Текст книги "Эрнестин (сборник)"

– Не было, ты прав, – сказала сова. – Зато с завтрашнего дня будут.

– Как так? – удивился Симон. – Неужели к нам в село кружевных дел мастер придет?

– Никто к вам в село не придет, – ответила сова. – Кружевных дел мастером ты, Симон, станешь. Ты научишь братьев топором кружева из дерева вырезать. Только помни, что дело не в золотом топоре, а в руках твоих золотых и в сердце твоем добром. Иди домой, заждались тебя родные, – сова расправила крылья, собираясь взлететь.

– Постой, матушка Сова, как же я с золотым топором домой приду? – воскликнул Симон.

– Никто кроме тебя не узнает, что топор золотой, – ответила сова. – Все будут думать, что это и есть твой потерянный топор, потому что так оно и есть.

Сова улетела. Симон прижал топор к груди, сказал:

– Господи, спасибо Тебе. Ты не только мою молитву услышал, но еще и наградил меня особым даром.

С тех пор мастеров села Аргуново стали называть аргунами. Нигде больше не было таких искусных резчиков по дереву. Никто не мог соперничать с ними в мастерстве.

Узнав об аргунах, граф Шереметьев решил проверить, такие ли они замечательные мастера, или молва приукрасила их способности. Пригласил граф аргунов в свою усадьбу, велел им сделать пол, похожий на цветочную поляну. Справились мастера с этой работой. Такой прекрасный пол получился, что не стыдно было его императрице показать.

Увидела Екатерина Вторая это чудо и решила в своем дворце сделать деревянную комнату, похожую на райский сад. Аргуны и с этим делом справились, – Передольский улыбнулся. – Кстати, аргуны и по сей день живут и здравствуют и передают свое мастерство от отца к сыну. Быть аргуном – большая честь. И вы, Маруся, при желании можете полюбоваться их работой в доме графа Шереметьева. Паркет потрясающий. Не верится, что сделан он топорами, но, тем ни менее, это так.

– Спасибо вам, Павел Степанович, за удивительную прогулку и за сказку, – проговорила Маруся, протянув Передольскому руку для рукопожатия.

– До завтра, – сказал он и поцеловал кончики ее пальцев.

Она растерялась. А он еще раз сказал: «До завтра!» и ушел.

Маруся ждала новой встречи с особым трепетом. На большой перемене она побежала в кабинет Передольского, но ей сказали, что профессор захворал. На ее вопрос, можно ли навестить профессора, в деканате ответили:

– И без вас навещалыников хватает. Готовьтесь лучше к экзаменам, Оболенская.

Павел Степанович появился в своем двести пятом кабинете через месяц. Маруся решительно потребовала у него домашний адрес и телефон. Он улыбнулся:

– Я думал о вас, Маруся. Очень хотел, чтобы вы пришли. А потом решил, что вам незачем приходить к больному старику. Приходите лучше к профессору Передольскому завтра или в выходные. Записывайте адрес и телефон.

– Я приду завтра в шесть, – пообещала она, записав в блокнот заветные цифры и буквы.

– Значит, до завтра…

С тех пор они стали изредка встречаться в его небольшой квартире, напоминавшей книгохранилище. Павел Степанович читал Марусе стихи Вячеслава Иванова. Она слушала с особым вниманием, воображая, что это сам поэт читает ей свои стихи:

– «Наш первый хмель, преступный хмель свободы могильный Колизей благословил…»

И тем печальнее потом ей было услышать, что в 1924 году Вячеслав Иванов уехал в Рим умирать.

