Текст книги "Скажи мне, кто твой друг, и другие рассказы"

Время – это такая штука…

Я, например, не люблю на кладбище ходить, а дядя Коля – наоборот. Говорит: «Там тишина, птички поют… Хорошо!»

А мне страшно, я покойников боюсь…

– Чего их бояться? Живых надо бояться, а покойники – они того, успокоились, значит…

– А Вовка говорит, они из могил выходят…

– Так это кто выходит-то? Неуспокоенные души, самоубийцы разные, разбойники – клады свои проверяют, а у нас тут одни колхозники. Им-то что проверять? Они свое все отработали да потратили, у них теперь иная жисть, иные заботы…

– А чего они холодные?

Никогда не забуду, как я дедушку поцеловал, когда он в гробу лежал. Бабушка меня все подталкивала: «Иди-иди, прощальный поцелуй».

Я подошел. Он белый такой был, чужой совсем. Я нагнулся, а от него так холодом и потянуло. А лоб холодный-холодный! Как из холодильника… Мне даже жалко его стало. Я сказал: «Бабушка, надо его в свитер одеть, а то он замерз». А она: «Он не замерз, он умер».

– А холодные они оттого, что вся жизнь из них ушла, вся, то есть, жизненная сила, – говорит дядя Коля.

– А куда она ушла?

– Как куда? Человек же по жизни тратится. Семья, работа, переживания разные… На все сила нужна! На учебу, на знания, на перемещения…

– А если тихо сидеть?

– Это как?

– Ну, просто сидеть и ничего не делать. Тогда эта сила не уйдет?

– Тогда еще скорее уйдет! Жизнь-то она в движении, но каждому своя мера отмерена: одному – больше, другому – меньше…

Мы подошли к дяди-Мишиной могиле. Это брат дяди Коли, младший. Он умер, когда ему еще сорока не было. И дядя Коля все успокоиться не может:

– Как же так, – говорит, – ведь я вперед должен был, а выходит, он меня обогнал.

А я не понял: в чем обогнал?

– Да в том, – говорит дядя Коля, – что раньше меня на тот свет попал. Раньше меня в будущем оказался.

Вот тут я ничего не понимаю, хоть ты умри! Как это – впереди, когда будущее еще не наступило?

– Ты пойми, дурачок: это для нас оно не наступило, а у них там – все по-другому. Для нас он вроде как умер, а на самом-то деле продолжает жить, только в другом мире. Вот и выходит, что они уже там, а нам еще туда путевку надо достать! Так что по всем статьям они впереди нас.

– Да чего ты меня путаешь? И дедушка мой, и дядя Миша, они давно жили и умерли, остались там, в той жизни, а ты говоришь – впереди!..

– Такая штука – время… – вздохнул дядя Коля.

Дома я у папы стал спрашивать: правда ли это? Ну, что те, кто умерли, впереди нас? А он говорит: и да, и нет. Потому что здесь их жизнь кончилась, и в этом смысле будущего у них нет. Они уже не будут строить дома, сажать деревья. Зато они перешли в новую жизнь, которая всех нас ожидает, и в этом смысле они – впереди.

И папа нарисовал картинку: река и два берега. Сначала, сказал он, мы идем по одному берегу, а после смерти – переплываем на другой. И на каждом берегу время течет по-своему. У нас, например, человек рождается маленьким, потом растет, старится и умирает. А на том берегу смерти нет, и все пребывают в одном возрасте.

– В каком?

– Да, в общем, в самом лучшем… – ответил папа уклончиво.

– Как же так, – удивился я. – Тут ты старше, а там мы что – ровесники? Пацаны вроде?

– Выходит, что пацаны, – сказал папа. – Время – это такая штука…

Моя планета

Вовка думает, что все мы прилетели с других планет. Ну, не сами мы, а наши души. Он говорит, что, когда должен родиться человек, с далекой планеты спускается душа и вселяется в него.

– А когда человек умирает, его душа возвращается на свою звезду. Ты думаешь почему так много звезд на небе? – спрашивает он.

– Ну, – говорю я, – потому что много разных миров…

– «Миров!» – передразнил Вовка. – А ты слыхал, что каждая звезда – это чья-то великая душа? Что это чья-то жизнь, ставшая звездой?

