Текст книги "Третье яблоко Ньютона"

Мэтью спокойно наблюдал за Шубертом и ждал того момента, когда страсть затмит ему разум, а уверенность в победе усыпит бдительность. Почти два года они с напарником – адвокатом из Нью-Йорка потихоньку разводили руками облака, висящие над папой. Шаг за шагом выяснялось, что папиных собственных подписей на контрактах было раз, два и обчелся и подлинность этих контрактов была очень и очень спорная. Дно в танкере он сам не двигал, это делали специально нанятые люди, причем нанимал и контролировал этих людей не он, а управляющие, которые в компании постоянно менялись, и найти их было практически невозможно. Накладных папа вообще в глаза никогда не видел, а что касается того, что было в налоговой отчетности, – да, обнаружилось много ошибок, но папа же недаром год назад с треском выгнал бухгалтера без выходного пособия...

Победа собственного холодного ума над страстью Шуберта принесла Мэтью Дарси славу, к которой он отнесся спокойно. «All it takes, is to outsmart the policeman, and it is not that bloody difficult[10]10
  Всего-то требуется быть умнее полицейского, а это не так уж трудно (англ.).


[Закрыть], – Мэтью вспоминал бешенство в глазах Шуберта, когда в зале суда зачитывали оправдательный приговор папе. – Все так и должно было быть».

На этом нефтяном деле, или, как принято говорить, кейсе, он создал тогда свой собственный первый прецедент в Палате лордов[11]11
  Судом высшей инстанции в Англии и Уэльсе с незапамятных времен была Палата лордов. Именно там и творилось создание прецедентов. Время от времени эта высшая инстанция выносила странное решение, которое совершенно не вытекало из норм права, интерпретаций их применения и процессуальных норм применения этих норм (права). Но так казалось лишь судам низших инстанций (Высокий суд, суд Короны, Апелляционный суд), но не лордам-законникам, которые свое странное решение называли красивым словом «прецедент» и объявляли его обязательным для применения в последующих разбирательствах с похожими фактами. Прецеденты, как и все в Англии, не утрачивают силу, то есть странные решения вековой давности продолжают применяться в разбирательствах с похожими фактами. А все из-за того, что целью развития английского права на ранних этапах было создание системы, которая совмещала бы в себе однозначное толкование закона и предсказуемость исходов судебных разбирательств. Достижению этой благой цели в тот период препятствовала некомпетентность и предвзятость судей, которые зачастую получали свою должность за счет положения в обществе. Потом-то это, конечно, прошло, теперь такого быть не может. Но процессуальный принцип stare decisis, закрепивший главенство прецедента, уже укрепился, и с этим ничего не поделаешь. Так англичане и живут. Лордам, правда, надоело оценивать похожесть и непохожесть фактов бытовых убийств, например, в XVIII веке и сегодня. Поэтому с 2005 г. лорды решили проблему одним махом и просто спихнули создание прецедентов в Верховный суд. Так что, если кому надо создать прецедент, он знает, куда обращаться. (Прим. авт.)


[Закрыть] и вошел в Top-10 криминальных защитников Британии по финансовым преступлениям. За годы его слава лишь приобретала все более отточенные грани. Самой сильной стороной адвоката Мэтью Дарси, как считали все, было его умение не доводить дело до суда. Он разваливал его по дороге, цепляясь ко всем процессуальным основаниям, доказывая неотносимость к делу улик, собранных обвинением. Он заматывал в переписке следователей, которые совершали ошибки и клали на бумагу глупости, отвечая на вежливо-коварные письма адвоката Дарси, и тот через много ходов ломал построения следствия. Мэтью порхал без интеллектуального надрыва над полями всех известных уголовных дел, связанных со взятками, мошенничеством и отмыванием денег, помнил их обстоятельства и особенности правоприменения. Он дружил со всеми барристерами, знал, кого из них выбрать себе в партнеры в зависимости от особенностей очередного кейса. Был членом всех лучших обществ и коллегий, относился к их выбору придирчиво, а осчастливив своим участием очередной профсоюз, появлялся на его заседаниях крайне редко, но всегда оставлял приятное, надолго запоминающееся впечатление.

