Текст книги "Стрекозка встает на крыло"

Глава 10

В одно утро, когда полк следовал к месту учений, возле дороги Телятьев увидел цыгана Ило, который издали махал ему. Подъехал и услышал давно ожидаемое:

– Нашёл я тебе коня, поручик.

– Где? Какого?

– Один пан двух жеребцов продаёт: один лучше другого! Дорого просит, зато кони – загляденье! Серый в яблоках – на него сядешь: царевны-королевны будут с завистью оглядываться. Только тебе лучше гнедого брать. Не такой заметный, зато можно целый день скакать, и не устанет, не вспотеет, нигде не подведёт. Арабский: резвый, крепкий…

Ило хвалился, что сам он ни единого дня покою не знал, выполняя поручение, пел дифирамбы лошадям. Антон прикидывал, как бы съездить за ними. Его строго окликнули:

– Поручик, почему покинули строй?

Это был майор Колбяков, издалека он изобразил недовольство, а, подъехав, спросил вполне по-дружески:

– И что за причина?!

Цыган теперь уже майору рассказал о выставленных на продажу скакунах, сообщил, кто и где продает, за сколько.

– Далеконько, – стал размышлять майор. – За день не обернуться, надо пару дней отпуска просить… Ну, ради хорошего коня, думаю, в штабе пойдут навстречу, да я походатайствую. И которого приобрести желаете: серого иль гнедого?

– Поглядеть надо… Я не прочь и обоих взять… Денег бы занять, у меня с собой только полторы тысячи…

– Серого в качестве парадира[3]3
  Парадир – конь для парадов


[Закрыть], а гнедого – на каждый день: и в строй, и в бой? …Резонно! С деньгами можно подсобить, Вы ж быстро вернёте? – майор поглядел на цыгана задумчиво, потом весело подняв брови, выдохнул «Ха!»: похоже, в голове его возникла озорная мысль, он озвучил её. – Слушай, любезный, а помоги-ка нам спектаклик разыграть? Мы делаем вид, что ты пока ничего не говорил. Подъедешь к обеду, когда всё местное общество соберётся. И громко, чтоб все слышали, сообщишь, что для Телятьева самого распрекрасного, но дорогущего коня нашёл. Чтоб все дамы и господа ошарашенно глазами захлопали.

– Зачем? Неужель командир иначе не отпустит? – удивился поручик.

– Командиру спектакли ни к чему, – объяснил Колбяков. – А тем, кто нас нищими считает и втихомолку о прорехах в карманах шушукается, не помешает полюбоваться, как наш младший офицер запросто скакуна за две тысячи покупает.

– Утереть нос Старжинской? – улыбнулся поручик.

– Именно! – подтвердил майор и спросил цыгана. – Всё понял? Исполнишь?

Идея майора пришлась цыгану по душе:

– Раз надо ошарашить публику, сделаем!

Когда утренние ученья закончились, свободные от дежурств офицеры, отправив солдат по квартирам, собрались на близлежащей мызе. Как всегда – в обществе очаровательных дам. Поближе к дому, под навесом, расположились дамы постарше, юные дамы и барышни разделились на группы, в сопровождении кавалеров разбрелись по саду, где меж яблонь, склоняющих к земле ветви под тяжестью ещё незрелых, но уже соблазнительно пахнущих плодов, были расставлены скамейки, стулья. Телятьев ждал цыгана, но, чтоб не дразнить себя, не таращиться в нетерпении на дорогу, ушёл с Дмитриевым вглубь сада. И вот его окликнули. Подошёл к обществу, и был встречен восхищённо завистливым восклицанием Брюховецкого:

– Телятьев, да ты – хитрец! Со мной ездил и не обмолвился, что себе агента-цыгана завёл. Вон человек говорит, что нашёл для тебя скакуна!

– Брюховецкий, не завидуй! Мы ещё не видели коня, – весело откликнулся Колбяков.