Вовка – он врать не станет. Наверняка прочитал где-нибудь. Он много чего знает. Например, что в Африке есть племя догонов, которые верят, что прилетели из созвездия Сириус. У них даже календарь свой особенный, не похожий на наш, земной. А в Индии есть племя тодов – так они с созвездия Быка.

– И что интересно, – говорит Вовка, – все эти племена живут рядом с равнинами, где нарисованы опознавательные знаки. Ну, как в пустыне Наска. Это для того, чтобы там мог приземлиться ихний звездолет. Потому что все они надеются вернуться на свою настоящую родину.

С тех пор, как Вовка рассказал мне это, я стал думать: а где моя планета? Иногда мне кажется, что все это глупости, а иногда так и тянет к звездам – что, если где-то там, на далеко-далекой звезде, моя настоящая родина?

– Вовка, – спросил я, – а душа должна помнить, откуда она прилетела?

– Должна! – уверенно сказал Вовка. – Только душа обычного человека спит и ничего такого не помнит. А вот пробужденные видят все – и прошлое и будущее.

Мне ужасно захотелось стать таким пробужденным, чтобы вспомнить, откуда я.

– Вообще-то есть один способ, – сказал Вовка, – правда, непроверенный: надо ночью лечь на землю и установить контакт с какой-нибудь звездой. Когда душа начнет получать сигналы из космоса, она проснется и все вспомнит.

И мы решили попробовать.

… Ночь стояла – хоть глаз выколи. Руку протянешь – и то не видно. Мы легли на берегу и уставились в небо. Тысячи звезд смотрели на меня, и каждая была какая-то особенная, не похожая на других… «И на одной из них жила моя душа, – думал я. – На какой?» Я внимательно всматривался в них, перебегал от одной к другой, так что у меня даже глаза заслезились. И вдруг увидел, что одна маленькая звездочка словно подмигивает мне, мол, вот она я. Я сосредоточился и почувствовал, что от нее исходят какие-то сигналы, слабые такие волны. «Есть контакт!» – обрадовался я и закрыл глаза…

… Волны омывали меня, то теплые, то прохладные. Раскачивали, баюкали, и вдруг я стал легким как перышко и полетел по длинному воздушному коридору. Я летел с такой скоростью, что даже в ушах свистело! Потом послышалась музыка – странная, пульсирующая, похожая на азбуку Морзе… И вдруг я увидел… море. Настоящее, живое! Оно набегало на меня и обрушивалось солеными брызгами. Справа я увидел гору – она показалась мне знакомой, точно я уже где-то видел ее. Но где?

– Ну что? Получилось? – вернул меня Вовка к реальности.

– Ага, – сказал я. – Кажется. Только я ничего не понял… Там пейзаж какой-то: море и горы. Ничего особенного…

Вечером мы рассматривали с мамой фотографии. И вдруг – что такое? То самое место: море и гора справа!

– Мама, где это?

– Разве ты не узнал? Это Коктебель… гора с профилем Волошина. Помнишь? «Как же я забыл! Ну конечно, это же наш берег, это же мое любимое место!»

– А почему ты спросил?

И тогда я рассказал маме и про планеты, и про души, и про то, что увидел…

– А ведь именно здесь мы тебя задумали… – задумчиво сказала мама.

– Ха, «задумали»! – хохотнул Вовка, когда я передал ему наш разговор. – Сделали они тебя там, понял? Не знаешь, что ли, как детей делают?

– Знаю, конечно… – ответил я, но после Вовкиных слов мне почему-то расхотелось смотреть на звезды. Вообще все расхотелось. Я понял, что все это враки, насчет звезды. Вообще все враки! Просто родители делают детей, и все. А мы потом страдаем, потому что от нас все скрывают. Зачем?

Я поплелся к дяде Коле. Буду сидеть рядом и смотреть на поплавок. И все. И больше мне ничего не нужно… Дядя Коля тоже был не в духе. Рыбалка не шла, с тетей Галей разругался…

– А ты чего смурной?

– Да так, – сказал я, – думал, у меня есть своя планета, а оказалось – лажа все это.

– Как это – лажа?

– А так: я думал, что я со звезды прилетел, а оказалось – с Коктебеля. Вот и все.

– А Коктебель, что – не планета?