Мэгги не то чтобы уходила с годами на второй план, просто ее пространство в его мире с каждым годом чуточку съеживалось, совсем неощутимо, что не приносило им обоим не только боли, но, пожалуй, даже и неудобств. Теперь она работала в Саффолке региональным биоконтролером, отвечая за урожай картофеля для чипсов «Макдоналдса». Головной офис «Макдоналдса» был в Лондоне, на Финчли-роуд, что и послужило главным фактором ее решения о смене работы. Мэгги сражалась за свою жизнь рядом с Мэтью.

По случайному совпадению именно в этот период Мэтью купил очаровательный домик в Сассексе – такой, о каком всегда мечтал. Домик был крохотный, Мэтью, не надрываясь, перестроил его, расширив гостиную так, чтобы сделать более выразительным главное очарование комнаты – старинный огромный камин. Они с Мэгги наслаждались домом, Мэтью любил, выспавшись в воскресенье, выйти на крыльцо, сесть в кресло и просто дышать воздухом, наслаждаться тишиной, смотреть на кроны деревьев, за которыми угадывалось море. Мэгги разбила вокруг дома новый сад, копалась в нем целыми днями, иногда привозя рассаду из своего Саффолка. Мэтью любовался Мэгги, сидя в кресле на крыльце, восхищался ею: на жаре, под солнцем, она часами ковырялась в грядках. Однажды, вся взмокнув от работы, Мэгги подняла на него голову:

– А ты не хочешь мне помочь?

– Не хочу.

– Почему?

– Не хочу, чтобы это стало моей обязанностью. Боюсь, что тогда я смогу сначала разлюбить этот дом, а потом тебя.

И дом, и сад Мэтью доставляли Мэгги огромную радость, только она никак не могла понять, где ей все-таки жить. Она разрывалась между Саффолком и Лондоном, а в Лондоне – между квартирой Мэтью в Сазерк, на правом берегу Темзы, и Сассексом, куда Мэтью все чаще норовил удрать еще в четверг, чтобы работать там в пятницу. Он любил, когда Мэгги ездила с ним, но не расстраивался, если она говорила «нет», потому что понимал: ей тоже надо иметь хоть какое-то время на себя, на этот маникюр, в конце концов. Мэгги уставала, выяснилось, что у нее тоже есть нервы, которые от природы ей, истинной сельской девушке, казалось, были несвойственны. С женскими нервами Мэтью тогда сам столкнулся впервые, хотя не раз глубоко сопереживал своим друзьям, которые с ними сталкивались уже изрядное количество лет. Этим новым опытом Мэтью оказался неприятно поражен. Он как-то даже перестал принуждать Мэгги сопровождать его в Сассекс. Он оберегал Мэгги, не требовал от нее сопереживания и участия в его жизни.

Именно в это время пришел его звездный час: он добился оправдательного приговора в отношении двух своих подзащитных, которые в ходе следствия уже признали свою вину. Он же доказал, что преследовавшая их налоговая служба превысила свои полномочия в ходе предварительного дознания. Дело было настолько необычным, что снова потребовало похода по ступенькам судов до Палаты лордов, где он создал прецедент, который в кругах адвокатов и лордов-законников получил название «прецедент Дарси».

Неделю его имя не сходило с передовиц газет, журналисты ломились за интервью. Мэтью так устал, что предоставил собственную славу жить своей жизнью, а сам, схватив в охапку Мэгги, улетел на неделю на Мальдивы заниматься еще одним любимым делом – подводным плаванием, познанием обитателей морского дна и их мира. Мэгги блаженствовала под тентом из бамбука их пятизвездочного островка-отеля «Хилтон». Мэтью вылезал на сушу, стаскивал акваланг и, продрогший до синевы, растягивался на горячем шезлонге. Он так уставал, что не мог толком и разговаривать с Мэгги. Даже классическая музыка казалась ему чересчур интенсивной. Снова, как в юности, они погрузились в мир Beatles, Led Zeppelin, Rolling Stones, Pink Floyd... Великая английская музыка...

 
There’s a feeling I get when I look to the west
And my spirit is crying for leaving
In my thoughts I have seen rings of smoke through the trees
And the voices of those who stand looking
Ooh, it makes me wonder...[12]12
  Led Zeppelin. Stairways to Heaven (1971).


