Текст книги "Несломленная"

6. Уимблдон, 1999

Я осмотрительно скрываю от отца свою реакцию, когда мне говорят, что в первом круге Уимблдона мне играть с Мартиной Хингис.

– Нормально, – говорит он невозмутимо. – Ты можешь ее обыграть.

– Ага, – киваю я в ответ, выдавливая из себя улыбку. Внутри же я вне себя. Первая ракетка мира?! Я же тут новенькая!

Конечно, жребий мог бы быть получше, но, напоминаю я себе, я же продралась через квалификацию. И тут же начинаю размышлять, как мне ее победить.

– По крайней мере, вас поставят на большой корт, – говорит сотрудник турнира.

Я улыбаюсь и снова киваю. Только совершенно не важно, куда поставят этот матч. Что важно – так это как мне обыграть Мартину. Я нервничаю, но не могу показать это отцу, потому что он тысячу раз запрещал мне считать кого-то лучше меня. Он не позволяет мне даже допускать мысль о поражении. Если я дам ему хоть малейший повод думать, что я боюсь проиграть, что я чувствую свою слабость, за это придется расплачиваться. Скорее всего – подставляя себя под коричневый ремень, которого я боюсь как огня.

После объявления, что мне играть с Мартиной, папа добавляет:

– Ты должна быть убеждена, что можешь обыграть кого угодно.

Он прав. В глубине души я это понимаю. Больше предстоящий матч мы не обсуждаем.

Как-то утром на тренировочных кортах отец замечает Штеффи Граф. Он подходит к ней и спрашивает, не согласится ли она потренироваться со мной, и она соглашается. Я одновременно в шоке, восторге и страшном волнении. И вот в один из дождливых дней накануне моего матча с Мартиной мы со Штеффи два часа тренируемся на крытых кортах «Уимблдона». Просто познакомиться с ней невероятно – не говоря уже о том, чтобы выйти с ней на один корт. Я трепещу – она очень крутая, серьезная и деловая. А у меня сбываются мечты: в начале года я тренировалась с Моникой, а теперь вот со Штеффи. Они мои кумиры.

К тому времени мое потрясение от жребия уже прошло, и в последние дни перед матчем я уже тренируюсь спокойно и чувствую себя хорошо. Как говорит отец, я могу обыграть кого угодно.

Его тем временем предупредили, что на Уимблдоне он будет под наблюдением. Кто такой Дамир Докич и на что он способен, уже знают все: от команды моих агентов до высшего руководства тура. Сам он все предупреждения отвергает. Он считает, что ни в чем не виноват.

Маме не разрешается разговаривать со мной о теннисе. Да и вообще – практически ни о чем не разрешается. Чтобы не раздражать папу, она все время молчит и даже не желает мне удачи. Мой братик еще маленький и не понимает важность происходящего, но я просто рада тому, что он со мной.

Утром накануне матча я разминаюсь на дальнем корте и вообще не волнуюсь. Никто за мной не наблюдает – в теннисе я еще ноунейм, просто юниорка с несколькими победами над хорошими игроками. Поэтому, несмотря на всю ответственность положения, я не чувствую, что на меня что-то давит, а чувствую лишь, что свежа и сильна. Игру Мартины я знаю вдоль и поперек благодаря нашему с ней сбору в Цюрихе накануне «Ролан Гаррос». Да и наш матч на Australian Open в начале года дал мне хорошее представление о том, как она действует. Разминаясь, я абстрагируюсь от нашей дружбы и концентрируюсь на игровом плане, который должен помочь мне победить.

На уимблдонский корт № 1 я выхожу точно так же, как если бы это было в «Уайт Сити». Я уверена в своих силах. Я играю почти без верхнего вращения, поэтому при моем агрессивном стиле мяч от ударов проскальзывает по траве и остается низко над кортом, так что моим соперницам обработать его трудно. К тому же сама я к мячу подхожу рано. Я переключаюсь в автоматический режим и не чувствую никакой значимости поединка. Больше того, я вообще ничего не чувствую. Аплодисменты и приветствия тысяч болельщиков меня не нервируют – я их практически не слышу. Я сконцентрирована и заставляю себя поверить, что это просто очередной матч.