На эти возгласы подходили любопытствующие помещики и офицеры, да и дамы, толковавшие о чём-то меж собой, повернули головы. Цыган Ило приветствовал Телятьева и прокричал радостно:

– Радуйся, поручик, я даже не одного, а двух жеребцов сыскал. Один – гнедой, крепкий, быстрый, как стрела, полетит, понесёт тебя: никто не догонит! Другой – красавец, краше не придумаешь: серый в яблоках!

На цыгана накинулись с расспросами и уланы, и паны: кто продаёт, за сколько, переглядывались меж собой, перешёптывались взволнованно. Видать, были желающие перехватить хороших скакунов. Двое помещиков уговаривали цыгана назвать имя продавца, обещали наградить вестового по-царски. Ило улыбался плутовато, цену сообщил, а объявлять, кто продаёт, отказался:

– Э-э-э, господа хорошие, не просите! Я для Антона Андреича коня искал, только ему скажу. Если не захочет он брать, тогда уж вы пожалуйте. Однако быть не может, чтобы ему кони не приглянулись: сколь ни ищи, лучше не сыщешь! Да и не всем такие кони по карману, а у поручика и именье богатое, и заводы доходные. Для него кони, для него!

Хвалебную тираду цыгана прервал Колбяков вопросом, имеются ль у богатого помещика-заводчика Телятьева деньги в наличии в данный момент. Брюховецкий, состроив обиженную мину, со словами «Ох, хитрец, Телятьев, хитрец! Ну да ладно, помогу!», вытащил бумажник и, пересчитав ассигнации, протянул: «Восемьсот! Пару недель подожду!» Чаще всего он сам занимал у товарищей, причём мелкие суммы, и сейчас, скорей всего, предлагал не свои деньги, Колбяков его заранее подготовил, чтоб ротмистр мог на глазах общества себя в столь выгодном свете показать. Бросив взгляд на Старжинскую, герой сего дня – уланский поручик – понял, что спектакль удался: пани изо всех сил пыталась сохранить на лице благожелательную улыбку, однако щёки её нервно подёргивались, и выходила неприятненькая гримаска. Радующийся за приятеля Дмитриев стал собирать деньги у офицеров, а Телятьев пошёл к бригадному командиру, генерал-майору Кочиалову, что в обществе хозяина и адъютантов отдыхал на веранде с другой стороны дома.

Генерал-майор сидел, расслабленно откинувшись на спинку мягкого дивана, положив ноги на низенький табурет, к нему ластилась хозяйская беленькая кошечка, которую он лениво поглаживал.

– Давайте без подробностей, я в курсе, – прервал он рапорт Телятьева. – Что желаете?

– Прошу два дня отпуска: за лошадьми съездить.

– Цыган заслуживает доверия? Не обманет?

– Кого другого, не знаю, Ваше превосходительство, а меня – нет, не обманет. У нас с ним старые связи.

– Хорошо, съездите, – позволил командир, а испытующе поглядев на поручика снизу вверх, поинтересовался. – Однако, поручик, зачем Вам такая лошадь?

– Как?.. – растерялся Телятьев. – Я строевым конём ещё не обзавёлся…

– Да я не про строевого… Арабский скакун – вожделенная мечта кавалериста… А серый-то, в яблоках, зачем?

– Ваше превосходительство, разве кто откажется от такого?

Генерал усмехнулся, взъерошил длинными пальцами кошачью спину против шерсти, подтвердил:

– Да, от красивого коня никто не откажется… Однако у командира бригады такого парадира нет, а командиру взвода зачем?

– Вы предлагаете не брать?.. – растерялся Телятьев.

– Берите, конечно!.. Я не вправе указывать, на что Вам деньги тратить… – с неторопливой вальяжностью ответил Кочиалов и предложил. – Я Вам свой экипаж дам: на паре быстрей доедете… Поторопитесь, а то вдруг опередит кто… если серый столь хорош, как растрезвонили… Солдат возьмите… двоих… В одном цыгане Вы уверены, а за других можете ль поручиться?.. – генерал обратил взор на своего адъютанта и дал указание: – Слышали? Исполняйте!..

