лигурий, хотя эллины называли его именно гиацинтом.


[Закрыть] Ну и, само собой разумеется, с его помощью не составит никакого труда заставить мгновенно очнуться человека, находящегося без сознания.

Порошок с примесью гиацинта хранился у Мавсания в маленьком фиали[46]46
  Фиали – чаша, маленький сосуд (греч.). Отсюда позднее произошло латинское слово «фиал».


[Закрыть] с наглухо притертой пробкой. Верный раб Драконта Главка всегда возил с собой сундучок, полный лечебных средств, которыми в любое время мог бы спасти господина от любой напасти, начиная с царапины или насморка и кончая внезапно начавшимся жаром или жестокой раной. Порошок был предназначен именно для того, чтобы пусть ненадолго, но придать силы изнуренному человеку.

Мавсаний от души благодарил богов, что Драконт никогда не спрашивал его о содержимом этого сундучка. Обладая несокрушимым телесным здоровьем, он в способности Мавсания как целителя верил меньше, чем в то, что на Луне живут такие же люди, как мы. Именно поэтому он и презрительно намекнул рабу, посланному на поиски дорогого лекаря для выловленной из моря девки, чтобы не совался к самоучкам!

Сейчас Мавсаний благодарил богов за это презрение, за то, что хозяин знать не знает о том, какие лекарства его верный раб держит в своем сундучке, а главное – не подозревает о чудодейном порошке. Иначе он мог потребовать, чтобы Мавсаний еще ночью вернул к жизни эту тварь!

Ну что ж, Мавсаний вернет ее к жизни без всяких просьб. Правда, ненадолго…

Стоило водяной девке лишь только учуять жгучий запах порошка с примесью толченого гиацинта (Фэйдра и Хели, загодя предупрежденные Мавсанием, зажали себе носы, поднося ей понюшку), как ее тело сотряслось от нескольких приступов неистового чихания, а потом она открыла слезящиеся глаза, оказавшиеся туманного зеленого цвета.

Ну да, какого же еще цвета могут быть глаза у порождения воды?!

Сначала взор ее был бессмысленным, но спустя малое время в нем появилось живое выражение и страх.

Девка слабо пошевелила губами, и Хели помог ей приподняться, а Фэйдра расторопно поднесла чашу с напитком, изготовленным все тем же Мавсанием с помощью все тех же тщательно сберегаемых снадобий. В состав напитка тоже входил растертый гиацинт.

Силы к морской девке возвращались на глазах. Фэйдра и Хели на всякий случай попятились: а ну как тварь накинется на них и начнет рвать в клочки?

Однако ничего подобного не произошло: девка слабым, испуганным голосом спросила:

– Где я? Кто вы?

– А ты кто? – спросила Фэйдра.

– Меня зовут Никарета, – выдохнула девка.

Никарета!

Фэйдра чуть не расхохоталась. Маленькая Ника, маленькая победа! Ну, скоро ты потерпишь весьма сокрушительное поражение, Никарета!

– Ты на галере Драконта Главка, – скроив самую печальную физиономию, какую только мог, ответил Хели, – она стоит в Лехейской бухте города Коринфа.

– Коринф! – радостно воскликнула девка по имени Никарета и бодро вскочила, выпрямившись во весь свой довольно высокий рост, как будто и не лежала только что в бесчувствии и бессилии. – О, благодарю тебя, Афродита, благодарю! С тех самых пор, как ты вдохновила меня в своем храме на служение тебе, с тех пор, как ободрила меня, умирающую от горя и боли, – с тех пор я стремилась в Коринф! Прости, если в те дни, когда мне приходилось страдать, я сомневалась в тебе! И вот твоя воля привела меня в Коринф! Какое счастье!

Из ее глаз хлынули слезы радости, и, пока она их утирала, Фэйдра и Хели переглянулись, озадаченные.

Мавсаний уверял, что морская тварь испугается того, что ее хотят высадить на сушу, и бросится наутек. Если она не испугается, значит, это не морская тварь…

Ладно, все равно ее следовало напугать! Да посильней! Для этого Мавсанием тоже было кое-что предусмотрено.

– Чему ты радуешься? – горько всхлипнула Фэйдра, и слезы покатились из ее глаз.

Ей всегда-то было легко заплакать – например, чтобы выпросить у господина какое-нибудь украшение, или новые сандалии, или яркую ткань на гиматий, или чтобы нажаловаться на Хели, – а сейчас она и в самом деле была в отчаянии: явление этой девки грозило разбить вдребезги тот благополучный, сытый и сладострастный мир, в котором жила Фэйдра с тех пор, как ее купил Драконт Мейкдон Главк.

– Чему ты радуешься?! – повторила Фэйдра. – Ведь только ты ступишь на коринфскую землю, как немедленно будешь убита!

– За что?! – изумилась Никарета.

– Ни за что, – еще горше всхлипнула Фэйдра. – Просто потому, что и ты такая же несчастная жертва, как мы.

– Жертва?.. – переспросила ничего не понимающая Никарета.

– Ну да, – с еще более печальным выражением простонала Фэйдра, – нас везут в Коринф, чтобы принести в жертву ужасному, жестокому терасу[47]47
  Терас – чудовище, монстр (греч.).


[Закрыть], который явился с вершин Акрокоринфа и требует себе в пищу дань со всех кораблей, входящих в порт. Иначе он грозится сжечь город огнем, который изрыгает из своих ста глоток.

