Текст книги "Знахарка."

Знахарка приготовила свечку, положила возле нее пучок травы и флакон с какой-то жидкостью, подумала немного и достала еще один. Все эти приготовления были чистой проформой, чтобы спасти ребенка, надо было знать, какого рода колдовство было напущено на него, и лучше всего, чтобы обряд проводила сама колдунья или колдун.

Виновной оказалась колдунья, старая, маленькая, очень опрятно одетая женщина с белоснежным чепчиком на голове из-под которого не выбивалось ни единой прядки волос. Торен втащил ее в комнату за руку, рыча при этом так, словно был диким зверем из чащи. Старушка не вырывалась, на ее безмятежном лице не дрогнул ни один мускул, когда она рассмотрела все и всех в детской спальне.

– Надо же, какие умные водятся в здешних местах знахарки, – она покачала головой и мелодично рассмеялась, показав мелкие белые зубы, на диво хорошо сохранившиеся. – Только, милая моя, – она обратила к Нани взгляд своих очень темных глаз, в самой глубине которых билась злоба, – лишний ум опасен для жизни, ни к чему он, тем более таким замарашкам.

Вновь зарычавший Торен схватил старуху за плечи и с силой затряс ее, как трясет медведь дерево, собираясь с корнем выворотить его. Она в его руках и смотрелась маленьким деревцем, но выражение ее все также безмятежного лица давало понять, что сила, настоящая сила, отнюдь не на стороне этого мужлана. Видимо он и сам это понял.

– Что делать? – обратился он к Нани, не выпуская старуху из рук, – она не признается.

– Ее признание и не нужно, совершенно точно, что она это сделала. Надо заставить ее снять колдовство, сможете? – Все присутствующие уставились на старуху. Та, не пытаясь вырваться, оправила на себе примятую складку на лифе и снова рассмеялась, казалось, ей доставляет большое удовольствие все, происходящее здесь.

– Даже не надейся, – сказала она Торену, попробовала опять улыбнуться, но на этот раз не получилось, злоба переполнявшая все ее маленькое существо требовала выхода, старуха вдруг завыла, тоненько и еле слышно, словно даже сейчас ей было важно, чтобы все, происходящее с господами, не стало достоянием слуг. Хозяин беспомощно посмотрел на знахарку, он все еще надеялся на благополучный исход.

– Тогда ее надо убить, – деловито предложила Нани после краткого раздумья и сама подивилась бесстрастности своего тона. Что ж, не только эта старуха на грани смерти, выбирать не приходится.

– Но это моя мать! – то ли возразил, то ли безмерно удивился Торен, – как я могу ее убить своей рукой?

– Слуг просить еще хуже, я и без того не уверена, что эти ужасные события не станет передавать шепотком друг другу вся ваша челядь.

– Какая я тебе мать? – вдруг зашипела старуха, – всю жизнь я тебя ненавидела, с тех самых пор, как от тебя заразился грудным воспалением и умер мой маленький сын, мой крошка, моя любовь, Мика. Он был таким хрупким, таким красивым, мой голубоглазый Мика, и умер. Умер! А ты, тупое чудовище, заразивший его, остался жив. С тех пор я поклялась отравить тебе жизнь!

Пока был жив твой отец, такой же злобный и тупой, я сдерживалась, надеялась, что сам сдохнешь. Но ты даже на войне в жуткой кровавой каше, куда попал не без моего участия, не получил ни единой царапины. Тогда я стала науськивать тебя на жену, и ты, безмозглый, во всем слушался меня. Как и отец, ты знал только одно средство от семейных неурядиц – кулаки. Но когда родился твой сын, я придумала месть получше. Я выждала, чтобы ты успел привязаться к нему, полюбить его. Теперь ты будешь рычать от бешенства и боли, когда он умрет, а умрет он в мучениях и не сразу, я успею насладиться сполна. Неужели ты думаешь, что я откажусь от этого? Ни за что, даже если ты станешь резать меня по кусочку!

