Текст книги "Рецепт Екатерины Медичи"

– Значит, ты решил, будто это – шаман, – Марика указывает на нарисованного человечка, – лишь потому, что он лежит, как мертвый, со вспоротым животом? Но знаешь, точно так же его можно принять за воина, убитого на поле битвы! Ты сам говорил, что руна

– символ воина и посвящена боевому богу Тюру! – Эта мысль только что пришла ей в голову, и Марика ужасно обрадовалась своей догадливости. Ни Бальдр, ни Алекс такого предположения не высказали. А между тем в его пользу масса доказательств. – Символ того, что это воин, – копье. Он лишился в бою глаза и руки, ему распороли живот, он мертв…

– При чем тут его живот?! – чуть ли не пугается Алекс. – Никто ничего ему не распарывал! Если я сказал, что шаманы могли по собственной воле останавливать течение жизни в своих телах, это не значит, что они кончали самоубийством и делали себе харакири, как японские самураи. Они умели задержать дыхание и замедлить биение сердца так, что на некоторое время балансировали между жизнью и смертью. Почему я настаиваю, что это не воин, а именно шаман? Потому что человек без одного глаза и без одной руки, как бы наполовину принадлежащий к миру видимому, осязаемому, а наполовину – к незримому, призрачному, у многих народов является символом шамана. Кроме того, он изображен лежащим. Определенно на земле. Это значит, что он находится именно в состоянии транса, в промежуточном состоянии между двумя мирами. Он как бы мертв, но в руке у него – не копье, а знак вечной жизни.

– Вот эта закорючка

– знак вечной жизни?! А мы-то с Бальдром думали…

На сей раз Алекс никак не реагирует на упоминание о Бальдре – слишком уж увлекся.

– Ничего себе закорючка!

– это анх, один из древнейших египетских иероглифов. Крест – символ жизни, круг – символ вечности, а вместе они обозначают бессмертие. Анх похож на ключ, и его в самом деле считали ключом, который открывает ворота смерти. Египтяне рисовали этот знак на амулетах, которые носили при жизни и надевали на шею мертвым. На гробницах своих фараонов они изображали самого покойника, а около их носов рисовали анх, потому что именно нос, верили они, является «вместилищем жизни». Если около носа какого-нибудь Псамметиха или Рамзеса запечатлен анх, значит, фараону гарантирована вечная жизнь. Кроме того, у египтян анх – знак союза их главных божеств, Изиды и Озириса, то есть символ слияния мужского и женского начал, союза земной и небесной сущностей человека. Христиане называют этот знак «ансате» или крест с рукояткой. Он обозначает уже не вечную, а загробную жизнь. Ведьмы и колдуньи Средневековья тоже не обошли его своим вниманием: считалось, что он помогает при родах.

– А какое значение имеет анх здесь? – теряется Марика.

– Думаю, что сразу все. Но это станет яснее, когда мы разгадаем другие пиктограммы, – успокаивает Алекс.

– Надеюсь, хотя бы без ведьм нам удастся обойтись? – безнадежно усмехается Марика, подавленная количеством свалившихся на нее сведений. Конечно, все это очень интересно, но… но если честно, ее любознательность поуменьшилась. А ведь всякие там криптоаналитики каждый день разгадывают подобные шарады-кроссворды или как их там!

– Без ведьм? Может быть, удастся, но едва ли. Видишь летучую мышь

? Вот непременный атрибут средневековой ведьмы, знак черной магии, столь же характерный, как черная кошка! Но, с другой стороны, летучая мышь символизирует надежду и удачу. Возможно, нам тоже придется иметь в виду его двоякое значение. Да, и вот что я еще вспомнил! Этот значок, – Алекс указывает на

, – конечно, можно истолковать как руну Тиваз, символ воина, но иногда его истолковывают как «педигри», знак родословной.

– Чьей родословной?

– Да все равно, чьей, какая разница? – нетерпеливо пожимает плечами Алекс. – Этот знак похож на обыкновенную стрелку-указатель и означает в перечне исторических имен, что A произошел от B, B – от C и тому подобное.

