Текст книги "Знахарка."

– Насколько я знаю, и на земле из вас выживают очень и очень немногие, так? Люди вас так нещадно уничтожают, что я даже думала, что теперь есть только вид летающих драконов. А что если из таких вот, чудом выживших и получаются старейшие?

Игнаши в ответ только и смог, что выпучить глаза, слишком смелым и невероятным было для него ее предположение. Он даже думать о таком не смел, а не то, чтобы надеяться.

– Почему на нас охотятся люди? И почему меня пытались убить? Я ведь никому ничего плохого не сделал. – Сменил он тему.

– Люди в большинстве своем весьма невежественны, а невежеству свойственно боятся того, чего оно не понимает, вот и убивают. Понятно? – ему было явно непонятно, он даже раздраженно головой мотнул.

– Что такое невежество, болезнь? Можно ведь вылечиться, – наивно предположил он. Она только грустно улыбнулась.

– Не болезнь, но нисколько не лучше, скорее даже хуже. Невежество, это отсутствие знаний. – Игнаши, услышав такое объяснение удивился еще больше.

– Я думал, что незнание совсем не страшно, я вот тоже знаю очень мало, но я учусь, каждый день узнаю что-то новое.

– Ты узнаешь потому, что у тебя есть желание знать, учиться, а у невежей нет такого желания совсем.

– Как это нет, почему? – Это показалось ему совсем уж непостижимым, столько нового, интересного кругом, как это не хотеть знать? – Может быть, им не разрешают учиться? – осенила его догадка, такое он понять мог, хотя ничего хорошего, а главное, умного в таком запрещении не видел.

– Раньше и в самом деле запрещали, сейчас уже нет, – поставила на стол большое блюдо с пышной горой сырников Нани и жестом пригласила садиться. Она покосилась на дверь, идти ли за непослушной девчонкой или пусть ее, сама придет?

– И что же? – жадно спросил ее собеседник, возвращая на высокую стезю.

– Ты не поверишь, но ничего в этой проблеме не изменилось. Люди в большинстве своем страшно ленивы и нелюбопытны. Они живут только бытом, пьют, едят, размножаются, худо-бедно заботятся о потомстве, хвастаются друг перед другом богатством и влиянием, если есть, или скотом и домами, больше их ничего не заботит.

Я была практически во всех домах поселка, книги есть только в пяти из них, и то очень мало, две, три, я специально посчитала, остальные не видят в них никакой надобности, только лишняя трата денег. Нет, они не глупы, конечно, трудолюбивы, терпеливы, но кроме узко очерченного круга малых знаний, что диктует им самая насущная необходимость, ничего знать не хотят. Больше того, почитают дураками тех, кто хочет знать много, мол, ерундой всякой занимаются.

– Во-во, – подтвердила последние ее слова дочь, влетая в кухню, – а мне сырников оставили? Я есть хочу просто ужас как, и еще я обещала по штучке Дин-Дину и Аше, вряд ли они им понравятся, но должна же я их угостить!

– Лучше угости их молоком, кто-то совсем недавно принес уже свежее. Вот оно им точно понравится. И где Уч? Неужели все спит?

– Ну прям, спит! Он уже на охоту слетал, какую-то гадость поймал и слопал, я только хвост успела заметить, даже не поняла, что за фигня такая! – И она умчалась с молоком прочь, захватив тарелку. Мать не успела отругать ее за неподобающие выражения.

Вернулась довольно скоро с Учем на плече, судя по взорам, которые этот птице-зверь кидал на оставшиеся два сырника, он не наелся. Илька скормила ему лакомство прямо из рук и лукаво улыбнулась на укоризненный взгляд матери.

Все это время Игнаши пребывал в задумчивости, которую Нани приписала хорошему пищеварению, столько съесть не шутка! Но он мучился важным для себя вопросом, который вскорости и задал ей, не выдержав. Нани мыла посуду, Илька вытирала и расставляла все по местам, это была постоянная ее обязанность.

– Почему вы думаете, что старейшие получаются из наземных драконов, а не из летающих, ведь те такие сильные, умные и очень красивые?