– Значит ты моя мачеха? – изумился Торен, – а я и не знал! Сколько же мне было, когда отец, к несчастью, женился на тебе?

– Тебе было два года, когда твой отец забил, наконец, до смерти твою мать. Идиотка не умела им управлять, возражала ему, а он этого терпеть не мог. Меня вот он ни разу не ударил, верил, что я послушна ему во всем, ха-ха-ха! Да я не то, что с его знакомыми, я со слугами этих знакомых спала и получала двойное удовольствие при мысли о величине его рогов! Но это было уже потом, когда умер мой Мика. – На глазах ее при воспоминаниях о сыне задрожали слезы, но Нани не пожалела старуху. Своди счеты с взрослыми, если это тебе по вкусу, но зачем изводить ни в чем не повинных детей?

– Говоришь, по кусочку тебя надо резать? – Торен зашарил глазами по комнате, ища подходящее оружие для свершения казни, нерешительность его покинула.

– Не надо на кусочки, – воспротивилась Нани. Убийство даже такой злобной твари, все равно убийство, она заранее морщилась от предстоящего, но превращать казнь в пир для вампиров это уж чересчур. – Снесите ей мечом голову, это быстро и почти безболезненно, а ее кровь надо собрать, она понадобится мне для лечения ребенка.

Мать ребенка, о которой все забыли, следила за происходящим очень внимательно, и при последних словах Нани взяла в руки небольшой тазик для умывания, стоявший на тумбочке неподалеку. Старуха, которую не пугала собственная смерть, вдруг уразумела, что это будет не просто месть, а средство вылечить проклятого ею ребенка, и тем самым нарушились бы все ее заветные планы.

Она со всей силы вонзила свои зубы в руку Торена и тот выпустил ее, не столько от боли, сколько от неожиданности. Со всей прыти колдунья бросилась бежать к двери, но на нее, будто дикая лесная кошка прыгнула мать ребенка и нанесла несколько беспорядочных ударов по голове. Таз отозвался низким, басовым звуком, словно радуясь такому неожиданному использованию ранее сугубо мирного предмета. Ребенок открыл глаза и еле слышно простонал.

Два последующих дня прошли как в тумане. Лечение давалось трудно потому, что избавление от проклятий вообще дело сложное и многотрудное, да и знахарка не имела в этом опыта, скорее некие туманные представления о том, что и как нужно делать. Все же ребенку мало-помалу становилось лучше, щеки его уже не были так бледны, слабость отступала и даже появился некоторый аппетит.

Мерзкие синие пятна, покрывающие кожу мальчика удалось свести сразу же, омыв его кровью старой колдуньи. Как только пятна исчезли, отец ребенка обрел надежду настолько прочную, что предоставил знахарке и несчастной своей жене действовать дальше, избавив их от своего присутствия, надо сказать, изрядно нервировавшего обеих женщин.

Нани знала, что все самое трудное еще впереди, но благоразумно помалкивала, делая свое дело неутомимо и хладнокровно. Раз за разом она меняла компрессы, готовила микстуру, сжигала маленькие пучочки заветной травы на пламени свечи, изготовленной ею вручную из компонентов, хранимых в тайне.

Она почти не спала. Кресло, предоставленное ей для этих целей и стоящее в непосредственной близости от постели мальчика, было старым, жестким и страшно неудобным. Забывшись дремой на несколько минут, она просыпалась от малейшего движения ребенка. Ела тоже урывками, ей приносили какие-то лепешки и напиток, отдаленно напоминающий тот, что пила она когда-то дома, в детстве.

Из комнаты ее никуда не выпускали, за дверью постоянно был кто-нибудь из тех слуг, что встречали ее в день приезда, очевидно этим людям хозяин доверял больше, чем другим. Самое неприятное было в том, что справлять нужду приходилось практически на глазах хозяйки дома, никакой ширмы, отделяющей угол, где стояла ночная ваза, не было. Все, вместе взятое, давило вязкой неприятной болью на сердце, а особенно мысли о будущем. Сколько ей еще отпущено жизни, день, два?

