Текст книги "Последний дар любви"

Глава 10
Принц ищет принцессу

Итак, наследник отбыл за границу. Это разбило сердце Сонечке Давыдовой. Вава Шебеко, опустив голову, докладывала императору:

– Ваше Величество, бедная Давыдова (следует заметить, что бывшие смолянки – а Вава Шебеко, как и почти все фрейлины, закончила Смольный институт, – прочно усваивали эту привычку: называть друг друга только по фамилиям, даже в дружеских разговорах) любила наследника так же свято и бескорыстно, как любила Бога. Ах, когда он уезжал в свое путешествие по Европе, Давыдова будто предчувствовала, что эта разлука продлится вечно. Она простилась с ним, как прощаются в предсмертной агонии, благословляя его на новую жизнь, как благословляют тех, кого оставляют в мире, уходя в иной, лучший мир, и сказала ему, что она будет как святыню вспоминать его имя и молиться о его счастье.

Николай Павлович покашлял – челюсть свело от этой Вавиной мелодекламации! – и пожал плечами: насколько ему было известно, от любви еще никто не умирал. Вот и Давыдова переживет разлуку.

– По слухам, – продолжила Вава, – она собирается сделаться Христовой невестой.

Николай Павлович вздохнул. Ну-ну… давай, Офелия, ступай в монастырь! Саше предстоит так много сделать в своем путешествии, что не стоит ему даже и вспоминать о каких-то минувших влюбленностях – своих или чужих.

Ах, не зря горевала Сонечка Давыдова! Ее возлюбленный царевич уезжал на целый год. Он должен был посетить Германию, Швецию, Англию, Австрию, но не ради того, чтобы довершить в Европе свое культурное и политическое образование, посетить музеи и библиотеки, картинные галереи и замки владетельных особо, парламенты и фабрики. Он должен был подыскать себе невесту.

Сначала он провел три недели в Германии, потом три недели в Дании, затем отправился в Италию. Постоянно внушал себе, что пора забыть Ольгу Калиновскую, главное для наследника престола – не чувства, а долг. Но перед глазами у него всегда был пример отца и матери, которые поженились по нежной любви. И Александру ужасно не хотелось жениться на какой-нибудь мымре хорошего происхождения лишь потому, что это удачный брак с династической точки зрения. Мучайся с ней всю жизнь, восходи на брачное ложе с дрожью в коленках…

Вместе с тем Александр прекрасно понимал, что супружеским ложем плотские радости ограничены быть не могут. И все же хотелось жениться на хорошенькой… чтобы вздрагивало при прикосновении к ней сердце, радовалась плоть, ну и она достойно смотрелась бы во всех драгоценностях, которые полагалось носить великой княгине, чтобы блеск русских бриллиантов не затмевал ее невзрачность, а оттенял красоту.

Хорошеньких принцесс – ганноверских, штутгардских и разных прочих – на пути ему встречалось великое множество. Все они влюблялись в красивого принца и готовы были мчаться с ним под венец, покинув отца, мать, родимый замок и распростившись даже с верой своей страны, потому что переход в православие являлся необходимым условием будущего бракосочетания.

Словом, девицы по всей Европе были в восторге от русского принца. Беда, что принц был совершенно не в восторге от них…

Граф Иосиф Виельгорский, Александр Адельберг и Александр Паткуль, друзья детства и спутники, Кавелин, граф Орлов, Жуковский, сопровождавшие великого князя в этой поездке, сначала с интересом наблюдали каждую новую встречу принца с принцессами, а потом едва скрывали скуку при посещении очередного княжества-герцогства-царства-королевства, всех этих Липпе-Детмольд, Шаумбург-Липпе, Швардцбург-Рудольштадт, Саксен-Альтенбург… И, побывав в Италии, с радостью отправились домой через Австро-Венгрию.

Виельгорский остался в Риме лечить туберкулез. Он окажется неизлечимым, но об этом еще никто не говорил, даже врачи, и Александр оставил друга с легким сердцем, надеясь на скорую встречу.

В Вене задержались. Александр частенько бывал в доме канцлера Меттерниха, на которого поглядывал с любопытством. О Меттернихе много рассказывала принцу в свое время Дарья Христофоровна фон Ливен. По фривольным ноткам легко угадывалось, что отношения между княгиней и канцлером Австро-Венгерской империи тоже были весьма фривольными. Она называла Меттерниха запросто – Клеменс Лотер.