Нани ответить не успела, бесцеремонно вмешалась Илька.

– Что такое, о чем речь? Я что-то пропустила? – Выслушав объяснение, думала недолго.

– Конечно, из наземных! Эти твои красавцы разве какие-нибудь проблемы имеют?

Игнаши с негодованием отверг такое кощунственное предположение. Он считал, что в мире нет никого равного по мощи его летающим соплеменникам.

– Ну вот, видишь? Нет проблем, нет и опыта, он ведь на всяких пакостях растится. Мне мамуля давно уже вдалбливает в голову, чтобы я извлекала из всего уроки, училась, стало быть, на трудностях, я и учусь. Иногда.

Поверил ли Игнаши в то, о чем ему толковали, осталось неизвестным, но он повеселел, стал больше похож на мальчишку, каковым по виду являлся. Затеял какие-то догонялки с Илькой, той игра понравилась, хохотала как сумасшедшая, носясь и сшибая все на своем пути, за ней, трепеща крыльями летал Уч, издавая то свист, то уханье. Нани очень хотелось выгнать их на улицу, у нее от их воплей уже голова разболелась, пусть побегают и покричат на свободе, но там прибавление в семье знахарки мог кто-нибудь заметить, а это ни к чему.

Но к счастью они довольно скоро угомонились и пришли отпрашиваться на рыбалку. Она недолго колебалась, продовольствие было жизненно необходимо. В любой момент доброхотская помощь может иссякнуть, не помирать же им с голоду? А так, рыбалкой они решат хотя бы часть проблемы.

Рыбаками ребята оказались искусными, каждый раз приносили по семь-восемь больших рыбин. Сначала вся она шла в жарку, но наелись быстро, уже на следующий день смотреть на нее не слишком хотелось. После череды коротких дождей, вернулась жаркая погода, что было им сейчас в самый раз.

Несколько последующих дней все были очень заняты, запасали продовольствие впрок. Сушили грибы, зелень и некоторые коренья. Попробовали сушить и рыбу, рыба зачервивела и стала вонять. Нани огорчилась, столько хорошей, жирной рыбы пропало, просто жалко до слез. В разгар ее огорчений донеслась весть, кто-то записочку накарябал и положил вместе с несколькими лепешками в траву возле забора.

Весть гласила о снятии карантина. Она даже не смогла ей особо порадоваться. Ну, сняли карантин, так у них свой собственный имеется, все равно никуда не пойдешь. Может быть, рыбу не сушить, а коптить? Только как это сделать? Никто не знал. Нани вспомнила о Шуше, вот кто может знать, как устроить коптильню, он всегда слыл мужиком весьма рукастым. Нет, сначала у нее не было таких корыстных мыслей, она просто думала, как он там живет с семейством, все ли у него в порядке?

Стоило озвучить свою идею вслух, как посетить Шуша вознамерились все, даже Уч что-то такое просвиристел. Илька всерьез уверяла, что зверушка очень умная и понимает каждое слово, более того, те звуки, что он издает, это его речь, вполне осмысленная. Никакого смысла в чириканье, свисте и прочих птичьих безобразиях Нани не находила, но с дочерью не спорила, бессмысленная затея спорить с ней.

Шуш встретил их еще на подходе к его жилищу, конечно, на этот раз у них не было громко скрипящей тачки, но смех и разговоры Ильки способны перекрыть шум от трех тележек разом, издалека слышно. Выражение лица у него было куда более приветливое, чем в прошлую их встречу, насколько можно рассмотреть это выражение у такого угрюмца. Девочки на руках у него не было, она обнаружилась на песке у самого берега озера, стояла на четвереньках, шлепала по воде и громко, заливисто смеялась, сразу видно, ребенок счастлив.

Зато Нани, как настоящая клуша, сразу встревожилась, что ребенок может упасть в воду, забраться поглубже, утонуть, в общем весь набор обычных женских ужасов.

– Маиша хорошо плавает, не утонет, – хмыкнул в ответ на ее возмущенные причитания Шуш.

– Здорово! – Сразу оценила Илька имечко ребенка, – Маиша, есть что-то и от Марины и от тебя, Шуш, хорошее имя вы ей придумали.