[Закрыть]
 

Мэтью думал о том, сколь обманчивы бывают мысли. «Sometimes all of our thoughts are misleading...» Все прошедшие шестнадцать лет он знал, что, хоть и идет по своей лестнице совсем один, потому что толпой по ней не ходят, но Мэгги где-то рядом, то ли сбоку, то ли снизу, парит себе в воздухе. Видя себя в мыслях уходящим за горизонт, он ощущал где-то неподалеку и ее присутствие. И вдруг тут, на Мальдивах, под солнцем, с трудом заставив свой мозг перестать работать и пустив мысли в свободное плавание по океану, он вдруг увидел, что Мэгги рядом нет. То ли воздух стал для нее слишком разреженным и ей нечем стало дышать, то ли ее поля слишком отдалились от его неба, то ли еще что...

Мэгги лежала на соседнем шезлонге, слушала музыку, чувствовала его мысли, как всегда. Она так сильно любила его все эти годы, что, в сущности, никогда не думала о себе самой, она растила жизнь Мэтью, как сад, все эти годы, теперь сад вырос, расцвел, тянулся к солнцу и небу. Ей было уже давно неуютно в этом разросшемся саду, но на Мальдивах она увидела, что ее неуют стал понятен и Мэтью. Ей некого было винить в этом, кроме самой себя. Через неделю они вернулись в Лондон.

– Я так запустила работу, Мэтью, просто страшно, что я там увижу, одни сорняки. Наверное, я не смогу приехать в Лондон в конце недели, хочу за выходные все подогнать. Тем более мы так хорошо сейчас отдохнули.

– Да? Конечно, делай, как тебе лучше.

– Боюсь, что и за две недели не сумею вырваться. Ты сам, наверное, тоже не сможешь приехать в Саффолк?

– Увы, мне тоже надо нагонять. Приезжай хоть к концу месяца на выходные в Сассекс. Хотя это еще так далеко, что трудно загадывать.

– Вот именно. Ты и сам-то еще своих планов толком не знаешь.

Мэгги приехала только через месяц, когда Мэтью случайно решил не ехать в Сассекс на уик-энд. Он был рад Мэгги, но усталость брала свое, и большую часть выходных он просто проспал. Мэгги сказала, что больше не может разрываться между Финчли-роуд и полями. Мэтью искренне старался найти приемлемое для обоих решение. Но Мэгги все же не выдержала, дала волю своим разгулявшимся нервам и назвала его манипулятором. Он не обиделся на нее, как не обижался на клиентов, когда те под горячую руку говорили глупости. Мэгги уехала к своим полям, приехала к нему на выходные еще через полтора месяца, а потом, уехав, больше уже не возвращалась.

С год Мэтью жил один, открывая в этом ранее не ведомые ему прелести. Он часто думал о Мэгги, о том, как ей живется без него. Мэгги правильно сделала, что ушла. Они просто выросли из их отношений, как вырастают из одежды. Это сравнение было банально, но оно не делалось от этого менее правдивым. Мэтью работал, возвращался поздно вечером, а по уик-эндам ездил в Сассекс читать и сидеть перед камином с шампанским. Была зима, самое лучшее время для сидения вечерами перед камином. Он как раз в это время увлекся историей костюма. Это не столь экспрессивно, как живопись, но невероятно декоративно, так много позволяет понять о людях, о том, какими они видят себя, хотят казаться другим. Через какое-то время в его жизни незаметно возникла Грейс. Постепенно Мэтью забросил свою квартирку в Сазэрке и почти перебрался в дом к Грейс. Перебираться было легко: Мэтью всегда щеголял перед своими друзьями тем, что тратит на одежду фунтов эдак пять в месяц. Он годами ходил в одних и тех же костюмах, его униформой для уик-эндов были самые дешевые джинсы, три спортивных фуфайки и два кашемировых свитера – потолще и потоньше, а спортивные ботинки на толстой подошве прекрасно подходили и к зиме, и к лету. Книги же и пластинки он перетаскивать к Грейс и не собирался, это был его заповедный мир. Да и квартира Грейс в старом георгианском особняке в переулке Кэмдена ему нравилась. Он любил выйти из дома на тихую, старинную улочку, свернуть за угол и тут же оказаться оглушенным визгами, раскатами рока и мотоциклов, запахами мангалов и тайпанов, китчевыми красками этого дикого молодежного района. Лабиринты уличных рынков Кэмдена ошарашивали изобретательностью по производству всякого копеечного, никому не продаваемого дерьма: всех этих фенечек, пирсингов, ремней с заклепками, уродливых байкерских ботинок, париков с лиловыми волосами, раскрашенных рваных маек и паленых дисков. Из Кэмдена было удобно ездить по Северной ветке до работы, но Мэтью не выносил метро. По утрам он вызывал машину по телефону или, в крайнем случае, ловил кэб на улице, пока торговцы дребеденью еще спали.