Александр невольно улыбался, вспоминая, как княгиня пересказывала его слова:

«Если мне становится известно что-либо такое, что может заинтересовать мое правительство, то я информирую его об этом; если не узнаю ничего нового, то новость выдумаю сам, а в следующей почте опровергну. Таким образом, у меня никогда не бывает недостатка в темах для корреспонденций».

Глава 11
Любовно-патриотическая ссора

Все-таки она была поразительная женщина! Ну кто еще поссорится с возлюбленным из-за… Греции? Эту историю, по словам Жуковского, который тоже слышал ее от Дарьи Христофоровны, можно было вполне вставлять в учебники для дипломатов, если бы такие существовали!

А заключалась она в следующем.

Эта пара впервые встретилась в 1818 году, на Ахенском конгрессе. В ту пору Клеменсу Лотеру Венцелю Меттерниху было сорок пять, и вот уже пятнадцать лет он не только соперничал в остроте ума и политической реактивности с Наполеоном Бонапартом (обретающемся на острове Святой Елены), но и соревновался в обольстительности с великим женолюбом Александром Первым, которого считала холодным и пресным только его жена, несчастная Елизавета Алексеевна. Остальные дамы, начиная с доступной польки Марии Нарышкиной и заканчивая сексуально-мистической софисткой Юлианой Крюденер, насилу успевали переводить дух при вспышках его темперамента.

Меттерниха же никто и никогда не считал холодным и пресным. Даже канцлер Австрийской империи Кауниц отзывался о нем как о красивом и приятном молодом человеке и отличном кавалере. Благодаря браку с графиней Элеонорой Кауниц, внучкой любезного канцлера, в 1795 году Меттерних вошел в элиту габсбургской империи.

Когда началась война Франции с Россией, Меттерних приложил максимум усилий, чтобы держать Австрию в стороне от боевых действий. Шедевром дипломатии стал его союзный договор с Наполеоном. Он защитил Австрию со всех сторон, но не помешал ей обратиться в противницу Франции, как только союзные войска перешли русскую границу и стали бить Наполеона. При этом Австрия умудрилась захватить и политическое, и военное руководство в антифранцузской коалиции. В этом была прежде всего заслуга Меттерниха.

Александр и ненавидел его, и восхищался им. Может, русского царя и называли русским Диоклетианом, однако именно Меттерниха считали «кучером Европы» за умение всегда и везде навязывать именно свое решение и свою позицию. А уж хитер был – ну чисто бес!

Хорошо знакомый с положением при европейских дворах Меттерних использовал в своей политике как собственные наблюдения, так и донесения многочисленных официальных и тайных агентов. «Во мне вы видите главного министра европейской полиции. Я слежу за всем. Мои связи таковы, что ничто не ускользает от меня», – с гордостью говорил он.

И это была правда. Агентов своих он вербовал всеми доступными и недоступными способами. Например, среди любовниц русского императора, которых тот менял как перчатки еще на Венском конгрессе в 1814 году. Так, Александр гордился тем, что вдова знаменитого героя генерала Багратиона предпочла его Меттерниху. На самом деле Клеменс Лотер Венцель просто переуступил русскому царю свою верную любовницу, по-дружески попросив ее переспать с государем императором, а потом вернуться в постель австрийского канцлера и принести ему в клювике ценную дипломатическую добычу. Ту же роль сыграли графиня Эстергази, герцогиня Саган, сестры София и Юлия Зичи. Следует упомянуть, что пристрастие Меттерниха к представительницам этой фамилии носило почти маниакальный характер. Похоронив первую жену, Элеонору Кауниц, а затем и вторую, Антуанетту Лейкам, умершую от родов, Меттерних уже в 1831 году женился на двацатишестилетней графине Мелании Зичи-Феррарис, младшей сестре Юлии и Софии. Она боготворила супруга, разделила с ним падение, изгнание, старость…

Однако во время Ахенского конгресса в 1818 году до старости, падения и брака с третьей женой Меттерниху было еще далеко. Его волновали, заботили и злили прожекты русского царя по окончательному закабалению Польши, ибо распространение влияния России в Европе на запад могло угрожать Австрии. Меттерних знал, что поддержки своим антипольским планам Александр искал где угодно, особенно в Англии, с которой у него сейчас были почти идиллические отношения. Меттерниху необходим был человек, державший бы его в курсе всех дипломатических шагов на острие этой оси: Петербург – Варшава – Лондон. Он начал присматриваться к русским дипломатам, оказавшимся в Ахене, – и вдруг увидел Дарью фон Ливен.

