Текст книги "Начало от безумного отца"

Глава 2

Так пусть все зло, которым полон воздух,

На мерзких дочерей твоих падет

Шекспир «Король Лир».

Деревня Лопухинская.

Июнь 1966 год

Не обращая внимания на шум с заднего двора, Катерина уже закрывала за собой входную дверь в дом. «Тапок мамкиных нет, значит, она еще не пришла», – подумала девочка. В доме почему-то пахло прелостью. Зайдя в родительскую спальню, она остановила свой взгляд на окне, что оказалось распахнутым, потом посмотрела на кровать. «Постель не заправлена до сих пор, значит, мамка точно не приходила», – решила Катерина. В комнате был убран половик, второй скомкан, а на полу была разбросана земля из разбившихся цветочных горшков. По полу тянулись грязные следы, грязным оказался и подоконник. Она подумала, что Вовка Гребенкин, их сосед, залазил к ним в дом. Вспомнила, как его однажды забрали в милицию, потому что он почти каждую ночь в деревне что-нибудь крал. «Почему отец этого не заметил?» – подумала Катерина. Девочка присела, подняла с пола увядшие голубые цветы.

В сенцах послышались торопливые шаги, что-то металлическое громко покатилось по полу и ударилось об стену. Катерина нахмурила брови, увидела в окно на заднем дворе отца, тот с избытком расплескивал на землю воду из ведра. Девочка присела к черепкам и сгребла землю с пола в кастрюлю, что стояла под стулом. В ней обычно мать разбавляла навозную жижу для полива цветов. В этот раз кастрюля была пустая. Черепки от горшков Катерина выкинула в мусорное ведро, туда же отправила цветы.

– Сколько можно ходить в обуви? Надоело прибираться, – прошептала она, размахнув оставшуюся землю ладонью в разные стороны.

Она злилась. Минут через пять сиплое дыхание заставило ее напрячься. В прихожей появился отец. Он, крепко закрыв за собой дверь, задержался у дверного проема. Тишину в доме нарушил звук от разбившейся в кухне посуды. Отец шаркнул ногой, видимо, отодвинул осколки, выругался. Быстрыми шагами он прошел в комнату Катерины и Маруськи, как будто что-то искал. Пару раз открыл и резко закрыл дверку шкафа. Потом он копошился в кухне, шумно сопел, открывая пробку от бутыли. Катерина все это время не двигалась с места, зачем-то считала отцовы глотки: «Раз, два, три».

Отец, по всей видимости, сел на стул, похлопал ладонями по коленям, запел: «Домик стоит над рекою, пристань у самой реки. Парень девчонку целует, просит он правой руки. Верила, верила, верю. Верила, верила я, но никогда не поверю, что ты разлюбишь меня». Он резко оборвал песню, снова толкнул ногой разбитую посуду на полу.

Наконец он постучал по дверному проему в комнате, где была Катерина. Он никогда так не делал. Последний стук послышался девочке громче. Затем мужчина отодвинул штору. Катерина обернулась, не моргая, посмотрела в потемневшие глаза отца.

– Маруська придет… – произнес он, зевая. – Еси а ку не остаетца, то забем атом.

Девочка не поняла его и не знала, что ответить, но тут с ужасом увидела его массивные короткие рога, торчащие среди всклокоченных густых волос. Потянувшись, почесывая черными когтями свое небритое лицо, отец направился в спальню, тяжело переставляя копыта. Его хвост, как у черта, напряженно шевелился. Через минуту послышался скрип кроватных пружин от падающего грузного тела. По всему дому разнесся храп.

Катерина на цыпочках вышла в сенцы. Засунула ногу в тапку, во вторую сначала не попала, наклонившись, помогла себе, подтянув ее рукой. Вдруг у чулана кто-то хихикнул. Девочка плотно навалилась спиной на входную дверь, прислушалась. Неожиданно в сенцах, несмотря на обеденное время, потемнело. На заднем дворе раздался звук топора, потом еще, словно там рубили дрова. Взгляд Катерины спустился к порогу, и ей показалось, что на нем виднелись пятна крови.

– Кто здесь? – спросила она вслух, ощутив, как вспотели ее ладони и спина.