Наутро третьего дня, мальчик проснулся оживленным, сел в постели и попросил есть, сам попросил, без всяких уговоров. Лицо матери осветилось улыбкой, стало как-то мягче, женственнее, и Нани разглядела под многочисленными синяками, все еще расцвечивающими ее лицо, насколько женщина красива. При других условиях, при другом отношении она выглядела бы как королева, но только не здесь, не повезло ей выйти замуж за такого самодура. Впрочем, больше всего Нани заботила собственная участь, она чувствовала, что песок ее жизни вытекает последней струйкой, этот день ей уже не пережить.

Сразу после того как мальчик позавтракал и стоически вытерпел различные процедуры, которым Нани его подвергла на всякий случай, для закрепления успеха, за ней пришли. Она наскоро пробормотала рекомендации, которые хозяйка выслушала равнодушно, отворотив голову. В самом деле, зачем смотреть в глаза обреченному на смерть? Этак еще жалко станет, что уж совсем ни к чему, тут бы свою жизнь сберечь.

Машинально прихватив свой сундучок со снадобьями, Нани внешне спокойная отправилась за своими провожатыми, они же конвойные. Ей думалось, что ее ведут попрощаться с хозяином, все же что-то он должен сказать ей на прощанье, объясниться как-то, но нет, они подошли к лестнице ведущей на нижние этажи, в подвал.

– Разве мы не к хозяину идем? – спросила она дрогнувшим голосом.

– Он умер, – равнодушно, даже вроде бы с некоторым злорадством, если ей только это не показалось, сообщил тот слуга, что шел справа.

– Как, почему? – воскликнула Нани, – он же был совершенно здоров! И почему меня к нему не позвали?

– У него рука распухла, вроде бы его кто укусил, а он лечиться не стал, думал, что само пройдет. Наутро вошли к нему, а он уже остыл и весь такой черный, словно смолой намазан, жуткое зрелище. – Словоохотливо пояснил тот, что шел слева.

Все-таки проклятие колдуньи достало, пусть не его сына, а его самого. Надо же, мерзкая старуха умерла, но и после смерти влияет на события, то-то она там радуется, отомстила почти всем сразу. Хозяин умер, а он вроде бы не так уж плохо относился к Нани, в отличие от жены, которая ее возненавидела, как только увидела и заключила с ней перемирие только на время спасения ребенка. Теперь ее ждет неминуемая смерть и неизвестно еще, какая именно, что там могла измыслить женщина ранее избиваемая, притесняемая, внезапно вдруг ставшая свободной и могущественной? Ничего хорошего, уж точно. Спросить у слуг? Но ничего спрашивать она не стала.

Пока она мучилась вопросами жизни и смерти, они все спускались по крутой лестнице и спускались. Коридор, в который они, наконец, вышли, был так узок, что один из слуг, тот, что нес зажженный факел, пошел сзади. Маленький, круглый зал возник внезапно и показался несколько странным. Зачем вытесывать из крепкого, неподатливого камня зал, где практически никто не бывает? В углу зала поднималось над полом невысокое, круглое сооружение, закрытое глухой крышкой, по виду металлической. Это сколько же надо израсходовать металла?

Пока она дивилась на непонятную штуковину, один из слуг принялся крутить какой-то механизм, прикрепленный к стене вровень с крышкой. От механизма к крышке шла цепь, которая от поворота вала натянулась, глухо лязгнула и вдруг крышка нехотя, очень медленно, но явственно стала сдвигаться, обнажая нутро колодца.

Ну да, это был именно колодец, или нечто похожее на него, она как-то не сразу сообразила. Но зато поняв, что это, поняла и то, что ее сейчас сбросят туда. Ужас, нахлынувший на нее при этой догадке, быстро сменился желанием спастись, жить. Она попыталась сбежать, не тут-то было, за ней зорко следили. Пока один из слуг с натугой крутил ворот, второй схватил ее за шею и потащил к колодцу. Она вырывалась, даже лягаться попробовала, чего не делала никогда в жизни, но рука, державшая ее была словно из камня, ни на мгновенье не ослабила хватку.

