Текст книги "Списанная торба"

Глава девятнадцатая

Взгляд на жизнь измеряется на «до» и «после». Иногда в жизни «после» повышается оценочный критерий и усилия как-то само собой направляются на качество, а не на количество.

Своё «после» она ощутила как-то вдруг и сразу. Вот уже два дня чувствовала покой и умиротворение. Поняла, что освободилась. От чего именно – сформулировать ещё не могла, но чувство свободы уже поселилось в теле, выровняло дыхание и предало лёгкость походке. Будто нарост-карост ненужных нош и тщет, и тягот, и мытарств, и мук душевных с себя сняла. Почувствовав себя полноценной, самодостаточной личностью и наконец получив возможность организовывать свою жизнь для себя, для своих прихотей, желаний и слабостей.

Когда Рита сказала, что дело об утере ружья закрыли, Лола снисходительно улыбнулась и брякнула не свойственное ей «Аминь».

– Ты святой человек, Лолка! Я всё думаю: почему ты ему всё время помогаешь? После всего. Ты его до сих пор любишь?

Лола не ответила. Глубоко затянулась сигаретой, поддержала ядовитый воздух в лёгких, выдохнула тонкой седой струйкой. Посмотрела на горящий фитилёк.

– Вот сигарета… – Лола вытянула руку. – Противная, вредная, травит меня, думаешь, я её люблю? Но проходит время, и рука сама тянется за пачкой. Привычка? Привязанность? Так и он для меня. Нет любви, а бросить не могу. Да и я для него так же… Наверное.

– А я всё же верю в любовь. Слепую, всепрощающую. Не зря же говорят, что миром правит любовь.

– Какой ужас! – Лола прищурилась, словно сигаретный дымок разъедал глаза.

– Почему ужас?

– Сама подумай, если любовь слепа, то как она управляет миром? Слепое управление рано или поздно приведёт к катастрофе. – Лола помахала рукой, разгоняя сигаретный дым. – Видимо, это мой крест. Или карма. Не должна была я его с пути сбивать. Да чего уж… Знаешь, мне ведь без него лучше. Тяжелее, но лучше. Самое трудное уже позади. Планов у меня… Я же теперь частный предприниматель.

– Ух, ты! Как это? Где?

– Да там же, в школе. Питание передают из государственных в частные руки. Так что сама я своему делу хозяйка буду.

– Ничего себе! А ты сможешь? Это же всё организовать… и денег небось немерено нужно.

– Ну, организовать я могу, а деньги… Квартиру, что нам дали, продать хочу…

– А Ванька согласится?

– Согласится. Жить ему есть где. Никто у него старое жильё не отнимает. А новую продадим, гараж ему куплю, он давно хотел, остальное вложу в бизнес. Хочу ещё на права сдать и машину купить.

– Не сильно ты разогналась? Квартира конечно хорошая, но вряд ли тебе на всё хватит.

– Не хватит, кредит возьму. Поручителем пойдёшь?

– Конечно. Но не страшно тебе в долги влезать?

– Нет. Эта задачка мне по зубам. Я уже всё рассчитала. Сначала машину куплю, без неё трудно дела делать, на первое время самую дешёвую, «Оку». Потом, года через три, когда кредит закрою, куплю новую квартиру, и машину поменяю на «Ладу», например. К тому моменту, как Санька школу закончит, надо и ей отдельное жильё приобрести.

– Ничего себе планы! Наполеоновские!

– Главное ввязаться в бой. Конечно, поначалу трудно будет, придётся самой почти всё делать по закупке и доставке продуктов, но школьный состав поваров есть – уже хорошо, все согласились остаться пока на старой зарплате…

– Вот ты деловая!

– А что мне остаётся? Ничего, прорвусь!

Он никогда не верил ни в Рай, ни в Ад. А уж о всяких там чертях, да сковородках… И о грехе не думал, а чего о нём думать. Чушь всё это собачья. Выдумки бабок. Какие ещё черти?! Смешно.

Но оказалось не смешно. Совсем не смешно. Даже страшно.

Он сидел на шкафу. Маленький, серенький. На корточках. С бегающими чёрными бусинками глаз. Смотрел пристально, не сводя жуткого взгляда. Он следил за ним.

