Электронная библиотека » Елена Кузьмичёва » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Мёртвое море памяти"


  • Текст добавлен: 28 мая 2015, 16:58


Автор книги: Елена Кузьмичёва


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Страница 9
Падая вниз

Люди разбивают стекла. Люди падают на асфальт.

Воспоминания падают на дно памяти.

Обессиленные птицы падают в море.

Беззащитный первый снег падает на землю и тут же растворяется в грязных лужах.

Я падал в себя, словно в чёрную пропасть.

Страница 10
Репетиция смерти и взгляды, скользящие мимо

В толпе людей, которые ждали от меня каких-то объяснений, я не смог извлечь из себя ни слова. Я написал на листке «прощайте», повесил его на дверь с внутренней стороны и спрятался от них в темной комнате своего одиночества. Свое отчаяние я измерял в ненавистных минутах. Я наполнял себя горечью бессилия, шел по шоссе с закрытыми глазами, а на нём, как назло, не было ни одной машины. Потом я приходил в себя и шел по тротуару, я смотрел в лица людей, усталые, равнодушные, поникшие.

Каждый день я репетировал свою смерть, выходя на улицу и примеряя себя к колесам каждого проезжающего автомобиля. Я видел людей насквозь. Скользящие мимо взгляды остались бы столь же скользящими, даже если бы я вышел на тротуар с рваной кровоточащей раной в груди, даже если бы застыл над их головами не долетевшим до асфальта телом самоубийцы. Даже если бы упал им под ноги. Потрясающее, ничего не замечающее равнодушие – но я был равнодушен не меньше. Порой мне казалось, что меня не должно было существовать. В своей полупустой комнате я всегда сидел лишь там, куда падала тень. Я сам был – и остался – только тенью. Но разве я хотел быть кем-то другим?

Репетируя изо дня в день свою бесценную смерть, которая никем не будет замечена, я перестал оставлять людям воспоминания о себе. Я больше ни о чем их не спрашивал, не просил у них ни громких слов, ни шепота, не рассказывал им о себе – что я мог рассказать? события мелки. Они не упрекали меня за это, вовсе не потому, что поняли меня. Быть понятым слишком большая роскошь для человека, который умеет лишь запирать двери на ключ и придумывать варианты несчастных случаев. Что касается моих намерений, то я лишь заботился о том, чтобы их взгляды всегда оставались скользящими мимо. Я не хотел быть для кого-то близким, поэтому не заводил новых знакомств и только скупо поддерживал старые. Я не хотел закрывать за собой двери чужой жизни. Я не хотел погибать там, полный иллюзий и прежней неотвратимой константы одиночества.

Я медленно скользил в Ничто, как услышанные краем уха бессвязные обрывки чужих речей и потускневшие от скуки глаза. Как взгляды людей, которые скользили мимо лишь потому, что это всё, на что они способны. Потому что это всё, что я способен от них принять. Мне даже пришла в голову мысль, что если бы хоть один взгляд потерявшегося в толпе человека остановился на мне, я бы свои окончил репетиции. Я бы принял свою бесценную смерть под единственным взглядом случайного прохожего, чтобы не дать ему возможности стать мне близким, – безнадежная гипербола.

Словом, я научился проходить мимо. Я не просил ни любви, ни ненависти. Я просил только, чтобы меня не замечали. Чтобы не замечали моих глаз, моих вечно написанных на лице эмоций, которых больше нечем было вызвать, моего отсутствия и присутствия. Чтобы меня не искали, чтобы не думали обо мне.

Как-то вечером ко мне зашли приятели, раскатами бойких рук ударяя в мою дверь. Я курил, развалившись на старом кресле, сбрасывая пепел в кружку из-под кофе. Они не прекращали стучать. На стук вышла соседка.

– Ну, сколько можно? Разве не понятно – никого нет дома!

Я утопил окурок в кофейной гуще и открыл дверь. Из подъезда повеяло холодом. Я застегнул молнию на толстовке.

– Наконец-то! Куда ты пропал?

– Привет. Я вас не ждал.

– Мы собирались в бар, поедешь с нами?

– Не сегодня.

– Может, мы тогда зайдем к тебе вечерком?

– Не сегодня, – повторил я ещё раз.

Я попросил, чтобы они оставили меня. И они оставили. Я захлопнул дверь, слышал, как их шаги бегут вниз по ступеням, слышал свой вдох и выдох, слышал, как зашуршала кофта, когда я прислонился спиной к двери и стал медленно оседать на пол. Ко мне никто не приходил, и на пороге с внутренней стороны дверей было чисто – ни песчинки. Я чувствовал, как замерзают пальцы на моих босых ногах.

