Текст книги "Стрекозка встает на крыло"

Глава 16

Через пару дней Телятьева снова вызвал Шудяков. На сей раз встревожился не только Анреп, а все офицеры.

Майор начал вкрадчиво:

– Ну как, господин Телятьев, вызнали, кто генерал-майора очернил?

– Никак нет.

– Расспрашивали?

– Расспрашивал.

– А что господин полковник сказал?

– Сказал, что не желает знать имя сплетника…

– Так Вы, господин поручик, напишите-ка докладную, расскажите подробненько, что и как сказал Ваш полковник, и о чём ещё говорил?

– Зачем? Не понимаю Вашей просьбы.

– Для порядку!

– Вы ж сами сетовали, что не успеваете вовремя все бумаги изучить. Зачем же я Вам работы добавлять буду, ради такой ерунды время да чернила тратить?

– Ерунды? А не ерунда это! Нешто не понимаете серьёзности дела? Так… – майор вытащил из-под стопочки бумаг некую писульку и, потрясая ею перед поручиком, заговорил угрожающим тоном. – Я в курсе, что Вы там за речи ведёте! Уже и до составления заговора дошло! А Вы признаваться не желаете?!

– Какого заговора? – изумился Телятьев. – Помилуй, Господи! Вы что-то напутали…

– Не напутал! Вот! «…господин полковник изволил сказать, что заговор создали, а прочие господа засмеялись…» Так было? Отчего ж признаваться не желаете-с?

– Не понимаю, о чём Вы?

– Не понимаете? Позвольте не поверить! Вы при сём разговоре присутствовали, вот у меня список всех участников заговора, вот он! – и майор снова угрожающе, словно зажжённую гранату, которую приготовился бросить в неприятеля, взвесил в руке сложенный вдвое листочек. – К сожалению, к моему глубочайшему сожалению, полковниками возглавляемый: Хомутовым и Анрепом!

Телятьев догадался, что речь идёт о вечере, когда к Анрепу приезжал Хомутов. Но при чём тут какой-то заговор?

– Одна нелепость чище другой! Нет никакого заговора, Ваши доносчики сочинили чушь! – возмутился он.

– Уже и блюстителей законной власти, трона, смеете обвинять!? Не забывайтесь! А ведь Вы, господин поручик, ещё молоды, напишите, признайтесь, о чем речь шла, и это там – (майор указал пальцем вверх) – учтут. Благодарность от начальства заслужить можете…

– Господин майор, я могу лишь одно сказать: Вас в заблуждение ввели. Хомутов приезжал к Анрепу, поужинали вместе, болтали обо всём подряд. Но никаких заговоров не было… – и вдруг всплыла в памяти фраза Анрепа о заговоре против панов, и Телятьев похолодел от ужаса: значит, кто-то из присутствовавших донёс, да к тому ж всё истолковал превратно, перевернул с ног до головы. Кто же? Кого подозревать? И как общаться после всего этого с ними?

– Что ж Вы замолчали? Испугались последствий? Берите-ка бумагу и пишите, о чём разговор шёл.

– Господин майор, это была обычная болтовня, ничего не значащая. Больше всего мы болтали о дамах, остального не припомню…

– О дамах?.. Ничего о дамах не сказано, а вот обо мне упоминали… что ж это Вы, господин поручик, признаться не желаете?

– Как о дамах не сказано? Мне помнится, только о них и говорили…

– Разве? – недоверчиво посмотрел майор, поискал в своей бумажке нужные слова и снова с подозрением глянул на поручика. – Что-то мне об этом не доложили… Ну, видно, сочли несущественным…

И поручик догадался, в чём дело, отлегло от сердца, вздохнул, наконец, полной грудью. Офицеры бездумно перепрыгивали в разговоре с русского на французский, добавляя иногда слова из немецкого. Вспоминая о дамах, все непроизвольно переходили на самый приятный для объяснений в любви язык. Отчего-то так повелось в офицерской среде: о дамах говорить по-французски, о делах армейских – по-немецки, а по-русски – обо всём остальном, иль когда подходящих французских слов не находишь. Не все господа по-французски изъясняются достаточно бегло, но понимают все. Если в доносе нет слов о дамах, значит, никого из офицеров можно не подозревать. Слава Богу, хоть не они доносительством занимаются. Пока Телятьев размышлял, сопоставляя всё, что смог вспомнить, со словами майора, тот продолжал наседать. Вероятно, молчание принял за испуг:

– Вам-то, господин поручик, бояться нечего, – уговаривал он вкрадчиво, даже заискивающе. – Здесь написано, что Вы отмалчивались больше да других слушали. Вы уж напишите, изложите, кто что сказал, этим услугу окажете, Вас вознаградят… Тайное общество создаётся, это ж – не приведи Господь! Чем закончится, во что выльется? Вы как верный слуга Государя предупредить обязаны!