– Ну, думаю, к нашей ситуации второе толкование не имеет значения, – уверенно говорит Марика. – Зачем нам родословная этого несчастного шамана? Кстати, а что это за название такое – «педигри»?

– Оно происходит от французского pied de grue – нога журавля, если дословно, или след журавля, выражаясь фигурально. Этот термин был принят при французском королевском дворе – там ведь очень трепетно интересовались вопросами родословия. В самом деле, значок очень похож на отпечаток журавлиной ноги. Потом его начали использовать и английские историки, только там слово пишется иначе – «pedigree», и про журавля больше никто не вспоминает. Ну ладно, педигри это, или руна Тиваз, или и то и другое вместе, мы потом разберемся.

Давай-ка дальше смотреть. Ну, с буквой

все более или менее понятно: такую букву ставили аптекари в старину в начале рецептов, поэтому можно считать, что твоя бумажка – какой-то рецепт, или, иначе говоря, совет.

Рядом с

у нас что? Пресловутая звезда Давида с цифиркой 13?

– Бальдр говорил, это рецепт, как сделать евреев несчастными, – вспоминает Марика. – Ведь 13 – символ несчастий, неприятностей. Но, наверное, он ошибался, ведь мы установили, что 13 – просто кодовая цифра для прочтения шифрованной надписи.

– Мы пока установили только одно: что практически каждый знак из числа рассмотренных нами можно толковать двояко или даже трояко, – уточняет Алекс. – Думаю, то же самое относится и к цифре 13. Хотя лично я не подвержен трискаидекафобии (так по-гречески называется боязнь тринадцатого числа), но в данном случае твой Бальдр прав: здесь 13 – символ несчастий, которые обрушатся на иудеев, если сей «рецепт» будет применен. И не просто несчастий, а воистину смертельных бедствий!

– Это еще почему?

– Да потому, что если бы мы пронумеровали древнееврейский алфавит, то увидели бы, что число 13 соответствует букве М. С этой буквы начинается и ею же кончается слово mem, что означает смерть. По сути, этот знак

, можно прочесть как смерть «звезде Давида»!

Марика вздрогнула. «Окончательное решение еврейского вопроса»! Именно на это и намекал Торнберг! Сказать об этом Алексу? Или нет? Пока нет, потому что тогда придется рассказывать о Торнберге и всей истории их знакомства, а Марике неохота отвлекаться от такого увлекательного дела, как то, которым они сейчас заняты. И, если честно, говорить об этом вообще не хочется.

– Если 13 – смерть, тогда получается, что черные птицы рядом с ней, – показывает она на знак, – во́роны, которые слетелись на поживу.

– Насчет птиц я пока ничего не могу сказать, – задумчиво смотрит на рисунок Алекс. – Это изображение может иметь огромное количество значений. Пока не стоит даже перечислять их, чтобы голову не сломать. Также, по-моему, не стоит углубляться в значения этого икса, который ты называешь вспоротым животом шамана.

– Бальдр рассказывал мне, как англичане пытались с помощью иксов сбить с толку немецких парашютистов, – усмехается Марика.

– Да, я слышал эту историю от своих товарищей по лагерю, – кивает Алекс. – Но у нас Х может быть и обозначением неизвестной величины – в том смысле, что мы не знаем, кто этот шаман, – и числом 10, если это римская нумерология. А может быть и знаком имени Христа…

– Вряд ли, – перебивает кузена Марика. – Потому что человек, от которого мне достался листок со шрифтом, отнюдь не русский и даже не грек, а ведь только в этих двух языках слово «Христос» пишется с буквы Х, которая выглядит так же, как Х, икс[14]14
  Христос по-немецки – Christus, по-английски – Christ, по-французски – Hristos и т. п.


[Закрыть].

– Правильно, – спохватывается Алекс, – об этом я не подумал. Ты молодец, хорошая девочка. Но все же знак Х может быть косым крестом, или салтиром, на котором был распят, к примеру, апостол Андрей Первозванный. Или все же это указание на имя нашего шамана?