Кто-то смрадно выдохнул прямо в лицо девочке. Она сморщилась, еще сильнее сжалась, крепко впилась в дверную ручку, по ее позвоночнику волной пробежался холод. Вновь послышался звук топора, только совсем рядом. Затем в ее голове все стихло. Только с ржанием лошадей в конюшне, она пришла в себя.

– Кто же здесь? – уже шепотом спросила Катерина, продолжая дрожать всем телом.

Ей не ответили. Она услышала, как за дверью опять полетела посуда на пол, кто-то забегал, застучал, громко ударяя по стенам. Катерина с силой рванула дверь и заскочила обратно в дом. Она с ужасом проводила взглядом низкорослую растрепанную женщину, которая, скребя по полу куриными лапами, пропала за печкой, затягивая с собой свернутый половик. Девочка прошла в комнату, присела на край родительской кровати, зажмурилась, считая от одного до десяти и обратно.

 
                                       * * *
 

Незаметно на деревню опустился вечер. Часы, висящие на стене, громко тикали. Только с недавних пор кукушка из них больше не вылетала. Отец из комнаты еще не выходил. Катерина вспомнила о том, что сегодня никто не поил лошадей. «Отец спит, ему дела нет. Мамка еще не пришла», – подумала она. Ей самой выйти во двор не хватило смелости, да и отец не позволял дочерям без его надсмотра кормить и поить дорогих ему коней.

В доме было тихо и одиноко. Кошка где-то пряталась. «Если поговорить не с кем, остается только ждать», – продолжала думать Катерина. При одной мысли выйти во двор девочке становилось не по себе. Она переоделась в сорочку, подошла к окну. Серые вороны разгуливали по огороду, находя себе еду, а на качели раскачивался парень.

– Алешка? – радуясь, спросила сама себя Катерина.

Он был одет в строгий костюм не по размеру. Его темные волосы, приглаженные на бок, не шевелились от поднявшегося ветра. Катерину он не видел, иначе бы помахал рукой в знак приветствия. Алешке девочка не удивилась. Парень – жених Маруськи, а значит, знакомый, может быть, даже близкий человек. Катерине и Анисие он нравился.

Недалеко от него Катерина увидела саму Маруську. Невысокая сестра в черном платке, в цветном платье матери, в тонкой кофточке стояла с опущенными руками, остановив свой взгляд на качели. «Как тогда», – подумала Катерина. «Что тогда?» – кто-то переспросил в ее голове. Алешка не двигался, будто качели его качали сами, издавая скрип по всей округе.

Хлопнула входная дверь, девочка от неожиданности вздрогнула, вспомнила про существо с куриными лапами. Такое яркое видение у нее было впервые, только однажды она мельком увидела лешего в лесу. Правда, Анисия сказала, что этого не может быть. Катерина в ожидании существа напряженно уставилась на штору, но оказалось, что зашла Маруся. Сегодня она, как обычно, возвращалась пешком из города. Перешагнув порог дома, девушка сразу отодвинула шторку в родительскую комнату. На столе горела свеча, только что зажженная Катериной. Маруська разглядела съежившуюся сестру, стоявшую у окна уже в ночной сорочке, держащую в руках спички. Девушка сняла с головы платок, вязанную синюю кофту накинула на гвоздик, вбитый в стену возле двери.

Отец считал, что у Маруськи светлая душа. Она смиренно подчинялась родителям, но нередко не ела в училище, покупая по пути обратно на базаре какие-нибудь вкусности для Катерины и маленькие подарочки отцу и матери. Мать часто оставалась недовольна подарками, ругала Маруську за зря потраченные деньги. Отец, покрутив очередную покупку, тоже злился, говорил, что не будет давать ей деньги на обеды, так как она их тратит не по назначению. Но перед ее уездом утром в понедельник, грозя пальцем, протягивал мелочь.

– Катя, – тихо произнесла Маруська, поправила ремешок на платье, – от чего так рано света нет в доме? Снова нельзя включать? Отец ругался, что я долго шла? А где мамка?