Девочка обернулась, чтобы посмотреть, кто окликает ее по имени, увидела свою любимую няньку и, встав на крепенькие ножки поковыляла к ней. Шла она медленно, не очень уверенно, но шла, не падала. Илька смеясь, подхватила девочку на руки, прижала к себе, закружила. Уч, сидевший на плече хозяйки, немедленно перебрался на голову ребенка, примерился и клюнул ее в темечко, судя по звуку, сильно клюнул. Все поняли это именно как месть.

Ребенок поморщился, поднял ручонку и не глядя хватанул за крыло. Длинное, черное перо отливающее синим, осталось у дитяти в руке.

– Ничья. Уч, не трогай ее больше, ты видишь, она может постоять за себя, – недовольно выговорила питомцу Илька.

В пещеру их Шуш и на этот раз не пустил, от чего Илька нисколько не расстроилась, а вот ее мать очень даже. Обычно она была не слишком любопытна, но сейчас ей хотелось узнать, как сумела семья с маленьким ребенком устроиться в столь неподходящем жилище, не получилось, жаль. Все устроились на траве возле входа, Нани достала сладкие булочки, которые испекла именно для такого случая.

Хотя булок было много, но они имели такой успех, что исчезли очень быстро. Маиша одна съела три штуки, после чего еще и корешок какой-то сгрызла, протянутый ей матерью. Хороший аппетит у ребенка. Устройство коптильни Шуш знал хорошо, некогда дома, в деревне сам такую делал. Объяснил и на словах и на земле рисунок начертил. Не зря сюда шли и булки пеклись не зря.

Ох, ну и морока эта коптильня! Одно дело смотреть чертеж и совсем другое что-либо делать по нему. Нани измучилась, накричала на дочь, отчего та обиделась. А нечего зудеть под руку и без того ничего путного не получается. А тут еще и Игнаши вздумал советы давать, можно подумать, он хоть что-то в этом деле понимает. На него кричать она не стала, но смерила сердитым взглядом, дескать, сядь в сторонке и помолчи.

– Однако дело твой племяш говорит, – вдруг прогудел чей-то бас у нее над ухом, – я именно так у себя и делал.

Нани в испуге подскочила с чурбачка, на котором устроила себе временное седалище и повернулась к нежданному помощнику. Плотник Урбан собственной персоной и все в той же сто раз заштопанной безрукавке. Сколько она его помнит, он все в ней ходит, может быть, спит тоже в ней? Ладно, это ерунда, пусть ходит в чем его душе угодно, не голый и хорошо. Что он делает в ее дворе, когда срок изоляции, к которому ее приговорили еще и наполовину не прошел? Естественно она сразу же задала этот вопрос. Плотник сердито фыркнул и засопел.

– Приговорили! – выговорил он с невыразимым презрением, – кто приговорил-то, Пендракий? А кто он такой есть, чтобы я его слушал, а? Наш глава тоже хорош, нашел с кем соглашаться, как будто других людей в поселке нет. Вроде бы неглупый мужик, а как свяжется с этим занудой наставником, так сразу все его мозги куда-то теряются. Боится он его что ли, никак я не пойму?

Он посмотрел как внимательно его слушает Нани, да и молодежь смотрит на него, можно сказать, с восторгом, и приосанился. Но тему все же сменил.

– Я тебе там мучки полмешка принес, яиц корзинку, молока и кусок свиной грудинки, хороший такой кусище. Я знаю, вы с дочкой мясо не очень жалуете, но на суп грудинка уж больно хороша, да и с кашей тоже можно. Ничего, съедите?

Выслушав кучу благодарностей, переключился на конкретную работу. Присел на чурбачок, который ему Нани охотно уступила, и начал азартно тыкать пальцем в то место, которое по его мнению было плохо пригнано, Игнаши его внимательно слушал, но глаз на собеседника не поднимал. Значит помнил, что глаза могут выдать, поскольку не человеческие они у него.

– Да, – вдруг спохватилась Нани, – а как ты понял, что это мой племянник? – Ей понравилось, что не нужно придумывать причину пребывания юноши в ее доме, но было любопытно, с чего он так решил.