Крышка открылась меньше чем наполовину, но отверстие вполне позволяло спихнуть туда человека и покрупнее тщедушной знахарки. Тот, что сзади держал, нагнул ее над бортиком, доходившим ей до пояса, второй, оставив ворот, выхватил из кармана широкого плаща короткую толстую дубинку и слегка ударил ее по голове. Вслед за этим она почувствовала сильный толчок в спину и полетела вниз, в кромешную темноту.

Наверно она все-таки потеряла сознание потому, что очнулась и не сразу смогла сообразить, где она находится и что с ней случилось. Удар по голове был не настолько сильным, чтобы потерять память, а жаль. Вот именно сейчас, в данных жутких обстоятельствах лучше бы ничего не помнить, быть пустой, как скорлупа выеденного яйца. Как же, не с ее счастьем рассчитывать на такое, все до мельчайших подробностей прокрутило перед внутренним взором предательское сознание. Она еще раз ощутила ужас полета в неведомую пустоту.

Ну, хорошо, потряслась какое-то время от страха и будет, теперь все же надо приходить в себя. Она жива, это понятно, надолго ли сие, неизвестно, но жива и у нее вроде бы, ага, совершенно точно, ничего не болит, только чуть-чуть саднит затылок, но это в настоящих обстоятельствах сущие пустяки. Странно, что она не сломала себе шею, падая вниз головой. Эх, если бы еще понять, где она находится!

Нани прислушалась к своим ощущениям, кроме них было нечем ориентироваться в абсолютной темноте и тишине. Руки, ноги шевелились, что-то им, правда мешало, но все же кое-какие движения им были доступны. В одной руке чувствуется какая-то тяжесть, даже пальцы свело, да это ее лекарский сундучок, в который она намертво вцепилась, даже в полете не уронила.

Почему-то ей мягко, да, да, впечатление упругой мягкости, которая ее держит и несколько даже обволакивает. Что это может быть? Никогда подобного не испытывала. Какая-то ткань? Скорее сетка, вот и дырочки нащупываются. А какое тонкое плетение, словно из волоса сделано, просто чудеса какие-то. И она лежит в этой сетке, лежит ничком, что не слишком удобно.

Она попробовала перевернуться на спину, что удалось не сразу и с большим трудом. Сеть прогибалась под ее тяжестью, скручивалась вокруг тела наподобие мешка. Наконец, она приняла полусидящую, полулежащую позу, при которой ноги оказались поджатыми, и на них она приладила сундучок, который хоть и имел скругленные края, но мешал весьма, утыкаясь то в живот, то в ребра.

Она принялась размышлять еще интенсивней. Все в ее положении казалось ей странным и противоречивым. Если сбросили в колодец, чтобы она умерла, разбившись о его дно, то зачем натянули сетку? Если про сетку не знают, вряд ли ее можно разглядеть, даже посветив в колодец факелом, то кто же ее здесь приладил? Она еще раз ощупала тончайшую ткань, больше всего это похоже на плетение паутины. Такое сравнение показалось ей нелепым, она хмыкнула. Какой же величины должен быть паучок, чтобы сплести сеть, в которую можно укутать взрослого человека?

Большим, очень большим, подсказало ей услужливое сознание и где-то в районе живота она ощутила холод. Если из заповедного леса вылезают всякие монстры самого разнообразного вида, то отчего бы не вылезти и гигантскому пауку? Вылезла этакая кошмарная тварь, поискала себе убежище, да и устроилась жить в этом колодце.

Поди плохо, дождь ее здесь не мочит, не слишком холодно, и пищу время от времени сбрасывают сверху. Н-да, по поводу пищи. Пища это же она, Нания Ош. Нечего сказать, почетный статус. А смерть-то какая затейливая будет, хуже такой смерти, пожалуй, и гнусная старуха-колдунья ничего не придумала бы.