Девушка все-таки включила свет, в кухне засветила лампочка, висящая на проводе из потолка. Она покрутила головой, оглядевшись по сторонам, в растерянности осмотрела кухню, битую посуду на полу, осколки от тарелок, лежавшие даже возле дверей. Катерина взглянула на сестру с подозрением. Она словно в первый раз увидела ее прозрачные глаза, распущенные зеленоватые волосы. «Ей нельзя красить волосы», – подумала девочка.

– Что случилось? Где мамка?

Маруська явно забеспокоилась.

– А ты одна шла, Мань? – спросила Катерина сестру.

Маруська достала из пакета небольшую коробочку, показывая Катерине.

– Конечно, а с кем же еще? До деревни Валуны с Варькой, а потом одна. Туты идти-то всего ничего, добежала. Боязно, конечно, то сова ухает, то в кустах кто-то шевелится. Так что же случилось? Кто бил посуду? Ругались они?

Катерина не ответила, но спросила снова:

– Зачем ты покрасила волосы?

Маруська, растерявшись, пригладила свои волосы, пожала плечами, улыбнулась.

– Шутишь опять? Значит хорошее настроение у тебя.

Сестры переговаривались негромко, чтобы отец их не услышал. Так было почти всегда. Если он слышал, то обязательно задавал ненужные вопросы.

– А Алешка разве не встретил тебя? На качели сидел. Времени, что ли, не знал? – задумчиво произнесла девочка, смотря в окно, где висели качели, на которых уже никого не было.

Побледневшая, худенькая Маруська обмякла, прикоснулась ко лбу. Выражение ее лица стало печальным.

– Ушел, – грустно произнесла Катерина.

В соседней комнате заскрипели кроватные пружины, девочка услышала, как отцовские копыта ударились об пол, пружины прогнулись еще сильнее, по всей видимости, отец проснулся и сел. Маруська тоже обратила внимание на скрип. Она явно что-то хотела сказать, но вышедший из комнаты отец заставил обратить на себя внимание. Он присмотрелся к старшей дочери, опустил взгляд на ее грязные сапоги.

– Дождь на улице?

Маруська машинально кивнула головой, хотя дождя не было. Словно загипнотизированная, она уставилась в его злые похмельные глаза. Обычно она не любила встречаться с ним взглядом, но сейчас как будто пришлось. Стало не по себе. Девушка обратила внимание на разорванную горловину на отцовской сорочке, словно ее рвали руками, это вызвало у нее тревогу, сердцебиение участилось. Конечно, оно участилось не в этот момент, а еще со словами Катерины.

Растерянная Маруська стояла в замешательстве. Отец отвел взгляд, потом приблизился к самовару, брякнул крышкой. Из краника самовара в подставленную им кружку полилась вода, он большими глотками выпил ее. Развернувшись к рукомойнику, умылся, потер полотенцем нос, вырвал из ноздри волос, несколько раз чихнул.

– Ты че-то поздно, Маруська, – с явным недовольством произнес он.

Этот вопрос девушка слышала часто, можно было его предугадывать. Но он звучал так холодно, что привычки реагировать на него спокойно не выработалось.

– Я? Я это… – неуверенно заговорила она.

Заторопилась, снимая резиновые полусапожки, ступила босыми стопами на сухую тряпку для обуви, положенную около двери.

– Так денег-то на обратную дорогу не дали. Я пешком шла. Папка, далековато все же.

Она, как обычно, пыталась отшутиться, искоса поглядывая на отца своими большими темными, как у него, глазами. От волнения Маруська раскраснелась, обняла свои худенькие плечи, оставаясь у дверей. Что-то определенно было не так, как раньше, она это чувствовала.

– Надобно шагу прибавить, на кой ляд тебе хорошую обувку купили? О чем говорите? – спросил отец, переведя свой прищуренный взгляд на Катерину.

В это время девочка давила на веки пальцами, от того, что в ее глазах фигуры людей начали расплываться.

– А мамка где? – все-таки спросила Маруська, взглянув на отца.

– Мамка где-е? – повторил отец, вытянув шею, будто гусь. – Вишь, стемнело? Хоть глаз выколи, не вижу мамки. Ау, мамка, где ты? Не придет – прибью. Спать давайте. Еды, Маруська, нету. Мати ни черта не оставила. Так что все завтра.