– А кто же еще? – удивился плотник, – сына у тебя нет, ясное дело, что племяш объявился, карантин-то с нас сняли. Ты же не стала бы чужого в доме привечать?

Настал теперь черед Нани хмыкать.

Следующие несколько дней на участке дым стоял столбом, коптильня работала вовсю. Привлеченные вкусным запахом посельчане появлялись небольшими группками, смотрели, что происходит, но во двор не входили, обходясь внешним досмотром, хотя видели Урбана, который притаскивался, что ни день. Конструкция, которую он соорудил, сбоев не давала, тем не менее плотник считал своим долгом присматривать за процессом.

Вскоре Нани обнаружила, каким взглядом тот смотрит на уже прокопченную рыбу и пришла в недоумение. Уж что-что, а рыбу тут умели ловить даже совсем небольшие мальчишки, так в чем дело, почему он смотрит на нее как на сокровище? Спросила у дочери, та тоже не знала, но поразмыслив, поняла в чем суть.

– Такую рыбу никто, кроме меня не ловит, а она вкуснее всякой другой, вот он и облизывается, вкуснятина же. Надо дать ему часть, пусть ест, для него не жалко, такой хороший дядька оказался.

– Почему не ловит. Я видела некоторые здешние уловы, чего там только нет.

– Именно такой у них и нет. Она не ловится ни на удочку, ни бреднем. А вот ко мне почему-то только такая рыбеха и идет, самая любопытная что ли?

Разговаривая с дочерью, Нани почувствовала, что вокруг что-то изменилось. Кажется, стало очень тихо, то галдели ребятишки, крутившиеся рядом с калиткой, то взрослые сгруппировавшиеся неподалеку обменивались последними новостями, а тут разом все вдруг смолкли. Она выглянула из-за угла дома и даже всплеснула руками от досады.

Опять этот дурак Пендракий, что ему тут посахарено что ли? И главу с собою ведет, опять пугать будут или еще что похуже придумают? Ее досада не осталась незамеченной, тут же подтянулись к ней дочь и плотник. Игнаши же, наоборот, улизнул незаметно в дом. Молодец, правильно сделал.

– Что это такое?! – возопил, приблизившись к калитке наставник и потыкал пальцем в сторону плотника. На лице его стыла гримаса недоумения и обиды, самое смешное, что вполне естественная, словно придя в гости к знахарке, плотник нанес ему личное оскорбление. Ну, что за самомнение у человека, просто психоз какой-то непреходящий.

– А это я, Пендракий! – весело приветствовал его Урбан, – ты че, меня не признал? А ты чего это приперся-то? Вроде тебя не звал никто, да еще главу с собой тащишь, больше заняться нечем, как по улицам шлындать попусту? – подпустил суровости в голос плотник, только что казавшийся простецким, веселым мужиком, но уже чувствовалось, что особо шутить с ним не стоит.

Эта незамысловатая речь привела Пендракия в состояние близкое к апоплексии, он побагровел, весь как-то надулся и из его приоткрытого рта послышалось шипение не хуже даже, чем у Дин-Дина. Илька пришла в дикий восторг, подпрыгнула даже от избытка чувств.

Да и остальной поселковый народец, слышавший все до последнего слова, подобрался поближе. Еще бы, не каждый день такое видеть и слышать приходится. Народец молчаливо радовался, что этому противному наставнику, всех уже доставшему своими глупейшими придирками, наконец кто-то осмелился в лицо правду сказать, это ли не удовольствие?

Нани же недоумевала, что вдруг случилось с молчаливым Урбаном? Чего это он задираться стал? В прошлый раз, когда наставник разглагольствовал на этом самом месте, молчал себе, не возразил ему ни полслова. А-а, стражников-то нет, вот и вся разгадка! Ну да, со стражниками не забалуешь, еще углядят какую крамолу, сразу поволокут в острог, а там и суд скорый и болтаться в петле незадачливому бедняге.

– Ты это, думай, что говоришь, – вступил в перепалку хмурый глава.