Еще какое-то время она попугала себя предстоящим, но мало-помалу успокоилась, задремала. Она давно уже не высыпалась, а что еще здесь делать, в этой абсолютной темноте, где нет ни малейшего лучика света и звуков тоже никаких нет. Но разбудил ее именно звук. Она встрепенулась в страхе, прислушалась, что это такое знакомое: пиу, пиу? И рассмеялась, да это же ее живот запел песню голодающего нищего. Она ощутила, что и губы пересохли, попить бы тоже не мешало, да только где бы воды взять?

Нани даже рассердилась на паука людоеда, где его носит? Приходил бы уж, раз все равно этого ужаса не миновать, то пусть приходит скорее. И тут она поняла, что уже некоторое время слышит какие-то иные звуки, кроме бурчанья в животе, которое смолкло. Еле слышное постукиванье и щелчки, то частые, то реже. С постукиваньем все ясно, это паучок идет-бредет проверять свою хитроумную ловушку, а щелчки? Может быть, он сам с собой так разговаривает? Этакий разумный паукообразный монстр, ему скучно, он одинок, вот и развлекает сам себя. Она храбрилась, но леденящий холод подползал все ближе к сердцу.

Поскольку звуки были совсем не громкими, ей казалось, что ее палач еще далеко, и вдруг ощутила некий рывок, еще, еще. Потом ее сетку с силой тряхнуло и она вдруг ощутила сжатие чего-то твердого, даже руку в локте прищемило так, что она вскрикнула. Раздалась серия щелчков, почему-то ей подумалось, что раздраженных. Ну да, она ощущает чужие эмоции, раньше не ощущала, а теперь вот, под конец жизни, обрела вдруг такую способность.

Ощущение боли, раздражения. Э, да это существо разумно! Или, преломляясь в ее мозгу, чужие ощущения кажутся разумными? Она поняла, что это слишком сложная материя для нее, даже виски заломило от попытки понять и разделить чужую, да еще и чуждую для человека боль.

Зависнув на краткий миг, кокон паутины с Нани внутри, шмякнулся о дно колодца. Она опять невольно вскрикнула, больно же! И опять почувствовала паучье недовольство, пожалуй, еще отчетливее, чем раньше ощутила. Кокон волочился по дну, а Нани, пытаясь сдержаться и все равно то и дело охая, думала, что ее тащат по песку и то мука какая, а если бы по камням? Не повезло в этот раз пауку, пища слишком шумная попалась.

Стало светлеть. Сначала она не поверила своим глазам, потом крепко их прижмурила, выдавив слезы, успела отвыкнуть от света. Когда же вновь осмелилась открыть их, а так не хотелось открывать, то увидела, что света достаточно, чтобы рассмотреть какие-то смутные очертания большой, изломанной массы впереди.

Наконец эта живая масса вытащила кокон во что-то типа небольшой пещерки, куда свет просачивался сквозь щели в потолке. Все-таки это был паук. Никаким другим существо на множестве суставчатых ног, посредине которых провисало буро-красное тело, покрытое короткой и густой щетиной, быть не могло. Глаза у существа были маленькие, подвижные, на коротких стебельках-ножках и светились в полутьме желтоватым светом. Красавец!

От усталости ли, от того ли, что болело все тело, побитое, пока ее тащили, но пугаться гигантского паука про которого учитель природы, учивший ее в детстве, никогда словом не обмолвился, стало быть и сам не знал, Нани не спешила. Паук тоже не торопился на нее набрасываться, даже подальше отошел. Внимательно рассматривал добычу, вращая глазами во все стороны совершенно свободно, удобно, что и говорить.

Нани сидела на полу пещеры в очень неудобной позе. Верхняя половина туловища у нее была относительно свободна, а вот нижняя и особенно ноги, так опутана паутиной, что сесть поудобнее было невозможно. Она поерзала, сердито всхлипнула, но потом кое-что вспомнила и затихла. Паук сидел все также, или, может быть, правильнее было бы сказать стоял? От него шла эмоциональная волна без труда улавливаемая ею, печаль смешалась с болью, еще присутствовало раздражение и, как ни странно, поверх всего пробивалось смирение.