– Литературоведы утверждают, что он не принял советский режим, но я думаю, это не главная причина, – сказал Павел Степанович – Потеряв свою земную любовь Лидию Зиновьевну Аннибал, поэт пустился на поиски вселенской любви. А найти ее можно было только в Риме, где вопросы души и духовности перестают быть абстрактными. В этом вечном городе их можно задать себе, другим, Богу. Ответы на них можно найти повсюду. Они в каждой улочке, в каждом здании, в каждом скульптурном творении. Их можно услышать, ощутить и даже потрогать, – улыбнулся, заметив растерянный взгляд Маруси. – Вот мы с вами и до запретных Библейских тем добрались. Вечная книга мудрости сейчас не в чести, но я верю, что пробьет час, и Библия станет настольной книгой каждого человека. Я вам заявляю это с полной ответственностью. Не зря же я ношу почетное звание профессора естествознания. Вы сами, милая Маруся, скоро поймете, что пласты времени напоминают веер, то захлопывающийся, то раскрывающийся перед мысленным взором человека. Тот, кто пытается отыскать истину, идет верным путем и со временем увидит целостную картину этого самого веера истории. Когда-нибудь вы, Маруся, побываете в Риме и вспомните все наши беседы, я в этом уверен…

Много лет спустя Мария Львовна поехала на конференцию в Рим. Волновалась ужасно, словно от этой поездки зависела вся ее дальнейшая жизнь. От встречи с Римом она ждала чего-то особенного, а город предстал перед ней серым, неблестящим, невзрачным. Рим играл с ней в какую-то лишь ему понятную игру: вдруг из-за серых с пятнами домов выставляя напоказ старинную арку или колонну, мраморный карниз, вделанный в стену, фонтан или скульптурную композицию.

Все в Риме было совершенно непохожим на то, к чему привыкла Мария Львовна. Сама жизнь была здесь другой: размеренной, ленивой, спокойной. Даже тень, которую отбрасывали деревья, двигалась медленно, словно и у нее наступало время сиесты. Теплый воздух чуть подрагивал в полуденном мареве, редкие прохожие ныряли в лабиринты узких улочек и там бесследно исчезали, чтобы не нарушать своим присутствием молчаливое величие вечного города.

О своем желании посетить кладбище Тестаччо Мария Львовна сказала сразу же по приезде. Организаторы конференции пообещали выполнить ее просьбу. За пару дней до отъезда к ней подошел угрюмый немногословный человек в сером костюме и застегнутой наглухо серой рубашке. Его наряд совсем не вписывался в яркую палитру лета. А его недовольное лицо не предвещало ничего хорошего. Мария Львовна насторожилась, боясь услышать дурную весть. Но, когда серый человек сказал, что готов проводить ее на Авентинский холм, она увидела в нем друга и долго трясла его руку. Они условились о времени.

День выдался на редкость жарким. Мария Львовна надела легкое платье, а проводник пришел в своем сером костюме. На ее приветствие он отреагировал очень сухо. Она поняла, что вопросы задавать не нужно и все свои эмоции лучше оставить при себе. Другом этот серый человек ей никогда не будет. Он приехал сюда по приказу вышестоящего руководства, которое велело ему проводить советскую гражданку на кладбище. И он выполняет это не совсем приятное задание.

Он идет впереди, сильно размахивая руками, и делает такие громадные шаги, что Мария Львовна едва за ним поспевает. К ее просьбам – сбавить темп, он остается глух. Он не желает растягивать время, отведенное на эту прогулку. Их главная цель – кладбище Тестаччо, спрятанное за высокой каменной стеной, увитой плющом.

– Когда-то здесь была свалка амфор из-под оливкового масла, – сказал проводник, остановившись в спасительной тени.

– Тестаччо – свалка амфор! – воскликнула Мария Львовна. – Интересно, кому и когда пришло на ум превратить это место в кладбище?

– Кому пришла такая мысль, сказать затрудняюсь, а вот о том, что хоронить иностранцев здесь стали в начале девятнадцатого века, я знаю наверняка, – ответил проводник, разглядывая Марусю. – В то время умерших иностранцев хоронили ночью при свете факелов. Процессию обычно сопровождал конный эскорт. Крестов на могилы не ставили, эпитафий не писали. Боялись фанатиков, которые не желали, чтобы рядом с католиками лежали неверные. Надгробные плиты и памятники появились позднее. Вы кого хотите навестить?

– Марусю Оболенскую, – ответила она, стерев со лба испарину.

– Марусю, – он оживился. – Идемте. Я люблю эту скульптуру. Говорят, что ее сделал Марк Антакольский. Должен вас предупредить: девушка, сидящая у склепа, выглядит плохо. Корарский мрамор, из которого она сделана, имеет свойство со временем превращаться в известняк. Неизвестно, сколько эта статуя еще продержится… А вот и ваша Маруся, вечно размышляющая о бренности всего живого. Оставлю вас с ней наедине.