Не хотелось ему говорить, ох, и не хотелось, но раз Пендракий не в состоянии в данный момент защитить себя сам, придется самому охлаждать накаляющиеся страсти. Негоже этак грубо задевать уважаемого даже в столице человека. Вполне может ему, главе, такая конфузия боком выйти. Он ведь уже задумал после того, как с карантином все благополучно разрешилось, прошение подавать о награждении его самого почетным знаком. Дескать, его, главы, личными стараниями страшная зараза никого не тронула в поселке. Скандал ему сейчас ни к чему, совсем ни к чему.

– Я-то думаю, не то, что ты, – продолжил развлекать случайную публику Урбан, – уж у меня язык не помело, как у некоторых, и на людей я напраслину не возвожу, что вижу, то и говорю. А вижу я, как посреди белого дня, в самый разгар работы, ни наставник, ни сам глава ничем путным не заняты, ходят по поселку и народ смущают речами ненужными. – Сделал словесный выпад с попаданием в самое яблочко плотник, оказавшийся на удивление подкованным в таких вот спорах.

Арун не только не нашелся, чем отразить нападение, но и попятился в страхе. Он как-то разом понял, что не только он может подвести неугодного человека под виселицу, но и его самого могут обвинить в чем попало, оправдывайся потом. Даже если сумеешь доказать, что никакой не смутьян, то уж все одно главою тебе не быть потом, а это такая потеря, что всем потерям потеря.

– Знахарка приговорена к изоляции, а ты у нее во дворе обретаешься как у себя дома, – завизжал уже отдышавшийся наставник.

– Ну и че? – отнюдь не смутился плотник, – она же не выходит за ограду. Это я к ней зашел по плотницкому делу, так меня никто и не обязывал дома сидеть. Че ты все придираешься, че тебе все надо, никак я не пойму? Или, может, она нравится тебе, а в руки не дается, вот ты и осерчал? – с кривой ухмылкой задал плотник вопрос, который приходил на ум уже многим.

В толпе послышались довольные смешки. Намеренно или нет, но окаянный плотник завел разговор в такие дебри, из которых без потерь уже не выбраться ни наставнику, ни главе. Арун похолодел, представив себе, как станет потешаться народ, расписывая в ярких красках как он, глава поселка, облеченный властью, данной ему королевским советом, помогает наставнику в грязных его и подлых делишках, ужас, ужас и еще раз ужас!

– А ты сам-то, ты сам, что тут делаешь? – все не сдавался Пендракий, не понимая по скудоумию своему, что своими нелепыми отговорками почти подтверждает высказанную догадку.

– Я-то? – изобразил простодушие плотник и фыркнул уже прямо в лицо противнику, – говорю ж, по плотницкому делу я тут, так что не ревнуй, господин наставник.

Народ буквально зашелся в хохоте. Обвинить Урбана в неподобающих ухаживаниях, было пустой затеей. Он вдовел второй год, имел право ухаживать за кем угодно, к тому же весь поселок знал, на кого тот глаз положил и вот уже год почти, как уламывал замуж пойти. Дело впрочем было не в девице, не она кобенилась, ее родня вымогала приданое побольше, но дельце-то было уже на мази, не за горами свадьба.

Арун мысленно молился про себя всем богам и клялся мзду принести в храм немалую, если помогут ему выкрутиться сейчас. И помогло, то ли молитва силу имела, то ли боги обрадовались будущему подношению, то ли просто пожалели незадачливого главу. За толпой раздался сильный шум, свист, топот копыт, из-за угла вывернула карета, запряженная конной четверней попарно цугом, диво в здешних местах невиданное. Народ шарахнулся в стороны, давая место приезжим господам.

С подножки кареты соскочил местный подросток, видимо показывал дорогу, протер ступеньку полой своей кацавейки и низко поклонился, открывая дверку. Из кареты буквально выпрыгнул, настолько он торопился, хорошо одетый полноватый мужчина, успев однако на ходу сунуть монетку услужливому пареньку.

