Текст книги "От философии к прозе. Ранний Пастернак"

ГЛАВА 2
АССОЦИАТИВНЫЕ СВЯЗИ ПО СХОДСТВУ И ПО СМЕЖНОСТИ
БОРИС ПАСТЕРНАК И РОМАН ЯКОБСОН

В «Охранной грамоте» Пастернак приводит довольно любопытный список философов, которые занимали его мысли в годы университетской учебы в Москве и Марбурге: «Вместе с частью моих знакомых я имел отношение к „Мусагету“. От других я узнал о существовании Марбурга: Канта и Гегеля сменили Коген, Наторп и Платон» (III: 159). Платон поставлен в этом ряду на последнее место (почетное, но не соответствующее хронологии, даже с точки зрения учебной программы Пастернака)5353
  Пастернак изучал Платона с Лопатиным в 1909/10 году и на семинарах с Кубицким в 1910/11‐м (Lehrjahre I: 353, 366), а впоследствии ссылался на Платона в контексте работ Когена (весна 1911, Там же: 356). См. также замечание Флейшмана об уникальном характере этого ряда философов в (Там же: 127–131).


[Закрыть], и, что характерно, больше в «Охранной грамоте» он не упоминается. Впрочем, и другие философы, например Дэвид Юм – хотя ему и посвящен семинарский реферат Пастернака «Психологический скептицизм Юма», начатый в 1910 году, – в этот ряд не попали вообще5454
  Скорее всего, над рефератом о Дэвиде Юме Пастернак продолжал работать весной 1910 года (Fleishman, Lehrjahre I: 121).


[Закрыть]. В данном случае эта недоговоренность Пастернака имеет четкие политические причины: в 1930 году, невзирая на восторжествовавший тогда идеологический материализм, Пастернак подчеркивает свое юношеское увлечение идеалистической философией5555
  В 1931 году отдельные номера журнала «Красная новь», в которых публиковалась «Охранная грамота», были запрещены к распространению (Blum 2003). Подробнее об отвержении советской критикой этих воспоминаний см.: Флейшман (1984, 55–57); а также комментарии в ПСС (III: 553). По мнению Флейшмана, из‐за «Охранной грамоты» конфликт Пастернака с официальной линией стал неизбежным (Флейшман 1984, 55).


[Закрыть], утверждая, что «Мусагет»5656
  Ср.: «Нечто вроде академии… сформировалось вокруг издательства „Мусагет“ после его открытия осенью 1909 года. Особой притягательностью собраний в „Мусагете“ являлся их германский уклон» (Barnes 1989, 95, 121; Lehrjahre I: 143). См. также: (Давыдов 2009, 8).


[Закрыть], Гегель, Кант, неокантианство и Платон оказали на него в дореволюционные годы определяющее влияние. Как будет показано дальше, речь идет не просто о мимолетном воспоминании.

Ряд аспектов, характерных для подхода Пастернака к использованию философских теорий, был озвучен по ходу дебатов в связи с программной статьей Якобсона, по мнению которого лирические темы Пастернака определяются отнюдь не метафорами и, пожалуй, даже не символами, а «системой метонимий»: «Его лиризм, в прозе или в поэзии, пронизан метонимическим принципом, в центре которого – ассоциация по смежности» (Якобсон 1987, 329). Суждение Якобсона часто ставят под сомнение, однако никто еще не оспорил его в теоретическом поле, и этот несомненно увлекательный анализ продолжает задавать вектор всему изучению творчества Пастернака, ввергая при этом критиков в серьезные затруднения5757
  В. Эрлих утверждает, что метонимия Пастернака представляет собой разновидность метафоры (Эрлих 1979, 281–288). М. Гаспаров после количественного анализа поэзии Маяковского и Пастернака оспаривает позицию Якобсона (Гаспаров М. 1995), Фатеева вводит понятие «метатропов» (или интертекстуальных тропов) (Фатеева 2003, 17–19), и Вулетич аргументированно возражает против позиции Якобсона (Vuletić 2004). Затем Клинг, подчеркивая, что «диалог между Пастернаком и символизмом продолжался на протяжении почти всего ХХ века», ставит под вопрос утверждение Флейшмана, что Пастернак относится к футуристам (Клинг 1999, 37; Флейшман 1998). Фарыно пишет о метафоричности Пастернака (Фарыно 1993); Горелик – о его постсимволистской мифопоэтике (Горелик 2000). Но такие критики, как Рудова, видят в стиле Пастернака «влияние кубофутуристической живописи, поскольку этот стиль так изобилует метонимией […]» (Rudova 1997, 60–61).