Телятьев взял собранные товарищами деньги, с Ило уселся в генеральскую коляску, солдаты устроились на облучок, и помчались. Верховые кони без седоков легко бежали следом. Пока было время, выспросил у попутчика, как был спасён его сын. Рассказ цыгана поразил, можно даже сказать – шокировал. Танюша, оказывается, достала ребёнка из уже мёртвой бабы, сделала то, на что не могли решиться взрослые, опытные цыганки. Да что цыганки – бабы безграмотные, из врачей с дипломами и то мало кто осмеливается делать кесарево сечение, а тут – маленькая девочка! Ну и сестрёнка! Антон знал легенды целищевского рода, ведал, что бывали средь пращурок очень-таки непростые женщины, ворожить-колдовать-лечить могли, но рассказы о них казались волшебными небылицами, думалось, что ведуньи прежние перевелись, не возродятся. Ан нет, сестрёнке выпало ношу сию нести. Вспомнились Танины слова, что она подпирала дверь, которую Антон и Сергей вдвоём не могли открыть, только взглядом. Тогда решил, что шутит сестра, не стал особо вникать. Не шутила, стало быть? Что ж дальше от этой стрекозы ждать? Видя, что поручик задумался, помрачнел, Ило удивился:

– Ты зачем такой невесёлый? Таня – сильная, её наши уважают…

– С чего веселиться-то? Чем это для неё обернётся?

– Всё, что захочет, получит!

– Думаешь, всё так просто?.. – вздохнул Антон. – У вас жгли кого-нибудь на кострах?

– Как жгли? – не понял цыган.

– Натурально! Смертной казни через сожжение предавали?

– Не знаю… – цыган порылся в памяти, сказал неуверенно. – Слыхал, случалось такое… Давно, очень давно…

– А я точно знаю, что у нас в роду женщины горели… Трое …за колдовство на костёр отправлены… Тоже давно… Однако как жизнь повернётся? … Спокойней было бы без этого…

Цыган посмотрел с почтительным уважением и страхом.

– Ты не думай, наши лишнего не болтают. У нас никто ей худого не желает, боятся…

– Разве хорошо, если боятся? – горько усмехнулся Антон.

Глава 11

Переночевав в дороге, к панскому дому подъехали около девяти утра. Хозяин, пан Клястицкий, оказался сухощавым человеком среднего роста, на звон колокольцев и стук подъезжающего экипажа он подошёл к крыльцу со стороны сада. Узнав о цели приезда, недоверчиво осмотрел поручика с ног до головы и сообщил надменно, что лошадей отдаст только за наличные, никаким распискам и обещаниям заплатить когда-нибудь после не поверит. Услыхав, что деньги есть, заявил, что ему не всё равно, в какие руки попадёт конь: может быть, поручик насобирал денег в долг со всей дивизии, а потом на корм и уход средств не найдёт. Телятьев заверил, что способен создать коню наилучшие условия. Пан бросил взгляд на недешёвую коляску, в коей приехал покупатель, кивнул головой и пригласил в дом.

– Вы с дороги, да и я ещё не завтракал…

Его слуги были не столько вышколены, сколько суетливы и услужливы, накрывали стол торопливо, боязливо оглядываясь на хозяина. За завтраком осмотрительный пан попросил подробней рассказать, какими средствами поручик располагает, и молодой покупатель вынужден был доказывать, что имеет средства на достойное содержание породистой лошади, то есть пришлось выложить сведения о доходах, о службе: чуть не всю подноготную. Поверив, наконец, что поручик не беден, пан объяснился:

– У меня прекрасные кони, хочу быть спокоен за них… Для сына покупал… Для единственного наследника… – и вздохнул горестно, тяжело, за его надменностью скрывалась неподдельная скорбь… – Что ж, пройдёмте, покажу…

Клястицкий, не спускаясь с крыльца, отдал приказ вывести лошадей, Телятьев пошёл за мужиком и негромко спросил, что сталось с хозяйским сыном, жив ли: задать этой вопрос самому пану язык не повернулся. Конюх ответил не сразу, оглянулся исподлобья, и лишь, спрятавшись за крупом коня, оскалился беззубым ртом и негромко пробурчал:

– Живий!.. Сваряться між собою… Пан вимагає, щоб всі його слова було, а син – весь у нього, упертий не менше; як приїжджає додому, скандалять, тільки що не б'ються…

– Из-за этого продаёт коней?