Он подошел к кухонному столу. Катерина зажмурила глаза и закрыла уши ладонями. Девочка подумала, что она не может больше слышать, что говорит отец, или этот черт, стоящий в коридоре и корчащий им рожу. Смотря на него из темноты, он казался ей еще ужаснее. Наконец Маруська спустила штору, прошла к сестре. Та изо всех сил прижалась к ней. Сквозь шторку из кухни пробивался свет. Было видно, как крупные слезы Катерины покатились по ее щекам.

– Ты чего? Не реви, Катя, – попросила Маруська.

Девочка, уткнувшись мокрым носом в руки сестре, шепнула:

– Она скоро придет, Маруська, вот увидишь. Не бойся, не в первой.

– Ты о ком? О мамке? Конечно, придет. Куда же она денется. Вырастать тебе надо, Катька, не мала уж ты, а все за мамкину юбку держишься.

Маруська не ругала сестру, сказала это мягко. Правда, ей тоже показалось странным, что матери еще нет дома. Но у взрослых свои дела. Нельзя же все время быть под присмотром семьи. Так она подумала и отпустила Катерину, включила в комнате свет. Катерина на несколько секунд зажмурила глаза, потом вытирая слезы, протянула сестре лежавший на столе в пакете соленый огурец и ломоть хлеба, что брала с собой на речку.

– На вот…

Девушка с благодарностью взяла еду, откусила огурец, во рту он шумно хлюпнул. Маруська притихла, хихикнула. Вернувшись к сумке, она поставила ее в комнате возле ножки стола, достала из нее коробочку и положила на стол.

– Возьми, глянь, – указала она взглядом на коробочку, усевшись на край стула.

Катерина протянула руку к подарку, взяв, покрутила его. В кухне громко зашуршала газета, затем послышался звук ножа, стучащего об дерево. Стало понятно, что отец что-то нарезал на доске. Раздалось его громкое причмокивание. Катерина открыла коробочку, в ней лежала маленькая куколка из фарфора в бальном платье. Глаза ее оживились.

– Я, Катя, знаешь… – начала шепотом Маруська.

– Что за черт? – внезапно выкрикнул отец, ударив по столу рукой.

Ложки, стоящие в банке звякнули, по столу что-то покатилось. Катерина вздрогнула, из ее рук куколка упала на пол, разбилась. Девочки испуганно переглянулись. Куколку было жалко. Маруська перестала жевать, подошла к шторке, немного отодвинув ее, выглянула в кухню. Отец шлепнул ладонью по самовару, тот слетел со стола на пол, разливая воду. Девушка вздрогнула, ей было непонятно, что его так разозлило. Катерина тут же направилась к дверям, затхлый запах в доме вызывал тошноту.

– Подожди, – шепнула испуганная Маруська, удерживая сестру за локоть. – Ты куда?

Катерина даже не посмотрела на сестру, высвободила руку, подняла шторку. Отец сидел на стуле спиной к выходу, самовар валялся на полу, как и осколки битой посуды. Все выглядело так, словно убирать этот бардак никто не собирался. Девочка, поднявшись на цыпочки, попыталась остаться незамеченной и выйти из дома, но под ее ногой предательски скрипнула половица. Ее сердце, казалось, забилось громче, чем тикали часы.

– Куды? – строго спросил отец, чуть повернувшись, искоса глянул на нее, его хвост ударился об пол.

– Я? В уборную.

Катерина приподняла плечи, быстрым движением разгладила сорочку, выпрямилась. Отец согласно кивнул, давая ей разрешение выйти. Он всегда все контролировал, поэтому обе сестры лелеяли мысли о том, чтобы поскорее вырасти и уйти из родительского дома. Только куда, например, Катерина пока не знала. Замуж ей точно не хотелось. «Пусть Маруська идет замуж, а мне надо бежать», – подумала она.

– Смотри, – прошипел отец.

