Текст книги "Скажи мне, кто твой друг, и другие рассказы"

Переходящий старик

Моя мама часто рассказывает о своем детстве, о том, как они бегали с мальчишками во дворе, играли в румбу и казаков-разбойников, но я все равно не могу представить ее девочкой. По-моему она все это выдумывает. Если бы мама была девочкой, она не говорила бы мне: не бегай! Не ходи! Не заплывай! А папа не сидел бы с газетой по вечерам, а разыскивал клад или алмазы в горах. Да и вообще, это же ясно как белый день, что мама родилась мамой, а папа – папой! Однажды мама рассказала мне про таинственного старика, «похитителя детей».

… Он появился у них во дворе как-то неожиданно: вышел из подворотни – в плаще, в шляпе и – в бабочке. «Мы все решили, что он – бывший артист, – говорила мама. – У него были усы – рыжие такие, пушистые, похожие на кисточки для бритья… Нам казалось, что они приклеенные, и все время хотелось их потрогать, но мы боялись. Мы вообще его боялись, как будто это был пришелец из другого времени или того хуже – переодетый похититель детей».

Я живо представил этого старика, как он поправляет приклеенные усы, смотрит направо, налево и выбирает себе жертву.

«Обычно он приходил днем. Становился где-нибудь в сторонке, смотрел, как мы играем, и улыбался, – рассказывала мама. – Потом вынимал из кармана конфетки – липкие такие леденцы в фантиках, и подзывал: – Нате, поешьте! – Но мы с визгом убегали. Кто-то пустил слух, что конфеты отравленные, а старик ищет себе жертву, чтобы уволочь в комнату и там с ней расправиться. Что конкретно он сделает, никто не знал, но все подозревали что-то нехорошее».

Я спросил у мамы, почему они решили, что старик похититель детей? «А вот почему. Однажды мы увидели его с мальчиком лет семи. Старик крепко держал его за руку, а мальчик был такой бледный, худенький… Мы подумали, что это его внук, ждали, когда он выйдет во двор, но так и не дождались. И больше этого мальчика никто не видел. Куда он делся? И почему старик подходил только к нам, детям? А к бабушкам на лавочке – никогда?»

Еще мама сказала, что старик поселился у них в мансарде, но как он туда попадал – непонятно. В подъезд он никогда не входил, а от черного хода ключи были только у дворника. В общем, с этим стариком была связана какая-то страшная тайна…

Однажды мы с Вовкой сидели на речке. Он рассказывал, что на Алтае есть гора, через которую можно попасть прямо в Индию, в Гималаи.

– Где эти – просвещенные йоги?

– Сам ты «просвещенные йоги»! Просветленные! – сказал Вовка наставительно.

– Ну, пускай… Так мой папа читал, что самые главные из них ушли в пещеры. И сидят там уже много-много лет, энергию сберегают…

– Вот дураки! – сказал Вовка. – Чего ее сберегать? Ее тратить надо.

– «Дураки!..» Много ты понимаешь! Они же ее не для себя сберегают, а для будущего! Когда жизнь на Земле кончится, они выйдут из своих пещер – и все по новой начнется! Папа говорит – «золотой фонд человечества»!

Я закрыл глаза и представил себе этих йогов, как они сидят в позе лотоса, неподвижные, как изваяния, но красивые и могучие, как в сказке.

И вдруг… я увидел ЕГО. Это был тот самый старик, из маминого детства: плащ, шляпа и усы – только не рыжие, а белые, седые.

– Вовка, – прошептал я, – это же он, похититель детей! Ну, из маминого детства…

– Не ерунди, – оборвал Вовка. – Когда это было? Тот старик давно уже умер, а этот – еще не старый и вполне безобидный.

Старик, и правда, мало смахивал на похитителя. Даже наоборот, казался каким-то растерянным. Он посмотрел на нас раз, другой, а потом нерешительно подошел:

– Мальчики, вы здешние?

– Ну… И что? – ответил Вовка.

– Вы тут часто бываете?

«Ага! – смекнул я. – Справки наводит!» А Вовка, как ни в чем не бывало: – Да мы тут каждый день. Куда еще ходить-то? Речка да клуб…

– Ну да, ну да, – заторопился старик. – Куда же еще?…

Он поправил шляпу и заспешил в сторону станции.