Ванька попробовал отвести глаза, но словно загипнотизированный не мог оторваться от мерзкого зверька, на голове которого виднелись две заострённые на кончиках пупырки. Чёртик цокнул языком, и из-за его спины выскочил хвост. Длинный, похожий на крысиный, только с кисточкой на конце.

– Хи, – хихикнул чёртик и встал на задние лапки. – Хи.

Маленький разрез под пяточком кривовато изогнулся и оскалился мелкими зубками.

Ванька похолодел и, согнувшись, стянул с ноги тапок. Словно догадавшись о его намерениях, чёртик замер и чуть наклонился вперёд.

Ванька резко вскинул руку и запустил в зверька тапок.

– Изыди! – голос сорвался, и наружу вырвался лишь еле связный хрип.

Тапок пролетел рядом с чёртиком и, ударившись о потолок, шлёпнулся на шкаф. Чёртик оскалился, зашипел и, оттолкнувшись, подпрыгнул так, словно в его задние лапки были встроенные пружины. Пролетев расстояние от шкафа до стола, он мягко приземлился на залитую тёмной жидкостью клеёнку. Теперь стали отчётливей видны маленькие рожки и влажный тёмно-коричневый пятачок.

– Хи, – снова раздалось со шкафа.

Ванька посмотрел в направлении звука и увидел ещё одного, точно такого же чёртика. Близнец повёл себя так же, как и первый. Ощетинился, подпрыгнул и, перелетев через комнату, опустился рядом с собратом.

– Пшли! – Ванька попытался смахнуть чертей, но они запрыгали, дёргая тощими лапками, словно на них напала падучая. При этом они злобно шипели, кривя покрытые ворсом мордочки. Первый чёртик присел, оттолкнулся и, взлетев, приземлился Ваньке на плечо.

– Пшёл! – Ванька стряхнул с плеча чёртика и выбежал на балкон.

– Хи, – раздалось над ухом справа.

Дёрнул плечом, скидывая наглого зверька.

– Хи, хи – прозвучало с другой стороны.

Ванька перекинул ногу через балконное ограждение и прыгнул вниз. Пятки больно ударились об асфальт и, не устояв, он опрокинулся навзничь.

– Хи, хи, хи! – Черти весело прыгали вокруг. Их было уже больше. – Хи, хи, хи!

Четыре, нет шесть, восемь. Он не успевал считать. Они скакали, кривлялись, цокали языками, хлестали хвостиками воздух. Отвратительные, мерзкие твари!

Ванька перекатился на бок, встал, сделал шаг.

– Хи, – снова раздалось над ухом.

Что-то шлёпнулось за окном, и Рита открыла глаза. Звук похожий на падение съехавшего с крыши сугроба. Но откуда сугроб в октябре? Рита откинула одеяло и на цыпочках подошла к окну. Раздвинула занавески.

Мутная взвесь залила пустой двор. Сгусток утреннего тумана медленно уползал, очищая сознание от страха и непонимания. Она хотела уже вернуться, но услышала совсем близко, почти рядом, звуки, похожие на кряхтение. Рита вытянула шею, просовывая голову ближе к стеклу, и увидела мужские ноги в синих спортивках и чёрных носках. На месте большого пальца в узкий просвет дырки торчал ноготь. Неподалёку в луже с плавающей листвой лежал тапок. Один.

«Пьянь!» – брезгливо поморщилась Рита и отлипла от стекла. Ничего интересного. Она бы задёрнула занавески и легла в постель, чтобы сладко всхрапнуть ещё часок, но какая-то сила удержала её.

Человек под окном покряхтел и встал на ноги. Сверху была видна лишь густая светлая растительность на макушке, но Рита сразу поняла кто это. Не поняла она лишь одного, почему Ванька был раздет и куда девался второй тапок.

Зорькин качнулся и сделал шаг, ступив в лужу. Сделал второй, задёргался, замахал руками, что-то стряхивая с плеч.

– Пшли, пшли, – стучал себя по плечу Ванька, откидывая назад голову. Его трясло. Он содрогался, вертел головой, сделав пару шагов, останавливался и снова начинал отмахиваться. Даже смотреть на это было страшно.