[Закрыть].

Необходимо здесь учесть и тот факт, что метонимия, по мнению Якобсона, предполагает ослабление роли персонажа-человека5858
  Эрлих, анализируя стихотворение «Марбург», упоминает о проницательном анализе Якобсона, но при этом подчеркивает, что субъект не ослабляется, а скорее отождествляется с окружающими его предметами (Эрлих 1979, 282).


[Закрыть]: «Но предпочтительный его прием – упоминание какого-нибудь рода деятельности вместо самого действующего лица; какого-то состояния, выражения или свойства, присущего личности, на месте и вместо самой этой личности – и такие абстракции имеют тенденцию, развиваясь, объективироваться и приобретать автономность» (Якобсон 1987, 330). Как в таком случае соотнести этот факт с тем, что стиль Пастернака с его обилием метонимических конструкций контрастирует с основным предметом его философских исследований – выявлением личности и самосознания (Fleishman 1990, 29)?

Федор Степун, один из виднейших членов «Мусагета» (упомянутый Пастернаком по имени в «Охранной грамоте»), был убежден, что Пастернак в своей прозе создает не «отдельного эмпирического человека, а как бы человека с большой буквы, носящего у Канта название „трансцендентального субъекта“, у Фихте – абсолютного „я“, у Гегеля – абсолютного духа, а у Пастернака – образа Человека, который больше человека» (Степун 1962, 48). Разглядеть взаимосвязь между этим суждением и метонимическим мировоззрением не так-то просто. При этом позиция Степуна полезна тем, что позволяет Пастернаку, мастеру метонимии5959
  Степун соглашается с точкой зрения Якобсона и одновременно отрицает ее, настаивая на том, что образность поэта расширяет его «я»: «Поэзия же Пастернака, отнюдь не отталкиваясь от метафоричности, жива, прежде всего, как выражается Якобсон, „метонимическими рядами“. […] Якобсон отмечает, что на первый взгляд может показаться, что за ассоциативным ливнем пастернаковских стихов исчезает собственное „я“ поэта, но что это неверно, так как самые заумные образы Пастернака являются, в сущности, метонимическими спутниками, а то и отражениями самого поэта» (Степун 1962, 51).


[Закрыть], встать рядом с Пастернаком-символистом6060
  Признавая неокантианские корни мировоззрения Пастернака, Степун тем не менее подчеркивает «внутреннюю связь Пастернака с символизмом», но при этом не отрицает и его связь с футуризмом, подчеркивая, однако, что до 1940 года «с Маяковским, как и с целым рядом других поэтов, Пастернака тесно связывало искание и обретение новых поэтических форм, ведущих дальше того, что было найдено уже символистами. Это новое определяется понятием экспрессионизма, который в начале ХХ столетия оказался господствующим стилем во всех европейских странах» (Степун 1962, 49–51). См. также замечания Хейсти о «метафорических взрывах у Пастернака» и «фотографических снимках» (Hasty 2006, 116–132), а также мнение Бьорлинга о метафоричности раннего Пастернака (Björling 2006, 285–303).


[Закрыть]. Иными словами, соглашаясь с мнением Якобсона, Степун тем не менее настаивает на том, что Пастернак «ощущает каждую метафору не как свое изобретение, а как некое обретение таящейся в мире истины» и повторяет этим «мысли ивановской теории религиозного символизма» (Степун 1962, 48).

Здесь нельзя забывать и еще об одной проблеме: в целом теоретический посыл, представленный в статье Романа Якобсона 1935 года, сильно напоминает проведенное самим Пастернаком различие между ассоциативными связями по сходству и по смежности в «Вассермановой реакции»6161
  О названии статьи см.: (Barnes 1998, 111): «„Вассерманова реакция“ (подразумевается медицинский анализ на наличие антител к сифилису) представляет собой язвительную нападку на бывшего поэта-символиста Вадима Шершеневича, недавно переметнувшегося к футуристам».