– То есть шамана зовут Андрей, вернее, Андре, на французский манер, учитывая, что внизу стоит девиз Парижа? – иронически вскидывает брови Марика. – Шаман Андре… Ну и ну, чепуха какая!

– Не замыкайся ты на слове «шаман», – сердито смотрит на нее Алекс. – Я же говорил: шаман – то же, что медиум, медиатор, назови как хочешь. Но я, кстати, просто высказываю предположения. Крест может быть знаком мучений, который терпит наш медиум или шаман, а может быть и в самом деле салтир, ведь saltire по-латыни – преграда. Ну, говоря по-русски, рогатка. То есть данное существо является преградой для кого-то или чего-то. Или это подпись чья-то? Неграмотные люди ставят крест вместо подписи. А еще… Ты слышала когда-нибудь такое слово – хромосома?

– Это какой-то элемент периодической системы элементов? – хмурится Марика, силясь вспомнить. – Хотя нет, там не хромосома, а хром, металл. Это я слышала. А про хромосомы – нет.

– Значит, так, – терпеливо разъясняет Алекс. – Человеческий организм, как и все в природе, состоит из клеток. В центре каждого ядра клетки находится хромосома – молекула ДНК, в которой «записана» вся информация, переданная человеку по наследству от родителей и делающая его уникальным, единственным в своем роде существом. Хромосомы бывают мужские и женские. Женские обозначаются знаком Х, мужские – Y. Конечно, вероятность мала, однако вполне может быть и такое, Х указывает именно на то, что человечек – существо женского рода.

– Ну это уже вообще нелепица. Еще нелепей, чем шаман Андре! – передергивает плечами Марика. – Давай оставим в покое хромосомы. Может быть, если мы разгадаем еще пару-тройку символов, нам станет понятнее, какое значение вкладывалось в этот крест тем человеком, который писал записку.

– Ты права, – соглашается Алекс. – Ну что ж, поехали дальше.

, руну Хагалаз, символ кристалла, мы тоже пока оставим, это всего лишь подтверждение моей мысли о том, что человек с крестом – именно медиатор, шаман, посредник от чего-то к чему-то, а к чему – нам еще предстоит выяснить.

– А все-таки, что это за кристалл? – прерывает Марика.

– Кристалл кварца. Химическая формула окиси кремния SiO₂. Для шамана это особый камень – заветный камень, средоточие его духовной силы. На картинках магов рисуют с хрустальными шарами, которые, по сути, то же самое, что кварцевый кристалл для шамана. Кроме того, кварц ассоциируется с небом, с общением с высшими существами, с богами. Глядя в кристалл кварца, шаман провидит будущее; а положив камень в воду, он обретает способность беседовать с призраками. Кстати, считалось, что с кварцем надо обращаться очень бережно, потому что, если повредить его кристалл, может неожиданно грянуть конец света.

– О Господи! – вздыхает Марика. – Мне иногда кажется, что он уже близок без всяких там кристаллов. Особенно когда налетают самолеты союзников, а до убежища еще квартал бежать.

– Понимаю, – вздыхает в ответ и Алекс. – Когда у нас в полку зачитали приказ Петена о том, что Франция капитулирует, я тоже решил, что настал конец света.

– Однако давай обсудим и другие символы, – торопит Марика, до которой вдруг дошло, что они с Алексом уже довольно давно сидят и болтают, а между тем на их прогулку был отведен всего лишь час. – Расскажи про дерево, на верхушке которого, как петух, сидит знак доллара.

Какое-то мгновение ее кузен оторопело смотрит на сочетание знаков, в которое тычет пальцем Марика, а потом начинает хохотать.

– Это не доллар! – говорит он наконец. – Это знак бесконечности!

– Конечно, – сухо говорит Марика, – я из гимназической математики помню только таблицу умножения, но даже я знаю, как пишется знак бесконечности. Вот так! – И она быстро, хотя и довольно-таки неуклюже, изображает этакую кривенькую петлю Мёбиуса, или горизонтальную восьмерку – словом, знак бесконечности.

