Текст книги "Начало от безумного отца"

– Давай, давай, иди. Как ты умудрилась их найти? Ума то нет, так как зовут? Васька! – грубо сказала она дочери.

Катерина ткнула пальцем в пищащих слепых котят, махнула в сторону угла дома. Девушка, обидчиво опустив ресницы, засеменила обратно. Катерина положила белье в таз, захватив ведро с молоком, направилась в дом.

– Я щас коня приведу. Грузись, – приказал Борис жене. Катерина остановилась, удивленно спросила:

– Ты чего с нами едешь? С чего это вдруг?

– У меня в поселке дела.

– Какие это?

– Тебе скажи, так еще сглазишь.

Борис окончательно затушил окурок, бросив его в консервную банку, ушел за дом, вывел из сарая коня, запряг его. Женщина уже дома перелила молоко в банки, поставила их в холодильник. Затем вынесла мешки с овощами и мясом, уложила в телегу, накрыв разрезанным целлофановым пакетом, сверху кинула старое покрывало. Все это планировалось вести сегодня на базар. Катерина снова поднялась на крыльцо, вынесла из сеней корзину, потянулась на носочках, поискала рукой длинный ключ, вставив его в дверной замок, прокрутила. Спустилась. Мужчина стоял в ожидании, опираясь на забор. Конь фыркал и топтался на месте. Васька заторопилась, подняв корзину, поспешила за матерью. Когда сборы были закончены, Борис взялся за узды.

– Айда, Васюк! – оборачиваясь, выкрикнул он дочери. – Залазь в сани. Будто Дед Мороз, я тебя помчу в северную страну, где олени юрты строят.

Он протянул руку в сторону и вытянул подбородок и спину, широко улыбнулся, с нежностью во взгляде снова оглянулся на дочь.

– Аха, олени прям, юрты строят. Ты хоть дочь не путай, умник, – услышал он насмешливый голос жены.

– Катька, умолкни! Васюк, я тебе, как вернемся назад, самолет сделаю.

Мужчина вспомнил, как однажды отец смастерил ему деревянный самолет. Старший брат ему сильно позавидовал, поэтому попробовал сломать крыло новой игрушке, но Борис крепко вцепился брату в руку зубами, тот ударил с размаху в нос, отпустив игрушку. Отцу Борис ничего не сказал, только целый вечер грозил брату кулаком. Еще мужчина вспомнил, какая в его деревне была зима: утром показывалась за лесом легкая розовая полоска, затем багряным светом заливала почти половину неба и снова растворялась в морозном воздухе. «Скоро и к нам в деревню придет зима», – подумал он. Катерина, немного сдвигая пленку с телеги, тяжело завалила на нее ногу, уселась. Васька, поставив корзину, уперлась коленом в край телеги и неловким движением примостилась рядом с матерью, прижала корзину рукой к себе.

– Но! Поехали, бабы мои, – громко произнес Борис. – Я рулевой сегодня. Но! Родимый, пошел! Калина красная, калина вызрела. Я у залеточки характер вызнала. Характер вызнала, характер – ой, какой. Я не уважила, а он пошел с другой.

Борис закашлялся, немного отклонившись назад, приспустил вожжи. Конь, словно поддерживая хозяина кивком, медленно вышел к лесу.

– Курить меньше надо, – подтрунивала Катерина. – Помрешь ты, Боря, если курить не бросишь.

Борис обернулся, намеренно продолжил петь чуть громче: «Характер вызнала, характер – ой, какой. Я не уважила, а он ушел к другой».

Конь затряс гривой, затоптался в грязи на месте. Мужчина, удерживая вожжи, то натягивал их, то отпускал. Катерина одной рукой поправила платок на Васькиной голове, подтащила к ее коленям небольшое старое одеяло, взятое с собой, чтобы было теплее. Подтянула конец одеяла и на свои ноги. Девушка улыбнулась матери, покачиваясь в разные стороны, провожая взглядом удаляющуюся деревню.

– Эх, Катюха! – весело произнес Борис. – Нам бы по рюмочке и не по одной. Мы бы веселее ехали, да песни жарче пели. Тпру, тпру.

Телега скрипнула, колесо прокрутилось в глине.

– Куда уж жарче? – тихо произнесла Катерина. – Тебе б все пить и веселиться.