[Закрыть], его довольно раздраженной рецензии на стихи Вадима Шершеневича. Поскольку в Советской России при жизни автора эта полемическая статья, написанная в 1914 году, не переиздавалась, исследователи и читатели многие десятилетия не подозревали о любопытной взаимосвязи между теоретическими заявлениями самого Пастернака и высказанными позднее теоретическими наблюдениями Якобсона; а когда они наконец обнаружили эту взаимосвязь, то не спешили отметить влияние статьи Пастернака на Якобсона. Так, английский филолог Ливингстон, прибегая десятилетиями к понятию метонимии, указывает на прямое влияние Пастернака на Якобсона только в 2008 году, что свидетельствует о возникающем научном консенсусе: «Различие, которое Пастернак проводит между метафорой, основанной на смежности, с одной стороны, и метафорой, основанной на сходстве предметов и идей, с другой, подхватил Роман Якобсон, а вслед за ним и еще ряд исследователей, которые считали, что для собственных стихов Пастернака характерна метонимия» (Livingstone 2008, 70).

Таким образом, не Якобсон, а Пастернак постепенно становится первоисточником парадигмы «метафора – метонимия», хотя писатель никогда не говорил о метонимии, а только об ассоциативной связи по смежности. Якобсон же в своей статье, по сути, ставит знак равенства между ними. Но при этом введение Пастернака в качестве основного источника в самую гущу спора о метафоре/метонимии сильно видоизменяет суть дискуссии: речь теперь идет о прямой взаимосвязи между теоретическими выкладками Пастернака, связанными, вполне возможно, с его знаниями философии, и его пониманием поэтической практики. Флейшман, например, предпочитает характеризовать «метонимическое» мировоззрение Пастернака как свидетельство его приверженности феноменологии, а также влиянию Гуссерля (Флейшман 1977, 19–21); позднее он называет в качестве другого вероятного источника Эрнста Кассирера6262
  Ср.: «…Противопоставление метафоры по сходству метафоре по смежности (с ее „чертой принудительности и душевного драматизма“) в „Вассермановой реакции“ (1914) может быть далеким отзвуком критики теории абстракций в книге „Понятие субстанции и понятие функции“ Эрнста Кассирера» (Lehrjahre I: 132–133).


[Закрыть]. Но при этом издатели «Lehrjahre» все же подчеркивают отсутствие четких философских предшественников, способных пролить свет на проведенное самим Пастернаком различие между ассоциацией по смежности и сходству (Lehrjahre I: 132–133).

Рассматривая в данной главе эти темы как у Якобсона, так и у самого Пастернака, я попытаюсь доказать, что акцент на важности «ассоциативной связи по смежности», сделанный Пастернаком в статье «Вассерманова реакция», основан на куда более широком философском контексте, чем представляется большинству исследователей (см. раздел 2.1). Прежде всего здесь необходимо отследить основные параллели между терминологией Пастернака и знаменитой классификацией, предложенной Дэвидом Юмом, то есть тремя принципами ассоциативного мышления: законами сходства, смежности во времени и пространстве и причинностью (раздел 2.2). Юм нигде не применяет эти философские постулаты к поэтической теории, тогда как Пастернак, двигавшийся от философии к поэзии, со всем пылом найденного призвания перенаправляет свои философские познания в новое русло. В то же время характерный для Пастернака упор на особую важность для поэта «умения видеть» был наверняка подкреплен (если не навеян изначально) утверждениями Юма, для которого идеи производны от ощущений и впечатлений, то есть постериорны по отношению к силе увиденного и личному опыту: «Каждая идея, которую доставляет воображение, впервые появляется в виде соответствующего впечатления» (Юм 1996, I: 148). Помимо прочего, отношение Пастернака к Юму также определялось не менее знаменитыми понятиями «априорных категорий», то есть возражением Юму со стороны И. Канта – классической точкой соприкосновения материализма и идеализма в современной философии (раздел 2.3). «Этот априорист лирики» (V: 14) – так Пастернак охарактеризовал поэта-футуриста в статье «Черный бокал», написанной примерно в то же время, что и «Вассерманова реакция»6363
  Свои полемические памфлеты Пастернак опубликовал в 1914 году, в первом и втором номерах «Центрифуги», органа новаторского кружка футуристов, противостоявшего Маяковскому. Ср. у Ливингстон: «„Черный бокал“ – вторая опубликованная статья Пастернака. Ей предшествует лишь одна, вышедшая в 1914 году под названием „Вассерманова реакция“» (Livingstone 2008, 69).