Туман рассеялся, и сознание стало ясным, как звонкий осенний воздух. Рита вздохнула и задёрнула занавеску.

Глава двадцатая

Сколько же бумажек надо согласовать, сколько разрешений получить, сколько времени потерять в ожидании приёма, чтобы штампик и заветная подпись наконец заверили её право на ведение дел. Ох, уж эта бюрократическая машина. Вовсе это не машина, это баржа, которую приходится ей тянуть, как бурлаку на Волге. Наконец непростой путь от налоговой до администрации района пройден. Остался последний шаг.

Приёмная зам управляющего района «Многоликой А. Н.» сверкала глянцем обитых пластиком панелей и лакированных поверхностей мебели, создавая иллюзию роскоши и не оставляя сомнений в бахвальстве. Скучающая за столом секретарша уже 20 минут листала журнал мод, не обращая внимания на Лолу. Её взгляд пробегал по заголовкам, цеплялся за картинки, но не задерживался надолго. Холёные пальцы перелистывали глянцевые страницы от начала в конец и обратно.

– Девушка, может напомнить? Может она про меня забыла?

Секретарша с трудом вскинула килограммы туши и уставилась на Лолу взглядом тающего мороженого.

– Вам же ясно сказали: «ждите» – прогундела секретарша и опустила тяжёлые ресницы обратно в журнал.

«Бурёнка из Маслёнкина», – зло подумала Лола. Она всегда завидовала длинным ресницам Риты, у неё самой реснички были короткие и прямые, крась не крась, результат «ноль». Но это мало её волновало, за толстыми диоптриями длина ресниц роли не играет. Рите она завидовала по-доброму, а вот эта «овца в штукатурке» обилием нанесённой на ресницы туши раздражала. Даже в желании быть красивой должна быть мера.

– Я уже двадцать минут жду. Может всё-таки стоит напомнить.

– Я же уже доложила про вас. – Не отрывая глаз от журнала, прожужжала секретарша. – Анжелика Николаевна очень занята. У неё очень много дел.

Судя по количеству туши на ресницах «очень много» в понятиях секретарши чётких границ не имело. Лола посмотрела на часы. Скоро из школы придёт Санечка, а она даже обед не успела приготовить. Конечно, дочь уже большая, в конце концов обойдётся яичницей, но Лола очень не любила, когда распланированный на день график нарушался. Кинув злой взгляд на секретаршу, Лола резко поднялась и направилась к двери зам главы управы.

– Вы куда? – встрепенулась секретарша, но было поздно. Лола уже стояла в кабинете и с негодованием смотрела, как молодая грудастая дама за огромным столом, обитым терракотовым бархатом, неторопливо красит ногти. Воздух, наполненный парами ацетона и дорогих французских духов, казался пыточно-удушливым. Холёные руки дамы светились перламутровой кожей, никогда не знавшей физического труда. На безымянный палец правой руки, которой Анжелика Николаевна мерно взмахивала, оставляя на ногтях красные полоски, давил огромный перстень. За обилием собранных в кучку камней едва проглядывало обручальное кольцо. Массивный перстень приковал внимание, Лола стояла как загипнотизированная. Загипнотизированная наглостью и наплевательским отношением властьпридержащей к ней, Лоле, столько времени униженно ожидающей приёма.

– Анжелика Николаевна, она сама, я ей сказала… – блеяла за спиной секретарша.

– Иди на своё место! – резко гаркнула замглавы, опуская кисточку в пузырёк с лаком. Посмотрела на ногти. Подула.

– Что вам нужно? – отодвигая пузырёк, спросила Анжелика Николаевна.

– Всего лишь подпись! – Ей стоило огромных сил сдерживаться, чтоб не прибавить пару оскорбительных слов в адрес зам главы. Но тон… Тон сдержать она не смогла.

– Всего лишь? – с насмешкой переспросила Анжелика Николаевна. – То есть вы хотите сказать, что моя подпись так мало стоит, что про неё можно сказать – всего лишь?