– Но! Но!

Конь медленно продвигался по дороге, проваливаясь копытами в глину. Васька и Катерина качались из стороны в сторону, словно соленые огурцы в банке, особенно когда колеса телеги наезжали на камни. Скоро морось закончилась, выглянуло солнце. По краю дороги рядами перепаханное поле источало свежий запах земли. Васька убрала с колен одеяло, показав матери, что становится жарко. Через какое-то время Катерине показалось, что они свернули с дороги в лес и поехали назад по направлению к своей деревне. «Словно леший повел по кругу», – подумала она. Женщина смотрела по сторонам, в груди участилось сердцебиение, но через минуту, увидев впереди дорогу, ведущую в поселок, она успокоилась.

– А я чего тебе говорил, жена? – вальяжно спросил Борис. – Будет солнышко сегодня! Васюк, а?

Катерина недоверчиво посмотрела на мужа. Его настроение ей не нравилось. «Слишком он веселый, словно на праздник едет», – подумала она. Борис же улыбался солнечным лучам, иной раз жмурил глаза от яркого света. Конь послушно шел, грязь ему месить больше не приходилось, так как дорога ближе к поселку была усыпана щебенкой.

– Помнишь, Катька, как дочь наша родилась? – радостно спросил Борис, искоса поглядывая по краям дороги.

– Тебе, смотрю, не молчится сегодня. Что-то не нравится мне твоя разговорчивость.

Но все-таки в ее голове промелькнули воспоминания: «Васька родилась толстощекой, сразу с волосами. Не то, что у некоторых. Врачиха уж больно хвалила малышку, до чего хороша была девка. Жаль, что больная». Женщина вздохнула.

– Я тогда сидел на крыльце. Помнишь? У деревянного роддома на Валовой? Сгорел еще он после того, как врача оттуда уволили, помнишь? Говорили, что он и поджег. Сволота. Ни себе, ни людям. Я с медсестрой Наташкой Сибиряковой разговаривал, когда она к нам в деревню приезжала к родителям. Так она сказала, что крыша у врача поехала с пьянки. Похмелиться ему не дали, вот нате, получите и распишитесь, – продолжал Борис.

– Тебе бы уроком. Так ведь не учишь.

– Я не об этом тебе говорю. Так вспомнила ты, жена, как дочка наша родилась? Какая радость это была.

Катерина, глядя на свои ноги в галошах, громко ответила:

– Помню. Всю ночь ты там пил, уехать не смог. Никто тебя такого не повез до дому, а сам не смог. Вот и сидел на крыльце. Про врача рассказывает. А сам-то лучше?

– Ох, Катька, ну оторва же ты. Хорошо, не слышит Васька, что мать у нее такая сорока. А я вот тогда думал про то, как появляются дети. Это же целая наука и чудо какое-то.

– Рассказать про чудо?

Катерина толкнула Ваську плечом в плечо. Девушка не поняла, что хочет от нее мать, нахмурилась. Та указала ей взглядом на отца, Васька обернулась. Отец, немного согнувшись, продолжал сидеть к ним спиной.

Катерине порядком надоел Борис. Ее всегда раздражало, что он не соглашается с тем, что она думает и говорит ему. А Борису просто нравились воспоминания о рождении дочери. Мало в жизни радости, а какая есть – роднее всего. Он много передумал за время взросления Васьки, жаль, что поделиться было не с кем.

– Да знаю я твои рассказы, помолчи лутше, послушай. Я тогда подумал еще вот о чем: стрелка часов показывает время рождения, и она же показывает смерть. То есть какая-то стрелка, а больно уж много от нее чего зависит. Понимаешь? Вот, вышла ко мне медсестра Наташка, говорит: «Катерина твоя родила девочку, 3600, 53 см. Успели принять, нашлепали. Все в порядке. Через два часа к окну подходите». Потом она обернулась и еще раз уточнила, что если не уеду, то могу подойти. Я тогда подумал: «Куда же я уеду, когда мне на дочь взглянуть охота?» Вот она как стрелка сработала. Шло время, шло, и из ничего целая Васька появилась. Разве не чудо? Как все же устроена человеческая жизнь, понимаешь? Вроде и наука нам все объясняет, а вроде как не поймешь умом нашим, как человек зарождается. А?