Мария Львовна была ему благодарна за такую неожиданную услугу. Она подошла к скульптуре, погладила ее потрескавшуюся спину, вложила розочку в скрещенные на коленях руки, сказала:

– Спасибо тебе, милая Маруся, за все, за все. Я рада, что познакомилась с тобой. Рада, что прикоснулась к истории.

– Маруся – только часть истории, – послышался за ее спиной голос провожатого. – Здесь что ни захоронение, то – исторический памятник. Вон там – могила поэта Вячеслава Иванова. Там – княгини Зинаиды Волконской, там профессора Передольского, там…

– Вы сказали Передольского? – Мария Львовна побледнела. – Могу я взглянуть?

Он кивнул, пошел вперед. Остановился перед каменной плитой, на которой было написано на двух языках:

Павел Степанович Передольский

MOSCA 29.VI. 1879

Paulus Peredolsky

РОМА 16.VII. 1964

– Передольский уехал в Рим в 1953 году. Одиннадцать лет он прожил в вечном городе и здесь же обрел вечное пристанище, – подумала Мария Львовна, глядя на захоронение. – Надеюсь, Павел Степанович, ваша жизнь здесь была счастливой…

Ей вспомнилась их последняя встреча. Передольский был взволнован, говорил мало, пристально смотрел на Марусю и все время тер руки, словно пытался согреться. Теперь, в свои пятьдесят пять Мария Львовна понимает, что профессора бил озноб от чувства безысходности, от предчувствия скорого финала. Он знал, что ничего уже изменить невозможно, но не смел ей в этом признаться. А она, глупая двадцатидвухлетняя девчонка, говорила о каких-то банальных вещах.

Ах, если бы время повернуть обратно! Она бы расцеловала милого профессора. Теперь она понимает, что он ждал от нее этой безрассудной выходки. Но она целовать его не стала. Она крепко по-комсомольски пожала его руку и побежала с подругами в кино. Она привыкла к тому, что летом профессор уезжает на дачу, и не обратила внимания на его слова о вселенской разлуке. Потом, потом они всплыли на поверхность ее сознания, но было уже слишком-слишком поздно. Передольский уехал в Рим, чтобы стать гражданином вселенной, как когда-то Вячеслав Иванов, о котором он ей так много рассказывал. Рассказывал, надеясь на то, что она, Маруся, когда-нибудь все поймет.

И сейчас, глядя на надгробный камень, Мария Львовна слышит голос профессора Передольского и не может сдержать слез.

– Вот, Маруся, уезжаю. Выхлопотал себе пенсион. Еду далеко и, наверное, надолго. Свидимся ли еще? Бог даст… Вы достойны счастья, Маруся. Хорошо, что судьба была щедра к нам и подарила нам столько драгоценных мгновений. Я их все сохраню в своем сердце. Я буду помнить вас, милое дитя. И вы меня не забывайте, пожалуйста…

– Я помню вас, Павлуша, помню и через разъединяющие нас годы кричу: «Простите!» – прошептала она, положив на могилу Передольского белоснежную розу.

– Вы его знали? – спросил проводник.

Мария Львовна кивнула и быстро пошла к выходу. Слезы душили ее. Хотелось поскорее остаться одной и дать волю отчаянию. Все внутри нее кричало:

– Почему, почему, почему мы умнеем так поздно? Почему скрываем свои чувства, стесняемся говорить о любви, о том, что человек нам по-настоящему дорог, что мы его ценим, восхищаемся им, что нам без него, как без воздуха невозможно жить… Почему?

Здесь, в Риме, Мария Львовна наконец-то поняла, почему жизнь ее в ту пору вдруг стала серой и унылой. После отъезда профессора Передольского в ней не стало главного – радости общения. Исчезло нечто прекрасное, и Маруся Оболенская из великосветской барышни превратилась в советскую гражданку Марию Львовну, которой поручили заняться исследовательской работой в области естествознания.