– Совершенно верно, – покладисто кивает Алекс. – А все-таки

, знак, который ты приняла за обозначение доллара, – тоже бесконечность. Другое дело, что таким образом ее изображали примерно до середины XVII века, и это наводит меня на такую мысль: в твоей записке что-то связано с историческими событиями. Но о них потом. Пока разберемся с так называемым «деревом», на котором зиждется бесконечность. То, что ты считаешь деревом, – не целостная фигура, а три игрека, поставленных друг на друга. Возникает вопрос: имеются в виду трое мужчин, если вспомнить хромосомную теорию? Но нет, в данном случае эту букву, пожалуй, следует называть по-гречески – ипсилон. Ее еще называли самосской буквой, или буквой Пифагора, поскольку великий математик был родом с острова Самос. Его теорему ты когда-то учила в гимназии. Не стану уточнять, помнишь ли ты установленные им сложные взаимоотношения между квадратами катетов и квадратом гипотенузы, это не играет сейчас никакой роли…

– А я не стану отвечать! – с вызывающим видом произносит Марика, которая и правда не могла сразу вспомнить знаменитую теорему. Хотя что-то такое все же вертится в ее голове… что-то чему-то равно или не равно… да еще какие-то штаны там зачем-то были… – Нет, помню, помню! Пифагоровы штаны во все стороны равны![15]15
  Имеется в виду старинная гимназическая присказка, придуманная для лучшего заучивания теоремы Пифагора (квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов).


[Закрыть] Только при чем тут математика?!

– В данном случае ни Древняя Греция, ни Пифагор-математик, ни тем паче его штаны нас не интересуют, – продолжает Алекс. – Зато для нас важна философия Пифагора. Он считал букву ипсилон символом человеческой жизни: основание означает невинного ребенка, а расходящиеся вверху линии символизируют выбор взрослого человека между добродетелью и грехом. Но почему эта штука употреблена здесь несколько раз и стремится к знаку бесконечности? Интересный вопрос…

– Ну, думаю, если уж тут дается какой-то смертельный рецепт, – предполагает Марика, – то речь пойдет о бесконечном множестве уничтоженных человеческих жизней.

– Вряд ли, – задумчиво качает головой Алекс. – Не забудь о главном персонаже рисунка – о шамане. Он не просто обладал способностью путешествовать между мирами. Шаман проживал несчетное количество жизней, и уж ему-то после смерти была обеспечена реинкарнация, то есть возрождение в следующих поколениях. Небесные творцы не скупились на дары посредникам между людьми и божествами, и если для обычного человека выставлялись определенные условия – безгрешная жизнь, свершение добрых дел и всякое такое, то шаман по определению получал пропуск в вечную жизнь и право на множество перевоплощений.

Алекс умолкает и разглядывает рисунок. Марика видит, что его лицо становится растерянным.

– Знаешь, – говорит он наконец, – чем больше я смотрю на эту шифрограмму, тем меньше в ней понимаю. Если выстроить некоторые наши толкования и попытаться привести их в логическую схему, получается совершенно нелогичная, оккультная, эзотерическая чушь. И каждый новый знак ее еще больше усугубляет. Или я ничего не понимаю в семиотике, или вот эти пять шаров – символ семейства Медичи. Только при чем тут еще и Медичи, скажи на милость? Каким боком они-то связаны с шаманами?

– Погоди, но мне кажется, этот знак очень похож на виселицу… – пытается возразить Марика, однако Алекс отмахивается:

– Какая виселица, ты что? Каждый семиолог, даже такой недоучка, как я, знает гербы великих исторических персонажей. Эти пять шаров Медичи для людей сведущих – все равно как белая и алая роза Йорков и Ланкастеров. Тем более что над ними – три лилии!

Так вот что такое, по мнению Алекса, этот странный значок – не «птички» Люфтваффе, как предполагал Бальдр, а лилии! Н-да… Хотя Марике случалось видеть и более художественно, а главное, более узнаваемо нарисованные лилии. Стоп! Так все же о лилиях или розах идет речь? Что-то она уже запуталась…

– А при чем тут Йорки и Ланкастеры? – растерянно спрашивает Марика.