Голос мужа будто провалился, зазвучал глухо в голове Катерины:

– Дома уже присмотрелся к Ваське-то, обомлел. Ушки у ней, как мои, остренькие и кверху торчат, глазки манюсенькие, а вот хвоста нет, в тебя пошла.

Борис вздохнул и задумался. Вдруг всхлипнул, вытер глаза сухой мозолистой рукой, подтащил к себе узды. Потом послышались еще всхлипы, он прикрылся рукавом, как будто стыдясь своих слез. Женщина смутилась, покраснела, лицо ее погрустнело. И в этот же момент произнесла:

– Ой, поглядите-ка. Прям до слез пробило мужика-то. Пил там ты, говорю же. Думает он.

Мужчина не откликнулся на слова жены, только резко прервал всхлипы, оглянулся на нее, затем перевел взгляд на вывеску: «Базар на Телемской».

 
                                   * * *
 

Базар находился в самом начале деревни. За лесом дорога поднималась, потом спускалась и резко упиралась в вывеску. Было у местного народа поверье, что за короткий путь семья могла разругаться и помириться. А порой чья-нибудь лошадь съезжала с трассы и переворачивала повозку с набитыми продуктами. Молоко разливалось, и поселковые кошки сбегались полакомиться за чужой счет. Люди не знали с чем это связано, но предполагали, что в этом замешана мистическая сила.

– Приехали, мадамы. Прошу-с, на выход. Я с вами не пойду, без меня управитесь. Надо Геннадия Борисовича напоить, этим займусь, потом по делам, – сказал Борис, хлопнув в заключение по коленям ладонями, как будто и не было переживаний.

Он спрыгнул на землю, еще немного повел коня за узду, привязал его к дереву. Васька спустилась с повозки, у нее затекли ноги, поэтому она потопала, погладив себя по бокам. Катерина снова недоверчивым взглядом проводила мужа с ведром в руках до ближайшей пекарни и направилась на базар, взяв мешок с куриным мясом. Женщина оставила его на привычном месте, недалеко от центрального входа, затем вернулась за овощами. Васька тоже взялась за мешок, взвалила его с повозки на спину, захватив еще и корзину, быстрым шагом вошла в базарные ворота. Затем она разложила куриц на положенный на прилавок матерью поднос. Обтерла тряпкой руки.

Недавно над каждым торговым местом соорудили крышу, так как иной раз ливень заливал такой, что приходилось прятать привезенные вещи под прилавок и стоять в ожидании окончания дождя с пакетами или мешками на головах. Конечно, у кого-то из продавцов имелись зонты. Васька взглянула наверх, по крыше, воркуя, разгуливала пара голубей. Почти рядом с тушками кур девушка выложила из корзины десяток шерстяных носков и несколько жакетов, пару вязаных юбок и детские шапочки из разноцветных ниток. Она радовалась, когда они с матерью выезжали на базар, с любопытством разглядывала покупателей, их одежду и лица. «На обратном пути надо обязательно купить в газетном ларьке новый журнал для вязания», – подумала Васька.

Уже через пару минут у их прилавка появились покупатели. Носки раскупили сразу, брали по две пары. Подошли двое мужчин, один из них придирчивый, наклонившись, принюхался к куриным тушкам. Попросил завернуть три штуки. Васька мягкими движениями рук обернула тушки газетой и аккуратно, словно это дитя, подала мужчине. Катерина, сплевывая на пальцы, посматривала по сторонам, считала вырученные деньги за товар и складывала их под поднос. Снова заморосил дождь. Крыша оказалась кстати.

– Здорово, Катерина! – махнула рукой невысокая женщина лет пятидесяти пяти в теплой шапке и меховой тужурке. В руках она держала зонт. На базаре она следила за порядком.

– Здорово, Рита! Начальствуешь? Цены равняешь?

Рита всегда с заносчивостью осматривала продавцов, завернув руки за спину, медленно проходила мимо, по-мужски здоровалась кивком, как жандарм в царское время. Катерина не любила Риту, от нее пахло уксусом, и она была похожа на крысу, лицо ее выглядело так, как будто она все время принюхивалась. Подойдя к лавке напротив Катерины, Рита спросила у крупного мужичка:

– Почем курица?