– Я хотела сказать, что это не займёт много времени. – Лола набрала в лёгкие глоток воздуха, сморщив носогубные складочки во встречные запятые.

– Вы уверены? – бесцеремонно рассматривая посетительницу зам главы царственно протянула руку. – Давайте вашу бумажку.

Лола подошла к столу и протянула документ. Анжелика Николаевна вцепилась в край листа «кровавыми» пальцами и, брезгливо тряхнув, поднесла к глазам.

– Угу. Так вы, Зорькина, частный предприниматель? Школьную столовую хотите возглавить? Лихо?

– Возглавить – слишком пафосно для меня. Я хочу кормить детей. Все разрешения у меня получены, соответствующее образование и опыт работы – есть, осталась только ваша подпись.

– Хм, моя подпись – это разрешение, как бы пафосно это не звучало, – передразнила Многоликая. – А не «всего лишь подпись»… – напомнила язвительно. – Оставляйте, я должна ознакомиться…

– Что значит оставляйте? – вскипела Лола.

Кабинет оглушил этюд Паганини. Совсем недавно на оставшиеся от кредита деньги Лола купила сотовый телефон. Это была не роскошь, а необходимость. Мало у кого имелись мобильники, мало кому, вообще, нужны, ей без этой штучки было не обойтись. Телефон звонил редко, в основном Лола звонила сама, поэтому она не сразу поняла, что музыка несётся из её сумочки. Пока она дёргала молнию и рылась в ворохе всякой мелочёвки, мысли одна страшней другой теребили мозг.

Звонить могла Рита. Из библиотеки. Там есть стационарный аппарат. Лола специально оставила ей номер на экстренный случай. Значит, что-то случилось.

Первая мысль, конечно, была о Санечке. Дрожащей рукой Лола нажала зелёную кнопку.

– Лола?! Лола, ты где? – вопила в трубку Рита.

– Что случилось? – голос Лолы дрожал.

– Пожар! У вас дома! Скорей приезжай!

Трудно собраться с мыслями, когда словно кадры киноплёнки перед тобой мелькают страшные картинки. Кухня, Санечка подносит спичку к конфорке, наклоняется, её распущенные волосы свисают на лицо (сколько раз она предупреждала её, чтоб убирала волосы в хвост, когда подходит к плите), газ вспыхивает синим пламенем и спущенные локоны занимаются огнём…

– Что с Саней? – кричит в трубку Лола.

– С Саней? Не знаю. – На мгновение Рита опешила. – С Ванькой, с Ванькой беда…

Он стоял на коленях, уткнувшись носом в диван. О чём он думал в последнюю минуту? Может вся жизнь промелькнула перед глазами? Так говорят. А может и нет.

А вот у неё промелькнула. Вся их совместная жизнь. Начиная с момента, когда она позвонила в дверь номер 80 и до их окончательного разрыва. Что она чувствовала сейчас? Бесконечную пустоту и немой, застрявший в горле остроугольным краем крик.

Хотелось так же как он упасть на колени, уронить голову в руки, спрятать лицо в ладонях и «а-а-а». Но она стояла вытянувшись струной. Он – вечность. Она – время.

Пустота съедала изнутри, в голове каша из лет, дней, минут, мгновений, что грели душу, прожигали кожу. Всё прощено. Он – измена. Она – прощение.

Взгляд рассеивался тёмными пятнами. Пустые бутылки, ожоги на руках, следы сажи. Он – пьяный угар. Она – похмелье.

– Вы кто? Жена?

– Нет… Да…

– А вы?

– Я – Маргарита Петрова. Подруга… Соседка…

Врач пощупал пульс, приподнял ему веки.

– Готов.

– Я на лавочке сидела, смотрю, машина пожарная мимо летит, одна, вторая, дети бегут – «там пожар, пожар». А у меня первая мысль – Зорькин. – Баба Алёна охотно делилась впечатлениями с любопытными соседями.

Лола резко повернула голову, впившись в старуху взглядом голодного вампира.

– А кто… кто пожарных вызвал? Как узнали, что горит? – Марфушкина вопросительно посмотрела на Риту. Багровое, словно его захватила Красная армия, лицо Варвары выдавало сильное эмоциональное напряжение. Тяжёлая грудь вздымалась, пухлые пальцы мяли носовой платок.