Катерина после этого предупреждения остановилась перед дверью, не поняв на что надо смотреть, оглянулась. Ни Маруськи у шторки, ни отца в кухне уже не было, из родительской комнаты раздавался храп. Испуганная девочка медленно подняла взгляд вверх по лестнице на второй этаж, вся лестница оказалась в паутине и пыли, по верхней ступеньке семенили мыши. Катерина рванула в их с сестрой комнату. Маруська тоже спала. Как только Катерина легла рядом с ней на постель, то услышала:

– Ты давеча про Алешку вспомнила, словно он живой. Зачем? Знаешь ведь, что он умер.

Катерина повернула голову на сестру, глаза у нее были закрыты. Будить она ее не стала. Какое-то время девочка ворочалась, но все-таки провалилась в дремоту, где ей слышалось шуршание, рычание и виделись мухи, роившиеся у ее глаз, она пыталась отмахнуть их, но они появлялись снова. Из углов по всему дому скалились черти, издавая зловонный запах. Вскоре по полу, будто ковром, развернулся луг, с еле заметными голубыми бутонами, с пестрившими синими петушками и белыми невестами. Девочка увидела, как чьи-то большие ноги топчут этот луг и цветы на нем. Она вдруг стремительно соскочила с постели, выбежала в сенцы, потом сбежала с лестниц на улицу. Выскочила из калитки и помчалась прочь от дома, все дальше удаляясь от этого ужаса. Вслед ей раздался лай их пса Армана. Он так необычно лаял, даже хрипел. Анисия подобрала пса на улице еще щенком. Позже Константин построил ему будку, принес из сарая мощную цепь.

Катерина уже выбежала на дорогу за деревню, где вскоре послышалось рычание. Что-то большое и лохматое приближалось к девочке. Она рванула в сторону, к лесу, но и там раздалось рычание. Катерина со всех ног пустилась в другую часть деревни, встретившись с лохматым, похожим на медведя и льва одновременно, чудищем. Ей больше некуда было бежать ни от него, ни от отца. Спасением для девочки оказалось возвращение обратно в дом. Она, уже находясь в постели, только натянула одеяло на голову, как в прихожую кто-то вошел, об пол шлепнули тапки. «Это пришла мамка, только она так снимает тапки», – решила Катерина. Мгновенно встрепенулась.

– Мамка! – радостно громким шепотом произнесла она, бегая взглядом в ожидании матери в кухне.

– Тише, тише. Не буди народ. Завтра увидимся, – ответила мать, скрипнув дверцей шкафа в комнате, потом, по всей видимости, легла на постель рядом с отцом.

Катерина, немного подождав, все же поднялась и вышла в кухню, и тут около ее ног одна за другой пробежали по полу крысы. И сотни мелких паучков расползлись по стенам, потолку, затем начали падать на ее голову и тело. Девочка трясла волосами, пытаясь их с себя сбросить. Ее дыхание то останавливалось, то возобновлялось. Неожиданно перед ней появилась заплаканная Маруська. Она больно впилась руками в плечи Катерины, что-то с волнением заговорила, потом закричала. Катерина не разобрала слов. Девочка смотрела на губы сестры, потом обернулась на окно, где уже рассвет окатил их двор. Загорланили петухи. Все, что было вчера, стерло время. Наступило то самое обещанное «завтра».

Глава 3

«Когда давно все встало на свои места, но каждый день распадалось по разные стороны».

Запись сделана 18 июня

Антон Юрьевич отвел взгляд от записи в дневнике, подумал: «На самом деле я даже представить себе не могу, что могла бы означать эта фраза. То, что она в себе что-то скрывает, понятно, но что?»

Поселок Черемушки.

Дом для престарелых людей. Июнь 2016 год

Почти в конце поселка Черемушки среди берез и осин виднелось двухэтажное здание из серого кирпича, огороженное забором, выкрашенным зеленой краской. Несколько лет назад районная власть отдала это здание под дом престарелых жильцов. С этого времени дом стал быстро наполняться.