Вечером я хотел рассказать маме про «ее» старика, но потом решил: чего зря пугать, еще разволнуется, на речку не пустит… «Надо сначала присмотреться…»

На другой день старик снова пришел. Радостный такой, с пакетом. «Небось, конфетки», – подумал я и говорю Вовке:

– Не бери ничего!

– Вот хорошо, что пришли! А я вам пряничков принес! Угощайтесь!

– Да мы сытые… – начал было я, но Вовка опередил:

– Спасибочки, пряники мы любим. Особенно с начинкой! – Он ткнул меня в бок: мол, так надо.

Мы взяли по прянику. – Что же вы не кушаете? Пряники свежие только из магазина…

– У нас руки грязные, – сказал я.

– Нам вообще-то пора. У нас тренировка, – соврал Вовка, и мы побежали. У первой же урны Вовка остановился и велел выбросить пряники – «от греха подальше».

Мы молча зашагали домой.

– А вообще-то мне этого старика жалко, – сказал Вовка. – Какой-то он не от мира сего, пришибленный, что ли…

– Пришибленный! – передразнил я. – Ты что, не понял? Он нас этими пряниками приманивает! Вроде как купить хочет!

– Замануха, думаешь? – спросил Вовка.

– Замануха, – решительно ответил я, потому что слово понравилось.

Дня через два мы снова его встретили. Он сидел на лавочке и смотрел на тот берег, а как увидел нас, встрепенулся и побежал навстречу:

– Наконец-то! А я уж не знал, что и думать!

От волнения он даже снял шляпу и стал ею обмахиваться. Потом начал сбивчиво объяснять, что мы ему нужны для одного важного дела и что для этого надо пойти к нему домой, что это недалеко, в первом домике направо от станции, километра два всего.

– Я не пойду! – шепнул я Вовке.

– Да ладно тебе, нас же двое. Не боись!

Вовка пристроился к старику и поманил меня пальцем. Я поплелся следом…

По дороге старик успел рассказать, что поселился у тети Дуси, смотрительницы на путях, что комната у него маленькая, но уютная…

Я слушал вполуха, а сам перебирал варианты побега: «Если дверь запрет, можно в окно, если руки свяжет, у меня ножичек есть… А если в погреб? Надо было хоть записку оставить…» На всякий случай я громко сказал:

– А Вовка у нас вольной борьбой занимается!

Но старик даже бровью не повел…

Наконец пришли. Дом этот я знал: прихожая, две комнатки и сарайчик, где тетя Дуся козу держит. Раньше она овец держала, а теперь ей тяжело, говорит, на них сена не напасешься.

– Вы проходите, проходите, – говорил старик, – сейчас я чай заварю, конфет дам, сахару…

Мы сели на старый продавленный диван. Со всех сторон на нас смотрели тети Дусины родственники: дети, внуки, сама она с мужем, который с фронта без ноги пришел… Все фотографии были в рамочках, под стеклом, видно, что тетя Дуся дорожила ими.

– Чего он нас позвал? Как думаешь? – спросил я.

– Кто его знает! Городской!..

Тут вернулся старик с кухни. Налил нам чаю, пряников насыпал целую гору, конфет, а сам – достал фотоаппарат и давай на нас направлять. Но Вовка не будь дурак – р-раз! – и закрыл ему объектив.

– Э, дед, мы так не договаривались!

– Да не подумайте чего плохого… – начал старик, но Вовка перебил:

– Знаем-знаем, а потом в журнал? Признавайся, на кого работаешь?

– Что вы, какой журнал? – удивился старик.

Мы переглянулись: может, ошиблись? Не за того приняли?

– Ладно, – сказала Вовка по-взрослому, – колись, зачем позвал?

Старик смешался, достал платок…

– Тут такое дело, – начал он. – Мне надо фотографию, с внуками… а внуков нет, ну, я и подумал… никто же не узнает, а я бы послал… чтобы не думали, что вот, мол, один, жизнь не устроил…

Он так волновался, что весь вспотел и все утирался своим платком.