Она подошла к этой работе со свойственной ей строгостью и ответственностью. Подняла целый пласт истории, сделала несколько важных открытий, и была направлена на международную конференцию в Рим. Здесь гражданка Оболенская снова стала юной барышней Марусей, в которую был влюблен удивительный человек – Павел Степанович Передольский. Она вытерла слезы, пошла медленней.

– Все будет хорошо, – сказал провожатый, догнав ее. – Время залечивает раны.

– Да-да, я знаю, время – самый лучший лекарь, – она посмотрела на собеседника. – Беда в том, что оно же – и самый строгий судья, не всегда дающий нам пакт о помиловании.

– Вы заблуждаетесь, – хмыкнул проводник. – Время здесь ни при чем. Мы сами загоняем себя в угол, не желая освобождаться от груза вины, висящего над нашей головой Дамокловым мечом.

– Интересная мысль, – Мария Львовна улыбнулась. – Спасибо вам за подсказку. Рада была знакомству с вами.

– И я, – он улыбнулся, пожал ей руку и быстро пошел прочь…

Мария Львовна долго смотрела ему вслед, словно пыталась сохранить в душе чувство Рима, внезапно нахлынувшее на нее.

– Как погуляли? – спросила соседка по номеру, когда Мария Львовна распахнула дверь.

– Погуляла я прекрасно, – ответила Оболенская. – А как прошел день у вас, Людмила Павловна?

– О, мы чуть не погибли! – воскликнула та, закатив глаза. – Вначале ничто не предвещало катастрофы, нас повели к фонтану Треви. Но там было такое столпотворение, что мы едва унесли ноги, – она хохотнула. – Ноги-то мы унесли, но они нас не туда понесли. Мы решили прогуляться по магазинам. О, – она вновь закатила глаза и схватилась за сердце. – Если бы вы, милая, взглянули на все это изобилие, вы бы в обморок упали.

– Хорошо, что я бродила по кладбищу! – сказала Мария Львовна с улыбкой. – Пойду в душ. Смою с себя пыль времени…

Говорить о магазинах и покупках ей не хотелось. Ей нужно было сохранить чувство Рима…

– Странно устроена наша память: мы отчетливо видим картинки прошлого и не можем вспомнить то, что было пару дней назад, – сказала Мария Львовна, отходя от окна. – Наверное, это происходит потому, что осознавая невозвратность прошлого, мы пытаемся его переосмыслить, убеждаем себя в том, что по-другому поступить тогда не могли. Мы ищем оправдания, забеливаем негативные темные стороны своего «я», – вздохнула. – Что-то я нынче расфилософствовалась. А философ из меня никудышный…

Раскрыла берестяной короб, достала свернутые в трубочку письмена, среди которых хранились зашифрованные письма Павла Степановича Передольского Марусе Оболенской. Улыбнулась.

– Павел Степанович потому и написал их на бересте, чтобы никто не догадался, что это – письма немолодого человека к юной барышне. Да и я тогда ничего не поняла. Решила, что это – историческая ценность, которую нужно сохранить. Возможно, я бы никогда не узнала, о чем хотел сказать мне профессор, если бы не появился в моей жизни Павлуша Гринев, который и подсказал, где искать разгадку.

Мария Львовна бережно разгладила бересту, провела пальцем по буквам, проговорила:

– Приятно ощущать себя частью истории. Не так уж это плохо, как мне вначале казалось. Вы были правы, милый профессор, утверждая, что важнее вселенской любви в мире ничего нет. Теперь я понимаю, что вы, Павел Степанович, не могли тогда, в век атеизма открыто говорить о Божьей Любви. Я бы вас тогда не поняла. А теперь понимаю, что вы Божью Любовь называли вселенской любовью, которая сродни полету в космос, открытию новых звезд и планет, – улыбнулась. – Как вы и предсказывали, планеты открывали, открывают и будут открывать, – взяла в руки берестяное послание, прочла:

– «Нет ничего нового под солнцем. Все это уже было за много веков до нас и все останется неизменным через множество веков после нашего ухода… После… нашего ухода, Маруся…»

Павел

Командировка, о которой говорил Павел, затянулась на месяц. Потом у Павла были неотложные дела и важные встречи, поэтому к Матильде он пришел через два месяца вместо обещанных двух недель. Дверь открыла миловидная дама, похожая на Марию Львовну.