– У Алёнки Брикет собака завыла, в подъезде гарью запахло… – начала рассказ Рита, но, получив от Лолы тычку в бок, замолчала.

– Так он задохнулся? А кто поджог? – сыпала вопросы Марфушкина, переходя от платка к рукаву Ритиного плаща.

Лола сделала шаг вперёд, заслоняя Риту от Варвары, и, повернув голову, прошипела:

– Молчи.

– Я не знаю, ничего не знаю, – Рита дёрнула руку, стараясь отделаться от настырной зеваки.

– Как это не знаешь? Ты же там была? Вы же там вместе с участковым…

– А тебе зачем знать? – Лола надвинулась на Марфушкину, наступив ботинком ей на туфлю.

– Ой! – вскрикнула Варвара и попятилась. – Так как же. Знать надо. Он же не чужой мне… Нам…

– Пойдём. Хватит болтать – Лола перехватила Ритин рукав и потянула за собой в подъезд. – Поможешь мне порядок навести.

В когда-то розово-кремовой, а теперь угольно-чёрной прихожей ничего не осталось от той, прошлой жизни, где настенное бра по щелчку кнопки приветственно вспыхивало и заливало всё маревом цвета июльского заката. Теперь здесь тоже висело марево, густое, едкое, с частицами гари. Обожжённые стены в струпьях подкопчённых обоев и выгоревшее паркетное покрытие наводили ужас.

– Как мы это отмоем? – Рита провела пальцем по стене, посмотрела на почерневшую подушечку. – Ты знаешь, чем отмыть сажу? Или золу?

– Надо отодрать остатки обоев и поклеить новые, но сначала вынести вот это барахло, – Лола пнула наполовину сгоревшие вещи на полу. – Сделаю ремонт и продам. Ты только держи язык за зубами. Нечего трепать об этом.

– Лол, но на поминках всё равно будут спрашивать, – Рита обиженно выпятила губу. – Что ж мне немой прикидываться? Как-то надо людям объяснить?

– Не надо. Никак не надо. Сиди тихонечко, ешь и молчи. Нечего рассказывать. Посидят, выпьют и разойдутся. И всё.

Глава двадцать первая

Тусклое, похожее на блин, солнце висело над головами собравшихся. Все молчали, переминались с ноги на ногу, разглядывая пепельно-серое лицо Ваньки Зорькина. Несмотря на старания ритуальных косметологов вдохнуть хоть какое-то подобие жизни в мертвого не удалось. Из всех достижений – припудренная синюшность. Мёртвый Ванька больше не был похож на некогда популярного певца Глызина. Он и на себя-то похож не был. На месте чудесных синих глаз – две растянувшиеся от переносицы до висков линии, вместо губ – бесцветное пятно, которое никогда уже не растянется в фирменную Ванькину улыбочку.

Мучительная пауза, повисшая над гробом, вызывала растерянность и желание скорей отпустить мёртвого к его праотцам. Стоящие на «стрёме» сотрудники погребальной службы в ожидании команды взирали на замершее лицо Лолы.

Словно читая мысли и чувствуя настрой стоящих вокруг гроба людей, холодный северный ветер бил в спину. Торопил. Подгонял. Шумел пустотой, поглощая гулкие всхлипывания уткнувшейся носом в мамино пальто Санечки.

Лола провела холодной рукой по голове дочери.

Надо что-то сказать. Но что? Что она могла сказать? И кому? Дочери? Или тем, кто пришёл сюда из уважения к нему, к ней или всего лишь к уникальности любой жизни. Сказать просто, без вычурных речей, без трагически-театральных ноток, без траурного дребезжания в голосе. Нет, всё не то, сейчас надо что-то сказать ему. Но что? О чём? О прощении? Надо быть честной с собой, сказать просто, как отпустить – что было, то было. И всё. Без анализа почему вышло так, а не иначе, ведь знаешь и вопрос, и ответ. Слова. Что значат слова? Они лишь утешение, лишь побег, лишь реквием для погрязшей в пустоте. И всё же – неужели никто так ничего и не скажет?

