Текст книги "Начало от безумного отца"

Глава 6

Деревня Лопухинская.

Сентябрь 2005 год

Зайдя в дом, Катерина ногой растолкала стоявшую у порога обувь, приподняла ведро на угол стола, оно немного шатнулось, вода плеснула на клеенчатую скатерть и на одежду женщины. Катерина отодвинула ведро чуть подальше от себя. В это время на подоконнике негромко трещало радио, каждые пару секунд пыталась заиграть музыка. Женщина выдернула вилку из розетки. Гармонь сразу умолкла. Вообще музыка вызывала в ней отвращение. Может, потому, что слуха не было, может, по неведомой ей причине она не любила ее слушать. Васька, расправляя половичок у порога, снимала тапки, поглядывая в сторону комнаты.

Сзади Катерины в дверном проеме показался Борис с гармонью в руках. Он развернул меха так, что весь дом окатило громкое басистое звучание. Борис улыбнулся дочери. Но Васька, хмурясь, прошла мимо него в комнату, уселась на постель. Соломенные кудри девушки выбивались из не плотно сплетенной косы, она развязала платок, чтобы собрать волосы потуже и, наклонившись, провела им по полу. Мельком Васька заметила поднятый хвост котенка, пробравшегося под кровать. Тут же оттуда высунулась серая лапка, пытаясь достать до конца платка.

– Ох, калина! – запел хриплым голосом Борис. – Ой, малина. Эх!

Он небрежно провел по клавишам гармони сверху вниз и перепрыгнул с ноги на ногу. Васька в ожидании худшего, подняла котенка, смотря отцу в спину. Рубаха с коротким рукавом ему была немного велика, в последнее время Борис порядком похудел. На тонких, но жилистых руках еще больше выступили вены, сухие локти напоминали локти старика.

– Нажрался уже, – иронично подытожила Катерина, косясь на мужа, поправила скатерть. – Как знала. Готовый. Горе у тебя или радость?

Она взяла дырявую тряпку, висевшую на ручке одного из ящика стола, провела по гладкой скатерти возле ведра, не двигаясь с места, кинула тряпку в раковину.

– Ушел бы я от тебя, – ехидно сощурив глаз, ответил Борис. – Вона скока баб меня хотят. Да тебя, дуру, жалко. Не управишься одна.

Катерина тут же развернулась к нему лицом, приподняла брови, с наигранным недоумением взглянула на мужа.

– А ты-то уж завидный жених и такой же помощник, – язвительно ответила она. – Тяжелее стакана да гармони в руках уж лет двадцать ничего не держал. Папку все носит. Смотри-ко, начальником прям стал. Или был, да я не знала? Уйди с глаз моих, рожа немытая.

Борис как будто даже удивился словам жены. Потом удивление его сменилось злостью.

– Ух, ляка!

Он поднял брови, повернул голову, ища пристанище для гармони, но, не найдя, резко повернулся. Глаза его еще больше помутнели, он сжал кулак, замахнулся. Васька вскочила, котенок стремительно скрылся под кроватью.

– Ай-яй! – завыла девушка и рванула к упавшей возле дверей матери, грозя пальцем озверевшему отцу.

Гармонь растянулась и заскрипела, безысходно повисла, обнажив коричневые складки. Борис попытался погладить дочь по волосам, но Васька увернулась и осуждающе посмотрела в его уже потерянный взгляд. Девушка могла вызвать у отца тревожные чувства, ее осуждение било его в самое сердце, но не меняло его отношения к жизни. Борис не любил распускать руки, но порой не мог остановиться, потом корил себя и винился перед дочерью. Он не просил прощения у жены, считая, что она все равно не поймет, да и принципиальность ему не позволяла признать себя слабым. Он считал, что Катерина после извинений будет чувствовать себя слишком заносчивой. Тогда ему будет еще хуже. «Нет уж, не будет этого», – принимал он решение, оправдывая себя и свои поступки, просто подолгу молчал, зная, что его жена сама угомонится, и снова будет все как прежде. Потом он думал, что если женщина не понимает слов, значит, можно ее ударить, так сказать, вправить мозги. Объяснить и показать, кто в доме хозяин. В деревне многие думали, что женщина – человек странный и небыстро соображающий, а мужчина долго ждать не может.