Грейс после развода с мужем жила с двумя детьми, шести и девяти лет. Наличие детей придавало жизни семейный оттенок – это было уже нечто большее, чем игра со своими крестными детьми, которых у Мэтью уже набралось несметное множество: все его друзья ожидали, что именно он, самый умный, самый тонко сопереживающий друг, должен стать крестным отцом очередного чада. Дети Грейс на неделе жили у отца, потому что Грейс работала и именно она была кормильцем своей бывшей семьи. Мэтью немного сожалел, что не может привозить Грейс с детьми в Сассекс на выходные, дом был для этого слишком мал. Грейс приняла такое положение вещей как condicio sine qua non. Обоих устраивало, что ни одному из них больше не надо ходить в одиночестве на шекспировские премьеры. Они вместе наслаждались открытиями Мэтью Боурна, поставившего балет «Дориан Грей», где столь точно, как это возможно только в балете, передавался духовный мир мужских сердец, любящих друг друга. Когда же Мэтью Боурн поставил «Лебединое озеро», где лебедей танцевали мужчины – не в пачках, конечно, а в хищных белых перьях и с острыми черными блестящими клювами из прядей волос на выбритых головах, – это стало событием в театральной жизни Лондона и в новой жизни Мэтью и Грейс.

По выходным в Сассексе Мэтью смотрел на сад, иногда вспоминал Мэгги, думал о Грейс. К середине жизни мир наконец превратился во вполне стройную систему, потому что Мэтью его создавал таковым. Он читал книги по истории искусства, архитектуры, костюма, отдыхая от расхожих тем, которые в другое время он с готовностью горячо обсуждал с друзьями, например, от политики.

Мэтью считал себя почти диссидентом, голосуя за лейбористов, но не мог серьезно относиться к политике и вполуха слушал, как друзья заходились в спорах о налогах, о справедливой и несправедливой социальной защите. Все эти бюджеты, изменения кабинета, вся описываемая в газетах и обсуждаемая людьми реальность – лишь убогое воплощение идей. Убогое потому, что идея преломляется и искажается беспощадной борьбой интересов людей, в которой нет правил, а есть только выигравшие и проигравшие. Люди меняются ролями, формируют непрочные союзы и вечно воюющие лагеря. Мэтью голосовал не за политику, а за мировоззрение. Он голосовал за Labour Party, а не за Tory не потому, что чего-то ожидал от них, а потому что их идея, хоть и давно ими самими забытая, была ему симпатична. Все-таки он прочно укоренился в том времени, когда срывались оковы, провозглашались лозунги всеобщей любви и братства, хоть он и не застал его в самую горячую пору, а проникся его идеалами, слушая Led Zeppеlin и глядя в Нью-Йорке на здание «Дакота» на западной стороне Central Park, под аркой которого Джон Леннон прошел свои последние в жизни пять шагов.

В одиночестве Сассекса он отрешался от несовершенного мира и погружался в искусство, самую близкую чистому разуму сферу. Искусство – это единственный инструмент, с помощью которого разум управляет миром.

Мэтью не думал, многого он достиг в жизни или нет. Не потому, что у него не было амбиций, а потому что он не сравнивал себя с другими. Придумать и сложить картину, убедить всех, что именно она верно отражает мир – вечная задача концептуалиста. Раздвигать границы реальности – органичный способ существования поистине мыслящего человека. Твой подзащитный превращается в преступника, лишь если тебе не удалось убедить других, что преодоление границ было его естественным выбором, продиктованным в конечном счете интересами общества, членом которого он является. Для того чтобы убедить в этом другого, надо, чтобы тот, другой, тоже имел мозги. Мэтью любил умных следователей и не любил глупых, которые от глупости только разводят суету – результат от этого не изменится, но путь удлинится, «when people are a bit thick, you have to run some extra miles»[13]13
  Когда люди туповаты, приходится бежать несколько лишних миль (англ., идиом.).