– Совершенно ни при чем. Откуда ты их вообще взяла? – Алекс смотрит на кузину так, будто не он сам только что упомянул знаменитую Войну Алой и Белой розы. – На самом деле, в реальном гербе, пять шаров Медичи, конечно, не привешены ни к какой перекладине: этот твой криптолог-конспиролог решил поднапустить туману, совместив герб Медичи с эмблемой ростовщических контор.

«Ого! – настораживается Марика. – Ростовщические конторы? А ведь и Бальдр упоминал ростовщиков!»

– Ростовщики обозначали свои конторы тремя золотыми шарами, именно что подвешенными к перекладине, – продолжал между тем Алекс. – Но смешнее всего, что к монетам герб Медичи на самом-то деле не имеет никакого отношения. Медичи, которые правили Флоренцией в ХV и XVI веках (ну, хоть об одном из них, Лоренцо Великолепном, покровителе искусств и художников, в частности Боттичелли, Верроккьо, юного Микеланджело, ты наверняка слышала), поместили пять алых шаров на свой золотой герб, чтобы увековечить память о своем предке, Аверардо Медичи, который в битве сразил непобедимого вояку, вооруженного пятиглавой булавой. Говорят также, вернее – шепчут (это как бы постыдная семейная тайна, этакий скелет в шкафу Медичи), что первые представители этого рода занимались аптечным ремеслом, делали различные пилюльки, вот эти пилюльки и перекочевали на герб, и, таким образом, он не столько героический, сколько фармацевтический. Однако, поскольку все Медичи вообще и тот же Лоренцо в частности занимались коммерческой деятельностью (на чем Великолепный и разорился в конце концов), основная часть их герба со временем стала основой для эмблем ростовщиков. Впрочем, Бог с ними, с ростовщиками: повторяю, мне кажется, эта перекладина нарисована просто для отвода глаз. Тут, в этом рисунке, – Алекс обводит пальцем пять шаров и лилии, – скрыта еще какая-то хитрость. И, кажется, я ее разгадал! Вот смотри, это герб семейства Медичи.

– Алекс быстро, но неуклюже рисует в исчерканном блокноте еще одну картинку:. – Оставим в покое его золотой фон, алый цвет шаров и все такое. Главное сейчас – схема. Это – герб Парижа:

. – Он рисует снова. – Также забудем о его лазоревом и алом тонах, они никакой роли не играют. А вот что предлагает

нам твой конспиролог:

Сравни, Марика. Что скажешь?

– А вот эти штучки-закорючки что означают? – показывает Марика на рисунок герба Медичи.

– Это не штучки-закорючки, а три лилии, – обижается Алекс. – Такие же, как на гербе Парижа и на нашем шифрованном рисунке.

– Хорошо, что ты сказал, я бы в жизни не догадалась! Ты так странно рисуешь, – задумчиво говорит Марика. – Прямые линии безупречны, будто ты их по линейке вел, а волнистые – как курица лапой царапала. У тебя руки дрожат, как у пьяницы! Или словно ты, как говорится, всю ночь кур воровал. А может, ты просто волнуешься?

– Я уж не помню, когда что-нибудь пил, кроме двух глотков твоего слабенького вина, кур не воровал ни ночью, ни днем, и вообще у меня железные нервы, – гордо сообщает Алекс, вытянув вперед обе руки, чтобы Марика могла убедиться: они и не собираются дрожать. – Думаю, на рисунке отразились особенности моего характера. Я слишком прямолинеен, не способен идти на компромисс, выбирать извилистые пути, питаю отвращение ко лжи. Один графолог, который изучал мой характер по почерку, сказал, что эта прямолинейность меня когда-нибудь погубит.

– Тогда это был не графолог, а астролог, – усмехается Марика. – Ведь только астрологи предсказывают будущее, как, например… О Господи!

Она вскрикивает так резко и внезапно, что Алекс испуганно подается к ней:

– Что случилось, кузиночка? Что с тобой?