Телятьев не смог сдержаться, засмеялся. Столь нелепой была выдумка, как она разнилась с тем, что было на самом деле! Из малозначащей болтовни делать столь жуткие выводы! Да, офицеры произносили такое, что лучше бы никому не пересказывать, но не из-за крамолы, опасного заговора против власти, а из-за неприличных пикантненьких фраз о дамах и их мужьях. То есть, была обычная мужская болтовня, приправленная сочной скабрезностью. Ну надо же, как у сего человека голова устроена: ему одни заговоры кругом мерещатся. Делать вывод, что создано тайное общество? А Шудяков недоумённо таращился на него:

– Что же смешного в моих словах? Я ведь спасти Вас хочу…

– Поверьте, господин майор, – согнав смех, сказал поручик. – Вас ввели в заблуждение, честью своей клянусь. Мы говорили о дамах. Да, я вспомнил фразу Анрепа о заговоре. Но шутливый заговор сей тоже касался дам. Очаровательных дам и их мужей. Офицеры ворчали на панов-помещиков, кто-то предложил отомстить им по-офицерски: завлекая их жён. Вот после этого Иосиф Романович и сказал о создании заговора против панов.

– Завлекать жён? И сие заговор? – изумился Шудяков.

– Но это ж в шутку было сказано. Паны нас не любят, значит, нужно соблазнять их жён и оставлять в их семьях русских детишек.

– Какой же это заговор? – повторил вопрос майор, не желая, по-видимому, верить поручику.

– Заговор, цель которого панские жёны, и ничего другого! Только поэтому все и засмеялись после его слов. Поверьте! Иль Вы мужскую болтовню о том, как и чем полячек соблазнять, сочтёте преступлением?

Шудяков оторопело хлопал глазами, снова перечитал тот листочек с доносом.

– Как же это?.. Что ж это? Думаете, что человек, что сообщил мне всё сие, обманул меня?

– Обманул иль сам обманулся, не знаю. У других офицеров спросите, все Вам то же скажут.

– А обо мне, Вашем покорном слуге, отчего речь вели?

– Вспоминали о Вас лишь из-за сплетни на генерал-майора, о коей Вы меня предупредили. Ничуть не осуждая, уверяю Вас. Рассуждали, как развеять порочащие господина Кочиалова слухи. Не более того…

– Ну если так… тогда… Можете идти… – растерянно пробормотал Шудяков.

Выглядел обвинитель поникшим, неуверенным: прямая противоположность тому, что начинал сегодняшний разговор. Телятьев поспешил удалиться. Кажется, гроза развеялась! А хотя… Кто его знает? Вдруг да заново обретёт твёрдость да пошлёт всё же доносик, сию кляузу по инстанции?

Подъезжая к штабной палатке полка, Телятьев призадумался: а как же передать всё полковнику, если кто-то наушничает? Говорить по-русски? Но, зная, что соглядатай каждое слово ловит, многого не выскажешь, а по-французски, значит, опять нафантазируют невесть что, и в следующем доносе, может, и о революции речь пойдёт. Но рассказать-то надо! Зашёл в штаб: Анрепа не было, только писарь в углу за столом, да денщик полковника пол метёт. Полковник почивал в соседнем помещении. Ну и хорошо!

– Слушай, любезный, скажи полковнику, как проснётся, что я со взводом на поле заниматься буду. Очень бы хотелось, чтобы он посмотрел, всё ли у нас ладно, вдруг что не так… Пусть бы подъехал, посмотрел…

– Я-то передам… – с сомнением пожал плечами денщик и осуждающе покачал головой. Да-с, просьба поручика была предерзостной: взялся распоряжаться временем полковника, возомнил о себе невесть что!

Но где-то через час полковник подъехал, и Телятьев извинился, сказал:

– Поверьте, господин полковник, после того, что я услышал от Шудякова, в штабной палатке боюсь о чём-либо речь вести.

– Что-то серьёзное?