Увидел – и покачал головой. А потом, поразмыслив, кивнул.

Больше всего на свете Меттерних любил схватку умов. Наполеон – вот кто был для него достойным соперником. Александр – так, запасной игрок. Среди женщин он не находил себе подходящей противницы или равной союзницы. Но эта Доротея (так ее называли немцы и австрийцы) с темно-серыми искрящимися глазами и бесподобно гладкой, волнующе белой шеей, на которой Клеменсу Лотеру безумно хотелось оставить непристойный след губами, зубами, руками… его на какое-то время просто-таки подкосила.

Все ее знакомые англичане, лорды, графы и герцоги сразу показались Доротее уныло-благопристойными, утомительными и неинтересными по сравнению с этим невероятным дамским угодником, лощеным краснобаем и изысканным красавцем. А как он танцевал! Именно из-за любви Меттерниха к танцам на Венском конгрессе знаменитой стала реплика старого князя Карла де Линя: «Конгресс вперед не идет, а танцует». Балов там было больше, чем заседаний!

То же повторилось и в Ахене. Путь к сердцу Доротеи Ливен лежал на вальсовый счет «И-раз-два-три!», и в этом же ритме проходило их первое с Меттернихом свидание. Доротея и ахнуть не успела, как снова изменила мужу, а также оказалась завербованной Клеменсом Лотером, само звучание имени которого безотчетно заставляло ее сердце биться чаще. Ни с кем на свете ей не было так интересно разговаривать! Доротее казалось, будто она поняла суть натуры Меттерниха. Для этого человека, похвалявшегося в одном из писем, что он ведет за собой дадцать миллионов людей, политика была игрой, которой он предавался лишь ради того, чтобы изумлять своих любовниц. Жесткий реалист, почти циник в делах политических, на паркете бальных залов он становился романтиком, а в постели неутомимым жеребцом.

Увы, Ахенский конгресс завершился быстро. И Доротея с разбитым сердцем и неутоленными желаниями уехала в Лондон, сделавшись двойным агентом: России и Австрии. Отныне ее почта, донесения, все результаты шпионажа, отправлялись по двум адресам: графу Нессельроде в Петербург – с дипломатической почтой и Меттерниху, причем отправка этих посланий происходила весьма хитрым способом. Донесение скрывалось в четырех конвертах: верхний был адресован секретарю австрийского посольства в Лондоне Нойманну; второй, лежащий внутри, был с тем же адресом и запиской: «Нет нужды объяснять вложенное, мой дорогой друг!» Это был пароль: дескать, отнеситесь к вложенному с особенным вниманием! Третий конверт адресовался какому-то человеку по имени Флорет (под псевдонимом Флорет – Цветочник скрывался сам Меттерних), а внутри находился четвертый, без адреса, содержащий само послание. Донесение, как и адреса на конвертах, было написано левой рукой, измененным почерком и с грамматическими ошибками (этой хитрости научил свою новую любовницу Клеменс Лотер): словно кто-то снял копию с шифровки русской посланницы, адресованной своему правительству, но она, конечно, к утечке секретной информации не имеет никакого отношения!

Бог весть сколько времени Австрия находилась бы в курсе всех дел русской дипломатии и двора (ведь Доротея передавала Меттерниху не только свои личные наблюдения, но и информацию, поступавшую к ней от Нессельроде), однако Меттерних допустил стратегическую и тактическую ошибку в отношениях со своей новой возлюбленной. Он слишком уверился в своей победе над Доротеей, а ведь Россия вообще и русские женщины в частности (пусть даже наполовину немецкого происхождения) – это очень скользкий и тоненький ледок!