В моей ложе на трибуне сидят отец, мама и Саво. Папа молчалив и озабочен – я вижу это с корта. Я чувствую, что он рассчитывает на мою победу – над первой ракеткой мира. Дальше я снова ни о чем не думаю и ничего не чувствую.

Странно, что в ложе Мартины нет ее мамы.

Я с самого начала отодвигаю Мартину в глубину корта и не позволяю ей вести игру и играть в свой теннис. Я не даю ей растаскивать меня по корту, а сама бью по восходящему мячу и вхожу в площадку – делаю то, что любит делать она. Я здорово играю двумя руками слева: и по диагонали, и по линии. Еще у меня проходит много классных укороченных[7]7
  Укороченный удар – удар с подрезкой, при котором мяч опускается сразу за сеткой.


[Закрыть]. Вот я на уимблдонском корте № 1 выполняю блестящие удары навылет, но почти на них не реагирую. Я не поддаюсь эмоциям, не позволяю себе думать о масштабе происходящего со мной. Выполнив потрясающий удар, я просто опускаю глаза на землю и поправляю струны. Едва улыбаюсь. Изредка после выигранного очка я бросаю взгляд на отца и на мгновение сжимаю кулак, но в целом разбираюсь с первой ракеткой мира предельно невозмутимо. Как велел мне отец, я играю бесстрастно. Мне нельзя разговаривать. Нельзя отпускать замечания ни о сопернице, ни о матче. Нельзя показывать негативный язык тела или швыряться ракеткой. Еще со своих ранних юниор-ских будней я знаю, что за что-либо из этого отец живого места на мне не оставит.

Я выигрываю первый сет 6:2.

К этому времени трибуны уже разбушевались и болеют за меня, аутсайдера, видя, как Swiss Miss[8]8
  «Мисс из Швейцарии» (англ.) – прозвище Хингис.


[Закрыть] теряет самообладание. Я слышу и чувствую, что болельщики в шоке от происходящего.

Ко второму сету Мартина уже сама не своя и не может выиграть даже очко. Я же неудержима и полностью контролирую матч. Болельщики восторженно выдыхают от моей игры и каждое выигранное мной очко приветствуют все громче. Я, никому не известный квалифаер из Австралии, сношу с корта лучшую теннисистку мира.

Я побеждаю безоговорочно. На одном отрезке матча я выиграла семь геймов подряд и повела во втором сете 4:0. Я вижу, что Мартина уже пала духом, в то время как я сама полна энергии. У меня уже во всем теле звенит адреналин, эмоции переполняют изнутри, но я, как обычно, не даю им выхода.

Во втором сете Мартина не выигрывает ни гейма. На матчболе ее бэкхенд улетает за пределы корта. Шокированная, я вскидываю руки и оборачиваюсь к папе. Но я не вижу его лица – только спину. Он уже встал и уходит со стадиона. Мое сердце падает так же быстро, как взлетело. Вся моя радость моментально испаряется. Своим уходом он показывает, что моя победа для него ничего не значит. Я выиграла за 55 минут, потеряв всего два гейма, и сотворила самую громкую сенсацию на «Шлеме» в Открытой эре, а мой родной отец даже не хочет мне похлопать. Я что, слишком многого прошу? Разве это каприз? Мне становится очень грустно.

Я нахожу его в лаунже для игроков, но он меня не обнимает и не поздравляет. Он даже не говорит «молодец». Да, он выглядит удовлетворенным, но можно подумать, что я победила кого-то из теннисного клуба Фэрфилда. Он бросает только: «Я же говорил, что ты можешь ее обыграть».

Мартина на своей пресс-конференции очень великодушна. «Такое бывает с каждым», – говорит она и добавляет, что проиграла потому, что я сыграла очень хорошо.

На мою пресс-конференцию приходит вся Флит-стрит[9]9
  Флит-стрит – улица в Лондоне, где до конца XX века находились редакции крупнейших британских газет; до сих пор используется как собирательное обозначение британской прессы.