– А для кого надо-то? – спросил Вовка.

– Для бывшей, для жены… Я тут ее встретил с внучкой: большая уже, школу заканчивает… Ну, и ляпнул, что у меня внуки тоже, мальчики… Она говорит: пришли фото, посмотрю, как ты жизнь свою устроил… со мной, мол, и родить не хотел, все театр, театр… я ведь, мальчики, всю жизнь театру отдал…

– Артист, что ли? – спросил Вовка.

«Как мамин!» – мелькнуло у меня.

– Да нет, гардеробщик я… ну, иногда в массовках, а так все в гардеробе… домой поздно приходил, жена спит, утром она на работу, а я сплю… не совпадали мы с ней по графику, вроде как в разных полушариях жили…

Мы переглянулись.

– Ну ладно, снимай, что ли, – сказал Вовка.

Старик обрадовался, засуетился:

– Вот сюда садитесь, рядышком.

Мы сели.

– Ты, мальчик, руку ему на шею положи, вроде, как обнимаешь…

Я слегка приобнял Вовку, но неловко как-то. Никогда мы так не сидели, чтобы обнявшись. Старик присел на корточки, примерился – так, сяк. Велел нам придвинуться друг к дружке и щелкнул два раза.

– А теперь как бы мне с вами? А?…

– Садитесь, – предложил Вовка, – а я вас сфоткаю.

Старик обрадовался, стал волосы приглаживать, а со мной будто что-то произошло, какой-то сдвиг в сознании. Я вдруг почувствовал, что этот старик – тот самый, о котором я столько слышал, и что он перенесся из того времени в наше, и вот он рядом со мной… У меня даже голова закружилась, как будто я – это не я и как будто все это уже было… Он сел рядом и все не знал, куда руки девать. Видно, хотел обнять меня, но не решался, а я точно в ступоре был, как те самые просветленные йоги…

– Снимаю! Улыбочку! – услышал я как сквозь сон. И вдруг стариковы усы защекотали мне щеку… – Все, снято! – крикнул Вовка. – Теперь ты давай!

Потом я щелкал Вовку со стариком, потом старик настроил фотоаппарат, поставил его на стол, а сам пристроился между нами, на полу… и мне все казалось, что это не со мной происходит, а в каком-то фильме, что ли…

В тот вечер я долго не мог уснуть, все думал: как он там? что делает?… Хорошо, что мы ему подвернулись, а то где бы он внуков взял? Надо зайти к нему, расспросить хорошенько… вдруг вспомнит, как в мамин двор ходил, конфетками угощал, – это ж как раз напротив театра было! Я смотрел в темноту, а видел его комнатку, нас с Вовкой на диване… Выходит, мы теперь братья, а старик нам – дедушка… У меня никогда деда не было. И у Вовки тоже…

На другой день мы пошли его навестить. Мы шли быстро, точно боялись опоздать, точно этот старик стал для нас каким-то особенным, родным что ли…

– Уехал, – сказала тетя Дуся, – часа два, как уехал. Не могу, говорит, долго на одном месте… Уж и не знаю, может, я ему чем не угодила, а так-то он жилец хороший, непьющий…

– Пошли? – сказал Вовка.

– Пошли…

Мы молчали. Мы так долго молчали, что меня даже распирать стало.

– Ты о чем думаешь? – спросил Вовка.

– Да так… – выдохнул я. Потому что говорить не хотелось. В голове у меня путались разные мысли: дедушка, рыжие усы, шляпа – даже фотографий не осталось… Наверно, старик хотел быть артистом, а стал гардеробщиком; наверно, любил детей, вот и ходил по дворам, угощал конфетками, а его боялись… И еще я думал, что старика этого знала мама, а теперь знаю я. Что это какой-то переходящий старик, старик на все времена. А может, это и есть «золотой фонд человечества»?…

След

После уроков я забежал к дяде Коле, забрать полочку для книг.

– Ты погоди, не торопись, – остановил меня дядя Коля.

– Ну?

– Не нукай! Ты на небо часто смотришь? На звезды?

– Бывает…

– «Бывает!» Там ведь светила, изучать надо!

– У нас астрономия с седьмого.