[Закрыть]. А суд присяжных вызывал у него отвращение как институт в целом. Самое нелепое, что могла породить демократия, мутируя из благородной утопической идеи в несуразную, скрипящую машину, неуклюже продвигающуюся по миру. Есть обвинение и есть защита, каждый строит свою картину в состязательном процессе. Дуэль этих изощренных профессионалов может длиться месяцами, чаще годами, картины становятся все более многоплановыми, заполняются новыми фигурами. И вот вердикт дуэли этих творцов выносится двенадцатью случайно собранными слесарями, водителями автобусов и домохозяйками. Как можно было допустить такое попрание здравого смысла?!

Приятные, праздные мысли роскоши отдыха в Сассексе... Процесс познания бесконечен, а жизнь создана для того, чтобы управлять и наслаждаться тем новым, что она вечно подбрасывает.

Глава 2
Жертва пластической операции

В свои пятьдесят с хвостиком Мария была еще очень хороша. Тонкие черты лица, гладкая кожа, отличная фигура, блестящие черные волосы. Одета всегда по-деловому и элегантно. Ничто в жизни не дается просто, за все надо платить. Истину эту она усвоила давно и заплатила за все, созданное для себя, немалую цену. Несколько лет назад решила сделать подтяжку лица. Долго готовилась, придирчиво выбирала, кому довериться. И ведь поехала не куда-нибудь, а в Бразилию, – там, как известно, самая лучшая школа, всех швейцарцев за пояс заткнет. Нашла светилу, и что вышло? Кожу, конечно, натянули, выровняли, ни одной морщинки, но угол рта куда-то в сторону и вверх съехал, поэтому один глаз теперь всегда со странноватым прищуром. Еще за два-три шага – просто красотка, а как в лицо взглянешь, не по себе становится. Это, конечно, была очень жестокая цена. Как могла жизнь обойтись с ней настолько несправедливо!

Мария поначалу так страдала от внезапно перекосившегося лица, что стала комплексовать, избегать разговоров тет-а-тет, а то и встреч, стараясь ограничиваться перепиской и телефоном. Но постепенно успокоилась, сделав вывод, что раз лицо поменять невозможно, то надо немного изменить стиль работы. Теперь она все больше упирала на совещания, доклады, выступления на конференциях, где тебе прямо в лицо не смотрят. По крайней мере, непрерывно. Неформальных, задушевных, так сказать, бесед избегала. Но и это можно повернуть в правильную сторону: она всегда на людях, в кулуарные договоренности не вступает. У нее все открыто, официально, все по букве и духу правил и процедур, которые она и обязана блюсти. Ее офис внутренней корпоративной этики – это святая святых. Там, если надо, всех на чистую воду выводят. И если правильно поставить дело, перекошенный рот и злобно прищуренный глаз этому отнюдь не помеха, а помощь.

– Привет, это я, – раздался в трубке ее мобильного телефона мужской голос, который она узнавала с первой ноты разговора на протяжении последних лет. Этот голос давно стал родным и близким.

– Ты когда будешь на континенте?

– Когда нужно?

– В эту пятницу в Париже. Можно и в Женеве в начале следующей недели, то есть в понедельник или во вторник.

– Срочность понятна. Дай сообразить, ради чего ты можешь ехать в Париж. Комиссия ОЭСР?

– Точно.

– Мне это подходит. Всегда есть о чем поговорить с моими бывшими коллегами в ОЭСР. Думаю, что через часок найду решение.

– Значит, договорились. Я тебя в Париже с одним парнем познакомлю. Кстати, Джек его зовут. Как приедешь, набери меня в полдень, он как раз выспится после перелета, и мы вместе отправимся на ланч. Ты остановишься где обычно? Я оставлю у консьержа записку с номером моего местного телефона.