Марика взволнована. Астрологи, предсказания, рецепты, «окончательное решение вопроса», Медичи… Бог ты мой! Какая же ты тупица, Марика! Сколько дней ломилась в открытую дверь, как маленькая, глупая девочка с карандашом в руках разгадывала ребус, заодно мороча головы двум большим и умненьким мальчикам. Они-то расшифровывали записку честно, полагаясь только на свою догадливость, на свой интеллект, а ты… Ты же заранее знала ответы на все вопросы! Причем ответы были даны тебе раньше, чем ты увидела «вопрос» – эту диковинную записку, взятую из руки мертвого Вернера!

– Я поняла… – говорит Марика. – Нет, я знаю точно! В гербе Медичи три лилии расположены иначе, чем в гербе Парижа. Однако на шифрованном рисунке они такие же, как парижские. То есть в гербе Парижа и на рисунке имеются в виду не просто гербовые лилии как символ чего-то там… Кстати, чего?

– К примеру, величия, совершенства, трех добродетелей: веры, надежды и милосердия… – подсказывает Алекс.

– Ну да, чего-то такого. Но это и намек на Париж, прежде всего на Париж. Однако в гербе Парижа, как я понимаю, изображены знаменитые три королевские лилии. То есть в записке намек на тех Медичи, которые были королями в Париже. Вернее, королевами. И прежде всего – на Екатерину Медичи.

– Браво! – тихо говорит Алекс, посматривая на Марику, впрочем, не столько с восторгом, сколько с опаской, словно ее внезапная догадливость его напугала, как пугает человека все аномальное. – Только почему ты так уверена, что речь идет именно о Екатерине, а не о Марии, к примеру? Тоже была интересная дама, как-никак жена Генриха IV, которая родила супругу четверых детей и довела его до погибели… Хотя ты права, Марика! – вдруг восклицает он, не дав ей рта раскрыть. – Речь идет именно о Екатерине, и это подтверждает диакритический знак над опрокинутым папским крестом! – Он показывает на перекрещенные палочки, над которыми стоит галочка.

– Так это опрокинутый папский крест?! – с сомнением говорит Марика. – Кто бы мог подумать… А что такое папский крест вообще? И, главное, что такое этот, как его… Какой знак, ты говоришь? Диа… какой?

– Диакритический. Иначе говоря, отмечающий фонетическое изменение, – поясняет небрежно Алекс. – Ну ты что, Марика? Все эти титлы в церковнославянском языке, если несколько букв в слове пропущено, тильда, когда читается носовая или смягченная буква «Н», циркумфлекс над гласными, потом еще акценты, ну и все такое, все надстрочные и подстрочные знаки. Есть они и во французском языке. Это все и есть диакритические знаки. Между прочим, русские «ё» и «й» тоже снабжены ими.

– Хорошо, ну и где же тут диакритический знак на рисунке? Вот эта галочка, что ли?

– Это не просто галочка, а перевернутый циркумфлекс. Прямой (его еще называют «шляпкой») был изобретен в незапамятные времена Аристофаном, ну а перевернутый – чешским религиозным реформатором Яном Гусом, и случилось это не столь давно, в 1410 году.

– Реформаторы – то же, что протестанты, лютеране, гугеноты, да? – тихо спрашивает Марика.

– В принципе, да, только лютеранами их стали звать позднее. Во времена Яна Гуса еще и помину не было о неистовом проповеднике Мартине Лютере. Он родится чуть ли не через сто лет. Ян Гус сыграл для чехов такую же выдающуюся роль, что и Мартин Лютер для немцев и французов. Гус ненавидел все, что было связано с католичеством и его обрядностью, и я подозреваю, что клиновый знак – перевернутый циркумфлекс – Гус придумал в знак протеста. Он употребляется, кажется, только в чешском языке. Но главное не в его лингвистическом употреблении! Для человека, умеющего писать и читать аналфабетные письма, клиновый знак – символ дерзости, протеста. Отрицания всего, что связано с католичеством. Так что недаром он здесь, на нашей шифрограмме, стоит над опрокинутым папским крестом – это знак торжества реформаторов, протестантов над католицизмом. Обычно папский крест выглядит вот так —

, в отличие, к примеру, от нормального латинского

или патриархального, то есть православного креста, который имеет известную тебе форму —

Ну а от

, Мальтийского креста, который здесь тоже зачем-то оказался, папский крест вообще отличается радикально!