Тот хрюкнул, взглядом указал на ценник, лежавший на столе и прижатый камешком. «Тоже на мертвяка похож», – подумала Катерина, глядя на мужика. Рита кивнула ему и, выйдя за ворота, направилась в местный продуктовый магазинчик.

Глава 8

«Нередко лучше молчать, чем говорить. Слова порой ничего не значат. Можно, например, рассуждать об аде, а можно в нем молчаливо жить».

Запись сделана 7 сентября

Антон Юрьевич с задумчивым выражением лица отодвинул от себя дневник.

Деревня Лопухинская.

Сентябрь 2005 год

После обеда, продав все куриные тушки, овощи и вязаные вещи, Катерина с Васькой собирали в корзину пустые мешки и несколько подносов. Вырученные деньги женщина завязала в платок, спрятала в карман штанов, пристегнула булавкой. Борис на базаре так и не появился. Хотя он и не обещал, но Катерина ждала, да и Васька время от времени выходила за ворота в поисках отца. Она осматривалась по сторонам и возвращалась назад. Когда они вышли с базара, то увидели только одиноко стоящего, привязанного к дереву коня. В телеге, кроме мокрого сена, пакета и брошенного покрывала никого не было. Даже ведра не было, и, судя по всему, коня Борис не поил. Уже подойдя ближе, Катерина, прикрыв глаза, припала лбом к Геннадию, погладила его. Конь затоптался на месте.

– Видно, дождем смыло, – зло прошептала себе под нос женщина. – Где вот щас его искать, скотину?

Поднялся легкий ветер, снова появилась морось. Вдруг послышались бранные слова. Катерина огляделась вокруг, задержала взгляд на небольшом здании. Там, навалившись на стену, сидел порядком захмелевший Борис. Он пробовал подняться, но не мог. Его голову непроизвольно мотало в разные стороны. Ведро валялось на боку рядом с мужчиной.

– Господи, да станет ли легче? – тихо произнесла Катерина, оборачиваясь на людей, выходящих из ворот базара. – Сидит, голубчик. Позорище какое. Может, оставить его здесь? Всю душу ты мне измотал.

Борис смачно выругался, снова попытался подняться, но, навалившись на стену, пополз вниз и шлепнулся на бетон, разодрав рукав куртки и ладонь. Катерина, поставив корзину в телегу, взяла дочь за руку. Васька семенила рядом, с тревогой во взгляде посматривала на мать, указывая на отца рукой, осудительно качала головой. На самом деле она жутко переживала за отца, за его безрассудство и безответственность. «Как же они сейчас поедут?» – подумала она, испытывая негодование. Ей всегда было спокойнее, когда отец сам ведет коня, он все-таки мужчина. А мать обычно покрикивала на животное и на Ваську тоже, дергала Геннадия за узды, сильно натягивая вожжи на себя, не единожды конь привставал на дыбы.

– М-м-м, – мычала Васька, хватая мать за локоть.

– Замолчи ты тоже, – рыкнула на нее Катерина. – Не до тебя.

Наконец они перешли через дорогу и подняли Бориса, удерживая его за подмышки, пошатываясь, все вместе подошли к телеге. Катерина резкими движениями толкнула на нее мужа, ударила его в лоб ладонью, тот смиренно закрыл глаза. Васька вздрогнула. Девушка была рада, что мать сразу отошла в сторону. Женщина вернулась за ведром. Затем зашла в продуктовый полупустой магазин, попросила продавца, тучную женщину в чепце, с лицом, похожим на лепешку, наполнить емкость водой. Работница магазина уважительно отнеслась к просьбе, отпустила двух покупателей, а остальным велела подождать. Присутствующие оценивающим взглядом осмотрели Катерину с ног до головы. Она, прижимаясь к прилавку, вспотевшая, с грязными руками, в платке, с туго завязанными на узел концами под подбородком, явно нервничала. Скоро продавец вынесла ведро с водой, продолжила работу. Катерина напоила коня, вылила остатки воды на землю, отвязала его. И только когда забралась на место Бориса, натянув на себя вожжи, оглянулась. Васька всхлипывала, сидя рядом с отцом, вернее, с его телом, не подающим признаков жизни. Она поглаживала его по голове. Борис или действительно спал без сознания, или специально, чтобы не злить жену еще больше, просто притворялся.