[Закрыть] и репортеры со всего мира. Я новая звезда: белокурая гроза авторитетов с непроницаемым выражением лица. Я тоже рассыпаюсь в комплиментах Мартине. «У нее есть все удары, на корте она умеет все – она первая ракетка мира. Но, когда я вкатилась в игру, я стала показывать очень хороший теннис. Все сегодня получалось: я знала, что должна играть глубоко, напрягать ее рабочую руку, быть агрессивной и не позволять ей вести игру. Я никакого давления не ощущала, потому что это от нее все ждали победы.

Я постараюсь пройти как можно дальше, но простых матчей не бывает, со всеми сложно. Сегодня я играла расслабленно. Никто не ждал, что я обыграю первую ракетку мира. Я могла бы проиграть и остаться довольна, если бы смогла навязать ей борьбу».

Еще я говорю: «Трудно поверить, что я обыграла Мартину, но мне нужно твердо стоять на ногах и не улетать в облака, потому что уже в следующем матче может произойти что угодно».

Хоть я и говорю, что не могу поверить в победу над Мартиной, сказать по правде, это вранье. Я не удивлена своей победой. Отец заставил меня поверить, что мне по силам ее обыграть.

«Я многим ему обязана. Он знает, над чем мне нужно работать и что исправить», – говорю я журналистам.

Они вспоминают Бирмингем и спрашивают, что отец сказал мне после матча. Я вру. «У него не было слов, – говорю. – Но то, что я обыграла Мартину, еще не значит, что я выиграю турнир».

В зоне для игроков я замечаю, что на меня начинают бросать косые взгляды: типа это еще кто? Так встречают заявивших о себе новичков, а именно это я и сделала. В течение нескольких дней после матча моя популярность взлетает до небес. Я не могу выйти из лаунжа, чтобы меня тут же не окружили. Всем нужен мой автограф. Организаторам даже приходится выделить мне охрану. Журналисты пишут обо мне не унимаясь: все в восторге от нашей истории. Меня описывают как «светловолосую и лучезарную Докич, которая пять лет назад приехала в Сидней из Сербии и тренируется под руководством отца Дамира, водителя грузовика, превратившегося в теннисного гуру».

Никто из них не знает всей правды. Наших темных секретов.

Еще газеты пишут, что мы отпраздновали победу ужином из хлеба, сыра и пиццы. Хлеб, сыр и пицца и правда есть, но не празднование. Мы вчетвером просто возвращаемся в нашу гостиницу «Трэвел Инн» у моста Патни и там в тишине едим. Будто никакой победы над Мартиной и не было.

В последующие дни становится очевидно, что мы с моим «папашей из ада» стали для репортеров навязчивой идеей. Они называют отца «непростым» и без конца пересказывают, как он в Бирмингеме наехал на английских болельщиков из-за натовских бомбардировок Сербии, в результате чего был арестован. Они в восторге от того, что мы живем в бюджетном отеле и ужинаем пролетарскими хлебом с сыром, сидя на кровати перед телевизором. Daily Mail выходит с заголовком «Хлеб и сыр в дешевой гостинице для новой звезды». Другая британская газета сравнивает «клоповник Докичей» с трехэтажными особняками в зеленой уимблдонской деревне, которые за 4500 фунтов в неделю снимают богачи вроде Мартины и русской звезды Анны Курниковой.

Один телеведущий сравнивает нашу гостиницу с притоном. «Она живет в дешевом борделе вниз по улице», – говорит Джулиан Татт, комментируя мой матч. Комната, в которой мы с родителями и Саво живем за 59,99 фунта в ночь, безусловно, очень скромна, но это никак не притон. Позднее Татт приносит извинения за свои слова под угрозой судебного иска от нас и гостиничной сети. Папарацци караулят меня на выходе из гостиницы рано утром. Снимают вообще нас всех, включая Саво.

Я стараюсь не обращать внимания на эту свалившуюся на меня славу и настраиваюсь на второй матч, против Катарины Студениковой из Словакии, на корте № 13 – телевизионном, но отдаленном. Собирается большая группа болельщиков, чьи лица выкрашены в зеленый с желтым, они кричат: «Оззи, оззи, оззи, ой, ой, ой»[10]10
  «Aussie, Aussie, Aussie, oi, oi, oi» – традиционная кричалка австралийских болельщиков, универсальная для всех видов спорта.