– Катюха, – сквозь зубы процедил Борис. – Ты мне не это, а то знаешь, не помилую.

Катерина немного развернулась к мужу, застыла в этом положении и окатила его ледяным взглядом. Только сейчас она ощутила, как ноет шея. Васька дотронулась до ее плеча, но тут же одернула руку, прижала ее к груди. Катерина почти закричала:

– Да кому ты нужен, мертвечина? Будь проклят тот день, когда я вышла за тебя замуж!

Борис исказил лицо, передразнивая жену, кривя рот, беззвучно повторил ее слова. Женщина сделала пару шагов на коленях до табуретки, подтащила к себе упавшие со стены фотографии, что Васька недавно приколола иголками к обоям. На одной фотографии на Катерину смотрела трехлетняя дочь, на другой была ее мать Анисия. Фотокарточка с матерью совсем пожелтела, края загнулись. Катерина не знала, кто ее фотографировал, но вспомнила, что отец почему-то был недоволен и хотел порвать фотографию. Ваську же приходил снимать Федя – брат Бориса. Тогда он привез с собой маленький фотоаппарат. Борис весь вечер крутил его и пытался разобраться, откуда же вылетает птичка, о которой говорил Федя. Все смеялись, а Федя рассказывал, что птичка – это символ радости, то есть улыбки на лице, не более. Федя был добрее, чем Борис. Катерина вздохнула. Она оперлась на табуретку, поднялась на ноги.

– Помилует ли он тебя? – пробурчала она, вытирая полотенцем кровь на губе и отодвигая со лба съехавший платок.

Женщина подхватила сорванную ей при падении шторку, что прикрывала обувь, потом убрала фотокарточки в ящик стола.

– Кто-о? – почти не открывая рта, с брезгливостью протянул Борис. – Нету Бога, на вилы всех Божьих посадили, а он им не помог, и тебе не поможет. До меня ему вовсе дела нету.

Борис часто хулил Бога, выражал недовольство царским временем, не жаловал и современную власть. От этого его жизнь не менялась в лучшую сторону. Тем не менее, что-то в этом для него было важное.

– А с чего ты взял, что я про Бога? Кроме Бога есть умельцы спрашивать о делах. Вон, в колодце сидят. Пойди, поглянь.

– Ты мне тута мозги не путай! Кто в колодце?

Боря сказал эту фразу чуть тише, даже глаз его дернулся. Он взглянул на ведро с водой, принесенное женой. Вода в нем была чистая и такая прозрачная, что даже на стенках просматривалось что-то похожее на узоры. Катерина проскользнула взглядом с пола на Бориса, затем на испуганную Ваську, выпрямилась. Гордо подошла к столу, демонстративно зачерпнула воды из ведра ковшом, выпила ее, затем приложила к разбитым губам полотенце.

– А может, ты мне про своего отца голову дуришь, ведьма? Придет, мол, рога мне открутит. Так ты мне обычно говоришь? Он же умер. Да и рогов у меня нет. Я тебе, слышь, не баран.

Борис натянуто улыбнулся, громко произнеся последнее слово. Гармонь продолжала безутешно висеть на одном плече мужчины. Катерина цепко ухватилась за перепалку, продолжила:

– Борь, ты испугался, что ли? Пожалуй…

– Надоела трындеть. Спать я пошел. Чтобы жареху к вечеру сделала.

Тут Борис снова растянул меха, выпятив нижнюю губу. Затем резко зажал гармонь с двух сторон. Будто не услышав мужа, Катерина продолжила:

– Ты все ерничаешь, Боря. Умер отец, так, стало быть, нет его на свете? А кто же вчера у меня полгряды моркови вырвал?

Борис, несмотря на хмель, снова удивленно посмотрел на жену. Он действительно считал ее ненормальной, но иногда побаивался того, что она говорит. Ведь никогда не знаешь наверняка, есть кто-то помимо тебя в жизни, или это выдумки женщин. Васька не двигалась с места. Обычно во время своей ссоры родителям до нее дела не было. Они просто бранились, не имея понятия, что сейчас происходит с ней. Что чувствует Васька, как ей страшно и обидно, они даже не подозревали. Если было бы иначе, тогда кому-то пришлось признать себя неправым, отойти в сторону или друг у друга просить прощения, в том числе и у дочери. В семье Потаповых, как и во многих других семьях, думать о детях никто не собирался, а вот драки были делом частым. В такие моменты Ваське казалось, что люди в деревне проживают бессмысленную жизнь, ничего важного после себя не оставляют, кроме кривого забора, заброшенных ульев и отцветшей сирени.