Приходила Анна и беспрерывно стучала в дверь, которую я забыл запереть, вернувшись домой из магазина. Ключ торчал в замке с внутренней стороны. Она стояла снаружи, необъяснимо уверенная в трех оборотах дверного ключа, и, воруя из моей комнаты тишину, беспорядочно стучала в дверь. Я считал удары в дверь, как врач измеряет пульс безнадежного больного. Я знал, что дверь открыта и не понимал, как можно длить этот стук чуть ли не до бесконечности, ни разу не проверив дверную ручку. Я молча лежал на полу, устремив равнодушный взгляд в белую пропасть потолка. Вскоре стук прекратился, и в комнату вернулась тишина. Через пару минут я повернул ключ в двери на три оборота и снова лег на пол. Как будто бы ничего не изменилось.

Всё ли я сделал правильно? – бесполезный вопрос к самому себе. К чему рефлексия над очевидным? Но, хотя одиночество не тяготило меня, меня тяготило пространство, в котором никого, кроме меня, не было (эта тяжкая жажда присутствия). Я терялся в просторной и пустой комнате, искал ключей, чтобы открыть мною же запертую дверь, за которой уже никого, – никого! – не было.

Я отделил мысль от жизни и сотворил свою силу из бессилия. Я создал нерушимое душевное спокойствие из дисгармонии. Я построил свой уютный мир на фундаменте полного разлада между собой и действительностью.

В своем уютном мире я беззвучно кричал о себе и никогда не был услышан. В моем уютном мире все, кого я любил, оставили меня (или я оставил их сам?). В моем уютном мире я никому не был нужен, но и сам ни в ком не нуждался. В моём уютном, до тошноты уютном мире, я исписал горы листов, мелким почерком втискивая слова между уже написанных строк, и больше никто не мог прочитать написанное, кроме меня самого. В своем уютном и пустом мире я спрятался от людей. Я молча закрыл за ними двери, потому что боялся, что, оставив их приоткрытыми, я простужусь на сквозняке. Я не хлопал дверями от злости и обиды. Я тихо закрыл за ними дверь.

Я не рассказал им, как люди падают на асфальт и как проходят мимо. Ведь им это тоже предстоит.

Страница 11
Продуктивность забвения

Уехать нужно было, во что бы то ни стало – последним усилием воли сбросить всю жизнь с вагонных ступеней. Если я и выходил из дома, то лишь для того, чтобы ощутить, как мало хочу видеть всё, что меня окружает. Однако и это был только новый предлог, чтобы выстроить стену.

Я хотел выбросить из жизни людей – до сих пор они лишь отвлекали меня – от меня самого. Я хотел стереть из памяти покатую крышу своего дома, исхоженные проспекты пропахшего дымом города. Я хотел забыть нервный звук разлетающихся по полу осколков кружки, которую я шальным, безответственным жестом смахнул со стола во время ссоры с Анной, зная, как она ценит подаренные мной вещи. Я смеялся каким-то чужим смехом – высоким, хриплым, – с запрокинутой назад головой. Я хотел стереть из памяти пустой, невесёлый двор, в котором прошло моё детство. Тогда он был шумным, зеленым, солнечным. Я хотел выбросить свои письма, которые писал с мыслью когда-нибудь отправить. Стереть с лица свою надуманную улыбку, свои безнадежные эмоции и свои поверхностные, меланхоличные мысли, быть глубже, яснее видеть жизнь, – безнадежно хотел я. В своем исступленном бессилии я хотел стереть из жизни себя. К счастью (или наоборот), это оказалось невозможно. Поэтому я начал стирать всё остальное.

Мне патологически нравилось растягивать вечерние минуты, ломаной линией вписав себя в квадрат окна, вести нескончаемые беседы с самим собой и вдумчиво рассматривать вписанные в прямоугольник просторы неровного потолка, мысленно расчерчивая на них доказательства неведомых теорем.

У меня было всё, чтобы навсегда забыть о том, что было в моей жизни. Дождь, который музыкально стучал в мои окна, дальние города, в которых я ещё не был, новые лица, которых я ещё не видел, время, которое все ещё продолжало по инерции двигаться вперед. И у меня было всё, чтобы всегда об этом помнить.

Я выбрал «забыть», и забыл. Забыл?