[Закрыть]. Это определение поэтического воображения – явная отсылка к Канту, который, возражая Юму, утверждал, что не все идеи возникают апостериорно как производные от наблюдения и опыта; определенные сегменты ощущений времени и пространства возникают априорно и опыту предшествуют.

Как будет показано далее, этот терминологический резонанс в полемических статьях Пастернака 1913–1914 годов не случаен. Сводя воедино принципиально разные философские позиции – в данном случае скептицизм Юма и идеализм Канта (а в более широком смысле – идеализм всей классической философской традиции, восходящей к Платону), Пастернак ставит перед собой задачу подчеркнуть зависимость поэзии от каждодневных ощущений, но при этом сохраняет ее связь с априорными прозрениями. С его точки зрения, сама задача сведения воедино апостериорных и априорных ощущений в поэтическом творчестве не поддастся решению, если не учитывать важности для поэзии связей по смежности, и он формулирует этот теоретический контекст со всей юношеской запальчивостью, излагая свою трактовку философских понятий так, словно это самоочевидные и всем понятные факты. Его манера переводить познания из области философии в литературно-полемический дискурс ставила в тупик многих исследователей, но она вдохновила Романа Якобсона на знаменитое рассуждение об оппозиции между метонимией и метафорой, хотя стоявший за этим конфликт между Юмом и Кантом важного значения для знаменитого теоретика не имел. Но поскольку наша задача – изучить полуутраченные теоретические основания ранних полемических статей Пастернака, мы не сможем уйти от прояснения различий между его представлением об «ассоциативной связи по смежности» и «метонимическим принципом» Якобсона (раздел 2.4).

2.1. «Лирический деятель, называйте его, как хотите, – начало интегрирующее прежде всего»

На первый взгляд «Вассерманова реакция» представляет собой воинственный выпад против Вадима Шершеневича за его полное пренебрежение «ассоциативной связью по смежности» и за его приверженность метафорам, которые, как настаивает Пастернак, диктуются обывателем и рынком. Стиль этой полемической рецензии Пастернака динамичен, но при этом сумбурен и уклончив6464
  См. у Барнса: «Его полемическая статья „Вассерманова реакция“ была типично пастернаковским уклончивым откликом на заказ Боброва, одновременно в ней были подняты вопросы, связанные с его собственным творчеством. В данном случае конкретная задача состояла в том, чтобы уничтожить репутацию Шершеневича как поэта» (Barnes 1989, 166).


[Закрыть]. Только в заключительных абзацах автор однозначен, когда он проводит наконец четкую оппозицию между смежностью и сходством – или, по его собственным словам, между «ассоциацией по смежности» и метафорой. С помощью этих заключительных размышлений можно суммировать аргументацию его основных выводов следующим образом:

а) только обыватели считают, что метафоры и символы составляют суть стихосложения, и Шершеневич принял их сторону: «Фигуральная образность, вот что связывалось всегда в представлении обывателя с понятием поэзии» (V: 10);

б) создание ассоциативных связей по смежности является обязательной частью поэтической работы, поскольку только она позволяет добиться интенсивности, необходимой для дальнейшей деятельности по преображению образов;

в) метафоры «оправданы» в поэтической работе, когда они возникают из интенсивного брожения творческих сил, вызванного динамизмом ассоциаций по смежности;

г) метафоры, не обусловленные ассоциативной связью по смежности, являются продуктами рынка;

д) ассоциативные связи по смежности, плоды поэтической наблюдательности, вызывают потребность в метафорах, и без этого взаимоотношения настоящее стихотворчество невозможно.