– Чего ревешь, как по покойнику? Ничего ему не сделается. Выспится. Но! – прикрикнула Катерина.

Она на самом деле не так ловко управляла конем, как муж. Конь фыркнул, резко дернулся. Ехали медленно. Обратная дорога стала еще мягче, колеса у телеги буксовали, время от времени конь уходил на обочину, но потом снова выравнивался. Начало смеркаться. Вскоре совсем стемнело. В какой-то момент конь тревожно зафыркал, заржал и встал на дыбы. Затем начал бить копытами, топчась на одном месте. Катерина подумала, что волки вышли к дороге, забеспокоилась. Вдруг она увидела выползающую на дорогу фигуру, двигающуюся прямо к ним навстречу. Это был не волк. Через несколько секунд Катерине стало понятно, что ползущее существо имеет человеческий вид, только у него, как у паука, несколько мохнатых лап.

– Но! – изо всех сил крикнула она и рванула за узды.

Конь не слушался, рвался в разные стороны, какое-то время женщина тщетно пыталась свернуть его с дороги.

– Тпру! – продолжала кричать Катерина.

Васька с широко раскрытыми глазами, вцепившись в края телеги, что-то тоже эмоционально пыталась выкрикивать. Обычно Катерина ее понимала, но тут страх охватил ее так сильно, что собственные мысли перебивали возгласы дочери. Ползущий быстро приближался. За ним появились еще человекообразные пауки. От них шел зловонный запах и звук, похожий на скрежет. Катерина, отчаявшись, в очередной раз дернула за узды, завернув коня на тропинку к лесу. Он, наконец, двинулся. Откуда-то ворвался свет и озарил перед ней поле, сплошь покрытое яркими цветами. Женщина обернулась. Васьки в телеге не оказалось. Катерина спрыгнула, упав на землю, заголосила, ища глазами дочь. Тут же паукообразные люди схватили тело Бориса. Женщина, цепко ухватившись за ноги мужа, пыталась тянуть его на себя. Внезапно она ощутила у себя на спине под кофтой движение чего-то шершавого. Это были паучьи лапы. Катерина замахала руками, стаскивая с себя кофту. Ее крик раздавался по всему лесу. Послышался лай собаки. Голова женщины внезапно повисла. Очнувшись, она начала вглядываться в темноту.

Приехали. Конь уперся в забор их дома. Геннадий был умным животным, никогда не путал дорогу. Борис считал его умение быть послушным и понятливым своей заслугой. Катерина еле слышно сказала коню:

– Животное без человека лучше справляется. Может сам, в следующий раз на базар съездишь? Все будет легшее.

Людей вокруг не было. В тех домах, что стояли неподалеку, соседи, видимо, спали. Только в одном окне мелькал голубоватый свет от экрана телевизора. Уже через пару минут Васька, помогая отцу передвигаться, приближалась к крыльцу. Катерина приставила под колесо телеги чурбан, накрыла ее покрывалом, отвела коня на свое место, заперев двери в сарай, откуда доносилось мычание и недовольное клокотание куриц. «Надо еще кормить и доить корову. Поздно приехали, вот и орет уже», – подумала женщина.

В доме Васька включила свет, прямо в прихожей усадила отца на пол, затем сняла с себя платок, ветровку и галоши. Громко и монотонно в кухне говорил о важности изучения летающих тарелок низкий мужской голос, раздававшийся по радио. Девушка попыталась снять отцу фуфайку. Но Борис схватил дочь за голову, чтобы поцеловать ее в щеки. Васька отняла его руки, вскоре обессилено уселась рядом на табуретку. Вошедшая Катерина с силой стянула мужу сапоги. Он бил ее по рукам, падал и кричал, поднимаясь, пытался сжимать кулаки и показывать по одному жене. Она с раздражением выдернула вилку из розетки. Радио замолкло. Затем так же резко женщина стащила с мужчины фуфайку.