– Какая это планета? Так, городок на побережье… Обычное все. И море там не черное, а обычное, враки все это…

– А ты знаешь, что в Коктебеле Волошин жил? – спросил дядя Коля и как-то недобро на меня посмотрел. – Максимилиан? А ты знаешь, что там «Алые паруса» снимались?! С Вертинской? Все сбегались, и я смотрел! А какое там кино на улице показывали, в Доме творчества? Все деревья были увешаны отдыхающими, на заборах висли, лишь бы глазком посмотреть на стоящее кино! Случалось и падали… Да там… Эх ты, – и дядя Коля махнул рукой.

– Ну что? Что там? – наскакивал я.

– Да Коктебель – это целая планета, для тех, кто понимает. Понимаешь?

– Не а.

– Вот в том-то и дело, что «не-а»! А уже понимать должен! Не в названии дело, а в сути! А суть, брат, такая, что оттуда такие люди вышли, такие писатели… Туда обычный народ не поедет, пузо-то загорать. Туда поэты едут, художники, там все историей дышит, легендой. Да одно тамошнее танго чего стоит! А джазовый фестиваль? Да там в море «Золотые ворота» есть – кто посреди проедет, у того все желания исполнятся… А ты говоришь: не планета! Еще какая планета! Почище твоей Москвы будет!

Я задумался. А может, и правда, Коктебель – планета? Ну и что, что не на небе, все равно же в космосе. Все в космосе! И наш поселок, и лес, и железная дорога… И все это – планеты. Со своей жизнью, историей, людьми… Может, и я – планета? А что? Вон во мне сколько всего: и голова, и грудь, и живот. И глаза, и руки, и ноги! А в голове – мозги, а в груди сердце, а еще душа… А если Вовка спросит, откуда, скажу – с планеты Коктебель. И пусть только поспорит!..

Японские картинки

Неспешный разговор в тени деревьев

Оказывается, раньше дядя Коля «был помешан на Востоке», все книжки про Японию прочитал! Он говорит: «Мы с ними похожи, с японцами: они на воде живут, океан кругом, и я у воды цельный день сижу – созерцаю. И чай мы любим одинаково, только пьем по-разному». Вся комната у дяди Коли увешана японскими картинками. Он их вырезал из журнала «Огонек» и прикнопливал к стенке.

Так вот, одна картинка называется «Неспешный разговор в тени деревьев», художника Тикудэна. Картинка так себе, ничего особенного: в домике под деревьями сидят двое мужчин, пьют чай и разговаривают. Но у дяди Коли она самая любимая! Он говорит, что когда смотрит на нее, прямо-таки входит туда и даже слышит, о чем они беседуют.

– Сначала сидят молчком, ждут, пока чай заварится, а пить начинают не спеша, по глоточку.

Оказывается, первым, кто придумал пить чай, был буддийский монах Бодхидхарма. Он медитировал целых девять лет, и вдруг стал засыпать. В гневе, что не может справиться со сном, он вырвал свои веки и бросил их на землю. И вскоре на этом месте вырос куст с необычными листьями. Ученики стали заваривать их и заметили, что напиток получается каким-то особенным: выпьешь его – и спать не хочется! С тех пор в буддийских монастырях появился культ чая. Его пьют неспешно, с размышлением. Благодарят богов за все дары, хозяина – за гостеприимство, потом вдыхают аромат чайного листа, наполняются любовью и состраданием ко всему живому…

– Смотри, – говорит дядя Коля, – эти двое, возможно, друзья, художники. Во дворе у них бонсай стоит, карликовое деревце… они им любуются, рисуют. И вот, к примеру, один говорит:

– А у переправы сакура зацвела…

А другой:

– Надо бы съездить, посмотреть…

И садятся они в лодку и плывут смотреть на цветущую ца на Фудзи. Как она окрашивается розовым, потом алым, потом становится как факел, только на самой вершине снег лежит…

– Ты вот думаешь, почему японки такие красивые? – спрашивает дядя Коля.

– Ну, от природы…

– Оттого что красотой любуются! У них в Японии даже праздники такие есть: «любование сакурой», «любование Луной». Целыми семьями съезжаются в парки и смотрят на цветущую сакуру или сливу. Впитывают красоту, и лица у них становятся белые, как луна, а губы сочные, как сливы…

– Может, и нам такой праздник устроить? – говорю я. – Например, «праздник любования сиренью!»