Страница 12
Синонимы

Забыть можно всё, что угодно. Но стоит только сказать себе «я хочу забыть это», как эта возможность оказывается утерянной навсегда. Мы всегда будем помнить особенно отчетливо, потрясающе внятно – именно то, о чем хотим забыть. Этот механизм работает по принципу записок с напоминаниями. Если бы на памятных бумажках вместо «Выключи свет!», «Закрой дверь!», «Купи молоко!» писали «Забудь выключить свет!», «Забудь дома ключи и кошелёк!», «Забудь зайти в магазин!», ничего бы не изменилось. Никто бы всё равно не забыл ключи, не забыл о том, что нужно купить молоко и выключить свет перед уходом. В этом смысле слова «забудь» и «помни» не более чем синонимы, поскольку вызывают одну и ту же реакцию. Помнить.

Как только я решил всё забыть, в моей памяти встрепенулись тысячи тысяч происшествий из самых разных отрезков жизни. Они терзали меня, умоляя помнить. Впрочем, зачем забывать солнечные блики детства, которое прошло, как один счастливый, нескончаемо ясный день. Когда-то я бродил с мамой по тихой хвойной тропинке в сосновом лесу. Конечно, я не раз бывал там, но избирательность памяти берет своё. Млел последний жаркий день позднего лета, но в лесу было покойно. Пронзительные лучи изрешетили колючие сосновые ветви, но лучи не жгли, а мягким светом падали на тропинку под нашими беззвучно ступающими ногами. Я шел не торопясь, положив руки в карман выцветшей красной толстовки с темно-синими полосками на рукавах, джинсы были велики, края штанин волочились по земле. Всё это я помню словно со стороны, как будто смотрю с первых рядов кинозала фильм о своей жизни. Я совершенно не помню, был ли я рад этой прогулке, о чем я думал, о чём разговаривал с мамой. Только основных действующих лиц, экспозицию и фактуру сюжета. Было уютно, тихо, тонко пахла хвоя. Так было почти во всех картинах детства, которые мне удается воссоздать в памяти.

То, что было ещё раньше, я помню как непрерывную цепь ощущений. Трава в поле, через которое я однажды шел с родителями, доходила мне до груди. Она то и дело щекотала лицо, пыльца попадала в нос, и я звонко чихал. Потом мы выбрались на колеи из твердой, засохшей глины, оставленные проезжим трактором. Я быстро перебирал ногами между мамой и папой, еле успевая за ними, а потом всё-таки не успел – и упал в колею, содрав кожу о твердую землю. Теперь я держал их за руки. Мамина рука была влажная и прохладная, папина – горячая и широкая, с тёмной подушечкой родинки на фаланге большого пальца. Своих рук я не помню. Только правую – ладонь долго щипало после падения.

По пути мы переходили через мутную реку по дряхлому деревянному мосту, провисшему почти до самой воды. Он раскачивался от каждого шага. Я испугался. Страх запоминается так же отчетливо, как запоминаются не восполненные утраты, острая боль и несправедливость. Помнить хорошее не хватает памяти.

Несмотря на то, что я любил своих родителей беспредельно, мы так никогда и не узнали друг друга. Мы не разговаривали ни о чем, что выбросило бы нас хоть на минуту за пределы двух комнат, кухни и ванной – за пределы быта, в котором мы погрязли.

– Ты зайдешь в магазин по дороге?

– Хорошо. Что купить?

– Рис, чёрный хлеб, апельсины. – Протягивает в руки список. – Я ведь знаю, что ты забудешь.

И я забывал, я выбрасывал списки, только бы со мной поговорили, только бы спросили меня, о чём я думаю. Но меня так и не спросили, и я похоронил себя в себе.

– Как дела в школе?

– Нормально.

– Как дела в университете?

– Нормально.

– Как дела на работе?

– Нормально.

Я больше не мог отвечать. Я просто не знал, что ответить. И я говорил то, что обычно говорят все, даже не задумываясь о том, правда ли это.

– Во сколько тебя ждать?

– В двенадцать. – Сначала я называл время. Потом стал избегать этого вопроса или отвечать уклончиво, чтобы не связывать себя числами и обязательствами.

– Где ты был?

– У друга.

Я всегда был у друга.

– Ты куришь?

– Нет, конечно.

– У тебя есть девушка?

– Да. – Я сказал «да», когда уже не мог говорить «нет», это могло вызвать новые вопросы.

– Расскажешь о ней?

– Не сейчас.

Не сейчас. Это всё, что звучало между нами. Я не знал, как измерить, насколько это мало. Не знал, достаточно ли только воспроизвести в памяти все наши разговоры, чтобы сказать «мы не знали друг друга». Теперь я знаю, что слова ничего не значат, но это уже не так важно.