– Ну так и что? А самому? Неужто неинтересно, что там и как? Я в молодости, бывало, разные созвездия находил, наблюдал…

Я хотел уже бежать, но дядя Коля удержал.

– Погоди, погоди, дело есть.

Он усадил меня напротив:

– Ты вчера телевизор смотрел?

– Ну?

– Ученый там выступал, физик.

– Не, не смотрел.

– А надо бы! Он такое сказал… Прям не знаю…

– А что?

– А то! Что на небе есть такие звезды, которых уже давно нет.

– Как это?

– А так: они погасли миллион или миллиард лет назад, а свет от них только сейчас до нас долетел.

– Не может быть!

– Да я тоже не поверил, а он объяснил: мол, чем дальше звезда, тем дольше свет от нее идет. Например, солнце наше – оно близко, так свет от него за восемь минут добегает, а от других сотню лет идет.

– Как же так? – не мог я поверить. – Я смотрю на звезду, а ее нет? На что же я смотрю?

– Выходит, на след от нее, так, что ли, – вздохнул дядя Коля.

– Не понимаю: как это «след»? Я же звезду вижу!

Дядя Коля задумался.

– Ну, как тебе объяснить? Вот возьми человека. Его, положим, нет давно, а мы помним, думаем о нем. Что-то от него остается…

– Что остается-то? Свет, что ли?

– Может, и свет. Он же разный бывает. Вот, к примеру, Пушкин. Его самого нет, а стихи живут! Прочтешь – и на душе светлеет!

– Так то Пушкин! Поэт!

– Да от любого человека след остается. Вот вспомни кого-нибудь, о ком тебе думать хорошо?

Я стал перебирать в уме разных великих людей, полководцев, ученых, и что-то на душе не светлело. И вдруг – вспомнил!

– Знаю! – сказал я. – Знаю такого! Мне мама рассказывала! Про своего дедушку. Его Лева звали. У него еще брат был, Семен. Его арестовали в 37-м, отправили в Сибирь, а у него семья – жена, трое детей. И вот, пока дед Семен в лагере сидел, дядя Лева его семью кормил. Сначала они в эвакуации были, в Башкирии. Так он им туда деньги посылал, теплые вещи, а как война кончилась, забрал к себе, в Москву. И снова кормил, одевал, как своих собственных. Мама говорит, что он ученый был, профессор и всех своих аспирантов тоже кормил и одевал. А сам ходил в одном костюме. Тридцать лет! Его все стыдили, говорили: Левушка, стыдно так в ученом совете появляться, а он только рукой махал. Потом наконец купил. Так дед Семен наказал своей дочери: «Когда умру, похороните в Левином костюме».

– И что, похоронили?

– Да. Мама говорит: «Тетя Люда исполнила волю отца». Так что дед Семен лежит в том самом костюме.

– Ну вот! – обрадовался дядя Коля. – А ты говоришь! Вот же, жил человек, всем помогал, о себе не думал. И мы его вспоминаем. И нам светло на душе!

– Да, – вздохнул я, – а обо мне кто вспомнит?

– Так ты соверши что-нибудь… эдакое! Машину времени изобрети, песню сочини или – открой звезду!

– Ну уж нет! Я открою, а тут окажется, что ее нет, что это одна видимость. Да меня на смех подымут!

Дядя Коля даже закашлялся от моих слов.

– Что значит: зачем открывать? Что значит: видимость? Эх ты! Да ведь это все равно, что человека забыть. Он жил, работал, писал что-нибудь умное, а мы забыли? Нет, брат, так не годится! Надо о нем рассказать, чтобы все знали! Вот как про этого дедушку! Хорошо, что мама о нем вспомнила, теперь и я знаю, что жил такой профессор, что другим помогал, в одном костюме тридцать лет проходил, а забыли бы – и все. И следа не осталось…

Всю дорогу домой я смотрел на звезды. Нашел ковшик Большой Медведицы, потом Кассиопею, а вокруг – слева и справа – тысячи других, незнакомых мне звезд. Они рассыпались по всему небу, большие и маленькие, яркие и не очень. Живы они или погасли? Может быть, взорвались? Или просто – состарились? Я не знал, что с ними случилось, но подумал, что, наверное, жили они долго и хорошо, совсем как наш дедушка, если свет от них до сих пор доходит до нас…

Я не я

Я иногда думаю: я это или кто-нибудь другой? Ну, тот, кто обо мне думает? Например: «Вот он на речку пошел, – думает он, – вот червей копает», – а делаю все это я. Но если это так, то где он, этот кто-то, кто обо мне думает?