– Кто? – спросил он.

– Может, отец мой. Он любил морковь, да и след утром в борозде остался здоровенный. У тебя такого нет. Нога у него была убийственная. Сам знаешь.

Катерина издевательски захохотала.

– И чего? Иди ты, Катька! Может, они вместе ночью гуляли с твоей матерью по нашему огороду? Мать-то твоя любила, видно, гульнуть.

Глаза Катерины от злости, казалось, даже сверкнули. Она схватила половник из кастрюли с квасом и замахнулась на мужа, капли полетели на стены и печку.

– Ты мою мать не трожь! – выкрикнула женщина.

Борис снова зажал руку в кулаке, отодвинул гармонь. Васька, громко всхлипывая, подтянула ладони к лицу и зажмурила глаза.

– Нужна она мне. Такая же приблуда, как и ты. Мне твой отец-то рассказывал.

Он опустил кулак.

– Чтобы жареху к вечеру сделала.

Катерина подняла кулак с большим пальцем, просунутым между указательным и средним, протянув его в лицо мужчине. Борис безуспешно попытался схватить руку жены, вдруг выкрикнул:

– Ясно?

Женщина замерла и несколько секунд безотрывно смотрела на мужа, широко раскрыв глаза. «Подохла, что ль, собака? Ой, калина, ой, малина. Ясно? Катерина-а-а! Раз, два, три, четыре», – как будто откуда-то залетали слова разными голосами в голову женщины.

– Т-ты, не смей, ты…

– Ясно? – еще раз, намеренно выкрикнул Борис.

Гармонь явно ему мешала, он встряхнул ее, забрасывая лямку на плечо. Васька почти завыла вслух своим грудным голосом. «В клеть не ходить! Не слышу, ясно? Дурака слушать – себя не уважать», – снова прозвучало в голове у Катерины. В ушах зашумело. Борис сузил глаза, оценил взглядом притихшую жену, потом медленно растянул меха гармони и тихо пропел:

– Эх, жизнь моя жестянка. Да ну ее в болото!

Затем снова медленно соединил меха, прислушался к ним, снял с плеча лямку и аккуратно поставил гармонь в комнате на стул. Завалился на постель. Оттуда послышалось:

– А чего это вы не разбуваетесь? Грязь несете в дом. Я вчера вона с половика песок трусил. Курей тебе, мать, не жалко. Мою помощь ты не замечаешь. Э-эх, пропащая ты. Чему дочь учишь, куриная убийца?

Он замолк, было слышно, как перевернулся на бок. Несмотря на сильный хмель, перед Борисом вдруг вспыли образы бабки Авдотьи, отца и брата Феди. Свет лампады на столе в их избе. Жили они бедно, в деревне ничего не процветало. Его отец ездил на заработки, по возвращению домой пил. Матери мужчина не помнил, никто о ней ему не рассказывал, а спросить – себе дороже, отец сразу злился. Подростком Борис ходил на рыбалку с братом. Иногда они ставили самодельные ловушки на зайцев, а попавших зверей часто подворовывали местные мужики. Иной раз драки с ними было не избежать. Больше, конечно, доставалось им, парням. Бабка Авдотья жалела их, рассказывая братьям про свою трудную жизнь, когда она была ребенком. Как дети умирали, как били ее родители розгами и на горох коленками ставили до синяков. Она росла богобоязливой девушкой. Но точно не знала, существует ли Бог. И на всякий случай пугала внуков, от имени Бога наказывала, будто не она придумала наказать их, а Бог так повелевал. Борису это казалось странным. Он не понимал, за что Бог так относится к детям. Мужчина нередко испытывал тоску по тому времени, по своей юности. Вспомнил, что когда-то он мечтал быть художником. Он тихо всхлипнул. Не заметил, как заснул.