Мои родители живут в разных городах, а я изредка приезжаю к ним в гости. Они разошлись неожиданно для меня, я никогда не знал, что творится между ними. Они разъехались по городам, как поссорившиеся дети расходятся по своим комнатам. Я не мог оставить кого-то из них и поэтому оставил обоих. Сам же остался жить в нашей квартире, в тишине которой я сразу начал чуять угрозу. Но я привык к этому, потому что знал о том, что привыкнуть можно ко всему.

Ещё одной причиной того, что я отделил себя от своей семьи, были мамины глаза. Это очень старое воспоминание. Субботним утром я собирался в школу, когда родители ещё спали, лениво растрачивая выходные впустую. Я уже хотел было запереть за собой входную дверь, когда мама приподнялась на кровати и посмотрела на меня своими заспанными глазами. «Не забудь прийти пообедать» – медленным не проснувшимся голосом произнесла она, подождала моего утвердительного ответа и снова легла. Я не любил эту излишнюю заботу, но я любил маму. Когда в то утро я смотрел в её заспанные глаза, мне представилась её внезапная болезнь и смерть. Я в ужасе попытался бороться с потоком образов и мыслей, но мне не удалось. Она лежит на кровати много дней подряд. Бледная, похудевшая, истаявшая, в воздухе витает тяжкий запах болезни. Она смотрит на меня этими же глазами, но они только кажутся заспанными, она говорит слабым голосом, который только кажется не проснувшимся. «Не забудь прийти пообедать». Сомкнутые веки. За её смертью следовал чёрный провал, словно я вдруг лишился глаз. Страх захватил меня в плен. Пули образов летели сквозь меня.

С тех пор я часто видел её смерть в своем воображении. Я не мог изгладить этот случайный страх перед её смертью, даже перед мыслью о смерти. Он остался во мне, как угол преткновения всех чувств и эмоций. Поэтому я боялся своей любви, которая выражалась в неосязаемой, внутренней слитности с семьей – в невыносимом страхе утраты. Я захотел разрушить эту слитность, чтобы каждый день не придумывать смерть. Я отделил себя от своей семьи. Каждый из нас троих отделил себя от своей семьи. Быть может, этим мы были похожи? Я стал приезжать к ним, как в гости, и мне стало намного легче.

Прежде чем отчалить от родного вокзала, я позвонил маме. Я не мог рисковать её спокойствием.

– Я уезжаю.

– Куда?

– К другу. – Я не мог рисковать её спокойствием.

– Надолго?

– Не знаю. – Я на самом деле не знал.

– Звони. – На секунду мне показалось, что я должен быть сейчас рядом с ней, но секунда закончилась слишком быстро.

– Ладно. Пока.

Страница 13
Жизнь, летящая мимо и тысяча вопросов

Я ждал звука приближающегося поезда и сентиментально представлял, как в последний момент Алла приходит на перрон и смотрит на меня своими незабвенными глазами, в которых я тону, как рыба, не умеющая плавать. За полчаса до прибытия поезда мне пришло в голову, что с ней произошло что-то непоправимое, и поэтому её здесь нет, и поэтому я прощаюсь с пустотой, и всё на свете только поэтому… Но её не было потому, что она не хотела там быть. Потому что и без меня её жизнь была полна. Какими простыми и ясными кажутся события, когда оцениваешь их с высоты прожитых часов и дней.

Прокручивая в голове нашу воображаемую прощальную встречу, я вспомнил о времени только за пять минут до отправления поезда. Чересчур быстрым шагом я пересек квадратное помещение вокзала – боялся, что всё сорвется, и я останусь в прежней жизни – задохнусь, погребенный заживо. Я мог бы разглядеть, что у девушки, проходившей мимо, были ломкие темные волосы и задумчивые светлые глаза. Что мужчина отстраненно покачивает ногой в такт музыке, которая громко звучит из наушников пухлого мальчика с розовыми щеками. Что у маленькой девочки, которая ест эскимо, свежая царапинка на руке, а шоколадная глазурь стекла на пальцы. Что лицо пожилой дамы в траурном шёлковом платке навевает на мысли о поэзии, и что дыхание замирает, когда она опускает ресницы. Но я видел только безликие вещи – бордовые туфли, берет из чёрного бархата, запачканный зелёный рукав пальто, протертые на коленках джинсы и тёмно-коричневый саквояж, о который я в спешке запнулся.

– Поезд дальнего следования №435 отправляется с платформы один, четвертый путь… – говорил вокзальный голос, возвещающий дороги, убедительным звуком летящий над головами.