Его передний фасад стремился к поселку, где жилых домов оставалось немного. Местный народ уже несколько лет подряд заметно переселялся в ближайшие города. Во дворе дома стояла деревянная беседка и лавки, расположенные вдоль забора. Ступеньки, ведущие к крыльцу, давно облупились по краям, выдавая глазу дело времени. Двор выглядел чистым. Летом траву косили сами жильцы, затем выстилали на заднем дворе в клетки кроликам. Зимой горок, конечно, не строили, но зато у самого угла забора ставили новогоднюю елку. Старикам нравилось наряжать ее, украшая гирляндами. Возле дверей всегда стояли две лопаты для чистки снега, и кто-нибудь из жильцов мог выйти утром и разгрести дорожку от ступенек до калитки.

Внутри здание было похоже на небольшую поликлинику, с таким же длинным коридором, по бокам которого располагались узкие комнаты. Даже пахло лекарствами. Стены почти везде раз в три года выкрашивали в синий или зеленый цвет. Директор распорядился, чтобы в доме поставили множество цветов. В коридоре находились клетки с попугаем, морской свинкой и белыми мышками. Нередко по дому гуляли сами по себе кошки. Своих никто не заводил, заглядывали чужие. С кошками были проблемы, так как у директора при виде их активировалась аллергия. Хороший директор достался этому дому, заботливый. Так говорили жильцы. В администрации он выбил для дома престарелых людей несколько дополнительных должностей: медсестру, повара и уборщицу. Изначально их в штате не было, будто жильцы сами должны о себе заботиться.

С момента первого заезда в дом стариков в персонале до сих пор числились одни и те же люди, кроме принятого по знакомству три месяца назад на должность заместителя директора Антона Юрьевича Скабеева, двадцати семилетнего врача психиатра по образованию, тяготеющего к гипнозу.

Там проживала и Катерина Морова, ныне Потапова, по фамилии мужа, к которой за это время, казалось бы, никто не приходил. Женщине уже исполнилось шестьдесят два года. Только выглядела она гораздо старше своих лет. Может, потому что она деревенская, а может, по другим причинам. Многие находящиеся здесь старушки, что прожили в городе большую часть жизни, выглядели моложе ее, хотя были одного возраста. Они красили розовой помадой губы, даже пользовались духами, если к ним вдруг забредет начальник из администрации или заглянет Антон Юрьевич. А если праздник придет, то и тушь для ресниц доставали, и шифоновые шарфы. Катерине все это было не нужно. Она редко смотрела в зеркало, ее седые длинные волосы всегда были стянуты в тонкую косичку и закручены в комок на затылке. Лицо покрылось глубокими морщинами, веки нависли, почти закрывая небольшие глаза. Губы, потерявшие свой цвет, стали синюшными, части зубов уже не было. Она носила цветные халаты, ходила тяжелым шагом. Редко присоединялась в столовой к жильцам посмотреть по телевизору новости или шедший по вечерам сериал, который называли мыльной оперой.

 
                                       * * *
 

В этом году июнь стоял теплый. Прошел очередной скучный воскресный день. Поселок начал погружаться в дремоту, но в доме престарелых еще продолжались разговоры. После вечерней прогулки старики в столовой пили чай, поливали стоящие на подоконниках цветы, слушали советскую музыку. Катерина, послушав с ними несколько песен Муслима Магомаева, вернулась к себе в комнату. Фонарный столб во дворе дома не светил, вчера кто-то разбил лампочку, поэтому в комнате было темно. Накрывшись верблюжьим одеялом, женщина быстро заснула. Обычно ей ничего не снилось. Может, потому что на ночь ей давали снотворное, и на утро она сны забывала.

В полночь заскрипела калитка, залаяла собака. Кто-то забежал по лестницам на крыльцо, стуча каблуками от сапог. Забарабанили по двери. Катерина открыла глаза, около минуты прислушивалась, стук не повторился. Во дворе стояла тишина. «Видно, послышалось», – подумала она. Катерина перевернулась на другой бок, натянула на себя одеяло. Она глубоко вдохнула и почувствовала в воздухе запах лаванды. Двери распахнулись, из коридора в комнату ворвался свет. Катерина медленно приподняла голову. Около ее кровати появилась женщина в белом одеянии, удерживающая на груди края белого ажурного шарфа, покрывающего ее сверху почти до стоп. Женщина тихо причитала. Катерина подумала про Виту Сергеевну, про снотворное. Вита Сергеевна обещала его принести, но ее до сих пор не было.