Париж... Это и было место, где они познакомились около семи лет назад. Мария тогда работала в ОЭСР. Вообще-то она всегда мечтала о корпоративной адвокатуре: и когда училась в Нью-Йорке, и когда писала диссертацию в Harward Law School. После Гарварда Мария даже поработала в престижной адвокатской фирме в Техасе. Но столкнулась с реальностью, состоявшей в том, что юристом от бога она не была. Как сказал ей партнер фирмы, «вам, мисс Гонзалес, не хватает глубины. Процедурно и логически все почти безупречно, но аргументация поверхностная. Остается только надеяться, что с опытом что-то придет».

У Марии хватило ума понять, что дело не во времени. Юридическая казуистика – только на первый взгляд знание законов, их взаимодействия, переплетения. Но это лишь техника. Кроме техники надо выстраивать стратегию ведения дела со множеством развилок, как в шахматной игре. Невозможно заранее предугадать поведение противника, но, как рассуждали партнеры фирмы, собираясь на корпоративные вечеринки, надо уметь постоянно сужать для него коридор возможностей. Мария понимала, о чем они говорят, и считала, что знает, как это применить на практике. Но ей самой было трудно играть в эту игру, она чувствовала, что ее сила была в чем-то ином, только объяснить это коллегам и партнерам никак не удавалось.

Она уехала поработать в Испанию, хотя уже понимала, что в корпоративной адвокатуре многого не добьется. Но в Испании она, по крайней мере, улучшила свое резюме международным опытом. С тем и вернулась в Вашингтон на службу в одно окологосударственное агентство, предоставлявшее финансовую помощь зарубежным соседям. Тут дела пошли лучше, потому что не было конкретики сделок, конфликтов, отношений с клиентами. Она стала понимать, в чем ее сила, что надо двигаться в сторону публичного и международного права, работать в какой-то большой системе, где задачи связаны не с динамичными конкретными, конфликтными процессами, а со статичными, общими, процедурными задачами. Госслужбу с ее мизерной зарплатой она не рассматривала. Наконец подвернулась вакансия в Париже, в Организации экономического сотрудничества и развития. Не слишком высокая должность в комиссии по разработке международных правил регулирования трансграничных сфер экономики. После вашингтонского агентства это было отличным шагом в вырисовывающейся международной карьере.

Три года она билась за место под солнцем, в основном готовя наработки для юристов первого эшелона. Ей нравилось заниматься процедурами. Чтобы их разработать, они постоянно выезжали и готовили case-studies. Разбирали по косточкам различные злоупотребления, скрытые формы мошенничества, серые зоны. Это ей совсем не нравилось, реальность бизнеса ее отпугивала с каждым годом все больше. Ей, с ее родным испанским, конечно, чаще всего доставались кейсы в Латинской Америке, где помощь ОЭСР просто со свистом пролетала непонятно куда, но нередко Мария занималась и корпоративными злоупотреблениями в Европе, освоив для этого с грехом пополам французский. Ей было интереснее не анализировать конкретику, а сводить этот анализ в правила и нормы... Но тут-то и возник тот самый любимый мужчина, которому, как скоро выяснилось, был более интересен Старый Свет, чем Латинская Америка, по которой ЦРУ уже давно ходило, как по собственной спальне. С успехом или нет – вопрос спорный, но это к делу не относится.

С любимым мужчиной Мария познакомилась на одном из международных заседаний. Стив подошел сказать, что знаком с ее наработками, похвалил. На следующий день пригласил на ланч. Еще через пару дней – на ужин. Он консультировал одну государственную структуру США по международно-правовым аспектам. Уезжая, сказал, что вернется через пару недель. Марию он совершенно очаровал. Ее собственный муж сидел безвылазно на службе в Америке, а рот и глаз Марии в то время еще не перекосились. Она подумала, что романтичные свидания в Париже будут приятными не только сами по себе, но могут привести к более приятным приключениям. При третьем визите в Париж Стив сделал ей предложение.

Мария это предложение приняла, хотя романтичным оно было в совершенно ином, чем ей мечталось, смысле. Тем не менее это было предложение, от которого не отказываются, – во всех смыслах. Так она стала агентом ЦРУ «Мартой», заставила себя полюбить европейские case-studies и принялась обильно снабжать Стива и его руководство информацией, а ее карьера тут же пошла вверх. По мере своего продвижения круг задач Марии-«Марты» расширялся, она готовила для Лэнгли аналитику по всем ключевым международным функционерам европейского региона.