[Закрыть]. Несмотря на то что профессиональное теннисное сообщество Австралии приняло меня прохладно, болельщики никогда не отказывали мне в поддержке. Здесь они снова полны энтузиазма и шумны и вдохновляют меня. В начале матча я будто бы продолжаю играть с Мартиной и беру первый сет за 23 минуты – 6:0. Во втором, однако, я сдуваюсь; вторая подача меня подводит, и я проигрываю 4:6.

В третьем сете пять последовательных геймов завершаются брейками, и мои нервы на пределе. В одном из эпизодов матча линейный показывает, что у меня аут, хотя я уверена, что попала. Губы у меня дрожат, и я ловлю взгляд отца. У него на лице яростная гримаса – он тоже знает, что мяч был в корте. Как бы ни складывалась для меня игра, выражение его лица всегда наводит на меня страх, а уж тем более – когда я уступаю.

И вот в конце этого третьего сета я вижу, как он злится и нервничает. Он сидит в пятом ряду, и я слышу, что он громко отдает мне указания, но они тонут в шуме трибун, так что я не могу разобрать слов. Да и вообще, тренерские подсказки запрещены правилами, но правила ему не указ. Как и всегда.

Я цепляюсь за матч и вырываю третий сет 8:6.

После матча журналисты кидаются вдогонку отцу, пока он не успел скрыться в зоне для игроков. Он сердит. Потом я прочитаю, что он сказал, что «матч был очень плохой… совсем не такой, как предыдущий».

На пресс-конференции представитель WTA говорит журналистам задавать только «теннисные вопросы». Я говорю: «Сегодня было страшновато. Я немного потеряла свою игру и концентрацию, а вернуться в матч было трудно. Я сыграла не так хорошо, как против Мартины. Мартина заставила меня играть хорошо.

Мне нужно продолжать делать свое дело, но это сложно при таком внимании со стороны прессы. Конечно, для меня это все в новинку. Ко мне подходит много людей, и все знают, кто я такая. Но и уважают меня больше. Из Австралии мне пришло много факсов».

Они хотят узнать обо мне побольше. «Ваша фамилия произносится «Докик» или «Докич»?» – спрашивает кто-то.

Я пожимаю плечами: «Как хотите», – говорю. Когда он не отстает, я отвечаю, что «Докич».

Британский репортер спрашивает о родимом пятне у меня на лице. Я подтверждаю, что это родимое пятно. Спрашивают, как с начала турнира изменилось отношение ко мне в раздевалке. Конечно, я не рассказываю, что папа не разрешает мне задерживаться в раздевалке. Это одно из его правил: я должна убраться оттуда как можно быстрее. Разговоров с игроками нужно избегать всеми возможными способами.

Меня спрашивают, как далеко я могу пройти на этом Уимблдоне, но я объясняю, что сетку не видела. Я даже не знаю, с кем мне играть в следующем круге. На самом деле сейчас в отличие от кануна своего первого матча, я отчетливо чувствую давление. Постепенно я осознаю, как победа над Мартиной легла на мои плечи тяжелым грузом высоких ожиданий. В придачу к этому за мной теперь везде ходят толпы фанатов.

Организаторы Уимблдона пользуются моей внезапной популярностью и ставят мой матч третьего круга на Центральный корт. Я играю с Анной Кремер из Люксембурга, которая в рейтинге стоит 31-й. Побеждаю – 6:7 (9:7), 6:3, 6:4, но поединок снова очень неровный: я наделала много двойных и невынужденных ошибок. Но я не переставала бороться и прорвалась.

«Когда проигрываешь первый сет, важно не упасть духом, – говорю я репортерам после матча. – Очевидно, что я сыграла не так хорошо, как против Хингис, но на этом турнире я по-прежнему никто, так что в следующем матче против Мари Пьерс на мне давления не будет. Просто надеюсь снова сыграть хорошо».