– Ты все-таки разумный? Я не ошиблась? – спросила Нани, глядя на монстра и на ощупь роясь в сундучке.

Вот он, ее заветный ножик, маленький, с таким не очень-то повоюешь, не кинжал, но зато очень острый. Ей уже дважды пришлось менять для него чехольчик, пока не нашла достаточно крепкий, все прежние оказались разрезаны. Стараясь не делать резких движений, она стала пилить нити паутины, опутавшие ноги получше всякой веревки. Пилилось неплохо, потом она разрезала какой-то узел и почти вся эта невесомая сеть упала к ее ногам, распавшись надвое. Паук смотрел внимательно, не шевелясь и не препятствуя ей. С одной стороны правильно, не будет же он ее жрать вместе с паутиной, но с другой стороны, без всяких пут она и отпор ему может дать.

Она встала, не спеша прогнулась, словно собиралась заняться телесными упражнениями, какими иной раз любила побаловать себя Илька. Воспоминание о дочери грозило вызвать слезы и она загнала его поглубже, сейчас надо не ныть, а измысливать способ побега. Вот только как сбежать из пещеры, коли никакого выхода из нее не видно? Есть, конечно лаз, через который ее вытащили, но попасть назад в колодец, в полную темноту как-то не хотелось. Она еще раз хорошо осмотрелась, обратив особое внимание на стенку за спиной паука, он почти прижимался к ней. С чего бы это, выход что ли загораживает? А это что за палка торчит вверх? Неужто монстр вооружился? Оружие неубедительное, слишком тонкое, что можно таким сделать?

В это время снаружи зашумело, как если бы там пролетел порыв сильного ветра. Глиняный свод пещеры подозрительно затрещал и от него отвалился шмат, пропустив еще немного света. Все уголки стали хорошо видны, в том числе и эта пресловутая палка, которую, как ей казалось, держит в одной из своих лап монстр. Она присмотрелась и ахнула. Да никакая это не палка, это лапа и есть, вывихнул он ее что ли, как только умудрился?

– Ты чего, упал? – спросила она паука, осторожно приближаясь к нему. Конечно, она сильно рисковала, но если принять во внимание, что та боль, которую она ощущала, происходила именно из-за лапы, то вылечив ее, она могла бы рассчитывать на признательность со стороны болящего, если он разумен, естественно. Тут же некстати пришла мысль, что как-то не слишком были ей признательны те, которых она спасала в замке, хотя и разумны по всем законам. Ах, ладно, надо рискнуть.

Нани сделала еще шажок, паук отчаянно громко защелкал.

– Ну чего ты? Ты же не боишься меня? А хочешь, я тоже так пощелкаю, ну, если сумею, конечно. – И она старательно произвела несколько звуков весьма отдаленно похожих на паучьи. От удивления, или еще почему-либо, но он замолчал, что позволило ей приблизиться почти вплотную. Осматривая больную лапку, нелепо задранную вверх, она обратила внимание, что эти паучьи лапы снабжены когтями, вызывающими неприятные эмоции. Ну и что, подумаешь эмоции, еще и похуже приходилось испытывать, утешила она себя.

– Ты какой-то нетипичный паук. Ваша братия шастает где хочет, хоть по стенам и потолкам, и ничего, не падает, как ты-то умудрился свалиться? Или это не от падения? А-а, знаю, подрался с кем-нибудь.

Болтая все, что просилось на язык, она деловито подтащила к себе сундучок, достала из него флакон и полила сустав вывернутой, пострадавшей конечности, испытывая сомнение, подействует ли. Все-таки не человек, не корова и не свинья, кто знает, что и как действует на их организм. Жидкость зашипела и стала сначала белой, потом опять прозрачной. Нани обрадовалась, кажется, обезболивающее действует! Выждав немного времени в течение которого болтала без умолку всякую чушь, она схватилась за шершавую лапу и ловко вправила ее, монстр даже щелкнуть не успел!

– Вот ты и здоров, или здорова, вдруг ты девочка? Больше не дерись, меня может рядом и не оказаться, а у тебя лап этих хоть и много, но ведь каждую жалко, не правда ли?