Через час Катерина, выйдя на улицу босой, подняла пакет с курицей, откуда растеклась и уже подсохла небольшой лужицей кровь возле ступеней. Вернувшись, женщина указала рукой дочери на рубильник. Васька включила свет. Катерина положила пакет в таз, что стоял у стола, затем она притащила мешок со свежей картошкой, оставив его у порога. Она снова вышла, ее не было около получаса. Когда вернулась, принесла в пакете еще несколько зарубленных куриных тушек.

Завтра они с Васькой собрались ехать на базар продавать мясо и овощи. «Нужны деньги, – думала, вздыхая, Катерина. – Ваське на зиму требуется обновка». В кухне она присела на табурет, взглянула на свои мозолистые ладони, твердые грязные ногти. Посидев еще пару минут, поднялась, подошла к кухонному шкафу, открыла дверцу, достала небольшую баночку, вывалив на ладошку пару желтоватых таблеток, запила их квасом. Оглядев дочь, Катерина произнесла:

– Чего же делать нам с тобою? Сирота ты при живом отце. А случись со мной или с ним беда какая, как же жить тогда? Вон как с соседями живем, с какими и не здороваемся. Кто же с нами такими будет дружбу вести? Да и родни у нас поблизости нету. Да и кому ты больная нужна?

Она говорила тихо, махнула рукой, покосилась в сторону комнаты, где храпел Борис. Васька все это время сидела на лавке возле печки, толкая одной ногой котенка, что пытался ухватить ее за пальцы, он отбегал и снова нападал. Вдруг Катерине послышалось, что входная дверь заскрипела, кто-то невидимый появился в прихожей, оставляя за собой грязные маленькие следы. Зазвучал детский голосок:

– А ты Ваську свою с мужичком сведи, вот и ребеночек будет, внучок. Будет, кому кружку воды поднести. Ну, если ручки и ножки на месте останутся. Я с ним играться стану.

Катерина растерянно огляделась, кроме нее и дочери никого в кухне не было. Женщина схватила швабру, стоявшую в углу, потерла ей пол возле дверей, двигая половик в разные стороны. Перед ее глазами мелькнула чья-то детская тень, метнулась за печку, уронив приставленный к ней веник.

– Меня, меня ищи, – пронеслось в воздухе детским игривым голосом. – Ищи Игошку, а то не будешь, так начну взбулындывать да приглаживать по хребту веничком.

Веник зашевелился, а в ушах женщины раздался детский смех. Васька растерянно глядела на мать.

– Сгинь, нечисть. Пришел, бегает тут, – громко произнесла Катерина, поставив швабру на место. – Не звали, не ходи.

Катерина, негодуя, три раза плюнула в сторону печки, подошла к ней ближе.

– Ух, лызла! Че коклемы расставила? Еще адод разинула.

Услышала она разозлившийся голос. Женщина вынула из банки нож, прочертила на четыре стороны в воздухе крест. Потом она кинула под печь пару кусочков пшеничных сухарей.

– Ходит. Сколько помню себя, все здесь живет. Будто других домов нету, – бубнила себе под нос Катерина, переставляя с места на место кружки и банки на столе.

Васька осмотрела печку, с осторожностью наклонилась вбок, взглянула на веник, потом перевела взгляд на котенка, вздохнула. Девушка с самого детства привыкла к выходкам и странностям матери, так же как к ссорам в доме. «У меня нет других родителей, и я у них одна, надо терпеть» – думала она. Вот и Катерина часто говорила: «Бог терпел и нам велел». Женщина, выплеснув в цветочный горшок, стоявший на подоконнике, воду из стакана, зачерпнула им квас из ведра, протянула его дочери, затем положила перед ней на стол мятный пряник. «Завтра рано вставать, ехать на базар», – подумала Васька, переплетая косу, откинула ее назад, взяла в руку пряник. Катерина зевнула, сморщилась. Разбитая губа продолжала болеть.

– Ну, ничего, живы будем, не помрем, – совсем тихо произнесла она, кивая дочери. – Ести надо, Васька. Еще таблетку выпей.

Тут же Катерина выдвинула ящик стола, достала пластинку с таблетками, выдавила одну на ладонь дочери. Васька отправила таблетку в рот.