– Однажды ты не проснешься. Помнишь, как это было у Павла Хромого, у Керьяна Полевого? – спросил откуда-то женский голос, похожий на голос Маруськи.

В последние годы Катерина не всегда понимала, кто с ней говорил. Появлялись люди, которые друг друга не видели. С кем-то она сама не хотела говорить. Кого-то даже боялась. Катерина рассказывала об этом Антону Юрьевичу, тот относился с пониманием. Это был, пожалуй, единственный человек, который ее по-настоящему понимал.

– Кто ты? Это ты, Вита Сергевна? – все же, сомневаясь, громко спросила Катерина, прищуриваясь, пытаясь всмотреться в лицо женщины сквозь шарф.

– Вита Сергевна, – еле слышным эхом прозвучал голос, похожий на Маруськин.

На соседней кровати старушка постучала кулаком по металлическим прутьям.

– Да, что же тебе, Катька, не спится? Молчком лежи, а то скажу на тебя, – пробубнила она.

Предположительная Катерине Вита Сергеевна, как и в остальных случаях, поплыла, словно водой испорченная картина, а вскоре вовсе испарилась. Дверь захлопнулась. Женщина больше не смогла заснуть, откинула одеяло, кряхтя, уселась. Через какое-то время в поселке загорланили петухи, собаки, выпущенные хозяевами из своих будок, залаяли на кур. «Скоро должна прийти врачиха, – подумала Катерина. – Пусть пока лают, а чего им еще делать?»

В коридоре послышались шаги. Персонал уже принимался за работу. К одиннадцати часам непричесанная Катерина заглянула в кухню, где в это время Таня, социальный работник, с жадностью заглатывала с ложки гречневую кашу. На печи из двух кастрюль шел пар от обеденного борща и компота из яблок. Таня, полноватая немолодая женщина с сединой на коротко подстриженных волосах, всегда была приветлива с жильцами, часто с ними курила. Курила она не просто сигареты, а закручивала, как солдаты в военное время, махорку в газетку. Из-за печи вышла повар Тамара, тучная женщина шестидесяти лет, похожая на утку, с выпяченной большой грудью. Она появилась, держа в руках испачканный кухонный нож, фартук был вымазан чей-то кровью.

– Чего тебе надо здесь? – крикнула Тамара, глядя на Катерину. – Тут делать нечего. Скоро обед, в столовую приходи.

Она сказала это с недовольством в голосе, торопливо вытирая нож о тряпку. Приветливость от нее была редкостью. Сквозь ее шутки и подтрунивание порой слышалось оскорбление. Многие жильцы жаловались на такое недружелюбие. Но Тамара – хороший повар, поэтому жильцам приходилось терпеть ее неприятные манеры.

– Катерина, ты шла бы погулять, – поддержала Таня, уши ее зашевелились. – Глянь, погода стоит хорошая. Скоро дожди обещают. Иди, иди уже.

Катерина немного замешкалась, потом молча вышла. Навстречу ей направлялась скрюченная Варвара Михайловна, местная сестра-хозяйка, сухонькая старушка с горбинкой на носу. В руках она держала чистое постельное белье. Варвара Михайловна в последние годы находилась в этом доме постоянно, так как ей стало негде жить. Ее дом сгорел, другого дома администрация не построила. Муж давно умер, с сыном она жить не захотела. Здесь ей нравилось, она со всеми ладила. Говорила, что такая старость ее вполне устраивает.

– Ты чего, Катя, такая грустная? – спросила Варвара Михайловна. – Солнышку радоваться надо. Глянь, солнышко-то какое.

Она улыбнулась беззубым ртом. Катерина оставила старушку без ответа, лишь проводила взглядом до конца коридора. Варвара Михайловна скрылась за дверями, напевая себе под нос что-то из современной эстрады. Отсутствие реакции Катерины на вопросы вполне можно было объяснить. С острыми перепадами настроения что-то нужно было делать, вот ее и лечил Антон Юрьевич. Сегодня утром она ни с кем не желала говорить, вообще ничего не хотела, кроме еды. Пожалуй, это единственное, чего она хотела всегда.