– Вот она, вишь, силушка моя богатырская! – хрипел Борис. – Щас… Ну…

Катерина, не обращая на его слова внимания, притащила мужа на кровать, закрыла его одеялом по самую шею, удерживая Бориса сильными руками. На секунду у нее в голове промелькнула мысль, что руки сами тянутся сжать мужу горло, навсегда. Минут через пять, все-таки отпустив успокоившегося мужа, Катерина затопила печь. Затем они с дочерью уселись за стол, поели вчерашнюю жареную картошку с грибами, еще некоторое время молча посидели за столом. Огонь в печи трещал, в доме становилось теплее. Васька, сняв одежду, надела фланелевый халат с длинным рукавом, залезла по деревянной лестнице на печку и шмыгнула с головой под брошенную на матрац овечью дубленку.

Катерина вспомнила: «Боря ведь обещал сделать дочери самолет, и хорошо, что Васька не слышала об этом. Иногда отсутствие слуха даже похоже на везение». Женщина достала из кухонного шкафа баночку с лекарством, высыпала из нее две таблетки, запила водой. Затем достала из ящика стола пластинку, выдавила одну таблетку, протянув дочери, прошла в комнату. Васька незаметно от матери размяла таблетку между пальцами, вытерла их об дубленку. «Вовремя съездили», – думала Катерина, пряча вырученные деньги в платочке под стопку постельного белья в шкаф. Потом она в кухне поискала десятилитровую кастрюлю, направилась с ней в сарай. Через какое-то время женщина принесла в ней молоко, затем прикрыла кастрюлю крышкой, поставила в холодильник. Выключив в доме свет, оставив светить лишь лампочку в сенцах, она затворила за собой дверь, вдохнула свежий воздух, опираясь на мокрые перила, медленно прошла в баню.

Васька тут же перевернулась, отодвинула шторку, разделяющую комнату и печку, положила голову на согнутую руку, грустно взглянула на отца. Мужчина лежал, как ребенок, завернутый в одеяло матерью. В доме неприятно пахло перегаром, шумное сопение Бориса не давало девушке заснуть. В окно еле заметно светил месяц. Осеннее небо словно прятало его, не показывая всей силы и красоты. Васька себя чувствовала скрытым месяцем, со временем находя себе больше занятий, чтобы не думать о собственной внешности и об отношениях. Она помнила, как в ранней юности, проходя мимо своих сверстников, застенчиво опускала глаза, порой даже прикрывая их, плечи и руки ее застывали от напряжения. Девушка, стараясь быстрее скрыться, уходила прочь. Потом корила себя за испытанную неловкость, от чего ей прямо сейчас стало еще грустнее. Но на смену грусти пришли новые воспоминания, как они с отцом однажды летом вдвоем ушли в деревню Белая Лохань. Скорее даже не ушли, а сбежали, не сказав ничего матери. Девушка тогда увидела отца другим, как будто у него была еще одна жизнь, очень далекая, скрытая от глаза семьи.

 
                                       * * *
 

– Васюк, а давай сходим до деревни одной. Ух, чего я тебе покажу там. Бежим, пока мати в огороде, а то опять не пустит.

Отец тогда слегка приподнял плечи, указал ей в окно, подвигал локтями, будто бежит. Он всегда ей предлагал что-то необычное. Васька поняла его, воодушевилась, улыбнулась ему, переоделась в платье голубого цвета, на голову повязала светлый платок. С радостным выражением лица Борис взял дочь за руку, они тихо вышли за калитку и быстро зашагали по пыльной дороге, ведущей в соседнюю деревню. Васька в голове перебирала картинки, которые видела в книгах о разных населенных пунктах, в желании представить то место, куда они идут.

– Знаешь, Васюк, ребенком я часто бывал в дому у профессора. Его Василием Родионовичем звали. Смешно, правда? У него тоже сыновья были. Вот мы бегали вместе. У них дом, вот такущий стоял. Наш – то, по сравнению с ихним – теремок. Помнишь, в детстве мы с тобой читали сказку «Теремок»?