– Вы Павел Гринев? – спросила она с улыбкой.

– Да, я – ученик Марии Львовны, – ответил он.

– Я знаю. Мама много о вас рассказывала. Входите. Меня зовут Янина Сергеевна.

Павла насторожило слово «рассказывала». Все внутри напружинилось. Он вошел в комнату и обомлел. На столе портрет Матильды в черной рамке и цветы.

– Когда? – выдохнул Павел.

– Вчера было девять дней, – ответила Янина Сергеевна. – Да вы присаживайтесь.

Он сел на край стула, сжал кулаки, мысленно отругал себя за то, что пару недель назад хотел забежать к Матильде, но в последний момент передумал. Решил подготовиться к визиту основательно. Подготовился. Принес белоснежные розы и коробку конфет «Рафаелло», а дарить их уже некому.

– Маруся вас ждала, – проговорила Янина Сергеевна.

– Кто? – Павел посмотрел на нее растерянно.

– Неужели мама вам не рассказывала про Марусю Оболенскую? – удивилась Янина Сергеевна.

– Нет.

– Она ведь по рождению не Мария, а Маруся, – Янина Сергеевна улыбнулась. – Имя Мария появилось из-за невнимательности сотрудников паспортного стола. Это они маму Марией назвали, а она не стала предъявлять претензии. Тогда было не принято отстаивать свои права. Время было сложное, послевоенное. Для всех вокруг мама стала Марией Львовной, а дома была Марусей, милой, нежной, любимой, – она отвернулась, голос дрогнул.

– В голове не укладывается, почему вот так? – сказал Павел. – Почему?

– Маруся предчувствовала что-то, – сказала Янина Сергеевна, глядя на портрет. – Пару раз она кому-то сказала: «Не спешите, пожалуйста. Давайте еще подождем. Павлуша обещал…» – обернулась. – Я спросила, с кем это она ведет беседу, а она отмахнулась: «Потом объясню». Но никакого потом уже не было. Утром я прибежала к ней, принесла теплые пирожки и помчалась на работу. Вечером бегу, смотрю она мне в окошко машет. Ну, знаете ее любимый жест… Поднимаюсь, кричу: «Привет, Маруся!» В ответ ни слова. Вхожу в комнату. Она сидит на диване бледная и шепчет: «Все… Янинка…» Мне почудилось, что к Марусе подсели какие-то люди, взяли ее под руки и… – она отвернулась, всхлипнула.

– Мистика какая-то, – проговорил Павел, потерев виски.

– Маруся вам письмо оставила, – Янина Сергеевна протянула ему конверт. – Я сегодня специально пришла, чтобы с вами, Павел, встретиться. Сегодня ведь ваш день?

– Да, – он облизал пересохшие губы. – Мария Львовна всегда говорила: «Здравствуйте, Павлуша! Сегодня ваш день. Я готова выслушать все ваши вопросы и дать на них ответы. А если нужно, дать и советы. Хотя, вы, молодые люди нового тысячелетия, в советах не нуждаетесь». Боже мой, что же я теперь без ее советов буду делать?

– Станете жить своим умом, – ответила Янина Сергеевна. – Я пойду чайник поставлю, а вы пока Марусино письмо читайте.

– Милый Павлуша, жизнь наша – миг, но торопиться жить не стоит, – писала Мария Львовна. – Поспешность создает трудности, да еще какие!!! Поэтому перед каждым из нас стоит задача – не спешить. Принимайте с радостью то, что судьба вам дарует сейчас, сию минуту. Наслаждайтесь своим счастьем. Юность – прекрасная пора, а идущая за ней зрелость – еще прекраснее. Вы это поймете лет через тридцать. А пока, примите мой совет, вернее не мой, а царя Соломона. «Если человек проживет много лет, то пусть веселится он в продолжение всех их, и пусть помнит о днях темных, которых будет много: все, что будет, суета! Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радость во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. И удаляй печаль от сердца твоего, потому что детство и юность – суета!»[1]1
  Екклесиаст 11:8-10.


[Закрыть] Вот такие мудрые вечные слова. И я рада, что могу их вам пересказать.