Телятьев передал разговор с майором. Сначала в общих чертах, полковник попросил рассказать снова, подробнее, и долго молчал, покачивая задумчиво головой.

– Так… так… стало быть, возле меня некий клеврет Шудякова… и есть надежда, что он не знает французского… Спасибо, что предупредили. Надо обдумать… А Вы… продолжайте занятия. Хвалю!

Глава 17

На сей раз события завертелись быстро. Анреп сказал, что терпеть унижение от какого-то писаря не намерен, сам тотчас же поехал к Хомутову. Что было дальше, Телятьев узнал вечером следующего дня от Колбякова. Анреп и Хомутов обратились к начальнику штаба дивизии Серпухову, тот вызвал Шудякова. Сначала отчитал за внешний вид: все офицеры сшили взамен драгунских мундиров уланские, а этот отчего-то всё ещё форму не поменял – устав нарушает! Шудяков замямлил, мол, средств не хватает, на него все офицеры насели: мол, как это средств не хватает? Все младшие офицеры мундиры сшили, неужель жалованье майора меньше? У кого денег не достаёт, написали рапорты и получили нужные суммы из казны. Когда чиновничек совсем перепугался, начштаба по поводу сплетни на генерал-майора речь повёл. Сказал, что стыдно слушать, как майор ерундой ничтожной занимается, не может понять, что важно, а что нет. В обществе уже думать забыли о глупом слухе, а Шудяков всё строчит и строчит, какие-то тайные общества на бумаге создает. Так кто ж поклёпы-то на самом деле возводит? А сам майор Шудяков!

– Вы хоть понимаете, что натворили? – напустился Серпухов на майора. – Если сейчас Кочиалов купит у поручика коня: тогда что? Вы уже раструбили, возвестили о запугивании обер-офицера. И вот вам, пожалуйста: новая почва для сплетен! Будут говорить, что поручика всё ж дожали, доконали. Позор! Своей глупостью Вы лишили его превосходительство возможности приобрести хорошего парадира!

Начштаба потребовал, чтобы все доносы, которые по этому делу Шудяков собрал, были б сожжены, и майор пообещался в печку бросить новые, но промямлил, что ведь уже в штаб армии да и ещё по другой инстанции отправлены донесения. Не может никак первую докладную записку уничтожить. Ничего, успокоил его начштаба, он сам по тем же инстанциям свою докладную пошлёт, напишет, что во всём разобрались, всё выяснено, причин для волнения нет.

– Таким образом, – завершил рассказ Колбяков, – и у Вас, Телятьев, нет больше причин для волнений.

А на следующий день майор Шудяков снова вызвал поручика. На сей раз в кабинете был он один без помощников. Для начала сообщил:

– Разобрались мы, господин поручик, с делом Вашим. Обвинения против Вас приказано снять.

– Благодарю.

Дальше Шудяков пустился в пространные размышления:

– Вспоминаю я деда Вашего, господин Телятьев, генерала Целищева. Хороший генерал был, уважительный, не чинился с нами. Бывало, приедет в штаб, мы вокруг него бегаем, суетимся, чаёк готовим… Он за стол сядет, и нас пригласит, не брезговал чинами маленькими… За это уважение мы любили его, услужить старались. Памятуя о деде Вашем, тоже прошу внимательность проявить ко мне.

«Какую ещё внимательность?» – про себя удивился поручик. А майор клонил к тому, что начальство не поняло его усердия, винит в том, что Кочиалов ныне лишён возможности красивого парадира приобрести. Потому он, кого обвиняют в этом, обращается к поручику с нижайшей просьбой. Как не гнушался дед Телятьева незаметными чиновниками, так и он, майор, снисходит до просьбы к поручику. Шудяков просил пожалеть его, старика, и продать командиру бригады жеребца, о коем спор шёл. А то Кочиалов без парадира остался, а скоро смотр дивизии, начальник штаба очень недоволен, грозится на майора, не дай Бог, в отставку отправит. А на что жить? Ведь, кроме жалованья, никакого дохода, ничего не скопил за многолетнюю службу, поскольку только о службе радел, а не о себе лично, не о семействе.

– Вам что, начальник штаба приказал ко мне обратиться? – Телятьев был ошарашен этой неожиданной просьбой и униженным видом майора.

– Нет, не приказал, я сам. Прошу Вас: уступите Вы коня Кочиалову, и на меня гнев генеральский пройдёт.