Хотя стиль Пастернака может показаться переусложненным, его представление о рыночных метафорах, то есть образах, отражающих исключительно экономические и социальные коды, значительно опередило свое время. Подобный подход к метафоре, являвшийся однозначно новаторским в 1914 году, превратился с 1970‐х в одну из основ литературоведческого анализа6565
  См. утверждение Жака Деррида: «Хотя эти фигуры речи, которые здесь нам навязываются, эти отражения и копии нужно принимать с осторожностью, так как воображаемость (Bildlichkeit: метафорическая репрезентация, изображение, изобразительная репрезентация), которая окрашивает их применение, может просто сбить с пути (irrefuhren). Таким образом, метафора, во всех смыслах этого термина, соблазнительна. Феноменологическая речь сопротивляется этому соблазну» (Деррида 1999, 155).


[Закрыть]. Однако в отличие от современных литературоведов и лояльных последователей постструктурализма Пастернак настаивает на существовании поэтического процесса, в рамках которого метафоры могут быть обновлены (то есть «оправданы»), но это возможно только в том случае, когда они окажутся частью вдумчивого осмысления явлений, непосредственно окружающих поэта, – иными словами, явлений близкого или «смежного» характера:

Однако и строй метафоры Шершеневича таков, что не кажется она вызванною внутренней потребностью в ней поэта, но внушенною условиями внешнего потребления. […]

Факт сходства, реже ассоциативная связь по сходству и никогда – по смежности – вот происхождение метафор Шершеневича. Между тем только явлениям смежности и присуща та черта принудительности и душевного драматизма, которая может быть оправдана метафорически. Самостоятельная потребность в сближении по сходству просто немыслима. Зато такое и только такое сближение может быть затребовано извне (V: 10–11).

Весь строй аргументации в «Вассермановой реакции» ведет к выводу, что метафора должна отражать явления, схваченные изначально непосредственным восприятием поэта, – то есть должна быть обусловлена прежде всего интенсивностью «ассоциаций по смежности» – «лирик[ой] замысла, согретого интимностью лично взлелеянного приема» (V: 6). В случае Шершеневича метафоры не опираются на непосредственно увиденное и «взлелеянное», а указывают прежде всего на влияние моды, для которой поэзия является побочным продуктом, подпитывающим вкусы обывателей: «Ключи от Шершеневических затворов – в руках любителей из толпы» (V: 11).

Резкость этого полемического выпада следует трактовать как часть куда более масштабной картины, поскольку, по мнению Пастернака, связи по смежности и сходству в поэзии не должны являться противоположными ассоциативными принципами, существующими независимо друг от друга6666
  О роли метафор в метонимической мотивировке Пастернака см.: (Жолковский 2011, 23).


[Закрыть]. И если роль ассоциаций по смежности заключается в том, чтобы увидеть то, что рядом, метафора, возникающая благодаря процессу интеграции увиденного, является почти магическим процессом – это «узорчатый замóк» от самых потайных покоев (V: 9), где различные элементы зрительного и прочего опыта подвергаются преображению. В результате именно процесс интеграции имеет величайшую ценность, а все остальные ступени поэтической работы, преображающей увиденное, – лишь необходимая подготовка к этому синтезу, в результате которого рождается метафора:

Лирический деятель, называйте его, как хотите, – начало интегрирующее прежде всего. Элементы, которые подвергаются такой интеграции или, лучше, от нее только получают свою жизнь, глубоко в сравнении с нею несущественны.

[…] [M]етафору хочется сравнить с тем узорчатым замкóм, ключ от коего хранит один лишь поэт, да и то – в худших случаях с замком, сквозь скважину6767
  См.: (Клинг 2002, 33) о влиянии на Пастернака Брюсова с его идеей поэта как теурга.


[Закрыть] которого разве только подсмотришь за таящейся в stanz’е затворницей (V: 9–10).

Несколько таинственный образ «затворницы» (со сносками на Данте) заставляет читателя призадуматься и кое-что вспомнить. Например, Юм неоднократно писал, что хотя идеи, несомненно, возникают из впечатлений, сам процесс этого преображения остается загадочным или даже непонятным:

Каждая идея, которую доставляет воображение, впервые появляется в виде соответствующего впечатления. Эти более поздние восприятия являются настолько ясными и очевидными, что не допускают никаких споров, хотя многие из наших идей настолько темны, что точно охарактеризовать их природу и состав почти невозможно даже для ума, который образует их (Юм 1996, I: 180; курсив мой. — Е. Г.).