Он засмеялся, показывая руками что-то большое, потом очень маленькое. Васька, поглядывая на эмоционального отца, кивала ему головой. Он продолжил:

– Так это был самый настоящий профессор. Они с женой приехали в деревню из города, по здоровью, видно. Он страдал чем-то, а там воздух чистый, нету же производства, самочувствие было лучше. Жена у него была добрая женщина, Надеждой Ефимовной звали. Как щас помню: конфет нам даст, иногда пирогами угостит, молока нам с Колькой нальет, да и Валерке тоже. Колька – их сын, а Валерка – друг наш, из другой деревни. К Кольке мы с Валеркой пешком ходили каждый раз, если не в школу. Мы в школе в одном классе учились. У них еще сын был, но он за границу жить уехал, ученым стал или тоже профессором, потом к себе Кольку забрал. И Валерка тоже уехал, начал рубить срубы. Слышал, что он разбогател, в этой деревне больше не появлялся. Оборотливый мужик, не то, что я. Я бы тоже мог, но времени у меня нет, – не умолкая, говорил Борис, показывая рукой то в одну сторону дороги, то в другую.

Васька знала: все, что он рассказывал, было для него важным. Она не все улавливала, вернее, не успевала за ним, так как отец говорил быстро, к тому же останавливался, разводил руки в стороны, затем продолжал идти, крутил головой.

Солнце светило ярко. Было душно, повсюду ощущался запах крапивы. Васька торопилась, стараясь попасть в широкий шаг отца. Он крепко держал ее руку, иногда обнимал, прижимая ее в области своего сердца. Вдалеке послышались отголоски грома. Поднялся легкий ветер. Борис на несколько секунд остановился, задумался, глядя в небо, потом все же продолжил идти вперед.

– Я уж не знаю, как так вышло, что дом-то ихний загорелся. Кто уж его поджог? Но, говорили, что быстро пламя охватило левую часть дома. Пока пожарные приехали, огонь на правую перекинулся. А там профессора кабинет большущий был. Книг, как в библиотеке. Я ведь, дочь, не раз в библиотеке бывал, в город нас экскурсией водил учитель Иван Степанович. Хороший был учитель, литературу вел. Ты не смотри, Васюк, что я не имею образования. Когда я был молод, мне казалось, что оно ни к чему, а щас начинать уже поздно. Но книги я люблю, только вот читать времени нету. Вот, ты же любишь книги? Ты и читай.

Он с надеждой взглянул на лицо дочери. У него часто читалась эта надежда в глазах, когда он говорил с ней. Сунув руку в карман, Борис опустил взгляд, снова задумался. Его русые негустые вьющиеся волосы, старая рубашка, расстегнутая сверху до груди, потертые брюки на кожаном потертом ремне, начищенные, но уже запыленные ботинки – все это придавало Борису строгости и живости одновременно. Иногда Ваське казалось, что ее отец был похож на поэта Есенина, только выше ростом.

Вскоре показалась деревня, Васька прочла на вывеске: «Белая Лохань». Борис остановился, закурил, в его взгляде читалась тревога, заблестели слезы. Они не сразу вышли к сгоревшему дому профессора. Пришлось спуститься в овраг, немного срезать путь между обветшалых пустых домов. Уже подойдя ближе к нужному месту, Борис оглядел гнилые развалины, присел на корточки, провел по одной из досок пальцем, покачал головой.

– Я ведь не знаю, куда уехал профессор с женой. Жаль.

Потом он зашел в кусты, откуда вытащил ржавую лопату.

– Стой здеся, Васюк. Я мигом. У меня все схвачено.

Борис отодвинул дочь рукой, Васька отошла, с интересом выглядывая из-за плеча отца. Он прошел по трухлявым доскам, ткнул лопатой в землю, еще раз ткнул, вывалив землю рядом с собой. Вытащив чем-то набитый пакет, подошел к Ваське, раскрыл его. Из пакета запахло плесенью, перемешанной с затхлой гарью. Девушка в растерянности смотрела на обгорелые книги, имеющие разные по толщине переплеты. Аккуратно вытащила одну из них.

– Это я в пакет их убрал. Давно уже. Мне-то ни к чему книги дома, все равно нет времени читать. А матерь с дровами сожжет, жалко. А мне профессорова память, да о Кольке. Вот ты читаешь, вижу, интересуесся, так может тебе будет нужно? А, Васюк?

Он с любопытством и с привычной надеждой заглянул в глаза дочери. Она погладила старую пыльную обложку, прочла про себя: «В. Гете. Рейнеке – Лис, 1902 г». Васька открыла книгу, где на некоторых листах были черно-белые иллюстрации. Она прижала ее к груди. Показала на книгу отцу и отвела руку в сторону, указывая на дорогу, откуда они пришли.