– Мне кажется, наговариваете Вы на генерала Серпухова. Неужель из-за такой малости Вас в отставку будут отправлять?

– Не наговариваю, не обвиняйте! – поторопился опротестовать слова Телятьева майор. – Не наговариваю… да ведь кто знает, к чему он придерётся ещё?.. Да Вы и сами рассудите: вот Вы – поручик, имеете лучшего коня, а у господина генерал-майора такового не имеется. Непорядок это, не по чину.

– А при чём тут чин? Я же за свои средства коня приобрёл.

– Ну так и продайте, генерал же возвернёт деньги, не ограбит Вас…

– Я подумаю над Вашим предложением, но обещать ничего не буду.

– Подумайте, подумайте, умоляю Вас. Меня, старика, пожалейте.

Возвратился к полку. Его уже поджидали. Кроме полковника в палатке были ротмистры Эсс и Брюховецкий, а также майор Колбяков и офицер из штаба дивизии – адъютант начальника штаба Серпухова да ротмистр из Санкт-Петербургского полка. Анрепа обрадовала реакция Шудякова:

– Нашлась на писаря управа, ну и забудем о нём.

– А он-то забудет ли? – с сомнением покачал головой Колбяков. – Нет, затаит обиду да после мстить станет. Как пить дать, будет мстить! Хмм… Телятьев, уважьте Вы его просьбу, отдайте коня. Понимаю, что жаль, но как бы сей Шудяков не взялся Вам карьеру портить. А каждый раз полковник вступаться за Вас не сможет.

– Простите, господин майор, – изумился поручик. – Не понимаю, зачем? Никто ж его из-за этого в отставку не отправит, сие ему примерещилось. Думаю, он не осмелится на очередную пакость.

– Эх, поручик, наивный Вы человек, – сочувственно покачал головой Колбяков. – Поверьте, все подлости, гнусности как раз такие испуганные людишки и совершают. Смелый, уважающий себя человек даже и измыслить не может, ему и в голову не придёт, на что способен низкий человечишка. …Трясётся от страха, завидует, ненавидит всех, кто его выше, лелеет планы по возвышению над теми, кому завидует. А как он возвыситься может? Только опорочив, напакостив исподтишка. Откуда, думаете, доносчики берутся? Да вот из таких трусливых, полных зависти мелких чиновников…

– Прошу Вас, не уговаривайте. Не желаю я продавать коня.

– Шудяков это лишь сегодня, после хорошего нагоняя, с Вами просительно разговаривал, – настаивал Колбяков. – А ведь отойдёт, осмелеет, да и снова каверзы устраивать начнёт. Будет мстить Вам за своё сегодняшнее унижение.

– Майор, я не могу согласиться с Вами, – и на этот раз поддержал Телятьева Анреп. – То есть, согласен с тем, что Вы о доносчиках сказали. Я против, чтобы поручик продавал скакуна. Серпухов прав. При сложившихся обстоятельствах это самого Кочиалова унизит! Общество трепало его имя, трепало, забыло, наконец. И вдруг поручик отдаст коня. Все грязные слухи, сплетни оживут, будут ещё больше распространяться!

Офицеры заспорили: унизит иль не унизит Кочиалова покупка коня. Вопрос, желает или нет сам Телятьев продавать Эльбруса, оставили в стороне. И поручик не выдержал:

– Господа, поймите, пожалуйста: я не хочу продавать коня, я привязался к нему. Он для меня дорог! В конце концов, конь считается другом кавалериста, а продавать друзей невозможно!

– Другом? Красивые слова, не более! – пренебрежительно усмехнулся Колбяков. – Ну, я Вам дал совет, как от неприятностей уберечься. Пеняйте на себя, если Шудяков, иль кто-то другой доносы на Вас будут строчить. Мстить он будет обязательно. И кто Вас защитит?

– Колбяков, ну как так? – изумился теперь Брюховецкий. – Это не просто красивые слова. Кто защитит от доносов, спрашиваешь? Да мы же и защитим!

– Ах, Брюховецкий, ты тоже наивен. Конечно, мы будем защищать. Но удастся ли? Никогда не знаешь наперёд, какую каверзу подобный человечишка выдумает, соломки не подстелешь!

– Господин майор, а какую каверзу? – вставил слово ротмистр Эсс. – Поручик как командир взвода претензий не имеет, с обязанностями справляется. В чём-то даже лучше тех, кто в полку несколько лет служит. А что, кроме службы, может волновать начальство?