По сравнению с Юмом Пастернак усиливает ощущение таинственности, поскольку при рождении стихов мы имеем дело не просто с возникновением идей, как у Юма, а с поэтическим процессом. И если в «Вассермановой реакции» поэтическая строфа названа «обителью таинственных преображений», то в более поздних произведениях Пастернака слово «затворница» будет почти неизменно ассоциироваться с присутствием чего-то неизмеримого или бесконечного. Затворница – это либо душа, «пленница лет» (I: 84), как, например, в стихотворении «Душа» (1915), либо знак присутствия Муз (как в «Люверс», где три дамы в черном заставляют девочку вспомнить «слово „затворница“ в песне» (III: 54)6868
  В «Детстве Люверс» отсылка к слову «затворница» загадочна и неоднозначна. Женя наблюдает за появлением трех дам в черном, и среди многих возможных смыслов речь может идти также о «смуглой» возлюбленной-душе из Песни Песней Соломона.


[Закрыть], либо запретное будущее, все еще не оформившееся и потайное6969
  В «Докторе Живаго» зловещее предчувствие будущего – видения азиатской части России (пространства, где Живаго будет блуждать после революции), показанные через образ затворницы, полубезумной матери Евграфа: «Княгиня – затворница. Она безвыездно живет с сыном в своем особняке на окраине Омска на неизвестные средства. […] И вот все последнее время у меня такое чувство, будто своими пятью окнами этот дом недобрым взглядом смотрит на меня через тысячи верст, отделяющие Европейскую Россию от Сибири, и рано или поздно меня сглазит» (IV: 71).


[Закрыть], или предвкушение возможности найти время для художественной работы: «Прикинул тотчас я в уме, Что я укроюсь, как затворник» (II: 176). Соответственно, вне зависимости от того, какие неопределенные коннотации выражают образы «затворниц», «затвора» и «затворников» в более поздних произведениях Пастернака7070
  В 1957 году в стихотворении «После перерыва» образ затворника напрямую связан с литературным творчеством (II: 176), а в стихотворении «За поворотом» загадочная певчая птица, хранительница неведомого будущего, также «не пускает на порог / Кого не надо» (II: 187–188).


[Закрыть], в 1914 году роль «таящейся в stanz’е затворницы» (V: 10) заключается в том, чтобы указать на существование процесса противоположного созданию конъюнктурных образов для рынка.

Таким образом, «Вассерманова реакция», при всей своей полемической браваде, с первого же абзаца направлена против рыночной атмосферы современности, где мода диктует упаковку и сборку поэтических образов подобно изготовлению и поставке продуктов на конвейере, заставляя наблюдателей (а также читателей поэзии) отказаться от вех «седой старины» – и любых примет сакральности, еще сохранившейся в языке прошлого. Именно с этих утверждений и начинается «Вассерманова реакция»:

В наш век… демократизма и техники понятия призвания и личного дара становятся вредными предрассудками. «Laisser faire, laisser passer» проникает и в область художественного производства. […] К седой этой старине нужно отнести и такие смысла лишившиеся выражения, как талант, feu sacré, и т. п. […]

Как и всегда, знак был подан с рынка. У читателя нет потребности в сношениях с деятелем Dei gratia, как не занимает его вопрос о том, задуман ли узор его сукна ланкастерским сукноделом или безымянно подкинут машиною (V: 6–7).

Так в самом начале полемики (и под прикрытием внешнего фанфаронства поэта-жизнелюба) вводятся в разговор трансцендентные смыслы, проникая в текст вместе с французскими и латинскими терминами, брошенными как бы мимоходом («feu sacré и т. п.» и «Dei gratia»). Эти термины тем не менее вкупе с загадочной «затворницей», «спрятанной за метафорическим замком» (V: 9–10), создают сеть имплицитных связей, отстаивающих право поэта на интуитивные прозрения, даже когда миром владеет рынок, в равной степени охвативший политику и искусство. Соответственно, речь в «Вассермановой реакции» идет не просто о нападках на Шершеневича, а о возникновении нового общественного порядка, при котором из поэтического призвания откровенно изымается самое потайное – и именно такой вариант футуризма Пастернак яростно отрицал с самых первых своих шагов на поэтическом поприще7171
  Флейшман подчеркивает связь между этой позицией 1914 года и конфронтацией Пастернака с футуризмом и принципом «социального заказа» в искусстве в середине 1920‐х годов. Более того, то, что Пастернак поддержал В. Полонского в его полемике с ЛЕФом, следует рассматривать именно в контексте неприятия рыночных метафор, высказанного изначально в «Вассермановой реакции». См.: (Флейшман 1980, 72).