– Не получится, – вздыхает дядя Коля, – культура не та. Это ж с детства воспитывать надо!.. У нас поглядят пять минут, а потом и обломают всю…

Дядя Коля снова задумчиво смотрит на картинку:

– А может, это два поэта, пришли друг к другу в гости и соревнуются в стихах.

– Это как?

– А кто лучше стихи сложит. Один начинает, второй следом, и получается цепочка стихов… Дядя Коля замер на минуту, потом будто поймал что-то:

 
«Отраженье Луны в реке,
Ветерок пробежал -
Луна задрожала…»
 

– Здорово! – говорю я. – Мне понравилось!

– Ну вот, а теперь ты мне отвечай, тоже стихами!

И я сочинил:

 
«Вовка посмотрел на Луну
И упал в реку».
 

– Ну при чем тут Вовка! – расстроился дядя Коля. – Да еще упал!.. Ты о красивом думай, уходи от обыденности… Главное дело тут – настроение создать!

Я посмотрел на этих двоих в тени деревьев и выдал:

 
«Сидят двое, пьют тишину».
 

– Вот! – обрадовался дядя Коля. – Уже лучше. Уже ты почувствовал, что тишина – живая, тоже объект природы.

Дядя Коля достал книжку японских поэтов и начал читать мне их стишки, «хокку» называются. Они коротенькие, две-три строчки, а кажется, что широкие, как море. Одно мне запомнилось:

 
«Ты проснись скорей,
Стань товарищем моим,
Ночной мотылек!»
 

Я подумал, что сочинил его мальчик, которому ночью не спится и страшно одному, как мне иногда бывает. Но оказалось, что написал его поэт-бродяга Басе. Он чудной был, ходил из города в город и нигде не мог найти себе места.

– Поэты – они все такие, неприкаянные… – объяснил дядя Коля.

А ночью стихи сами пришли ко мне:

 
«Тишина.
Неспешный разговор в тени деревьев -
Дядя Коля и я».
 

Задом наперед

Мне-то больше нравится другая картинка, художника Тогана: на ней нарисован монах на ослике, только сидит он неправильно, задом наперед.

Монах этот служил конюхом у императора, но однажды провинился, и император сослал его в далекую провинцию. Потом император одумался, заскучал и велел вернуть отшельника обратно. А тот, звали его Хан рю, так полюбил тихую жизнь вдали от города и высокую гору, где живут святые, что не хотел ехать назад. Но – приказ есть приказ. Тогда сел он на ослика задом наперед, чтобы все время видеть вершину горы Хэншань, и поехал во дворец.

– И что интересно, – говорит дядя Коля, – точно так же, задом наперед, ездил на белом ослике один из восьми бессмертных, старина Чжан-Голао. Говорят, что он был мастер колдовать, но редко спускался с гор. Когда же такое случалось, то за день мог объехать на своем ослике весь Китай, туда и обратно. На ночь он складывал его, как бумажную игрушку, в трубочку, а утром, побрызгав водой, оживлял. На спине он носил маленький барабанчик…

– Почему ты ездишь не как все, а задом наперед? – спрашивали его. А он отвечал: – Я учусь у мудрецов древности! Так я выражаю им свое почтение!

Я вот тоже люблю оглядываться назад. Особенно, когда мы «снимаемся с места». Как тогда, в Коктебеле. Я сел на заднее сиденье и смотрел назад, до последнего, пока не исчезла гора с Пушкиным… Мама говорит: «Ты очень привязчивый, трудно тебе в жизни будет!» А папа: «Зато он хорошее не забывает!»

Но дядя Коля объяснил, что я не так все понимаю, что старина Чжан Голао не потому назад смотрел, что скучал, а потому, что истину видел: не всегда настоящее лучше прошлого. Наоборот: впереди-то все хуже и хуже, и что с нами будет – неизвестно…

– Он бы все эти штучки-дрючки, телевизоры, мобильники разные не одобрил. Потому и не хотел смотреть вперед. А глядел назад, где вековая мудрость…

… И вдруг мне представилась эта мудрость – большая, живая, похожая на огромное раскидистое дерево. И будто я подхожу к нему, а оно раскачивается, скрипит от старости и шелестит своими листьями. А листьев этих – видимо-невидимо! И на каждом – какая-нибудь мудрость написана. И я наклоняю ветки, срываю листочки и читаю, читаю… и мне так хорошо, так тепло рядом с этим деревом, как с добрым старым человеком, который все все знает и ничего не боится…

Хотел бы я встретить старину Чжан Голао, поболтать с ним о том о сем, постучать по его барабанчику или сесть на ослика и поехать задом наперед.