– Видать… Тоскуе за сином, а не визнається, приховує… лютує все більше…

– Лютует? Он, что ль, тебе зубы проредил?

– А то хто ж! – угрюмо кивнул конюх.

Вот так разворот! Такая скорбь на лице пана, и всё потому, что с сыном не в ладу живёт. И кто виноват? Пожалуй – сын-неслух. Телятьев рано остался сиротой, в душе боготворил отца, и не мог представить, что можно было бы ему перечить. С другой стороны, он никак не мог вообразить, чтоб его отец вёл себя столь спесиво и не выслушал бы сына, ежели б случились какие-то разногласия…

Впрочем, главное – кони! Они были хороши! Ило, нахваливавший скакунов, ничуть не преувеличил их достоинства, наоборот: он слов не смог найти, чтобы расписать, как они того заслуживают. Телятьев осмотрел коней, погладил, похлопал, проехался по двору на одном и другом. Гнедой был лёгок, статен, тонконог, с небольшой красивой головой, шерсть на спине и боках коричневого цвета, спускаясь к брюху, темнела, ноги почти чёрные: за такого жеребца кавказские абреки готовы мать родную продать иль кого угодно зарезать. Серый более широк в груди и выше ростом, стало быть, мощнее, но тяжелее в беге, однако на таких красавцах и не преследуют врага, не уходят от погонь, такая лошадь достойна того, чтобы полководец въехал на ней в покорённый город иль провёл свою армию пред очами императора. Телятьев сказал хозяину, что берёт обоих. Пусть и по две тысячи, торговаться не стал. Пана эти слова даже будто б опечалили, надменные плечи его опустились: может, надеялся, что выставив такую немыслимую цену, не найдёт покупателя, и, лишь погрозив продажей, приструнит, сломит сыновнее упрямство, а в результате всё-таки оставит лошадей в своей конюшне в надежде на примирение?

Клястицкий предлагал выехать в обратный путь завтра, с утречка, но поручик решил поспешить. Не дай Бог, передумает пан да деньги вернёт! Да Телятьев же спать не сможет после того, как увидел коней, проехался на них: кони-красавцы будут повсюду мерещиться, во сне будут приходить и дразнить своей статью и дерзкой резвостью.

Цыгана всё время, пока Телятьев общался с хозяином, не было видно, а стали собираться, он – тут как тут. С самодовольным видом запрыгнул в коляску, спросил:

– Как, поручик? Угодил я тебе, понравились кони?

– Угодил, угодил. Спасибо… Мне показалось, не очень-то пан доволен, что продал. Поди, будет злиться, у конюха последние зубы выбьет.

– Может, выбьет, – беззаботно согласился Ило. – Хлопы хозяина зубодёром зовут…

– Тяжело, видать, мужикам живётся?

– Не знаю… – цыган задумался ненадолго, потом поделился наблюдениями. – А здешние не хуже других живут, даже лучше, они сами бают: «биты, зато сыты». Пан их крут, а последнюю шкуру не сдирает. Вон в соседнем именье хозяина своего лет десять не видывали, он то в столице, то за границей, только деньги требует. Именье в аренду отдано, там рендарь лютует так уж лютует: холопы нищие, голодные, ободранные, аж глядеть неловко, срам, чуть не нагишом ходят.

– Рендарь? Арендатор, что ль?

– Ну, арендатор… Ему чего людей жалеть? Не его. Что вырастят, что наткут – всё отбирает. Мы-то, цыгане, везде ходим, видим, у какого хозяина как люди живут, где можно хлеба и грошиков выпросить, а где – нищета такая, что хоть своим куском угощай… В те именья, где рендари на хозяйство поставлены, мы и не заезжаем… А песни жалостливые, тягучие сложены: как запоют, душу рвут… – И цыган негромко запел:

 
«Котрый бы то козак альбо мужьж схотив рыбы наловыты,
Жинку свою з дитьмы покормыты,
То не йде он до попа благословытыся,
Да пиде до жыда-рендаря, да поступы йому часть оддать
Щоб позволыв на ричци рыбы наловыты
Жинку з дитьмы покормыты…»
 

Солдат, сидящий на облучке, оглянулся удивлённо, прислушиваясь к песне, рот приоткрыл, а сказать ничего не решился. Коляска мягко покачивалась на прочных рессорах, цыган тянул заунывную песнь местного люда. Её печаль никак не соответствовала настроению поручика, который тоже оглядывался – но с ликованием в душе! – любуясь двумя прекраснейшими скакунами, что бежали за экипажем, и он оборвал:

– Хватит тоску наводить. Спой что-нибудь повеселее.

И цыган, откинувшись на спинку сиденья, громко, раздольно запел:

 
«Марья Ивана, Марья Ивана
В жито звала, в жито звала…»
 

Глава 12

Утром перед харьковскими уланами появился генерал-майор Кочиалов со штабными офицерами. Выслушал рапорт полковника Анрепа, понаблюдал за построением, а когда строй распустили, подозвал Телятьева и попросил показать коней. Солдаты отправились на завтрак, офицеры – к квартире Телятьева. Слуга выводил лошадей по очереди, сначала гнедого: офицеры единогласно решили, что Телятьеву несказанно повезло, найти такого – великая удача. Серый вызвал общий вздох восторга и зависти. Командир бригады, полюбовавшись, поцокав восхищённо языком, сказал:

– Поручик, зачем Вам сразу два таких красавца? Это даже несправедливо. Уступите серого мне.

Телятьев помнил этот вопрос генерала и ожидал, опасался его. Что отвечать, не знал. Выручил Анреп:

– Ваше превосходительство, однако давить на подчинённого тоже несправедливо. Прошу Вас, Егор Алексеевич, не настаивайте!

– Я не давлю, да и Вы не давите, Иосиф Романович, – снисходительно ответил тот. – Поручик, что скажете?

– Ваше превосходительство, – поднял на него глаза Телятьев. – Кавалеристы говорят: лучше жену отдай другому, только не коня.

– Слыхал я эти слова, слыхал, – ироничным тоном промолвил генерал. – Но, что любопытно: лишь от холостяков! А от женатых не доводилось.

Офицеры о чём-то заперешёптывались, захихикали, пряча смешки в кулаки, и Кочиалов, чуть скосив взгляд, тоном человека, уставшего повторять одно и то же, добавил:

– Супруг Марьи Агафоновны не в счёт… – и штабисты отозвались дружным смехом, а генерал снова обратился к владельцу коня. – Господин Телятьев, я адресуюсь к Вам не как генерал к обер-офицеру, а как дворянин к дворянину: если надумаете, прошу продать мне, никому другому!

Поручик поклонился, генерал и его свита уехали, офицеры-харьковцы кинулись осыпать похвалами своего полковника. Анреп прав, на младшего офицера нельзя оказывать давление, и даже обещались, если генерал-майор будет чем-то ущемлять поручика, на дуэль вызвать. О, всем офицерам было приятно, что сей вызывающий восхищение жеребец содержится если уж и не у них лично, то в их полку.

У прежнего хозяина кони носили громкие имена: серый – Эклипс (так звали светло-серого жеребца императора Александра I, подаренного ему Наполеоном), гнедой – Кайзер. Антон переименовал их на свой лад: Эльбрус и Казбек. Оба они требовали внимания: даже человека в свет выводить без предварительной подготовки нельзя. В имении пана у лошадей была спокойная жизнь, а здесь они должны стать единым целым с полком, а в одном эскадроне 180 жеребцов, каждый со своим норовом, и нужно, чтобы новые кони не дрались с ними, чтобы те в ответ не скалили зубы на коня командира взвода, не лягались бы. Надо было постепенно приучать коней к строю, к ритмичному бою барабанов, а затем – и к пушечной пальбе, то есть ничего не пугаться, не кусать и не бить копытами других жеребцов. Потому Телятьев после общеполковых или бригадных учений, дав солдатам отобедать и немного отдохнуть, снова выводил свой взвод на поле – для выучки собственных лошадей. Из всех угощений гнедой Казбек, как выяснилось, предпочитал сушёные груши и яблоки, а аристократ Эльбрус – чёрный хлеб, посыпанный солью. «Порода-то порода, а лопает по-нашему!» – оценили солдаты.