[Закрыть].

2.2. «Аналитическая зоркость Дэвида Юма»

Юм полагал, что существуют только три принципа связи между идеями: сходство, смежность во времени или пространстве и причинность. Судя по студенческим дневникам и письмам Пастернака, важность ассоциаций не только по сходству, но и по смежности, основывающихся на главенствующей роли перцепции, произвела на молодого Пастернака сильнейшее впечатление. В философских заметках за 1910 год Пастернак подробно фиксирует процесс генерации идей посредством впечатлений и отмечает, что воображение, основываясь на перцепции, идет дальше «простых впечатлений» и осуществляет сложную интеграцию взаимоотношений сходства и временных или пространственных связей:

Фантазия (вообр<ажение>) стремится из простых perceptions образовать комбинации ideas, не соответствующие impressions, по определенному принципу. Эти принципы: отношения сходства, времен[н]ой, пространственной и причинной связи. В этом совпадают воображение и память; обе деятельности связывают простые восприятия по тем же трем принципам (Lehrjahre I: 209; курсив мой. – Е. Г.).

В тех же записях, посвященных Юму, Пастернак рисует схему, с подписями по-английски, где изображает «развилку» от перцепций к впечатлениям и идеям, дополняя ее размышлениями по поводу причинно-следственного перехода от впечатлений к простым и сложным идеям:

«Ideas» в причинной зависимости (?) от impressions; первое появление каждой idea обязательно impression; простые и сложные, прост<ые> вызываются, простые ideas соответствуют прост<ым> impressions, сложные не соответствуют (Там же).

Более того, в университетских дневниках он не скрывает своего восхищения философией Юма: «Аналитическая зоркость Юма не знает ничего равного себе» (Там же: 222).

Не прошел Пастернак мимо и крайне спорного утверждения Юма в «Трактате о человеческой природе» о том, что впечатления, идущие от перцепции, обладают сильнейшей энергией, но, превращаясь в идеи, бледнеют и ослабевают:

Те восприятия, которые входят [в сознание] с наибольшей силой и неудержимостью, мы назовем впечатлениями, причем я буду подразумевать под этим именем все наши ощущения, аффекты и эмоции при первом их появлении в душе. Под идеями же я буду подразумевать слабые образы этих впечатлений в мышлении и рассуждении […] (Юм 1996, I: 55).

В «Вассермановой реакции», как мы видели выше, Пастернак объявляет, что мир, воспринятый через перцепцию, то есть через ассоциации по смежности, является обязательной предпосылкой для создания метафор. И не влияние ли Юма прослеживается в июле 1914 года, когда Пастернак утверждает в письмах к родителям, что поэтический дар – это прежде всего умение не столько мыслить, сколько «видеть»7272
  Витт подчеркивает, что «акцент на „увидеть“ в связи с творческим даром отмечали многие исследователи» (2000, 32), и утверждает далее, что Юрий Живаго «пишет стихи так же, как художник – этюды» (Witt 2000, 34).


[Закрыть]: «Мне кажется, художественное дарование заключается вот в чем: надо роковым, инстинктивным и непроизвольным образом видеть так, как все прочие думают, и наоборот, думать так, как прочие видят» (VII: 185).

Разумеется, не стоит рассматривать заметки и письма студенческих лет как точный аналог взглядов Пастернака в 1914 году, но все же нельзя отрицать, что эти записи дают возможность проследить общую суть философских влияний. К тому же эти материалы особенно важны, поскольку Пастернак никогда не следует слепо ни за какими философскими позициями и любой фактологический материал, включая дневниковые записи и мысли, изложенные в письмах, помогает увидеть более четко, как философские концепции видоизменяются в его творчестве.