– Мне нужна знахарка, срочно! – отрывисто бросил мужчина и оглядел собравшихся. Нани не мешкая, выступила вперед, она уже поняла, что у богатого и благородного господина случилась какая-то беда, требуются ее услуги.

– Кто болен и чем? Мне надо знать, какие травы брать с собою, – пояснила она.

Вопрос знахарки, хотя и был естественным, все же не понравился вновь прибывшему. Как он ни торопился, но тут помедлил, с неудовольствием оглядел толпу, все более отступающую от него по мере того, как он переводил насупленный взгляд с одного лица на другое. С богатыми да знатными надо держать ухо востро, неровен час огреют чем по хребтине, вон у кучера какой кнутище большой в руке, врежет, мало не покажется. Как в воду глядели!

– Что у вас тут за сборище? – и он повернулся в сторону кареты, – разогнать! – Люди резво шарахнулись, увидев как кучер разматывает свой кнут, попрятались за кустами, самые храбрые нырнули за калитку коттеджа Нани, очень уж интересно знать, что дальше будет.

Что сказал богач на ухо знахарке никто, ясное дело, не слышал, но кое-кто смог углядеть, как вскинулись брови ее, а лицо выразило недоверие, впрочем, молчаливое. Через самое короткое время Нани уже сидела со своим лекарским сундучком в карете, а кучер разворачивал лошадей, нещадно нахлестывая их. По сторонам она не смотрела, примерно представляя, куда они направляются, мысли ее были черны и в ближайшее будущее она смотрела без всякого оптимизма.

Толпа после отъезда кареты опять сгруппировалась возле калитки и кое-кто попытался войти на участок, непонятно зачем, любопытство вело их. Но Урбан был на страже, он засучил рукава и показал смельчакам свои кулачищи.

– Я и без всякого кнута с вами со всеми справлюсь! – заявил он, и все как-то сразу поверили, он сможет.

Глава же, Арун, пребывал в дикой ярости. Когда Нани садилась в карету, Пендракий не удержался и сообщил со свойственным ему апломбом, что у этой знахарки нет лицензии, напрасно господин прибегает к ее услугам. Говорил он в расчете не на то, чтобы остановить происходящее, это ему было не по силам, но еще хотя бы разок напакостить.

– Что еще за новости такие? Она же не лекарь, – еще более высокомерно ответил господин, – знахарям никакие лицензии никогда не были нужны.

И эти его невзначай оброненные фразы окончательно добили сокрушенное сердце главы. Каким же безграмотным дураком он был в последнее время, и все по милости наставника! Ну уж теперь он за все с ним расквитается!

– Если ты еще раз ко мне подойдешь, – выпалил он в лицо ничего не подозревающего и весьма довольного своей последней выходкой наставника, – даже ничего не скажешь, а просто подойдешь, я схвачу тебя за твое цыплячье горлышко и задушу собственными руками, – и он потряс ими в воздухе.

Его руки не так впечатляли как руки плотника, но тоже ничего были, не слабые, до того, как стать главой он немало ими потрудился. Пендракий ничего не понял и заморгал своими короткими, густыми и очень светлыми ресницами. Какая муха укусила главу, что с ним такое вдруг случилось, ведь раньше они всегда думали одинаково? Народ расходился полный самыми наилучшими впечатлениями, давно никто так не веселился, будет о чем рассказать тем, кто пропустил изумительное зрелище, и будет о чем посудачить всласть еще очень долго на различных посиделках.

До прибытия в замок, он был один в округе, Нани терзалась тем, что ничего не сказала Ильке, та как раз спустилась в подвал к своим ползучим любимцам. Ждать, когда она вернется, было невозможно. Единственное разумное, по ее мнению, что она сделала, так это шепнула на бегу Игнаши, что она может не вернуться из своей поездки, пусть позаботится о девочке, а еще лучше отведет ее к Шушу. Игнаши остолбенел от таких безрадостных перспектив, но объясниться с ним более подробно она уже не могла.