– Многое, увы, многое! Отчего, например, командиром бригады Кочиалов стал, хотя все ждали, что Хомутова назначат? – и Колбяков обвёл товарищей колким вопрошающим взглядом. – Да вот именно из-за нюансов, к службе не относящихся!

– Ты, конечно, опытен в подобных вопросах, признаю… – сказал Брюховецкий. – Все пути-выходы знаешь… Но не прав ты, не прав! Ну, нельзя же на поводу у Шудякова идти! Что ж такое-то? Кочиалов пожелал иметь коня, но раз поручик отказался, он и не настаивал. А сейчас Телятьев должен выполнить прихоть писаря? Генерал-майору отказал, а откликнулся на просьбу жандармского майора! Стыдно же!

– Да даже если б он был ниже чином, однако он – жандарм и может больше навредить, чем командир бригады. Поскольку генерал-майор действует открыто, благородно, а жандарм – тайно, доносами! Это опасней!

– Значит, надо с ним самим поговорить, убедить, что его просьба неисполнима, что в неловкое положение генерал-майора поставит, – сказал Брюховецкий и посмотрел на Колбякова, словно намекая, чтобы тому следовало бы пообщаться с жандармом, но не дождался ответа. Анреп, поразмыслив, предложил Колбякову другое:

– Владимир Павлович, а Вы поговорите-ка с самим Кочиаловым. Сделайте милость! Вы ж, кажется, с ним на короткой ноге? Спросите, как он на дело смотрит. А то мы спорим, а надо ли?

– Неприятно его беспокоить, напоминать о сплетне… Но… так и быть… попробую подойти…

Когда вышли из палатки, Колбяков предложил Брюховецкому:

– А не поехать ли нам сейчас, Богдан Ильич, вместе к одной нашей знакомой?

– Нет! Некогда! – мрачно ответил ротмистр и вскочил в седло, даже не подав на прощание приятелю руку. Колбяков поднял брови и сокрушённо вздохнул, провожая его взглядом.

День, два прошли, как обычно. На третий появился Колбяков и с торжествующим видом сообщил Телятьеву:

– Всё, поручик, я разрешил Вашу проблему. Шудяков больше не настаивает на своей просьбе.

– Как?

– Ты переубедил Шудякова? – кинулся к нему с вопросом Брюховецкий.

– Да. Поговорил с Кочиаловым сначала, после – с Шудяковым.

– Спасибо! Не знаю, как и благодарить Вас! – обрадовался Телятьев, ротмистр был рад не меньше:

– Я знал! Я знал, что ты, Владимир Павлович, всё умеешь, ты же к любому человеку подход найдёшь! – нахваливал Брюховецкий приятеля. – Но расскажи: как, какими словами ты смог убедить этого узколобого?

– Ну, сначала я мнение Егора Алексеевича узнал. Тот признался, что всё-таки мечтает заполучить жеребца, мечтает, учтите это, поручик. Но понимает, что сейчас, здесь – не время. А потом я отправился к Шудякову и всё это втолковал ему, ну… чуток сгустил краски при этом, припугнул, обрисовал, какой резонанс может быть… Ох, даже неловко, что мы с этим, как ты правильно выразился, узколобым, в одном чине… Ведь он же, видите ли, думает только о спасении Отечества, мнит себя единственным недремлющим бескорыстным стражем Государя. Правда, правда! Я, конечно, не стал переубеждать, похвалил за усердие, воздал почести его трудам… В результате Шудяков вроде бы сам догадался… по его мнению: сам! Ну и пусть так считает… В общем, он догадался, что нельзя ныне Кочиалову от поручика коня забирать, что из этого могут опасные мысли в обществе зарождаться.

Глава 18

Учения, балы, волокитство, интриги… Затем смотр дивизии, на который приезжал начальник штаба второй армии генерал-лейтенант Киселёв, благодарность от него, банкет, устроенный в его честь… И вот кончилось лето, осень, пахнущая спелыми плодами, позолотила нивы, луга. Опасность со стороны турок отступила на некоторое время – они не воюют осенью или зимой. В Харьковской губернии, освобождённой от кавалерии, за лето было заготовлено достаточное количество сена. Улан возвратили на свои прежние квартиры. Учения стали в основном проводиться в манеже.