– Я так не могу. – Рита, всё время прижимавшаяся к мужу, сделала шаг к гробу. – Я хочу сказать, какой он был человек. – Сглотнула подкативший к горлу ком. Он был добрый… Удивительно добрый человек. Отзывчивый на любую просьбу. Никогда никому ни в чём не отказывал, всегда поддерживал своих товарищей, готов был последнее с себя снять и отдать другому.

– А ещё он очень любил армию и был настоящим другом! – Лёха подошёл и стал рядом с Ритой. – Прощай, Ванька!

– Прощай! – всхлипнула Рита.

– Прощай.

– Прощай, – понеслось отовсюду.

Люди подходили к гробу, опустив головы, складывали цветы в ноги покойному и отходили.

Лола, подошла последней, наклонилась, прижалась губами к его губам. Они были холодными, как и у неё. Приподняв голову и обдавая ледяным дыханием, прошептала:

– Прости.

Она не слышала грохота забиваемых в крышку гвоздей, не видела спускающийся на тросах в яму гроб. Перед глазами была лишь пустота, и оттуда, из пустоты, эхом доносился её собственный голос:

«Я больше никогда не разбужу тебя на рассвете. Не увижу дрожания век, взмах ресниц, не залюбуюсь синевой глаз. На их месте теперь тёмные впадины пустоты. Ты знаешь – пустота поглощает. Подожди. Не торопи. Ты вечность. Я память».

Она стала злая и нервная. Причин для этого хоть отбавляй. Ничего не получалось. Взятые в кредит деньги подходили к концу, а последняя подпись на разрешении так и не появилась. В управе ей официально отказали, хотя никаких оснований для отказа не было.

– Давай уберём, уже можно. – Лола сгребла венки и положила их на дорожку. Вынула из сумки маленькие грабельки, разровняла почву. – Не знаешь, когда можно памятник ставить? Не хочу тянуть. Хочу, чтоб всё цивильно было.

– Вроде через полгода. – Рита обогнула могилу и положила в изголовье пластиковые лилии. – Лучше в мае, когда земля уляжется. Заодно можно будет здесь ирисы посадить.

– Зачем?

– Ну, чтоб красиво было, чтоб не эти мёртвые пластиковые, а настоящие, живые. И обязательно ирисы, они такие же синие, как его глаза.

– Вообще-то, я ничего сажать не хотела, не люблю заросшие могилы, неряшливо как-то. Лучше замостить всё. Так чище будет.

– Ну, как хочешь, – обиделась Рита, но, посмотрев на измазанные грязью ботинки, мысленно согласилась. – А лавочку? Поставишь? А то и присесть некуда.

– Нет. Никаких лавочек. Скажи ещё столик. Не понимаю я этих посиделок у могилы с выпивкой и закуской. Нечего здесь рассиживать.

– А как же помянуть? Это же традиция.

– Надо будет – дома помянем.

– А я бы вот присела. Пока в гору подымешься… – Рита огляделась. – Пойдём хоть у той могилы присядем, а то я назад не спущусь. Ноги деревянными стали.

Они прошли по размытой дождём дорожке к чьей-то оградке, отмотали скрепляющую створки проволоку, протиснулись в приоткрытую калитку, застелили лавку брезентовой сумкой.

– Ты садись, а я постою, покурю пока.

– Бросала б ты это своё курение, Лол. Посмотри, лицо совсем серое стало.

– Оно не от курения серое, а от жизни такой.

– Вот и не усугубляй, – Рита с облегчением опустилась на лавочку. Ноги гудели. – От жизни никуда не денешься, а вот курить бросить в твоих силах.

Лола затянулась, посмотрела холодным взглядом на распухшие Ритины ноги.

– У тебя вон тоже с ногами проблемы, и не кивай на наследственность. Если наследственность не исправишь, то похудеть в твоих силах, – передразнила Лола.

– Я знаю, но это так трудно.

– Не трудней, чем бросить курить!

– А давай вместе, а? Ты курить бросаешь, а я булки есть.

– Не получится. Момент не подходящий.

– Почему это?