В блокноте появляются новые рисунки. Но Марика не обращает на них внимания.

– Погоди ты со своими крестами, – сердито говорит она. – Где же протестанты восторжествовали над католиками? В Англии, в Германии. Но тогда зачем эти настойчивые указания на Париж? Опять же, Торнберг, перед тем как нарисовать шифровку, упоминал именно о Екатерине Медичи и уверял, что в ее время знали рецепт «окончательного решения вопроса»!

У Алекса, который в это время внимательно смотрел на свою внезапно поумневшую кузину, делается такой вид, будто он бежал-бежал – да с разгону на что-то наткнулся.

– Торнберг? – быстро спрашивает он. – Откуда ты его знаешь?

Марике не хочется рассказывать историю своего знакомства с Торнбергом, но деваться некуда. Проболталась – так уж придется говорить до конца. И она – запинаясь, торопливо, пытаясь избежать подробностей, но все время сбиваясь на них, – повествует о той памятной бомбежке, о незнакомце, который затолкал ее в метро, а потом оказался не то гестаповцем, не то эсэсовцем по имени Рудгер Вольфганг Хорстер («просто Рудгер»), рассказывает о неожиданном вмешательстве в их разговор какого-то чудака, который оказался не то астрологом, не то историком, не то криптологом, не то тайным сотрудником оккультного отдела Министерства пропаганды – в конце концов, он же не стал опровергать предположение Хорстера! – профессором Торнбергом. Порою Марика пытается умолчать о некоторых подробностях (например, она ни за что не хотела рассказывать, что вытащила злосчастную шифрограмму из руки мертвого Вернера), однако у Алекса неожиданно обнаружились подлинно инквизиторские способности. Он цепляется к каждому слову, улавливает умолчания и заставляет кузину раскрывать все, что она хотела скрыть. И в результате Марика рассказывает даже о «бородатых» старушках. Ну и, само собой, обо всех намеках Торнберга на то, что во времена Екатерины Медичи знали рецепт «окончательного решения вопроса» и что будто бы где-то существует человек, который держит этот рецепт в своей памяти, только сам о том не знает. Единственное, о чем Марика не рассказывает Алексу, это о непостижимой догадке Торнберга насчет шляпки, и то лишь потому, что просто не успевает это сделать.

Алекс вдруг берется руками за голову и начинает раскачивать ее из стороны в сторону.

– Нет, не может быть, – бормочет он, – быть того не может!

Голова у него раскачивается все быстрей и быстрей, и Марика даже пугается, что дорогой кузен сейчас оторвет ее напрочь. И что ей тогда делать?! Как она будет объясняться с добрейшим герром комендантом? Гулять уходила с целым военнопленным, а вернется с безголовым.

– Алекс! – в ужасе вскрикивает она, но тот не слышит ее, а все мотает головой и бормочет:

– Шаман… кристалл… ипсилон… анх… руны победы… слияние мужского и женского начал… Он что, гермафродит, что ли?! А при чем тут Мальтийский крест? Треугольник? Свастика? Причем это именно свастика, а не саувастика, значит, как бы положительный символ, во имя высшей цели… Нет, отказываюсь понимать! Кто он? Как его найти в Париже?! Здесь должна быть какая-то подсказка, и она определенно есть, только я ее не вижу. Дурак, неуч, тупица! – И, словно его бедной голове мало было качаний из стороны в сторону, Алекс с силой бьет себя в лоб кулаком. Бьет раз и другой, и глаза у него при этом совершенно безумные…

– Алекс! – уже истерически вопит Марика, и ее пронзительный крик наконец-то достигает слуха разбушевавшегося кузена. Он прекращает самобичевание, вернее – самоизбиение, и виновато смотрит на испуганную девушку.

– О, извини, дорогая, – наконец выдыхает Алекс. – Я иногда прихожу в отчаяние от того, что такой идиот. Ну зачем я бросил семиотику, зачем сунулся в медицину? Ничего на самом деле не узнал для себя нужного, интересного, и пользы от меня людям – с гулькин нос. А вот семиотика… Настоящая поэзия! Это сродни искусству – постоянно балансировать на грани разгадки тайны. Если бы я не бросил семиотику, я уже трижды прочитал бы этот проклятый шифр!