В коридоре с пальмой копошились две низенькие старушки, обе с длинными носами, словно сестры. Катерина уселась напротив них на небольшой старый диван, выставленный неделю назад из кабинета Антона Юрьевича, в ожидании времени обеда. Рядом с ней волнистый зеленый попугай Кеша раскачивался в клетке на специальном приспособлении.

– Голова болит.

Катерина обернулась, услышав гнусавый голос, затем вернулась взглядом к старушкам, которые продолжали свое занятие, переговариваясь между собой. Похоже, к ней они не обращались. Больше в коридоре никого не было.

– Плохая голова. Больная ты.

Снова услышала женщина странный голос.

– Ну и что? – спросила она.

– Уходи. Уходи!

– Чего я пойду? – спросила Катерина, уже не пытаясь понять, кто с ней говорит. – Я тут останусь.

Она даже слегка рассердилась. В это время попугай затрещал, словно сверчок. Прошло еще минут пятнадцать, женщина снова услышала:

– Хорошая птичка. Кеша – птичка для кота.

Катерина подозрительно заглянула за диван, затем обернулась на старушек, выкрикнула:

– Хорошая птичка? Эй, где ваш кот? Нельзя сюда кота!

Старушки продолжали говорить между собой, не обращая внимания на ее окрик. Здесь все уже привыкли к тому, чтобы не обращать на Катерину внимание. Так настраивал людей персонал. Из клетки послышался ритмичный стук. Попугай застучал в зеркальце.

– Мальчик, мальчик.

Катерина посмотрела на него. Вытянув шею, птица вспорхнула, зацепившись когтями за верхние прутья клетки. Мимо нее снова проходила Варвара Михайловна.

– Кеша тебя кадрит? – спросила она. – Ох, озорник.

Тут же из кухни вышла Тамара, махнула рукой Варваре Михайловне. Как в школе, зазвенел звонок на обед. Шаркая ногами, ходячие старики друг за другом проходили в столовую, заскрипели ножки стульев об пол, застучали об тарелки ложки. Ближе к дверям, за столом для четырех человек, уже сидела Катерина.

 
                                       * * *
 

После обеда на работе появился Антон Юрьевич. Сегодня утром нужно было подать списки директору, который, даже сидя дома, оставался главным. Антон Юрьевич ездил к нему домой, отдать долг подчиненного. Прибыв на работу, мужчина в своем кабинете выпил чаю с вареньем из черной смородины, накинул на себя медицинский халат, посмотрел в окно, вытащил из ящика стола журнал и шариковую ручку, направился по коридору на обход местных жильцов, которые были тайно отданы директором под его опеку, как врачу-психиатру. Антон Юрьевич, находясь в отличном настроении, слегка шевелил губами, напевая: «Темный мрачный коридор. Я на цыпочках, как вор. Пробираюсь, чуть дыша. Чтобы не спугнуть. Тех, кто спит уже давно. Тех, кому не все равно. В чью я комнату тайком желаю заглянуть, чтобы увидеть…»

Слегка пританцовывая, завернул в комнату, где жила Катерина. Для него она была идеальной пациенткой. Он писал о ней в своих записях как об очень странном человеке, полном загадок. Несмотря на то, что он видел старческое слабоумие Катерины, он чувствовал, что за этим есть еще что-то. Вот это «что-то» его интересовало, поэтому в период обострения болезни ее не увезли в психиатрическое отделение.

Катерина, сидя у себя на кровати, проследила взглядом, как врач в белом халате, с редкой русой бородкой и маленькими глазами в очках, вошел в комнату. На ее взгляд, его непомерная голова совсем не подходила телу. Ей показалось, как будто он еле ее удерживал. Антон Юрьевич брезгливо повел носом, широким шагом прошел мимо пары кроватей с парализованными старушками. За ним зашла ярко накрашенная женщина пятидесяти лет, чуть выше ростом, чем врач, лицо у нее было немного вытянуто вперед. Она оглядела комнату, тоже сморщилась. «Они оба, по всей видимости, кого-то ищут», – подумала Катерина, на всякий случай пробежавшись глазами по комнате.