– Ох, Васька, какое-то проклятие на мне. Ты больная родилась, я болею, и папка твой туда же.

Катерина грузно спустила ведро, поставила возле стола, передвинула сахарницу, убрала немытые кружки в раковину. В эту секунду Васька достала изо рта таблетку, незаметно для матери размяла ее между пальцев, обтерла их об платье. Наклонившись, женщина зачерпнула ковшом воды из ведра, наполнила ей рукомойник, ополоснула кружки. Поставила на плиту кастрюлю с водой, воткнула от нее вилку в розетку, оглянулась на дочь.

– Я вот пару дней назад нашла книгу, «Лев Толстой» на ней написано, как она у нас оказалась? – спросила она.

Катерина соединила ладони ребром друг к другу и хлопнула ими.

– Молчишь или не знаешь? Отец, что ли, притащил?

Васька улыбнулась матери. Женщина открыла мешок с куриными тушками, достала первую небольшую курицу, бросила ее в таз. С плиты сняла кастрюлю с кипящей водой, высыпала в нее немного соли из солонки. Затем долила в кастрюлю холодной воды из ведра, положила туда курицу. Подержала несколько секунд и отправила ее обратно в таз. Девушка же переоделась в длинную сорочку, забралась на печку, взбила подушку, положила на нее голову и прикрыла глаза.

Катерина принялась ощипывать куриц. К ней пришли воспоминания, как вез ее и Бориса сосед в роддом, лошадь съехала с дороги, телега перевернулась, покатилось колесо. Катерина оказалась на земле. Борис бранился. Мимо проезжающий молодой мужчина на грузовой машине предложил им помощь и довез до роддома. Роды случились сразу, как только они подъехали к небольшому двухэтажному зданию. Катерина от боли и страха плакала. Акушерка ругала ее прямо на родильном столе, говорила, что могли бы опоздать. Борис в это время сидел на крыльце. Потом женщина вспомнила, как пришла на прием к педиатру, когда Ваське исполнилось два с половиной года. Врач тогда дала направление к отоларингологу, где Катерине сказали, что девочка не слышит от рождения. Вспоминая маленькую Ваську, Катерина подумала, что не может вспомнить почти ничего из своего детства.

Через какое-то время она укутала ощипанные тушки куриц в простыню, снова засунула их в мешок, спустила его в подпол. Когда вылезла оттуда, то оглядела безжизненным взглядом кухню. В доме стояла привычная тишина, некому было говорить, и некому слушать. «Надо продолжать жить, как есть», – подумала женщина. Потом взяла в руки нож, достала миску, поместив в нее картошку. Пожарив ее с грибами, она вымыла руки, сняла с себя фартук, повесила его на гвоздь рядом с рукомойником. Затем вошла в комнату, где стоял яркий запах браги, остановилась у кровати, сняла платье, оставив на себе сорочку, прилегла с краю.

 
                                       * * *
 

За полночь кто-то забежал по лестницам на крыльцо, стуча каблуками от сапог, забарабанили в дверь, дернули за ручку, дернули еще раз, но сильнее. Борис вдруг закашлялся, Катерина резко открыла глаза, уселась на кровати, ее сердце заколотилось в самые ребра. В голове, как сказал бы ее отец: «Хоть топор вешай». Кто-то снова забарабанил в дверь. Суетясь и кряхтя, Катерина торопливым шагом вышла в прихожую, стукнула в рубильник, открыла двери, потом вторые. Васька перевернулась, накрывшись с головой одеялом. Ночь опустилась такая темная и непроглядная, что не было видно даже ступеней, ведущих к дверям. На крыльце женщина никого не обнаружила, только ощутила на себе мокрое дыхание осени. Она спустилась с лестниц, держась за перила и вглядываясь в темноту. Там тоже никого не оказалось.

Вернувшись назад, Катерина прикрыла дверь в дом, обессилено присела в кухне на табурет. Под волосами взмокло, она провела по шее рукой. Борис перевернулся с боку на бок, застонал, затем сполз на пол, опираясь на дверной проем, поднялся с колен и направился в коридор. С хмурым выражением лица, не замечая присутствия жены, подошел к рукомойнику, плеснул водой на шею и голову. Вышел на улицу, вернулся, снова лег на кровать.