Вдруг неожиданно громыхнуло: пришли известия о Наваринской битве. На восставшую в 1821 году и до сих пор сражающуюся Грецию, наконец-то, обратила внимание вся Европа. Англия, Франция и Россия, не вступая официально в войну с Османской империей, послали в Эгейское море свой флот, чтобы отряды турок, воюющих с греками в архипелаге и на материке, не могли получать по морю помощь от султана и египетского паши. Флот союзных держав не имел приказа вступать в бой, его обязанностью была организация блокады. Английский адмирал Кнорринг, начальствующий над эскадрой трёх держав, послал к турецкой флотилии парламентёров для переговоров. Турки открыли огонь, потопили судёнышко под белым флагом. И тогда Кнорринг приказал вступить бой. Соединённый флот Франции, Англии и России одержал победу, уничтожив большие и малые корабли Стамбула и Египта, собравшиеся в Наваринской битве. Султан, погружённый в траур, объявил священную религиозную войну Российской империи. Кораблей Англии и Франции, участвующих в разгроме его флота, он как будто не заметил, не придал значения и тому, что соединённой эскадрой командовал английский адмирал, а не русский.

Стало ясно, что схватка с турками неизбежна. Дивизия начала усиленно готовиться к войне. Телятьев прикидывал, что же делать с лошадьми. Если дивизию отправят в поход, то Казбек – истинный конь воина, всё выдержит: в атаку пойдёт, и в бою выручит, если придётся, из-под огня вынесёт, а Эльбрус – вряд ли. Общеизвестно, что белые и серые кони – большие неженки. На Кавказе говорят: «Никогда не покупай рыжей лошади, продай вороную, заботься о белой, а сам езди на гнедой». Чем провинились рыжие лошади, Телятьев не мог понять: среди донской породы много рыжих, и их хозяева довольны, а о вороных, бело-серых и гнедых пословица точно говорит. Вороные – злобны, норовисты, управлять ими далеко не каждый способен, белые и серые – нежны, словно хрупкие девицы, а самые надёжные и неприхотливые в уходе – гнедые. Нельзя Эльбруса в поход брать, падёт. Поделился Телятьев своей заботой с друзьями. Колбяков отозвался живо:

– Продавай! Не место такому коню на войне. Исстрадаешься, клясть себя будешь, если он подохнет у тебя на глазах.

– Не знаю ещё, – ответил Телятьев. – Может, в имение отправить? Там позаботятся…

– Ты глянь, что на улице творится: то дождь, то снег, все дороги развезло! – указал Колбяков. – Летом надо было отправлять, а сейчас – поздно! Простудишь коня. А у Кочиалова конюшня прекрасная, его конюхи своё дело знают.

– Наверное… Пожалуй… Да, как придёт приказ в поход выступать, продам Эльбруса. Не сам генерал, так жена его позаботится.

– А зачем тянуть? Какой смысл? Если понял, что продавать необходимо, продавай сейчас, – убеждал майор.

Товарищи в целом поддерживали мнение майора, сказали: лучше уж не затягивать, не рвать сердце ежедневно, подходя к Эльбрусу, угощая, гладя его и зная, что он скоро в другие руки перейдёт. Отдавать, так сразу, чтоб как отрезало, и точку поставить.

Сам бы Телятьев, пожалуй, ещё долго раздумывал, но Колбяков передал его слова командиру бригады, и тот в воскресный день сам приехал. Оглядел коня, в седле посидел, сделал кружок по селу, в целом, был очень доволен. Жаль было продавать Эльбруса, до слёз жаль, но поручик уже не знал, как отказать генералу. В общем, договорились. На следующий день за скакуном приехали генеральские адъютант и конюх. Чтобы Эльбрус не нервничал, Телятьев отправил с ним Васятку: пусть первое время, пока конь привыкнет к новой обстановке, слуга возле него побудет. На душе после этого было сумрачно, хотелось напиться, товарищи одобряли, старались развеять тоску-печаль…

Колбяков указал на выгоду от продажи:

– Друг мой юный, я ведь ради тебя к «обожаемому» нами всеми Шудякову заходил. Обрисовал всё так, будто ты, памятуя о его просьбе, исключительно ради него коня продал. Майор преисполнен благодарности.

– Зря ты, Колбяков! Зачем было унижаться перед писарем? – поморщился Брюховецкий.

– Нет, не зря, не зря… От таких писарей ныне многое зависит, увы… Приходится оказывать знаки внимания.