Человек дождя

В тот день рыбалка не задалась – дождь пошел. Сперва маленький, а потом как припустил! Мы свернули удочки и пошли к дяде Коле.

– Дождь – это хорошо, – говорил он. – Червяки повылезут! Они дождь любят. Ты-то как: человек дождя?

– Не знаю…

– Японцы – так те люди дождя. Они уж к нему привыкли, без зонтика и шляпы – никуда! У них как вечер, так проливной дождь, «юдаки» называется.

– А кто такой «человек дождя»? – спросил я.

– Погоди, после, – сказал дядя Коля. – Есть у меня одна картинка художника Хиросигэ: по берегу реки идет бедняк с мотыгой на плече. Домой возвращается, а тут дождь…

– Юдаки?

– Он самый. Поливает его как из ведра, а тут и ветер налетел, но бедняга идет вперед. На нем какие-то лохмотья и желтая соломенная шляпа – да разве спасут они от дождя? А позади – гора, «Пасть дракона» называется. Раньше думали, что это хозяин горы сердится и посылает дождь… Ишь как разошелся! Ты заходи-заходи, не стесняйся, – говорил дядя Коля, пропуская меня в сарайчик. – Снимай рубашку, а то простудишься, мне от мамы твоей влетит. – Он включил рефлектор, рядом повесил мою рубашку – сушить. – Поглядывай, чтоб не сгорела.

Потом достал старый журнал и показал мне эту картинку. Как же смешно японцы дождь рисуют! Прямо как дети! У них дождь похож на тетрадный листок в косую линейку или на ниточки, протянутые сверху вниз. А за «ниточками» я увидел и страшную гору, похожую на пасть дракона, и человека, бегущего по берегу реки… Он едва держится на ногах, а ветер так и норовит сбить его с ног…

– Да-а, – протянул дядя Коля, – я, когда смотрю на эту картинку, вспоминаю одну байку. Как-то поспорили солнце и ветер, кто из них сильнее. Солнце говорит: «Я!», а ветер: «Нет, я!» Увидели пастуха на дороге, и условились: кто с него тулуп снимет, тот и сильнее. Ветер начал дуть. Дул, дул, старался изо всех сил – а пастух только сильнее тулуп запахивает. Холодно ведь… Тогда выглянуло солнце, обогрело своими лучами всю землю, согрелся пастух и сам тулуп снял. Улавливаешь смысл?

– Не очень…

– «Не очень!» – передразнил дядя Коля. – А смысл таков: теплом да любовью скорей победишь, чем грубостью. Сколько ветер не злись, сколько ни дуй, а все равно солнце выглянет и все лужи высушит.

– А «человек дождя» – это кто? – снова спросил я, потому что он не выходил у меня из головы. И дядя Коля рассказал, что так назывался один фильм про двух братьев. Когда младшему было страшно, к нему приходил «человек дождя» и рассказывал сказки. Потом-то выяснилось, что это был его старший брат, Рэймонд. Он еще пел смешную песенку «Как я мог танцевать с другой, когда ты был рядом…»

… Ночью я проснулся от сильного грома. Он гремел так, что казалось, разнесет все вокруг! Я выглянул в окно: в небе сверкали молнии, деревья раскачивались и скрипели, как мачты на корабле, а небо было черное и страшное, как море в шторм. Громыхнуло раз, другой, и по крыше забарабанил дождь. Он стучал все сильнее и сильнее, а потом полил как из ведра. Ветки начали хлестать по окнам с такой силой, что даже стекла зазвенели! Я был в комнате один… и вдруг представил, что сейчас распахнется дверь и в комнату войдет человек Дождя: в длинном плаще с капюшоном и высокой черной шляпе. Я так ясно увидел это, что у меня даже сочинились стихи:

 
Ко мне пришел человек Дождя.
– Ты ждал меня? – Я ответил: – Дя!
– Тогда пойдем гулять под дождем!
И я ответил: – Давай пойдем!
И руку дал человеку Дождю:
– С тобой куда хочешь гулять пойдю!
И мы пошлепали с ним по лужам,
Ведь мы как братья,
Ведь мы с ним дружим!
Но вышло солнце: – Пока, прощай!
Я лишь коснулся его плаща,
И крикнул вслед человеку Дождю:
– Ты возвращайся, я подождю!
 