Вечером накануне матча папа приглашает на ужин в нашу гостиницу моих агентов Джона МакКарди и Ивана Брикси. Мы вшестером сидим в скромном ресторане «Трэвел Инн». Повар по предварительной договоренности с отцом приготовил несколько видов рыбы. Одно рыбное блюдо следует за другим. Из отца хороший хозяин – можно даже сказать, обаятельный. Я испытываю облегчение, что Джон и Иван могут увидеть отца с более привлекательной стороны. Да, он буйный, но не неуправляемый. Я надеюсь, что они увидят в нем хорошего отца, пусть и немного эксцентричного, который хочет для своей дочери только лучшего.

* * *

Мари Пьерс я тоже очень уважаю. Высокая, уверенная в себе и посеянная девятой, она будет крайне тяжелой соперницей. Как и следовало ожидать, на старте матча она меня разнесла и вот уже ведет 3:0. Она сметает меня с корта своей мощью, и из пяти первых геймов я беру только один. Но надежду я все равно не теряю. Я собираюсь с мыслями. Никто не ждет от меня победы в этом матче, но я продолжаю верить, что могу ее одержать.

Подавая при 1:4, я чувствую себя достаточно уверенно, несмотря на то что уступаю. Я удерживаю свою подачу и изо всех сил концентрируюсь на том, чтобы взять ее. Я чувствую мяч все лучше и лучше, начинаю находить линии. Я беру ее подачу, и вот я снова в игре. Пьерс бьет очень сильно, но я стараюсь гонять ее по корту. Наладив игру, я беру первый сет 6:4 за 35 минут. Когда я смотрю на папу, у него на лице пустота.

На старте второго сета я замечаю Лесли, которая смотрит матч из зоны для игроков. Для меня ее присутствие – огромный сюрприз и прилив вдохновения, но еще и острый укол грусти от того, что она больше не в моей команде. Тем временем я продолжаю вести игру и беру второй сет 6:3. Я не могу поверить, что обыграла еще одну теннисистку топ-10 в четвертом круге Уимблдона.

Отец снова покидает свое место, не поприветствовав мою победу. Он быстро уходит с трибуны, а потом, когда я его нахожу, ведет себя так, будто ничего особенного не произошло. Просто выиграла матч.

Про себя я ликую, но на пресс-конференции держусь скромно. «Сегодня я сыграла лучше, чем в двух последних матчах, но все равно не так хорошо, как против Хингис. Я сейчас очень уверена в себе, а турнир может выиграть кто угодно. Победой над Мари я доказала, что могу обыгрывать топ-игроков».

Мари остается только покачать головой: «Она настоящий боец – ни разу не опустила рук. Хорошо передвигалась по корту и выполняла отличные удары, когда они были ей необходимы. Она предпочитает играть на задней линии, много атакует, входит в корт и бьет по восходящему мячу».

Для меня это победа такого же калибра, как над Мар-тиной. Я снова обыграла теннисистку топ-10 и уложилась в два сета. Теперь все поймут, что Мартину я обыграла не случайно.

После пресс-конференции я спешу к родителям, и мы возвращаемся в гостиницу.

Я в четвертьфинале «Шлема», но мы это не празднуем.

В следующем матче я играю с еще одной юниоркой, пребывающей на подъеме, – Александрой Стивенсон. Ей 18, она высокая и мощная. Я знаю, что она сильна: у нее пушечная подача и игра, которая подходит для травы.

Нас ставят на шоу-корт № 2. Мы успеваем сыграть только несколько геймов, прежде чем начинается дождь. Это значит, что доиграем мы на следующий день. Матч переносят на первый шоу-корт. По возвращении в отель отец заводит меня на завтра. Он не отстает от меня ни на минуту. Ни на минуту. Я ложусь спать и сплю крепко, но на следующий день с самого первого мяча играю ужасно. Я чувствую себя выжатой – не физически, а эмоционально. Этот лихорадочный турнирный график напрочь меня истощил. Победы над Хингис и Пьерс забрали все эмоции. В последние недели очень много всего произошло.

Стивенсон – мощь во плоти с ее подачами по 190 километров в час. Она растаскивает меня по корту, и на этот раз я только и могу, что гоняться за ее мячами, пытаясь их вернуть, пытаясь прочитать и принять ее безумную подачу.