При этих словах Фэйдра почувствовала, как у нее невольно волосы встают дыбом: она вообразила эту жуткую картину. Стоглавое чудовище приближается к ней, выдыхая огонь и зловонный дым…

Хели тоже трясся всем телом, старательно изображая ужас.

– О боги, боги… – простонала Никарета. – Чем же прогневил вас Коринф, если вы наслали на этот великий город такого страшного врага? Ведь в Коринфе стоит знаменитый храм Афродиты, построенный в ее честь еще в незапамятной древности! Неужели богиня не защитила свой любимый город?

– Богиня далеко, на Олимпе, – рассудительно сказал Хели, – а чудовище – близко. И мы сами слышали, как наш хозяин решил от него откупиться нами.

– Ваш хозяин?

– Драконт Главк, – повторил Хели.

– Что же вы такое совершили, что он решил пожертвовать вами?!

– Мы не знаем, – простонала Фэйдра. – Мы преданы ему, как верные псы! Но он очень жесток и безжалостен. Вчера, когда гребцы вытащили тебя из моря, он их избил – до того разозлился, что тебя спасли. Даже хотел приказать, чтобы тебя бросили обратно. А потом подумал, что ты тоже пригодишься в жертву. И позволил оставить тебя на судне. Сейчас он занят разгрузкой, но скоро вернется. А мы хотим тебя спасти. Хотим помочь тебе бежать!

Никарета изумленно таращилась на них большими зелеными глазами:

– Вы хотите меня спасти?! Но тогда на вас обрушится ярость хозяина! Я не хочу, чтобы вы пострадали из-за меня! Я не могу оставить вас!

Фэйдра и Хели переглянулись. Мавсаний снова ошибся в расчетах. По ним выходило, что эта тварь немедленно бросится спасаться. А она почему-то не бросалась…

– Э… э… – замялся Хели, – ну, вообще-то мы тоже собирались бежать. И хотели взять тебя с собой.

– Но зачем я вам? – изумилась Никарета. – У меня так мало сил… А если ваш хозяин застигнет вас здесь, вам плохо придется. Бегите сами, не думайте обо мне!

Фэйдра смотрела на эту дурочку почти с ненавистью. Ну что она тянет время?! Ведь и в самом деле в любое мгновение может появиться господин – и тогда… сказать, что тогда бедным наложникам не поздоровится – это значит ничего не сказать!

Что бы придумать?! Как же заставить ее бежать с судна?!

Фэйдра не знала, что делать, но, на счастье, Хели оказался более сообразительным.

– Нам нужна твоя помощь, – простонал он жалобно. – Мы не умеем плавать – ни я, ни Фэйдра. А ты, наверное, умеешь, если держалась на воде в открытом море.

– Не так уж хорошо я и плаваю, – вздохнула Никарета. – Я прыгнула в море, потому что иначе меня изнасиловала бы целая команда мореходов. Но очень скоро поняла, какую глупость совершила, и приготовилась к гибели! Я уже шла ко дну, совершенно обессилев, как вдруг увидела бочку, качавшуюся на волнах… Думаю, ее послала мне сама Афродита, моя спасительница и покровительница!

Фэйдра украдкой бросила презрительный взгляд на эту самонадеянную особу. Афродита ей покровительствует, скажите пожалуйста! Но богиня красоты, это всем известно, покровительствует только красавицам. Таким, например, как Фэйдра! А эта разве красавица?! Смотреть тошно. Больно нужна она Афродите!

Очень хотелось все это высказать твари, но, само собой, Фэйдра ничего подобного не сделала, а уставилась на Никарету с мольбой:

– Нам пора скрыться отсюда, если мы хотим остаться в живых! Вернется господин – и ты изведаешь на себе всю его злобу и жестокость! А потом будешь пожрана чудовищем! Если тебе не дорога собственная жизнь, спаси хотя бы нас!

Последние слова потонули в рыданиях. Расплакался и Хели, более того – упал на колени перед девкой и моляще заломил руки:

– Спаси нас! Мы так молоды! Мы хотим жить!

Никарета взглянула на него с жалостью, едва сдерживая слезы:

– Каким же страшным существом надо быть, чтобы обречь на смерть таких красавцев, как вы! Да еще отдать вас в жертву чудовищу! Хорошо, я помогу вам спастись.

– Тогда идем на палубу, – мигом взбодрился Хели. – Мы прокрадемся к левому борту и там осторожно спустимся по спущенным веслам – ведь галера стоит к городу правым бортом, и нас никто не увидит. Потом мы доберемся с твоей помощью до берега и пойдем к добрым людям, которые дадут нам приют. Они живут далеко отсюда, на берегу другой бухты, Кенхрейской, мы укроемся там – и нас никогда не найдут. Господин решит, что мы утонули – ведь он знает, что мы не умеем плавать! – и не будет нас искать. Только надо пробраться по палубе как можно незаметней. Конечно, там все заняты разгрузкой, но господин оставил своего раба Мавсания следить за нами. Если попадемся ему на глаза – все пропало: Мавсаний схватит нас всех и немедленно перегрызет горло, чтобы напиться нашей крови. Он вриколакос и, как говорят, даже антропофаг![48]48
  Вриколакос – вампир; антропофаг – людоед (греч.).


[Закрыть]

Никарета в ужасе взглянула на Хели:

– Вриколакос и антропофаг?! Почему всевидящие боги терпят таких существ среди людей, почему не истребили их всех?! Но скажите мне, как же ваш господин не боится держать при себе такое страшное существо?! Ведь Мавсаний может и на него однажды наброситься?!