Владельца замка, единственно по-настоящему богатого человека в радиусе нескольких часов езды от поселка, звали Торен Изер и, по слухам, он был суров нравом, груб в обхождении и не снисходил до обыкновенных человеческих слабостей. Одним словом – солдафон, каковым он в туманном прошлом и являлся. В свете всего этого, неудача в лечении, а что-то подсказывало Нани, что она вполне возможна, не все так просто с ребенком богача, может обернуться для знахарки большими неприятностями, вплоть до лишения жизни. Вот с таким мрачным настроем она и прибыла на место.

Замок ей не понравился, а она неплохо в этом разбиралась, немало перевидала их в свое время, имея совсем другой статус, и живя жизнью, роскошь которой ей теперь казалась даже неправдоподобной, словно выдуманной сказочником или приснившейся во сне. Замок в общем-то оказался не мал, но выстроен хаотично, словно безумный строитель лепил одну архитектурную деталь на другую, сообразуясь не со строгими законами мастерства, а с болезненной прихотью. Претензий много, а порядка и красоты мало.

Вряд ли здесь удобно жить, решила Нани, идя по мощеному двору вслед за хозяином. Замок, принадлежащий ее семье был и красив и очень удобен, невзирая на колоссальные размеры. Тоска сжала ей сердце при этих мимолетных воспоминаниях, но она прогнала непрошенную гостью, и без того есть о чем тревожиться и переживать, причем куда более существенное. При входе их встретило двое слуг, служа молчаливым эскортом. Канделябры с зажженными свечами, которые они торжественно несли, воздев над собою, были излишни, коридоры и лестницы и без того не были темными, освещаясь настенными, где факелами, а где и свечами в богатых, но безвкусных люстрах.

На втором этаже, едва повернув в боковой изгиб неширокого коридора, их процессия встретила препятствие. Препятствие представляла женщина, но какая! Величественная, с распущенными черными волосами, что уже было странно, вся в белом, но как-то неряшливо выглядящем наряде, словно она где-то валялась в нем. Нани почему-то глядя на эту женщину припомнилось малопочтенное определение: фурия. Эта фурия держала в левой руке небольшой подсвечник на две свечи, а правой крепко сжимала обнаженный узкий меч.

– Никто не войдет сюда! – заявила она громко и отчетливо, но присвист, слышащийся после каждого слова портил торжественность речи, – это обитель смерти, смерть должен уважать каждый, даже ты! – При этих словах меч, дрогнув, наклонился в сторону хозяина.

Нимало не смущаясь, словно в руках у растрепанной фурии была тонкая тростинка, а не смертоносное оружие, которое даже не в очень умелых руках способно причинить серьезную рану, Торен подошел вплотную к ней. Ему понадобилось краткое мгновение, чтобы вырвать меч, другой же рукой в перчатке он ударил женщину по лицу наотмашь. Та покачнулась, но тотчас выпрямилась, и не отступила, ощеряясь в хищном оскале. Рот ее был окровавлен, а в верхней челюсти не хватало зуба.

Так вот отчего она свистит при разговоре, этот мужлан ей выбил зуб! Очевидно схватка, которую они только что наблюдали, была отнюдь не первой, даже далеко не первой. Хорошие, мирные нравы царят в этом обиталище, нечего сказать!

– Он все равно умрет! – завизжала фурия, которая, как уже начала догадываться Нани, была женой мужланистого хозяина замка, – зачем ты хочешь мучить его? Да еще привел эту грязную, сельскую бабу! Что может невежественная знахарка понимать в болезнях благородных людей?! Оставь моего несчастного мальчика, дай ему спокойно и достойно умереть.

Торен сделал знак и слуги, скрутив женщину, дали им войти в спальню. Нани мимоходом удивилась, вот такое странное утверждение, что у благородных людей могут быть какие-то совсем другие болезни, ей слышать еще ни разу не приходилось.

Первый же взгляд на больного ребенка заставил знахарку запнуться на месте. Лицо и руки мальчика покрывали синие пятна, это была типичная синюха, так сказать, во всей красе. Но запаха, тяжелого, гнилостного запаха, не было, как не было и накожных язв. Совсем другое протекание болезни, с каким она еще не сталкивалась, больше того, в книжке, которая уделяла значительное место для описания всех признаков синюхи, ничего подобного не было тоже.