И он делает такое движение, словно опять намерен схватить себя за голову и начать трясти ее. Нет, еще раз подобного зрелища Марика просто не перенесет!

– Знаешь что… – торопливо говорит она, – по-моему, ты зря так переживаешь. Это же не просто ребус для случайного читателя, не просто своеобразная проверка эрудиции первого встречного-поперечного. Я думаю, Торнберг писал свою записку для какого-то конкретного человека, который отлично знал, что именно какой символ должен означать. Он нас с Хорстером просто дурачил, делая вид, что пишет что в голову взбредет. Кстати, мне кажется, последний знак в постскриптуме – то ли имя того, кому шифровка адресована, то ли подпись.

– И что это за знак? – тупо спрашивает Алекс, который, судя по всему, вытряс из своей несчастной головы остатки соображения.

– Ты что, забыл прадедушкины астрономические атласы? – сердится Марика. – Это же Меркурий!

И опять с лицом кузена начинает твориться нечто странное. Нет, он не таращит глаза, не разевает рот, не хватает себя вновь за голову. Но и не столбенеет от изумления. Лицо его просто лишается всякого выражения: такое ощущение, что перед Марикой дом, в котором внезапно, без всякого объяснения причин, захлопнулись все двери и окна, да еще и все ставни закрылись.

– Кому ты говорила об этом? – раздается голос изнутри дома.

Это не Алекс говорит, совершенно точно. Ведь Марика не видит, чтобы он шевелил губами. Чревовещатель, а не кузен!

– Бальдру. – Она не считает нужным врать. – Он, кстати, считает, что черно-белый квадратик может быть одним из морских сигнальных флажков, который имеет значение: «Вы идете навстречу опасности». И подпись – «Меркурий». Про имеющуюся в постскриптуме букву мы с ним не говорили, но мне кажется, что она – начало какого-то немецкого слова, намек на тайну, мол, все эти сведения нужно держать в тайне, или, к примеру, слово-помощник, в том смысле, что Торнберг хочет помочь Меркурию. А впрочем, он мог подразумевать любое слово, которое начинается на ту же букву.

– Совершенно верно, – охотно кивает Алекс. – Например, немецкое слово «сообщник». Это, в общем-то, почти то же, что помощник… С той же буквы начинается масса немецких слов: скажем, коварный, лицемерный или палач… Послушай, кузиночка, – спрашивает вдруг Алекс, – а ты говорила на эту тему только с Бальдром?

– Да, – решительно отвечает Марика после заминки. – Только с ним.

Заминка была самая крохотная, однако Алекс ее мигом улавливает.

– Только? Ты уверена?

– Ну конечно! – убежденно кивает Марика. – Я больше никому и словом не обмолвилась о записке. Просто спрашивала кое-кого из знакомых, знают ли они кого-нибудь по имени Меркурий, но на меня все смотрели, как на дурочку. Конечно, это старомодное имя, но…

– Матушка Пресвятая Богородица, – тихо говорит Алекс. – Ты спрашивала знакомых? Кого именно? Надеюсь, не в своем АА?..

– Ну, там я тоже кое у кого спросила, – признается Марика, не собираясь уточнять, что именно там, и только там, она задавала свои вопросы. – Да что ты ко мне пристал с этим Меркурием? О нем и слыхом никто ничего не слыхал. Но ты, может быть, знаешь что-то о каком-нибудь Меркурии?

Алекс пожимает плечами.

– Ну хорошо, а как Торнберга зовут, ты знаешь? – Теперь, кажется, очередь Марики вести допрос.

– Да я сегодня впервые услышал о Торнберге от тебя! Откуда мне знать? И вообще, нам пора возвращаться в лагерь. – Алекс вскакивает, рассеянно сует в карман блокнот и карандаш (так, кажется, опасения Марики были не напрасны!) и протягивает кузине руку, чтобы помочь ей встать.