Она туго перебинтовала сустав, просто на всякий случай, для лучшего заживления, да и болеть будет меньше, когда обезболивающее перестанет действовать. Паук с неподдельным интересом наблюдал за всеми ее манипуляциями, даже какое-то подобие языка высунул, словно ребенок маленький. А может он и есть ребенок?

Нани почему-то поразило наличие этого языка, ей думалось, что его не должно быть. О строении насекомых вообще и пауков в частности она не имела никакого представления. Вполне может статься, что наличие языка для них это норма, или это не совсем паук, а смесь кого-то с кем-то, одним словом: монстр. По окончании перевязки больной попытался лизнуть белую тряпицу, за что тут же получил легкий шлепок по морде от знахарки.

– Не балуй! – прикрикнула она на него, но тут же струхнула, сообразив, что сделала. А ну как бросится? Шлепнула она машинально, совсем так, как шлепнула бы теленка, если бы тот полез куда не надо.

Броска не последовало, паук все еще изучал повязку, чем-то она его привлекала или раздражала, что ли. Нани привалилась к стенке, усевшись на землю, подальше от монстра, на всякий случай, хотя уже не боялась. Постепенно ею овладевало какое-то безразличие, даже забытье, сказывались усталость, голод и жажда. Из забытья она вынырнула, услышав шорох, это паук перегруппировался, налюбовавшись на свое новое украшение.

Она опасливо глянула на него, несколько лап, вроде бы передних, поджаты, что он собирается делать, улечься или броситься на нее? Он не сделал ни того, ни другого. Уставившись ей в глаза он замер, а изумленная женщина почувствовала, как ее голову начинает распирать от смутных чувств и мелькания смазанных образов. Паук телепат? Обалдеть можно!

– Эй, эй, помедленнее, я же ничего понять не успеваю, – взмолилась она.

Мольба ни к какому результату не привела. Еще какое-то время в голове все так же мельтешило, потом прошло. Было такое ощущение, что в голове ничего нет, совсем ничего, пустой череп, даже затошнило. Боясь, что ее вырвет прямо тут, она из деликатности отошла в самый дальний угол, хотя в этой пещерке все было близко, да и углов не было, она была в форме растянутого круга, в общем, овальной формы. Прислонилась к стене и тут же куда-то рухнула, больно ударившись коленками и локтями.

Стена оказалась вовсе и не стеной, а сплетенной из высохших ветвей занавеской, по цвету ничем от стены не отличающейся, насколько можно было разглядеть при этом скудном свете. Тошнота прошла моментально, так же, как и сонная одурь, стало интересно, появилась надежда выбраться отсюда. Паук тронул ее за ногу, больно царапнув когтем, вряд ли специально, но было понятно, что он не желает ее исчезновения.

– Обойдешься! – жестко заявила ему Нани, – меня дочь ждет, переживает, я ей нужнее, чем тебе. – И она решительно потопала по вновь найденному ходу, ведя рукой по стене, чтобы не заблудиться.

Отойдя немного, вспомнила про свой сундучок, вздохнула, но возвращаться не стала. Там много нужного и ценного для нее, но жизнь и свобода еще ценнее. Так она шла довольно долго, слыша шорох за спиной, паук-то зачем-то вслед за ней поплелся, вот неугомонный. И вдруг под рукой оказалась пустота, спасительная путеводная нить исчезла. Она покрутила головой, пытаясь определиться, что в такой кромешной темноте было нелепо, но в том-то и дело, что полного мрака не было.

Откуда-то просачивался свет, очень скудный, скорее намек на свет. Но она смогла понять, что ход расширяется в этом месте, раздваиваясь, видимо глаза, привыкшие к темноте, стали лучше служить ей в этом подземном мире. Правильно или нет, но она решила, что ответвление ведущее вправо приблизит ее опять к замку, и пошла влево.