Должно же быть место, где он сидит и думает? А может, и его, того, кто думает, тоже нет, а есть только мысль о нем?

– С такими мыслями жить нельзя, – говорит Вовка, – сбрендишь скоро. Живи проще.

– А у тебя так не бывает?

– У меня по-другому. Я раздваиваюсь! Как будто я здесь и еще в другом месте. Ну, когда мечтаю о чем-нибудь. Иногда я даже запутываюсь: где же я? Тут, на горке, или там – на корабле где-нибудь, в замке, в подземелье…

– А что ты делаешь, когда так – раздваиваешься?

– Ну что, побуду там-сям и возвращаюсь.

– Все равно это странно: быть в двух местах.

– И ничего не странно! Когда-нибудь все это объяснится. Научно!

– Что?

– Что человек может жить в двух мирах. Или в трех.

– В невидимых?

– Почему «в невидимых»? Ты же во сне все видишь, как наяву? Значит, и сон видимый, только не всем.

– А можно его видимым сделать? Ну, чтобы мой сон еще кто-нибудь увидел?

– Если только сфотографировать.

– Ну ты сказал! Как же его сфотографируешь, когда спишь?

Вовка задумался.

– А знаешь, и такое придумают. Ученые – они все могут! Вживят тебе в голову ма-а-ленький такой фотоаппарат, и, как ты заснешь, он начнет щелкать. Весь сон отснимет, а потом эту штучку вынут у тебя из головы и посмотрят, что тебе снится.

«Как же я сам не догадался! – удивился я. – Конечно, сейчас же все в голову вживляют, измеряют мысли разные, определяют – псих ты или нет, врешь или правду говоришь. Значит, и сны научатся снимать!»

И я стал думать дальше и додумался до того, что, может, сфотографируют и того, кто обо мне думает. И тогда я наконец на него погляжу…

Все сходится

Я когда с Вовкой в ссоре, всегда к дяде Коле иду. С ним посидишь, о том о сем поговоришь, и все «устаканивается».

– Дядя Коль, а ты о чем думаешь, когда с удочкой сидишь?

– Ни о чем… – дядя Коля отвечает. – Так сижу, отдыхаю…

– Совсем ни о чем?

– Ну а об чем думать-то? Мысли – они ведь только голову морочат, выскакивают, как черти из табакерки. Короче, суета все это, новое-то оно – ТАМ, – и он указал пальцем наверх, – ОТТУДА приходит.

И я вспомнил, как папа говорил, что писатели все мысли ОТТУДА берут. И ученые тоже.

– Тут чем голова пустей, тем лучше, – продолжал дядя Коля. – Может, что и навеет… дельное.

«У дяди Коли наверняка пустая, – соображаю я, – раз он не думает. Сколько же туда мыслей придет – ОТТУДА!»

– Может, и тебе навеет? – спрашиваю.

– Может, и мне… – дядя Коля загадочно. – Может, уже и навеяло.

Он огляделся по сторонам, а потом шепотом мне:

– Я вон что открыл: что все сходится.

– Что сходится? – не понял я.

– Ну, как ответ в задачнике. К примеру, ты задачку решил, а не уверен: так ли? Правильно ли? Вот и заглядываешь в конец учебника, проверяешь: сошелся ответ – хорошо, нет – снова за дело принимайся. Так и здесь: сидишь, смотришь и видишь: все хорошо, все сходится! Вроде как ты задачку решал и вот – решил, потому что сошлось все.

– Да что сходится? Что? – не понял я.

– Да все! Одно к одному! Короче: признаю разумность жизни!

И дядя Коля окинул хозяйским взглядом окружающую природу. Потом велел сесть поближе и смотреть на поплавок.

– Сначала только на него гляди, не отвлекайся. Тишину слышишь?