Перелом наступает при 3:3 в третьем сете. Я подаю, и она берет мою подачу. На этом я заканчиваюсь. До конца матча я не беру ни одного гейма, и она побеждает 6:3, 1:6, 6:3.

Это конец. Уимблдон для меня закончен. После пресс-конференции в тихом углу папа спускает на меня всех собак. Как обычно, он находит безлюдное место – между «Уимблдоном» и тренировочным «Парком Аоранги». Там он вплотную нависает надо мной и начинает свою ритуальную брань.

«Ты бездарность».

«Ты корова».

«Ты жалкая».

«Ты ничего не стоишь».

Снова и снова. Он в ярости, что я проиграла в четвертьфинале Уимблдона, показав, на его взгляд, плохую игру. В его глазах я сама выбросила его – и свою – уимблдонскую мечту.

Я стою там под потоком его ругани. Его слова рвут мне душу. Он заставляет меня чувствовать себя ничтожеством.

И тут моя обычная непроницаемость меня покидает. Я больше не могу сдерживать слезы и начинаю содрогаться от рыданий. Все эмоции последних недель: от побед над Мартиной и Мари до этого обидного поражения – выходят наружу. И я стою там перед своим отцом, который называет меня куском дерьма после того, как я в 16 лет из квалификации Уимблдона дошла до четвертьфинала. Я слушаю, какое я ничтожество, и от этого мне невыносимо тяжело, грустно и страшно.

Когда мы возвращаемся в нашу гостиницу в Патни, он не бьет меня. Вместо этого он использует другое наказание из своего репертуара – стояние. Все три часа, что он меня распекает, я должна стоять. Брату и маме приходится слушать это дерьмо. Он не впервые заставляет меня стоять, и я слышала от него тирады гораздо хуже этой. Периодически он берет тайм-аут и садится посмотреть телевизор, пока я продолжаю стоять. После изнурительного турнира у меня болят ноги, но эмоциональная боль еще сильнее.

Наказание продолжается до двух часов ночи. Я уже думаю: «Да ударь ты меня, и дело с концом». Я лучше несколько часов потерплю физическую боль, чем эту психологическую пытку. Его крик пробирает меня до костей. Это страшнее любой физической боли. Пожалуй, это даже хуже удара в живот.

До меня доходит: следы физического насилия неизбежно заметят люди. Кофты с длинным рукавом, которые я надеваю на тренировки, скрывают только некоторые синяки. Они у меня по всему телу.

Когда меня спрашивают, что со мной произошло, я выдумываю очевидные отмазки. «Это я налетела на стол», – говорила я раньше тренеру. «Да с лестницы упала», – сказала я кому-то однажды. Я никогда никому не сказала правды, потому что не хочу, чтобы ее узнали все. Уж лучше я потерплю, чем рискну развалить нашу семью. Конечно, я не хочу, чтобы меня избивали, но у меня нет другого выхода. Мне всего 16, и я не могу представить, чтобы кому-то рассказала о происходящем со мной. Я боюсь, что, если люди узнают о побоях, он сообразит, что это я им рассказала, – и тогда он буквально меня убьет. И еще мне не нужна чужая жалость. Поэтому я продолжаю выдумывать объяснения своим синякам.

Многие уже имели возможность увидеть моего отца с самой ужасной стороны и знают, насколько он может быть страшен. Я сама видела, как люди смотрят на него со страхом. Как правило, его предпочитают не трогать – себе дороже.

Поэтому я продолжаю врать за него. Я уже делала это в суде. Я всегда буду его защищать, независимо от того, как ужасно его насилие, как отвратительны его слова, как беззащитно я чувствую себя перед ним. Я всегда буду защищать его, потому что я его боюсь и еще лелею надежду, что, если я продержусь, однажды он перестанет. Я защищаю его, чтобы сохранить нашу семью.

Пресса не оставляет его в покое, но он сам в этом виноват. Хотя я, конечно, никогда не осмелюсь сказать ему это. Мое дело – концентрироваться на теннисе и больше ни на что не обращать внимания, потому что он требует от меня все больше и больше.