По мере того, как она продвигалась, уже медленнее, боясь, что опять наткнется на развилку, становилось светлее. Более того, она заметила, что идет по небольшому уклону вверх и это открытие обрадовало ее больше всего. Ход уткнулся в стену совершенно неожиданно для нее, только что шла так уверенно, и на тебе, дальше хода нет. Выходит дело, она ошиблась, пошла не туда?

Нани затопталась на месте, оглядываясь по сторонам. Вокруг были даже не стены, просто грунт, довольно сырой, кстати. Тут ей показалось, что одна нога у нее почему-то замерзла. Нагнувшись, она разглядела, что стоит этой ногой в луже, естественно, переступила на более сухое место и только потом удивилась. А откуда здесь могла взяться лужа?

Догадалась задрать голову и чуть не завопила от радости. Сверху яма, в которую превратился подземный ход, перекрывалась не сводом, а ветвями кустарника. Перекрывалась не полностью и часть ветвей даже свешивалась вниз. Ветки на вид казались крепкими, да вот беда, висели слишком высоко, ей не дотянуться.

Все-таки она несколько раз подпрыгнула, пытаясь ухватить самую нижнюю ветку, куда там! Случайно оглянувшись, она увидела паука, который самым внимательным образом следил за ее упражнениями, на спине он одной из своих лап держал ее сундучок. Так вот почему он так медленно брел, бедняга старался помочь.

Несколько мгновений она пристально разглядывала его, словно видела первый раз. Ей хотелось понять, выдержит ли спина насекомого, если она встанет на нее ногами? Пришла к выводу, что не выдержит и отказалась от своей оригинальной идеи. И ведь еще непонятно как пришлось бы уговаривать или заставлять его стоять смирно на месте, пока она попытается взгромоздиться сверху. Нет, не стоит и думать об этом.

Паук вдруг заволновался, скинул сундук и попятился назад, словно испугался чего-то. Далеко он все же не ушел, она видела его желтые глаза, хорошо светящиеся в полутьме. Найдя обломок ветки, валявшийся на дне ямы, она попробовала проковырять в боковой стенке что-то вроде ступенек. Ветка сломалась у нее в руках, слишком трухлявой она была. Бросив обломки и попробовав отряхнуть о собственную юбку руки, чуть не запуталась в длинном клоке подола, оторвавшемся в результате всех ее последних приключений. Да и вся юбка больше напоминала грязные лохмотья, но не ходить же голой.

Весьма удрученная, оторвала клок, чтобы не упасть из-за него, если попадет под ногу, хотела отбросить, но тут ей пришла в голову отличная мысль. Вроде бы ткань не слишком ветхая, надо попробовать. Она скатала один конец клока в тугой комок и подбросила его вверх в надежде, что он зацепится за ветки. Действительно зацепился, теперь нужно было исхитриться и как-то опустить заброшенный кончик, чтобы оба конца были у нее в руках, а сам клок оказался бы перекинутым через ветку. Она стала искать на дне, хоть какую-нибудь палочку, жалея, что так бездарно разломала ту, первую.

В момент поисков, когда она перестала бормотать себе под нос всякую успокоительную чепуху, услышала вдруг шаги, кто-то шел к яме, кажется, даже и не один. Так вот чего испугался паук, уж он-то давно услышал эти шаги, или, что скорее всего, почувствовал содрогание почвы. Шаги были уже совсем близко, сверху упал небольшой комочек земли. Нани не могла решить, что лучше, позвать на помощь? А если там, наверху кто-то из обитателей замка, он ведь совсем близко? Затаиться и упустить, может быть, единственную возможность спасения? И вот тут она расслышала голос, который меньше всего рассчитывала услышать здесь.

– Шуш, а как мы будем спускаться в эту яму? Вдруг она глубокая? – деловитый, нисколько не испуганный голос Ильки настолько изумил ее, что она даже не сразу могла сказать хоть слово, как-то обозначить себя.

– Я здесь, – это все, что ей удалось выжать из себя. Голос звучал хрипло, словно она провела в подземелье целый год по крайней мере, а ведь все время что-то говорила, но не слышала, как надтреснуто он звучит, словно разбитый кувшин.