Благодарю вас, Павлуша, за дружбу и за то, что вы, сами того не ведая, помогли мне многое в жизни понять и переосмыслить.

В моих песочных часах осталась пара песчинок. Время, отпущенное мне на этой земле, подошло к концу. Прощайте, мой милый мальчик. Будьте счастливы. Остерегайтесь сетей под названием «NET». Ваша Мария Львовна Оболенская, Маруся…

– Мама вам целое сочинение написала, – сказала Янина Сергеевна, войдя в комнату. – Надеюсь, она дала вам нужный совет.

– И не один, – ответил Павел, пряча письмо. – Можно мне взять на память справочник по естествознанию?

– Возьмите, – она улыбнулась, протянула ему книгу. – Мама знала, что вы его попросите, и надписала.

Павел открыл справочник, прочел дарственную надпись: «Удачи на долгом жизненном пути!» Воскликнул:

– Мария Львовна даже дату сегодняшнюю поставила! Откуда она узнала?

– Воскресенье – ваш день, Павлуша, – ответила Янина Сергеевна.

– Воскресенье…

Павел несколько раз привозил цветы на могилу Матильды, тосковал. Но молодости не свойственно долго придаваться унынию. Жизнь, полная событий, увлекла его, закружила в своем водовороте с такой скоростью, что и остановиться некогда. А тут еще неожиданно возник в дебрях интернета образ милой брюнетки с поэтическим именем Амалия.

Она подмигнула Павлу на страничке в контакте. Он добавил ее в друзья. Амалия предложила пообщаться «без свидетелей», и у них начался виртуальный роман. После работы Павел мчался домой, чтобы читать и перечитывать послания возлюбленной. Они понимали друг друга с полуслова. У них были общие интересы. Павлу казалось, что Амалия – девушка-мечта, посланная ему с небес. За год общения они ни разу не поссорились. Переписка с Амалией стала неотъемлемой частью его жизни. Ему хотелось поскорее увидеться с ней. Но она была недосягаема. Амалия свободно владела пятью языками, работала переводчиком и колесила по миру с такой скоростью, что Павел не успевал запоминать названия стран и городов. Тогда он решил называть место ее пребывания «город Амалии». Ей эта идея пришлась по вкусу. Теперь она писала:

– Привет из Амалия града. Погода – чудо! Жаль, тебя нет рядом. Но я чувствую тебя каждой клеточкой своего тела. Ты со мной, мой Павлин, мой Павлуша.

Павел отключался от окружающего мира, выпадал из него, чтобы не пропустить заветные мгновения, когда на экране вспыхнут слова, написанные ею. Ему нужно было только одно: увидеть Амалию, прикоснуться к ней, почувствовать тепло ее тела, вдохнуть запах ее волос. Он готов был помчаться в любую точку мира, но она его не звала. Зато однажды на экране появились слова:

– Ура! Сегодня прилетаю!!! Встречай. Аэропорт Шереметьево. Номер рейса сообщу чуть позже.

Он метался по квартире, размышляя над подарком, который нужно преподнести Амалии, утюжил брюки, рубашку, поглядывал на заветные буквы и не верил в свое счастье. И это его неверие превратилось в новое послание от Амалии:

– Увы, мой друг. Рейс отложили. Вместо Москвы летим в Париж. Не жди меня, Павлик. Нет, жди!!! Жди моего неожиданного появления на твоем пороге. Когда? Однажды… Не могу сказать точнее… Прости… Люблю!!! Не сердись. Подумай, где мы проведем медовый месяц….

Эта фраза притупила чувство отчаяния, зревшее в глубине его подсознания.

– Раз мы строим планы на будущее, значит, не все потеряно, – решил он и выслал Амалии десять разных предложений о том, где можно провести медовый месяц.

Она обрадовалась и дала ему новое задание: составить списки приглашенных на свадьбу гостей. Тогда-то и выяснилось, что у Амалии большая семья: кроме родителей, бабушек и дедушек у нее еще есть старшая сестра и два младших брата близнеца, которых она обожает.