Дарья Христофоровна представляла собой нечто особенное – от высокого роста и длинной шеи до склада характера. Она была слишком избалована мужским вниманием, чтобы долго сносить разлуку с Клеменсом Лотером, резко сократившим количество нежных эпистол. Солнечный удар, разряд молнии – это понятно, однако огонь, зажженный в камине, костре, печурке, в женском сердце или естестве необходимо постоянно поддерживать. Особенно если речь идет о такой женщине, как Дарья Христофоровна: чрезмерно пылкой, живущей полетом фантазии, натуре истинно творческой, для которой любовь являлась источником вдохновения и самой жизни. Источником счастья!

Княгиня Дарья легко влюблялась и быстро охладевала. Вот и к Меттерниху она охладела, тем паче что в сердце Дарьи Христофоровны ожили патриотические чувства. Они заставили ее полностью измениться по отношению к Клеменсу Лотеру, пусть даже он был божественным танцором и неутомимым наездником.

Поводом, который уничтожил светлый образ австрийского канцлера в сердце его любовницы и агентши, стал так называемый греческий вопрос. Суть его заключалась в следующем: в 1821 году вспыхнуло греческое восстание против Османской империи. Европа была на стороне греков, ибо турки обращались с христианским населением варварски. Православные греки обратились за помощью к православной России, однако Александр не сделал даже попытки заступиться за единоверцев. Не сразу стало известно, что равнодушие Александра объяснялось прямым влиянием Меттерниха.

Канцлер Австрии всю жизнь называл себя «лекарем революций». Память о Французской революции, во время которой по требованию озверевших санкюлотов обезглавили его соотечественницу, королеву Марию-Антуанетту, была навязчивым кошмаром Меттерниха. И в его глазах греческие повстанцы являлись карбонариями, которые восстали против своего законного государя, подобно карбонариям Неаполя и Пьемонта, бунтовавшим против австрийского владычества на Апеннинском полуострове. На Веронском конгрессе Меттерниху удалось склонить на свою сторону императора Александра и удержать его от заступничества за Грецию.

А между тем портфель министра иностранных дел Англии получил приверженец либеральных реформ Джордж Каннинг.

В то время ему было пятьдесят два года. Он относился к тем людям, которые с годами почему-то молодеют и никогда не помнят толком, сколько им лет. Что характерно, этот прогрессирующий склероз весьма благоприятно отражается на их внешности. Кстати, сама Дороти была именно такой нестареющей женщиной.

Каннинг был из тех английских консерваторов, которым консерватизм не мешал ценить блага свободы как в своей стране, так и за границей. Например, он требовал признания независимости южно-американских государств, сочувствовал революционным движениям Испании, Италии и, конечно, Греции.

Каннинг и Дарья Христофоровна мигом разглядели друг друга – два человека, для которых жизнь являлась игрой. И любовь – игра, не карточная (карты они оба ненавидели как сущую бессмыслицу), а нечто вроде кадрили, танцевать ее Дороти любила не меньше, чем вальс.

Разве трудно догадаться, что лорд Каннинг тоже оказался превосходным танцором? И разве сложно предсказать развитие этих сначала сугубо паркетных, потом кабинетных, а потом еще и тайно-постельных отношений?

Их союз основывался не только на физической гармонии, но и на безусловном духовном родстве. Каннинг, ставший уже премьер-министром, ратовал за независимость греков, заявлял о готовности Англии примкнуть к союзу с Россией против Турции. Однако его старания и все попытки Дарьи Христофоровны переупрямить императора Александра оказались напрасными: слишком весо€м был для него авторитет Меттерниха. Неудивительно, что Дороти в конце концов возненавидела бывшего любовника!

Очень может статься, что следующим номером она возненавидела бы русского императора, однако не успела: настал 1825 год, и Александр Павлович скончался.

Новый император, Николай Павлович, мгновенно выкорчевав сорняк революции, который собрался расцвести в России махровым цветом, несмотря на зимнюю декабрьскую стужу, явился великодушным покровителем греков и, чтобы оказать им немедленную помощь, вступил в союз с Англией и Францией. Теперь Дороти вовсю подзуживала своего любовника Каннинга к открытию военных действий против турок. Без преувеличения можно сказать, что в победе соединенной англо-франко-русской эскадры при Наварине, где 8 октября 1827 года был истреблен турецко-египетский флот, немалая заслуга этой хитроумной красавицы с темно-серыми глазами и лебединой шеей.

Но успехам своей тайной дипломатии Дороти Ливен не могла порадоваться – в 1827 году внезапно умер ее возлюбленный, Джордж Каннинг.