Четыре года спустя ей было предложено перейти в Инвестбанк в Лондоне на должность руководителя Департамента корпоративной этики и комплайенса, то есть внутреннего контроля. Эта работа была куда более масштабной и многоплановой: ни один проект, ни один бенефициар этого проекта, ни одна глубоко спрятанная офшорная компания не проходили мимо Марии-«Марты». Расчленять все по косточкам было ее основной должностной задачей. И не менее важной – вооружать всем ценным из этой информации Стива и его коллег. Она стала для них незаменимой фигурой. Эта незаменимость служила ей щитом, мечом, панцирем и воздушной подушкой, на которой она плавно и уверенно плыла по коридорам банка, улыбаясь коллегам слегка перекошенным ртом.

– Мария, рад видеть. Это Джек, – Стив, как всегда, переходил к делу незамедлительно. Они сидели в маленьком ресторане на авеню Клебер, все трое ели филе миньон, запивая его кока-колой. – Джек – советник из Белого дома. Я думаю, ты понимаешь, что означает его приезд. Поставлена нетривиальная задача на самом высоком уровне. Ты уже много нам сообщала об этой Барбаре, как это – Варваре по-русски, да? Догадываюсь, что тебе она как кость в горле, это в твоих донесениях ясно читается между строк, ха-ха... Эта Барбара была недавно у нас в Вашингтоне.

– Я знаю, слежу за ее командировками.

– Молодец... Джеку она не понравилась, да и всем нам тоже не приглянулась. Задача стоит так: месяца два полной перлюстрации переписки, разговоров, сбор всего, что говорят о ней коллеги. Нужно скомпрометировать ее любой ценой. Каковы перспективы?

– Блестящи. Она сует нос и в политику, и во все детали проектов. У массы менеджеров на нее зуб. Только повороши, все появится. Что будем искать?

– Ну, ясно, не любовников. Коррупцию, конечно.

– Понятно.

– Не надо недооценивать задачу. Тут все должно быть четко, чтобы комар носу не подточил. И настолько естественно, чтобы не только она и не только ее руководство в Москве, но – и это главное – и твой президент ничего не почуял. А то наложит в штаны раньше времени, все застопорит и европейцам настучит. Джек будет лично отслеживать и корректировать все реакции по международному периметру – он сейчас на всех форумах с русскими тусуется. Ты знаешь, куда русские ее двинуть настроились?

– Слышала краем уха.

– Этого достаточно. Наша работа – это наша работа, а тебе задача поставлена предельно конкретно. Хочу подчеркнуть, причем при Джеке, – ты ведешь ее незаметно. Никаких следов. Чтобы даже твои не видели этого сбора, ясно? Картина нужна детальная, чтобы мы правильно определили следующий ход. Когда определим, я тебе задачу уточню. От тебя требуется полная естественность и сыгранность с будущим партнером. Ты ведь недавно в Москве была, на семинаре Русско-американской палаты по борьбе с коррупцией. Мы из-за этого семинара наш сегодняшний разговор на неделю перенесли, хотели, чтобы ты сначала слетала. Кто там тебе больше всего запомнился, ну, кроме твоего старого приятеля по ОЭСР? – Стив сделал паузу, отхлебнул кока-колы и потянулся за зубочисткой. Стал с наслаждением искать в зубах кусочек недоеденного филе. – Вот именно, твой основной содокладчик, Шуберт. Все справки по нему ты получишь, но и сама уже поняла, что это звезда мировой величины, черт бы его побрал. Я-то его считаю недоделанной выскочкой. Извини, Джек, это не для протокола, но для тебя не секрет, что все наши его терпеть не могут. Ты, Мария, не удивляйся, но, когда придет время, Шуберт будет твоим ресурсом. Это сейчас он государственный чиновник, следователь ФБР, и ты его не можешь в этом качестве использовать. Но скоро он перейдет в частный сектор. Ты пока подготовь в банке почву, а потом привлечешь его как консультанта. Мы же не случайно его в Москву направили. Русские по нему теперь уже досье собрали, он в их сознании уже легализовывался как международный эксперт, любящий и глубоко изучающий Россию. Ты пока просто поддерживай с ним отношения, коллегам расскажи, какое он на тебя впечатление на семинаре произвел, попереписывайся с ним по вашим крючкотворным темам, совета какого-то попроси. Чтобы твои потом восприняли его включение тоже совершенно естественно.