– Ты их, Павлуша, обязательно полюбишь, – написала она. – Их невозможно не любить. У них красивые русские имена Аким и Никодим. А сестрица моя Аленушка взрослая, ей скоро тридцать. У нее двое детишек Егорка и Анютка. А еще, у нас есть громадный добродушный пес Геркулес и большущий персидский кот Тихон, хотя нрав у него бойцовский, гоняет всех котов и собак в округе, никого к нашей даче не подпускает. Если хочешь, поезжай в Нарофоминский район к моей бабушке Алисе Панфиловне Рябцевой. Она тебя примет с радостью…

– Я никуда без тебя не поеду. Никуда, – ответил Павел. – Ты бы одна поехала к моим предкам в Подольск?

– Конечно, – ответила она. – Но не сейчас. Ты же знаешь, что нам нужно закончить новый проект. Две недели переговоров и – свобода! Шеф дал клятвенное заверение, что отпустит меня на майские праздники. Я считаю минуты до нашей встречи. I am counting minutes… Люблю!!!

Павел с нетерпением ждал майских праздников, накупил новых рубашек и галстуков, чтобы предстать перед Амалией эдаким денди, но… На экране вновь появились слова:

– Увы и ах, мой друг Павлуша. Я в слезах… Партнеры перенесли встречу, забраковали документы, над которыми мы так долго, и как мне показалось, тщательно работали. Не хватило каких-то закорючек, без которых мы не можем завершить начатый проект. На согласование уйдет неделя. Прости… Твоя Амалия…

И вот тогда он в первый раз сорвался. Он раскидал по комнате рубашки, выбросил за окно горшок с цветами, ударил кулаком по экрану компьютера. Тот чудом уцелел.

– Все, хватит! – заорал Павел. – Я сыт по горло твоими обещаниями. Твоя Амалия… Как бы не так, моя… Если бы ты была моей, то позвонила бы мне, чтобы услышать мой голос, а не рассказывала бы мне сказки про то, что оставила телефон сестре… Не может современный человек, да еще такой востребованный, как ты, обходиться без связи, без постоянной связи. Ты просто дурачишь меня, детка. Твой скайп не работает потому, что ты, Амалия-аномалия, завралась!!! Ты…

Павел замер. Неожиданная догадка резанула в самое сердце:

– А вдруг она вовсе не тот человек, за которого себя выдает? Вполне возможно, что никакой Амалии нет, и никогда не было, а это имя – псевдоним какого-нибудь проходимца, который просто-напросто развлекается, водя меня за нос. Я похож на муху, которая попалась в сеть гигантского паука. Я – раб обстоятельств, в которые кто-то очень ловко меня загоняет. Этому нужно положить конец.

Павел сел к компьютеру, напечатал:

– Спасибо, милая, что для своих шуточек ты выбрала именно меня!!! Прощай…

Она ответила моментально, словно ждала его послания.

– Павел, я перед тобой очень сильно виновата, прости. Ты вправе разорвать наши отношения. Мне будет больно, не скрою, но я понимаю, как трудно ждать… Кстати, шеф обещал уладить дело без меня. Дал мне три дня на сборы… И, если ты готов подождать еще три дня, то я примчусь к тебе из аэропорта…

– Хорошо, я подожду… – написал он.

Три дня растянулись на три месяца, в течение которых Павел несколько раз порывался прекратить переписку, но снова попадался на крючок. Когда же Павел выдвинул ультиматум:

– Если завтра ты не прилетишь, я вычеркну тебя из своей жизни!

Она написала крупными буквами:

– ВЫЛЕТАЮ! ЖДИ!!!

Это были ее последние слова. Через три дня адресат Амалия из личной переписки исчез, оставив в душе Павла горечь и отчаяние. Он сидел на стуле и немигая смотрел перед собой. Что-то черное, тяжелое надвигалось на него с экрана компьютера, но ему не хотелось шевелиться. Жизнь потеряла смысл.

– И уж если внутри такая пустота, то пусть поглотит ее чернота внешняя, может быть, тогда мне станет легче, – твердил Павел, неотрывно глядя в черный провал, который увеличивался с невероятной скоростью.

Но за миг до того, как чернота разверзла свой зев, чтобы поглотить его, Павел почувствовал легкое прикосновение к затылку и поднял голову. Взгляд упал на справочник по естествознанию. Павел схватился за него, как за спасательный круг.