Женщина выключила свет. Когда она прилегла рядом с мужем, он неожиданно сжал ее тело в крепких объятиях, она попыталась сопротивляться. Борис одернул ее руки и перевернул на спину, влез на тело жены, копошась со своими трусами, нервно выругался матом. Женщина повернула голову к стене, сморщилась, зажмурила глаза. Борис поерзал, выругавшись снова, сполз с тела жены, отвернулся к стене, закрутившись в одеяло. Катерина медленно стянула с живота подол сорочки.

После этого ей не спалось. Свет от почти полной луны настойчиво заглядывал в окно сквозь щель между неплотно прикрытых штор. Ей показалось, что она слышит шепот появившихся во дворе невидимых жителей деревни, что днем не показывались, а ночью под ее окнами нередко устраивали свои посиделки. Она знала, что это они катаются по жухлой траве, расплескивая воду из двух ржавых бочек возле дома, это они воют на луну и еле слышно постукивают в окно.

Глава 7

«Кажется, что только сон имеет одинаковую силу со временем, которое умеет поглощать человека, надевая на него невидимые оковы. Если же человек проживает жизнь во сне наяву, то все живущие с ним становятся его заложниками».

Запись сделана 16 сентября

Антон Юрьевич отложил дневник. Надев кепку, вышел в коридор, направляясь к выходу, по пути запахивая дутую куртку.

Деревня Лопухинская.

Сентябрь 2005 год

Новый день начался с моросящего дождя. На улице было пасмурно и неуютно. Борис, лежа в постели, потянулся, прижал к себе одной рукой подушку жены, обнаружив, что той уже рядом нет. Мужчина пальцами потер припухшие веки, приподнялся на локти, громко зевнув, увидел в дверном проеме ее широкую спину, сидящую за столом в кухне. Она, в пестром ситцевом халате, с небрежно разбросанными по плечам волосами, шумно дула в кружку с горячим чаем. Борис перевел взгляд на свернутые половики, лежавшие у шкафа, понял, что кто-то спускался в подпол. Снова вытянул шею, осмотрев кухню в поисках Васьки. Девушки за столом не оказалось. На печи ее тоже не было. «Она проснулась, зорька ранняя», – подумал мужчина. Борис развернулся к окну, рукой отодвинул штору, затем занавеску. Во дворе на веревке висело белье, ветер трепал оставленную на столе газету. Все это вызвало у мужчины скуку. Вообще Борис часто испытывал скуку, и когда ему хотелось от нее освободиться, он предприимчиво выстраивал день так, чтобы от него никому ничего не требовалось, покачиваясь пьяным, скандалил и играл на гармони.

Сегодня с утра у мужчины было запланировано важное дело, поэтому он отложил мысль о веселье на потом. Он решил ехать с женой и дочерью на базар. Конечно, желания им помочь у него не было. Борису необходимо было купить несколько деталей для ремонта мотоцикла и приобрести коробку с простыми карандашами. Почесав небритую шею, он, закрутившись в одеяло, вынырнул в кухню, небрежно потрепал жену по затылку, словно щенка, уселся на табурет, просунув руки между своих коленей, съежился. Его немного лихорадило, да и в доме действительно было прохладно. Печку Катерина решила не топить, все равно они уедут на целый день. «Кому же греться? – думала она. – Игошке только да домовым». Неожиданно со двора послышался громкий крик петуха. Катерина посмотрела на мужа, сделала еще один глоток чая. Борис зевнул, продолжая ежиться. Перед домом показалась Васька в плотно вывязанном платье, поверх которого была надета ветровка, до самой шеи застегнутая на молнию. Две косы были аккуратно сложены на затылке корзинкой, подвязанной тонкой ленточкой по бокам. Она взяла вилы, которые мать вчера оставила у крыльца, и снова скрылась. Васька раньше всех просыпалась, бесшумно ела завтрак и уходила в сарай, где жила корова Пеструха и конь по имени Геннадий. Девушка любила проводить время в одиночестве на заднем дворе, там ей ощущалось больше спокойствия. Если родители оказывались рядом, то не миновать скандала. Она это точно знала, поэтому старалась занять себя делами вне дома. Вот и сейчас Васька зашла в сарай, где стоял прелый запах сена и животных, также пахло навозом и парным молоком. За перегороженной стеной слышалось клокотание куриц, иногда выкрикивал петух. Девушка воткнула вилы в кучу сена, перенесла часть в коровий загон. Потом, погладив Пеструху и подняв за ручку ведро с молоком, вышла из сарая.