– Конечно, бери ее с собой. Для чего же мы здесь? Все нам не унести, да и ни к чему это. Мать не поймет. Будем сюда ходить, да таскать их по одной, две.

Он подмигнула дочери. Из кустов вышла небольшая собака, зарычала. Отец прогнал ее резким словом, собака метнулась обратно. Только сейчас Васька огляделась по сторонам. Вокруг стояла необычная тишина, деревня считалась заброшенной, заросла деревьями и высокой травой. Кривые крыши и покосившиеся серые заборы отражали прошедшую жизнь. Жужжали пчелы, вокруг летали навозные мухи и слепни.

Когда Борис с дочерью возвращались домой, солнце приятно щурилось, проглядывая сквозь деревья. Васька помнила, как на пороге их встретила разозлившаяся мать, и ударила отца куском замороженного мяса по лицу. У него после этого пару недель красовался синяк во всю щеку. Тогда он ее бить не стал, что было редким случаем, лишь сказал, что ему стыдно перед дочерью.

Васька любила обоих родителей, но больше испытывала нежность и теплоту к отцу, часто жалела его, как и сегодня. Девушка прикрыла глаза, вытянув вдоль тела руку, обнаружив ногой пушистый комок по имени Баян. Он, как и все кошки на свете, ходил куда хотел, спал, где задумал: сегодня здесь, завтра там. Через какое-то время Ваське удалось провалиться в сон, в надежде, что ей приснится эта деревня и красивый отец. Баян, уже оказавшийся у головы девушки, выпуская свои когти ей в волосы, урчал, словно пел колыбельную.

 
                                    * * *
 

Катерина оставила дверь в бане открытой, через щель попадал тусклый свет от месяца. В округе послышался собачий вой. Женщина разделась, расплела косу, налила холодной воды в таз, ополоснулась с головы до ног.

– Ух-ух! – невольно вырвалось у нее.

– Ты куды собралась, блуда?

Она замерла, вгляделась в темноту, потом нажала на клавишу на стене, засветила лампочка. На полке сидел старичок ростом примерно метр, в старом пиджаке Бориса, одетым на голое тело, в широких цветных панталонах и валенках.

– Тьфу, – выругалась женщина. – Я блуда? Не хватало. Бабы голой давно не видал? А ну…

Она схватила худой, почти без листьев веник, замахнулась. Мужичок прикрыл лицо рукой, охая, слез с полки, зашел за печь. Катерина слышала, как он бубнил:

– Иногда человек напоминает курицу с отрубленной головой. Кто-то рубанул голову и выкинул. Вот так: хек! И все. Головы нет, а это существо еще бегает. Дура ты, Катька. Никто тебя не любит.

– Ой, где-то я это слышала, не муженька ли моего слова? А? Он тоже мне твердит про курицу и голову. Вона, лежит сейчас, даже не кукарекает. Так ты за него дежуришь? Эй, банник-предбанник, ты на работе?

Катерина резкими движениями накинула на себя халат, висевший на гвозде, съежилась, заплела в косу мокрые волосы, завернула их в пучок, присела на лавку. Домой идти не хотелось.

– Пиджак спер, ворюга. Про любовь он знает.

В ответ ей было молчание, потом послышался шумный вздох.

– Дыши, не дыши, а ответ все равно держать придется.

– Молчала бы уж.

– Щас веником получишь.

За печкой послышался шорох, ответа больше не последовало. Вдруг женщина явно увидела, как проходит возле своего дома, останавливается, прислушивается, по телу растекается тепло от возбуждения и мысли о предстоящем свидании. Кроме ветра и смеха молодежи, гуляющей неподалеку, она ничего не слышит, шагает за калитку, быстрым шагом проходит вдоль забора, заворачивает в рощу, а там выходит по направлению к мельнице. Недалеко слышится девичий смех. Катерина бежит. Вскоре впереди появляется высокая мужская фигура с длинными развевающимися светлыми волосами ниже плеч. Катерина останавливается, прижимается к высокому плечистому мужчине, а он сильными руками крепче притягивает ее к себе, стягивает платок с ее круглых плеч, снимает с себя кофту и надевает на нее.