Я прислушался: за лесом – далеко где-то – электричка просвитела, и все, тихо… Вода как остановилась. И небо, и облака…

– Ты глаз-то с поплавка не снимай, а сам сквозь гляди: видишь, на горизонте, небо с землей сходится?

– Ну!

– Не нукай! Дальше гляди: тут вот – небо с водой сошлись, друг в дружку смотрятся. А теперь, чуешь? Поплавок дернулся. Значит, что? Рыба его нашла! То-то! От своего не уйдешь! Короче, все сходится, все концы с концами!

Я посмотрел – и правда: как же я раньше не замечал? Вот же и деревья над водой склонились, вот и чайка на воду села, вот и волны к берегу пошли – все одно к другому тянется!

– Ну, видал теперь? Во всем порядок. Уйдет солнце, а на его место уже луна торопится. А там звезды зажгутся. Народ спать пойдет. Рыба на дно ляжет. До утра…

«И правда, все сходится! – подумал я. – Как в задачнике!»

– А ты говоришь!.. – вздохнул дядя Коля. – «Об чем думаешь…» «Уже без нас все продумали! Без нас с тобой устроили! Ты только увидь это, покой этот… Э, да что говорить!.. А домой придешь – тут Галя, и сразу: „Ба-ла, ба-ла, ба-ла, ба-ла! Ты это слыхал? Ты по телеку видал?“» И все расклеивается! Тут-то, пока сидел, все вроде сошлось, а домой пришел – опять разладилось, опять начинай сначала!

Я смотрел на речку, на поплавок и думал: почему так?…

Сырные дырки

Слушай, – спросил я Вовку, – а сырные дырки отличаются от других? Ну, например, от бубличных? Вовка покрутил пальцем у виска: мол, совсем, что ли?

– Чем же они могут отличаться? Дырка – она и есть дырка, хоть от сыра, хоть от чего…

– А я думаю, отличаются. Да еще как. Сырные – они вкусные, меня к ним так и тянет!

– Да тебя к сыру тянет, а не к дырке! – и Вовка посмотрел на меня с сожалением, как будто я тупой какой. – Ты сам подумай, что говоришь-то? К дырке его тянет!

– А ты не говори, чего не знаешь! Для меня сыр без дырок – не сыр, а так, одно название. А чем больше дырки, тем вкуснее. Когда мама сыр покупает, я прямо их выискивать начинаю – и есть, есть!

– Дурак! Ты же сыр ешь, а не дырки! Дырка – это что? Ничего, пустое место. Что от бублика, что от баранки – все равно.

Тогда я пошел к дяде Коле. Тот послушал и говорит:

– Дырка-то она дырка, но тут я с тобой соглашусь. Потому что пустота – она разная бывает. Например, сырная – она совсем другая, нежели от баранки или там от сушки. У сушки и пустота сухая, несытная, а у сыра – сырная, ты ее нутром чуешь, что сырная. Или вот хоть руль у машины – тоже пустота, а какая другая! Сколько в ней всего, в этой пустоте! И запах дороги, и бензина, и беспокойства всякого… Или возьми круг этот, хулахупа называется, ну, что Анка крутит… Там что за пустота?

– Ну, железная…

– Нет, брат. Там пустота – космическая! Потому что хулахупа эта к небу стремится, в полет! Видал, как Анка ее на руке крутит? Так она и норовит сорваться и улететь куда подальше!

Дядя Коля задумчиво помолчал.

– Пустота… она, брат, разная. Вот когда ночью сидишь, глядишь – пустота кругом. А сколько в ней всего! Весь мир умещается!..

Дома я отрезал кусок сыра с дыркой, приложил к глазу и стал смотреть. Я смотрел из сырной пустоты, и весь мир казался мне новым, таинственным. Я будто впервые увидел и нашу комнату, и занавески, и почувствовал, что и они тоже смотрят на меня. Мы разглядывали друг друга! Каждый – из своей пустоты. Интересно, а что думает обо мне шкаф? Цветок на подоконнике? Колокольчик над дверью? Может, и они увидели меня сегодня словно впервые. Смотрят и думают: кто это такой глядит на нас через сырную дырку? И правда: кто я такой?