На заднем дворе дома, позади низкой бани ютились маленькие домики, и Васька когда-то воображала, что там живут крошечные человечки. «Егерь наш Тимошка украдет у приезжих рыбаков сетки, да может в одном из домиков спрятать», – подумала девушка, как в детстве, улыбаясь самой себе. Тогда еще маленькая Васька устраивала в них спальни для пупсиков. Было весело. Эти домики-ульи остались после смерти отца Катерины, но Борис запустил пчел, мед он не любил, заботиться об ульях не стал.

– Ну, давай, мать, хлеба маслом намажь, ести уже охота, – нервно попросил Борис, его худое длинное тело согнулось, он закинул ногу на ногу.

Катерина вздохнула, на несколько секунд остановила взгляд на муже, взяла в руки кусок хлеба и нож.

– Алей-ка еще щаю, – попросил он, зевая.

Женщина поднялась, подошла к плите. Подняв небольшой чайник стального цвета, налила мужу в кружку свежий сбитень. Усевшись обратно, намазала для него толстый кусок пшеничного хлеба маслом, положила бутерброд на стол. Поднесла свой ломоть с маслом ко рту, откусила, прожевывая, сказала:

– Битень.

– Чего?

Борис сморщился. Катерина, сглотнув, повторила:

– Сбитень, говорю, чай-то.

Мужчина отправил в рот бутерброд, шумно захлюпал, обжигаясь горячей жидкостью, резко поставил кружку на стол.

– Куда Васюк пошла?

– Туда куда-то.

Борис отпил из кружки, громко глотнул.

– Я и спрашиваю: куда?

– Я почем знаю? С тобой тут сижу. Поди да спроси.

– Опять начинает. Вот нельзя с тобой нормально чай попить.

Катерина снова взглянула на мужа острым взглядом, ответила:

– А ты не спрашивай.

В воздухе повисла пауза. Завтрак в молчании окончился достаточно быстро. Говорить по душам, как это происходило в других семьях за столом, они не умели, да и после вчерашнего дня вряд ли бы это получилось. Все, казалось бы, начинающиеся у них спокойные разговоры заканчивались недовольством друг другом.

Гудели проезжающие мимо дома Потаповых мотоциклы. Фыркали соседские лошади, идущие с кивающей головой, тащили повозки по размякшей грязи в сторону соседнего поселка. Васька, поставив ведро, пригляделась. Ближе к сараю она увидела, как кто-то маленький копошится на месте, как будто пробует ползти. В это время Борис вновь выглянул в окно. Оставив на столе недопитый сбитень, широко и громко зевнул, натянул штаны, надел старую цветную рубашку. Посмотрел на будильник, который стоял на холодильнике и показывал пять часов пятьдесят минут. Иногда мужчина поднимался раньше, в четыре, когда с вечера не кутил. Ранним утром он обычно вырезал из дерева фигурки, которые потом раздавал соседским детям, или доделывал сарай, что требовал утепления к зиме.

Борис остановился в маленькой прихожей, обул начищенные с вечера женой хромовые сапоги, быстро спустился по ступенькам вниз на улицу, всовывая по пути руки в фуфайку. Женщина, допив сбитень, собрала волосы в тонкую косу, умылась, покрутила радио. Оно затрещало, по окончанию музыкального сопровождения женский голос весело объявил: «Начинаем нашу воскресную радиопередачу. С добрым утром. С добрым утром, уважаемые радиослушатели. С добрым сентябрьским воскресным утром!»

– С добрым, с добрым, – прошептала женщина.

Пройдя в комнату, она открыла комод, вытащила нужную одежду. Закинула постель одеялом, подвинула коленом кресло ближе к окну. Сначала Катерина хотела раскрыть шторы, но потом передумала. Она надела черные старые штаны мужа, вязаную кофту поверх майки, поискала глазами теплую куртку, нашла ее в прихожей за шторой. Закончив сборы, тоже направилась во двор.