– Стив, ты всегда ставишь интересные задачи.

– Да, я понимаю, что по Барбаре ты будешь работать с вдохновением, ха-ха. Видел я ее фотографии. Джек, ты пошел обратно на семинар? Мне там особенно нечего делать. Пойду, посплю часок, потом поработаю. Мария, рад был тебя видеть, как всегда. Мы с тобой все согласовали, я прощаюсь. Операция называется... как, Джек? Что-то ты весь ланч промолчал.

– «Операция “Барбара”». Мне пока нечего говорить, все нормально. Я рад наконец познакомиться с Марией. Давно и много слышал о «Марте».

– А ты, Стив, торопишься? Сегодня пятница, можно было бы и завтра в Париже побыть. Я же правильно понимаю, что ты отсюда в Женеву поедешь, не сразу в Америку полетишь? И сегодня можно было бы вместе поужинать. Ты как?

– Да, ты правильно понимаешь, я тут на весь уик-энд, но завтра у меня совсем другая работа. Сегодня тоже ужин уже занят, извини, с тобой было бы гораздо приятней. Но увы... Поэтому прощаюсь.

Мария подумала, что они могли бы, в таком случае, вместе провести воскресенье, но при Джеке предлагать это было неудобно, а Стив сам не предложил. Да, романтический уик-энд в Париже не сложился. Но даже одной погулять в субботу по весеннему городу тоже неплохо. Вторая половина марта – замечательное время здесь. И в этом марте перед «Мартой» поставили интересную задачу. Она уже прикинула и собственные побочные выгоды. Стив прав, все надо сделать совершенно естественно. Тогда у нее, быть может, и крючочек на президента банка появится...

В понедельник в офисе она просмотрела, как всегда, кучу бумаг, потом попросила секретаря соединить ее с заместителем начальника IT Департамента.

– Он вышел, но начальник на месте и готов переговорить, мисс Гонзалес.

– Я же ясно сказала, найдите мне его заместителя. Там один старый разговор, еще с прошлой недели.

Через полчаса их соединили.

– Тим, тут мне в коридоре русский офис в очередной раз нажаловался. У них компьютеры то и дело зависают. Это ваш вопрос, но я просила бы посмотреть все повнимательнее. Это vip-люди, им нужно vip-отношение. Посмотрите хард-драйвы, возможно, их надо поменять или по крайней мере до основания вычистить и перезагрузить. Уверена, на них хранится столько мусора, они же скачивают вечно все подряд, там вирусов наверняка полно. Это же дети, к дисциплине взывать бессмысленно. Пусть ваш специальный человек пару ночей все самым внимательным образом почистит и поменяет. Но чтобы информация не пропала и людям не причинили неудобств.

– Я вас понял, мисс Гонзалес.

* * *

Через месяц у Стива была полная картина. Он шел к боссу посоветоваться. За это время Джек по своим каналам полностью заблокировал возможное назначение Варвары на пост вице-президента. Варя пусть себе варит. Они тут тоже варят.

Джек с коллегами из Лэнгли поездили по столицам «семерки». Пара столиц, прежде всего, эти чистоплюи, немцы, ушли в тину. Мол, мы вообще не хотим позицию тут занимать, нам и русским отказывать в поддержке как-то не с руки, а двойную игру вести – вообще не по сердцу. Но иные повелись от души и искренне: пообещали русским, весьма туманно, поддержать их Варю и тут же выразили президенту Инвестбанка столь же туманные сомнения. Мол, конечно, Россия имеет право претендовать, но будет ли это справедливо, что такая большая страна, которая и так главный бенефициар банка, еще и войдет в состав руководства? Удастся ли сохранить правильный политический баланс? Президента не было нужды долго убеждать в необходимости правильного баланса. Ему и самому было серпом по одному месту думать, что под боком у него, в качестве правой (или левой) руки, будет сидеть эта Варя. Он прислушался к высказанным сомнениям. Ему вообще всегда были важны мнения всех стран – акционеров банка.