– Не получается у меня ничего с моим частным предпринимательством. Будто сглазил кто. Всё, хоть и с трудом, но двигалось, одна подпись оставалась на разрешении и «бах» – отказ. Словно рок какой, в один день я и Ваньку потеряла, и перспективы. Ты знаешь, я хоть в отличие от тебя во всякую мистику не верю, но тут какое-то зловещее совпадение. Только я документ на стол этой Многоликой положила, тут твой звонок. Конечно, я умчалась, а документ там остался. После похорон пришла забирать, а там во весь лист – «отказано». Вот как это понимать? Всю жизнь он мне проблемы создавал, и даже смертью своей окончательный крест на всём поставил.

– Как ты говоришь? Многоликая?

– Ну да. Зам управляющая района. Подходящая фамилия для чиновника этого уровня.

– Так она теперь, значит, до администрации добралась. Вот же зараза!

– Ты что, её знаешь?

– Немного, – процедила Рита, сквозь сжатые зубы.

– Откуда? – Лола плюнула на кончик догоревшей сигареты, осмотрелась, но бычок не бросила, продолжала держать в руке.

– Она нашу школу закончила. Выпускалась как раз, когда я туда библиотекарем пришла.

– Так она из Видениц?

– Жила тут с бабушкой, пока родители в Анголе были. Училась плохо, прогуливала всё время и, вообще, распущенная девица, шлялась с кем попало, – Рита резко замолчала, испуганно посмотрела на Лолу и быстро, как случалось с ней в минуты сильного волнения, затараторила: – У меня с ней конфликт вышел. Она реферат готовила по истории, чтоб неуд свой прикрыть, так чего удумала, вырезала втихаря, пока я с другими ребятами занята была, из энциклопедии портрет Суворова, и назад мне книгу сдала. Портрет на реферат наклеила. Хорошо мне учительница по истории принесла и показала. Я энциклопедию открыла, а там дырища. А когда её поступок на педсовете разбирать стали, то нагло так заявила: «Да кому ваш Суворов нужен, кто вашу энциклопедию читает?» Вот же зараза! И самое обидное, что ей всё с рук сошло.

– Как же она с таким аттестатом зам управы стала.

– Она такая… во все дырки без мыла… Карьеристка одним словом, хотя, думаю, без связей мужа не обошлось. Она почти сразу после школы замуж вышла. За особиста. Видать, он её и просунул. Сам, кстати, вскоре помер, он старше её был намного, а она же такая… Темперамент из неё так и прёт…

– Видела я её темперамент, выпирающий из блузки на стол.

– Видать, ушатала мужика. Ну, и потом, поговаривали, с нужными людьми дружбу, сама понимаешь какую, водила. Так во все структуры и пролезала. Вот и до администрации «додружилась».

– Всё равно.– Лола вынула из кармана носовой платок, положила туда окурок, завернула и всунула платок обратно в карман. Села рядом с Ритой на мокрую лавочку. – Не знаю, что теперь и делать.

«Фьють» раздалось совсем рядом, и из голого кустарника выпорхнула синица. Сделав круг над их головами, птичка опустилась на могилу и стала клевать оставленное кем-то размокшее печенье. Увлёкшись добычей, она не обращала никакого внимания на застывших в своих раздумьях женщин.

– Лол, а почему ты после развода фамилию Ванькину оставила? А не вернула свою девичью?

– Да чёрт его знает! Хлопотно это, все документы менять придётся. Да и… не люблю я свою девичью.

– Почему? Вроде красивая фамилия – Торбина. Почти как в «Белой гвардии» у Булгакова.

– Угу, всего-то разница в одной букве, – Лола усмехнулась. – Меня в школе «торбой» обзывали, обидно было. А Зорькина – красиво звучит.

– А я слышала, что имя определяет судьбу. Ну, вроде как корабль назовёшь, так на нём и поплывёшь. Я может сейчас глупость скажу… но я скажу. Если ты считаешь, что все твои проблемы так или иначе связаны с Ванькой, то может для начала тебе вернуть свою фамилию. Глядишь, и судьба изменится.

– Глупости. – Лола встала, невольно вспугнув одинокую птичку. – Отдохнула? Пошли. Дел много.