И что это может значить? Она оглянулась на отца, тот смотрел на ребенка, чье дыхание еле замечалось, с такой щемящей грустью, с такой болью, что ей стало жаль этого «железного солдафона». Не во всем он, стало быть, железный, есть и у него уязвимое место.

– Пятна эти у ребенка давно появились?

– Три дня уже.

– А протирали их чем?

У Нани мелькнула мысль, что может существовать какое-нибудь притирание, которого она не знает, но которое препятствует гниению ткани. Подсказали же ей змеи одну траву, вдруг и еще что есть? В любом случае, должно быть какое-то объяснение тому, что мальчик еще жив, хотя, по меньшей мере, дня два как должен был умереть.

– Не знаю, – растерялся Торен, он оглянулся на дверь, за которой осталась его мало вменяемая жена, помедлил, но, справившись с собой, решительными шагами вышел из комнаты.

Почти тотчас послышался визг и хрипы. Ох, ничего-то он от жены не добьется, видно давно уже утратил с ней нормальный контакт, и теперь, даже в этом важном и спешном случае, не наладит его. Судя по звучным шлепкам, опять хлещет ее по щекам, кто подсказал ему такую крайне дурную манеру обращения с женщиной, с женой? В детстве, может быть, видел, в этом, родном для него доме?

Мысли скользили в голове, служа отвлекающим фоном, чтобы не думалось о собственной судьбе. Раз мальчик болен синюхой, выздоровеет он или умрет, что скорее, ее отсюда живой никто не выпустит. Что-то в этом духе она и предполагала, хотя Торен Изер сказал только о беспамятстве и слабости ребенка. Пальцы привычно скользили по телу, ощупывая, выстукивая, поглаживая. К моменту возвращения хозяина, некая догадка забрезжила в голове, но была до того невероятной, что она сама себе не поверила.

Если вся картина протекания болезни непохожа на то, что о ней говорят и пишут, то вполне может быть, это вовсе и не та болезнь. Сразу же возникают два вопроса: что это за таинственная хвороба, первый, и почему на теле столько синих пятен, второй? Кроме того, она ощущала что-то еще, вроде бы знакомое, но не поддающееся опознанию, что-то очень странное, чего быть уж никак не должно. В этот момент ребенок открыл глаза и посмотрел на нее, склонившуюся над ним, потом перевел взгляд на отца и слабо улыбнулся.

Беспомощная улыбка умирающего сына буквально подкосила отца, тот рухнул на колени у кровати и застонал, желая и боясь коснуться детской руки. Все-таки взял руку, погладил, ощутив ответное, едва заметное пожатие. Нани же смотрела в глаза мальчика, пораженная его сильно расширенными зрачками и таким ярким блеском, что казалось, некий свет струится из детских глаз.

Колдовство! Ребенок совершенно точно околдован, поэтому картина болезни столь непонятно выглядит. Но кем? Кто мог покуситься на жизнь наследника богатого рода? И кто имеет мощь это сделать? Мать? Мать?!! Ведет она себя дико, это правда, но сына любит, без всякого сомнения. Просто она уверена, что он обречен.

– Кто еще есть в доме? – Торен поднял голову и взглянул на нее с удивлением. Она заколебалась, но сомнения были неуместны, она сама при любом раскладе вряд ли спасется, а вот мальчика спасти можно. – У ребенка вашего отнюдь не синюха, на него навели порчу, он кем-то заколдован. – Гримасу, исказившую лицо отца, словно вырубленное топором, можно было принять за улыбку, но если это и была улыбка, то от нее кровь стыла в жилах. Очевидно Торен мгновенно понял, кто виновник.

Он резко поднялся и вышел из комнаты, не прикрыв дверь, куда тотчас просочилась несчастная мать. Она встала так, чтобы ребенок не мог видеть ее, если очнется, он опять впал в забытье. Кровь по-прежнему стекала тонкой струйкой из ее разбитого рта, вдобавок и под левым уже запухшим глазом багровела опухоль, обещавшая расползтись на половину лица. На Нани женщина, еще так недавно яростно протестовавшая против ее присутствия, не обратила никакого внимания.