Теперь я думаю, что все-таки я человек дождя. Потому что люблю слушать, как он барабанит по крыше, как стучит по подоконнику – то громче, то тише… Люблю смотреть, как наполняется водой дождевая бочка, а вокруг прыгают лягушки. А еще я люблю дождь, потому что после него бывают грибы, и мы с папой надеваем болотные сапоги и идем в лес…

Учителя

Еще мне нравится картинка художника Тиканобу. Потому что по ней можно целую историю рассказать. Хотя с виду она совсем простая: на поваленном дереве сидит старик, а перед ним мальчик со свитком в руках. А история такая: сидел на мосту старик и вдруг снял с ноги сандалию и бросил ее в реку. Зачем, спрашивается? А затем, что мимо проходил мальчик, и старик это сделал нарочно – проверить его хотел на смирение. – Достань мою сандалию! – сказал он. Парень, хотя в нем так все и вскипело, смирился и выловил сандалию из воды. Старик – так даже спасибо не сказал да еще потребовал, чтобы тот надел ему сандалию на ногу. Пришлось парню нагнуться и обуть старика. А тот велел ему прийти на то же место через пять дней на рассвете.

– Я дам тебе урок, – сказал он. Когда мальчик пришел, старик был уже на месте. Ох и рассердился же он:

– Ты заставил меня ждать, невежа! Приходи еще через пять дней.

Так продолжалось несколько раз, пока наконец мальчик не явился вовремя. Он пришел в полночь и два часа ожидал старца! И вот старик вышел из темноты ночи – оказалось, что это был не простой ворчливый старик, а знаменитый даосский монах. Он похвалил мальчика за смирение и уважение к старости и вручил ему свиток с основами боевого искусства. Мальчик овладел им и стал знаменитым воином Чанг Лианом.

Дядя Коля любит эту историю и всегда говорит:

– Учителя – они все одинаковые: что у христиан, что у буддистов, – такие проверки устраивают, что будь здоров! Был, например, один святой, звали его Павел Препростой. Так он в 60 лет решил стать монахом! Пришел к келье преподобного Антония и стучит в дверь. – Что ты хочешь, старик? – спрашивает Антоний. – Стать монахом, – отвечает Павел. – Ты уже стар, – говорит Антоний, – ты не выдержишь такие посты, какие я держу, по пять дней кряду. Уходи домой, – и закрыл дверь. Но Павел не уходил. Три дня простоял как вкопанный. На четвертый Антоний отворил дверь, увидел Павла и снова велел ему уходить. – Умру, но не уйду, – ответил Павел. Антоний подумал: «У него нет ни воды, ни хлеба. Если он умрет от голода, то на моей душе будет грех! Оставлю его у себя, но сначала испытаю». – Ну хорошо, – сказал он Павлу. – Я возьму тебя в ученики, но ты должен во всем слушаться меня. – Я готов, отче! – ответил Павел. – Ну тогда стой и молись, пока я не выйду! – сказал Антоний и опять ушел в келью.

Целую неделю простоял Павел! Преподобный изредка подходил к окну, поглядывал, не ушел ли старик? Нет, стоял неподвижно и творил молитву. Наконец на седьмой день Антоний вынес финиковые плети, окунул их в воду, чтобы они лучше гнулись, и говорит: – Плети веревку. – Павел сплел. Антоний потрогал ее и говорит: – Плохо! Расплети и начни заново!

Ничего себе работенка! Павел страшно устал, в горле у него пересохло, ноги подгибались от усталости, но он расплел веревку и снова начал ее плести. На закате Антоний спрашивает: – Хочешь хлеба? – Другой бы на месте Павла воскликнул: «Да, отче, я голоден! Дай мне поскорее хлеба и воды!» Но Павел ответил: – Как ты хочешь, отче.

После этих слов Антоний сдался – такого послушания он давно не встречал. И оставил у себя Павла. И стал Па вел монахом, да таким святым, что чуть ли не святее самого Антония!

– Вот такие они, учителя, – закончил рассказ дядя Коля. – Ведут себя вроде чудаковато, зато потом – польза! Смиряет человек свою гордыню, и тогда сам Бог его охраняет, потому что смиренных любит. Так-то, брат!