Глава 13

Через неделю Телятьев предстал перед обществом на сером парадире. Дворяне – и господа, и дамы – подходили полюбоваться конём и выражали сочувствие из-за свершавшегося над поручиком произвола. «Какого произвола?» – не понял он, о чём речь. «Мы слышали: генерал угрожает Вам?» «Господь с вами! Никто ничем не угрожал. За что?» «Разве? Но генерал потребовал уступить коня ему, Вы проявили мужество, осмелились отказать, противостояли генералу…» «Думаю, это чья-то глупая шутка. Я несказанно удивлён! Да, Кочиалов изъявил желание купить коня, но подчеркнул, что обращается ко мне как дворянин к дворянину, а не как генерал к подчинённому. Я ответил, что продавать не буду, только и всего. Никаких угроз!» На лицах дворян читалось разочарование, недоверие, одна из дам спросила:

– Но Вас не было видно. Говорили, что Вы посажены на гауптвахту!

– Это чистый вымысел, вздор! Я был занят выучкой лошадей. Вы ж знаете, что лошади – животные нервные, на то, чтобы они привыкли ко мне и стали послушными, требовалось время… Прошу прощения, что предпочитал вашему обществу занятия с лошадьми, но это было необходимо… Никаких гауптвахт, никаких наказаний, уверяю вас…

Похоже, кто-то из офицеров неудачно пошутил, а в обществе сию глупость приняли за чистую монету. Нехорошо, однако, что дамы нафантазировали лишнего. Получается, напраслину на командира бригады возвели. Посоветоваться бы с кем, например, с Колбяковым. Но всезнайка-майор в этот вечер не появлялся у харьковцев, ротмистры Эсс и Брюховецкий, когда Телятьев поделился с ними, были озадачены.

– Хмм… Вот как из мухи вырастают целые слоны! – резюмировал Брюховецкий.

– Странно, что у меня, Вашего непосредственного начальника, никто ничего не спрашивал, – удивился Эсс. – Но Вы ж опровергли домыслы, я думаю, всё разъяснится.

– Я уверен, что это шутка нашего Тимченки, – предположил Брюховецкий. – Он любит сморозить какую-то глупость и недоумевает, отчего никто не смеётся. Скажу ему, чтобы опроверг сей вздор. Если, конечно, послушает…

– Вы уверены? Не знаю… – пожал плечами Эсс. – Если кто-то поинтересуется, я подтвержу, что поручика никто ни разу не отправлял на гауптвахту…

Затем был ужин, после – танцы. Очаровательную даму, ту, что восхищалась Эльбрусом и просила позволения погладить его красивую шелковистую гриву, бросая томные взгляды на хозяина коня, Телятьев пригласил первой. Оказалось, с нею легко танцевать: она чутко, податливо подчинялась партнёру, какое бы движение он ни желал вставить в рисунок танца, дама его угадывала. Потому, уделив внимание барышням, он снова пригласил эту партнёршу, и когда закружил её, приподняв над танцполом так, что изящные ножки в атласных туфельках делали па в воздухе, дама, прижимаясь к нему, выдохнула, что хотела бы прокатиться на прекрасном сером скакуне.

– С превеликим удовольствием! – ответил он, опуская её. – Хоть прямо сейчас! – а когда музыка закончилась, он, склоняясь к её руке, шепнул. – Выйдите на крыльцо через пять минут…

Она, прикрывшись веером, ответила:

– В аллею… с другой стороны дома…

В полк, на снимаемую им квартиру, поручик вернулся на рассвете. Кажется, только-только успел опустить голову на подушку, как трубач заиграл «зорю». Несмотря на это, не чувствовал ни капельки усталости, всё в нём пело, ликовало: он одержал победу! Но дама была замужней, отношения следовало скрывать. …Подобные тайны, кажется, появились у многих улан.