– Так и стекло не может вставить. Дует из него, хоть ватниками, как в войну, затыкай. Ну и человек. Где ведро-то с отрубями? – бубнила себе под нос Катерина, ища в сенцах нужное ведро, переставляя корзину, мешки с картошкой и морковью из стороны в сторону.

В сенцах через сквозное окно, стекла которого выбил Борис еще в начале лета, действительно гулял ветер. Катерина выглянула из сеней, посмотрев на мужа, громко спросила:

– Ведро с отрубями где?

Борис, присевший во дворе на ступеньку, задумчиво курил. Услышав жену, он даже вздрогнул. Обернулся.

– Черт бы тебя побрал. Чего ты орешь-то? Напугала даже.

– А кого ты боишься? Или скрываешь чего?

– Не тебя, не обольщайся. Гонору поубавь.

Он кивнул, указав взглядом рядом с собой на землю. Катерина увидела стоящее ведро, закрытое крышкой. Спустившись, она подняла крышку, обнаружив, что отрубей оказалось на самом дне.

– Пока ты не торопишься, я уже дал курям. Не то друг друга бы склевали. Раньше надо было вставать.

– Надо же.

Женщина наигранно дернула плечами, слегка поведя бровью, по сторонам поискала глазами Ваську. Не найдя дочь, она снова оглядела мужа, брезгливо отмахнулась от легкого запаха сигарет, сморщив нос.

– Хоть бы титьки подобрала, – вдруг сказал скривившийся Борис, глядя на жену. – Стыдоба. На базар все же едешь, к людям.

Он поднялся со ступеньки.

– А тебе перед людями не стыдно? Указывает еще.

– А за что мне стыдиться? Я ничего не крал, – недовольно ответил мужчина.

– Не крал он. Так и я не крала. Чего мне стыдиться? Мои титьки. Умничает. Надо было все отруби вывалить из ведра. Кому столько оставил? Помощником заделался. Дождесся, однажды ими и накормлю, – ворчала Катерина.

Борис молчал. Она начала стягивать колыхающееся от ветра белье с веревки. Из-за угла дома показалась Васька, удерживая в подоле четверых еще слепых котят, в другой руке у нее было ведро с молоком. Женщина всплеснула руками, чуть отклонившись назад.

– Боже ты мой. Учудила. Ты чего, дура, их с собой возьмешь? Неси обратно. Мать-то их потеряла, небось. Это же соседская кошка привела их. Где кошка-то?

– А че? Пусть с собой возьмет. Мы их по дороге на костре пожарим.

Борис хрипло засмеялся, закашлял, подмигнул дочери. Не разобрав, что предложил отец, Васька улыбнулась ему, опустила ведро на землю рядом с собой.

– Хорошо, что не слышит доченька папашу своего. На костре мы лучше зажарим тебя. Вот так, на вертеле, как в ранешние времена, будем крутить, как баранью ногу. Ты будешь орать, визжать, как свинья, а мы будем хохотать и колоть тебя ножом, проверять на готовность.

Катерина говорила это с глубокой злобой, но Борис только цокнул, сплюнул, снова затянулся, выпуская кольцами изо рта едкий серый дым.

– Язык твой – враг твой, Катька, – только произнес он.

Хоть мужчина и считал, что его жена в разладе с умом, и ему иногда удавалось пропустить ее злобу мимо ушей, все же чаще он не терпел ее сарказм и оскорбления. Можно считать, что сегодня Катерине повезло. На самом деле такое общение с женой его жутко раздражало, Борису не хватало в ней нежности, красоты, как в журнале, где молодые модели показывали новинки вязаной одежды. Васькины журналы стопкой лежали на столе, и мужчина с восхищением время от времени их листал.

Катерина, глядя на мужа, подумала, что у нее нет обуви на зиму. Только старые валенки, в некоторых местах поеденные молью. Еще она с завистью думала, что другим соседкам мужья даже подарки дарят, а ее муж ни одного цветочка за всю жизнь не принес. Целовались они под луной в молодости только пару раз, и то Борис сразу полез под юбку.