– Матильда, вы – прелесть! – воскликнул он. – Вы предупреждали меня о том, что в сети NET нет ничего хорошего. Вы просили меня держаться от нее подальше, а я ваши мудрые слова проигнорировал и, чуть было, не погиб, – он дернул компьютерный шнур с такой силой, что монитор, чуть было, не слетел со стола. Раздался странный звук, похожий на стон, и чернота исчезла, оставив в комнате удушающий запах гари.

Павел распахнул настежь окно, крикнул:

– Да здравствует свобода!

Быстро оделся и поехал на Ваганьковское кладбище. Ему захотелось навестить Марию Львовну. На ее могиле появился памятник: довольно большая мраморная скульптура скорбящей девушки. Она сидела на скамье со склоненной головой и скрещенными на коленях руками. Памятник был так хорошо выполнен, что издали его можно было принять за живого человека. Лишь подойдя ближе, Павел понял, что это – мраморная Матильда, а рядом лежат белые розы – ее любимые цветы.

– Привет, Матильда! Прости, что не навещал тебя, – сказа Павел, положив свои розы в руки мраморной Маруси. – Ты была права: NET и НЕТ – синонимы, – погладил мраморную Марусю по голове, вздохнул. – Если бы ты знала, Матильда, как мне тебя не хватает, как мне нужны твои мудрые советы. Ты даже представить не можешь, насколько мне сейчас важно услышать твой совет. Но тебя, Матильда, нет. Ты в облаках витаешь, а мы, как муравьи с рассвета до заката переносим неподъемные тяжести, таскаем ненужный груз забот на своих плечах, тратим жизнь непонятно на что… Непонятно… – усмехнулся. – Я слукавил, Матильда, сказав, что жизнь трачу неизвестно на что. Мне все известно. И пора честно сказать тебе, Матильда, что жизнь я трачу на пустоту. Вот так-то. Но обещаю, что с сегодняшнего дня все изменится. Я изменюсь. Стану таким, каким ты хотела меня видеть. У тебя ведь были планы на мой счет, Матильда?

– Были, – раздалось за его спиной.

Павел вздрогнул, обернулся.

– Здравствуйте, Павел, – сказала Янина Сергеевна. – Сегодня ваш день – воскресенье. И сегодня три года, как не стало Маруси.

– Мистика, – Павел потер виски.

– Может и мистика, но я рада, что вы пришли, – она улыбнулась. – Хорошо, что вы Марусю не забываете. Если хотите, можете зайти в гости. Адрес помните?

– Конечно. Вас подвезти?

– Спасибо, я сама доеду. Мне хочется немного с Марусей побыть, посекретничать, – сказала она.

– Не буду вам мешать, – Павел поклонился, пошел прочь. Но через несколько шагов обернулся. Янина Сергеевна стоит у калитки и смотрит ему в спину.

– Можно я к вам в воскресенье приеду? – спросила он.

– Приезжайте, Павлуша, буду ждать, – ответила она.

От ее слов, от спокойного ровного голоса, похожего на голос Матильды, теплота разлилась по всему телу Павла. Сердце учащенно забилось, разгоняя по жилам кровь.

– Я – живой, живой, живой! – запело все внутри него. – Мир полон красок, и это прекрасно! Вокруг меня много людей, готовых выслушать, поддержать, утешить. Нужно стереть пелену с глаз и освободиться от ненужной печали. Далась мне эта Амалия – аномалия, виртуальное бесполое существо. Рядом столько красивых девушек, а я ни на кого не смотрю, ожидая аномальной материализации, – рассмеялся. – Времени, утекшего в песок, конечно, жаль, но радует то, что мне не сто лет, а в пять раз меньше. У меня еще все впереди!

Настроение поднялось. Павел вышел с кладбища, напевая фривольный мотивчик, не обратив внимания на удивленные взгляды скорбящих людей. Ему было несказанно хорошо, словно он получил письмо о помиловании. А ведь так оно и было. Пару часов назад его жизнь висела на волоске, а теперь – виселица разобрана, палач уволен. Счастье, свобода, ликование!