Она никогда не делала особенного секрета из своих сердечных дел, однако эту связь оба старались хранить в тайне – прежде всего ради детей Каннинга, которых тот страстно любил. И теперь ради обережения его посмертной чести графиня Ливен вынуждена была сохранять хорошую мину при плохой игре и делать вид, будто лишилась лишь доброго друга. Сердце ее было разбито, и не единожды являлась ей заманчивая мысль последовать за своим возлюбленным… Удерживали лишь заботы о собственных подрастающих детях и, как ни тривиально это звучит, патриотический долг.

Случилось вот что. После Каннинга во главе Кабинета министров встал уже упоминавшийся Артур Уэсли Веллингтон. Это был блистательный полководец, он разгромил армию Наполеона при Ватерлоо, однако все дипломатические вопросы Веллингтон норовил разрешать с позиции силы. Коварный Клеменс Лотер Меттерних, обиженный пренебрежением Николая Первого к своей персоне, знал, к кому обращаться с провокационной идеей: воспользоваться истощением русской армии, чтобы напасть на нее соединенными австро-англо-французскими силами. В это время на русско-турецком фронте дела складывались не в пользу нашей армии.

«Железный герцог» уже начал ковать оружие пока горячо, но вскоре распростился с этими намерениями. Принято считать, что его пристыдил французский король Карл Десятый, который отказался поддержать предложение Меттерниха и выразился в том смысле, что его честь не допустит, чтобы он поддержал идею подобного проекта в тот момент, когда русская армия терпит временные бедствия. Однако Веллингтон еще не отвык смотреть на французов как на бывших врагов, поэтому спокойно плюнул бы на честь французского короля и на свою собственную. Но в это время в железном сердце Артура Уэсли стали происходить какие-то странные процессы. Что-то там как бы закипало, шевелилось, волновалось… Не сразу сей хладнокровный, хотя и прославленный победами над женщинами человек сообразил, что любовь родилась в этом жизнетворящем органе! Причем полюбить его угораздило… фон Ливен.

Дороти умела не только влюбляться от всего сердца, но и расчетливо, трезво завоевывать нужных ей мужчин. Своих многочисленных любовников она брала наглостью, робостью, откровенным распутством, преувеличенной невинностью, блеском ума. Сердечную броню «железного герцога» Дороти пробила чудовищной, просто-таки неприлично-откровенной лестью. Она буквально заливала его сладкоречивым елеем! Веллингтон привык к дифирамбам, которые некогда расточались ему как великому полководцу, хотя был скорее удачлив, чем по-настоящему талантлив на поле брани. Теперь же, сделавшись премьер-министром, стал мишенью критики со стороны оппозиции, привыкшей ко вседозволенности во время правления снисходительного Каннинга. И тут вдруг дама, про которую говорят, что Каннинг был ею не в шутку пленен, а друг и наставник Веллингтона, сэр Чарльз Грей, боготворит ее, не сводит с Артура Уэсли глаз. Из уст ее струится мед, грудь – не какая-нибудь сухопарая английская, а полновесная, роскошная, по-русски щедрая – волнуется так, словно в любую минуту готова выскочить из лифа прямо в ладони «железного герцога».

Надо же, женщина с грудью маркитантки, с глазами куртизанки, а умна, ну прямо как целый Кабинет министров! Какие веские и разумные доводы приводит, желая убедить Веллингтона не идти на поводу у Меттерниха! Русская армия окрепла, победила турок на Балканах, взяла Варну, в Малой Азии у нее тоже сплошь виктории, которые привели к Адрианопольскому миру и признанию независимости Греции, – ну надо же быть полным идиотом, чтобы в подобной ситуации ввязываться в войну с Россией!

Англия ни во что ввязываться не стала.

Меттерних получил сильнейший удар не только по политической системе великого австрийца, но и по его колоссальному самолюбию. И его чуть не хватил удар, когда он узнал, кому именно обязан всем этим безобразием. Доротее, прелестная Доротее, Дороти, Дарье…

И Клеменс Лотер поклялся отомстить бывшей любовнице за измену и противодействие. Забегая вперед, следует заметить, что ему удастся сделать это, но не скоро. А вместо него Дарье Христофоровне коварно, как женщина женщине, отомстила судьба.

Как она это сделала, знал великий князь Александр Николаевич.