Я запрыгнул в тронувшийся состав и, прислонившись к стене вагонного тамбура, перевел дыхание. Я хотел запечатлеть в памяти свой последний взгляд на город, который я покидал надолго. Быть может, навсегда? Но я ощутил, как нечто важное ускользнуло от меня. От меня всегда ускользает важное, выскальзывает из рук испуганной рыбой, разбивается хрустальной вазой под ногами, и уплывает, распадается, тлеет.

Минуты истекли, и я запрыгнул в поезд, мысленно проведя параллель с утопающим, который запрыгивает в спасательную шлюпку, не зная однако же, что за участь его ожидает на неизвестном корабле. Я уехал, оставив вокзал считать минуты без меня, и ждать всего, чего я дождаться не смог. Поезд благополучно отбыл и, покинув город во время ультрамариновых сумерек, застучал колесами в ночь.

Моя жизнь летела мимо меня в окнах, летели мимо незнакомые люди, опустевшие станции, редкие машины, сгибающиеся от ветра силуэты деревьев, похожие друг на друга города, холодные, как снег, облака, опаленные солнцем придорожные столбы, омытые дождями суровые памятники.

Я погрузился в упоительное одиночество. «Дальше, дальше», – звучало в голове. Чем дальше я уезжал, тем меньше мне хотелось вернуться. Попутчики, случайные знакомые, первые встречные не были опасны для меня. Они не могли ничего у меня отнять, я мог говорить с ними, как будто никогда не знал молчания. Эти ежедневные люди ежедневно забывали меня, едва закрывались за ними двери поезда, и я прощал им это с великодушием равнодушного сердца.

Короткая память первых встречных даже радовала меня. Я не хотел оставлять отпечатков на чужих жизнях и ещё больше не хотел позволять людям запятнать следами всё, что я так бережно хранил внутри, но с такой ненавистью хотел оставить. Я делил себя надвое, думая, что одним только билетом на поезд преодолел все свои противоречия. Я читал книги, чтобы жить только тем, что внутри. Я разделил свою жизнь на страницы, чтобы сотворив что-то за пределами своего тела, заставить мысли покинуть меня.

Я распускал на волокна ткань памяти и не мог понять, как работает этот поврежденный временем механизм. Я не помню, что чувствовал, когда впервые, ослепленный миром, распахнул глаза. Не помню первого дня в школе и детском саду, – когда явились в мою жизнь люди. Я не помню ни одного своего дня рождения, помню лишь горящие свечи в тортах, переполненные воздухом легкие и запах гари, и дымную тьму, до тех пор, пока не включат свет.

Я помню свои ребячества. Однажды я позвонил Алле и молчал, – в последний момент, когда она уже взяла трубку, я понял, что мне нечего ей сказать, мне хотелось просто запомнить её голос. Я помню её номер телефона, хотя набирая его теперь, я слышу «набранный вами номер не существует». Она переехала. Я звонил ей и молчал в трубку, а она злилась и раздраженно требовала: «Хватит молчать!». Хватит. Как бы мне хотелось сказать ей это сейчас. Я помню солнечное озеро, яркие блики на прозрачной воде, сквозь которую виднелись заросшие водорослями камни, и деревянную лодку, взятую напрокат у местного рыбака, в которой сидели мы друг напротив друга. Вокруг купались незнакомые люди, а мы плыли по озеру, к самой глубине, где вода была чёрной, куда никто не осмеливался заплывать. И я был счастлив, и я думал о том, что всё как в книге, как в доброй сказке, что так просто не может быть. Но из доброй сказки была только видимость. И всё испытанное испытывал я один.

Я помню, – и именно эти воспоминания не дают мне покоя. Как будто в арсенале памяти нет другого оружия против меня. Я вызывал другие образы, но они были поблекшими и высохшими, как сухие осенние листья, по которым ступали грязные подошвы, по которым текли грязные воды разлившихся луж. Я тяготился этой избирательностью воспоминаний и мечтал – бесполезный максимализм чувств – либо вспомнить всё, либо всё забыть.

Разбросать на безлюдных улицах незнакомых городов запылившиеся в глубине памяти эскизы жизни, карты событий и, запрыгнув в первую скорую электричку, спастись бегством от их навязчивого преследования. Я это смог. Теперь – дальше, дальше. Прочь.

Но кто скажет мне, что будет дальше? Где я окажусь по воле железных дорог? Как избавить свою жизнь от власти случайностей? Как понять память? Что мне ещё предстоит прожить и забыть? Как остановить девятый вал обстоятельств, выстоять, не согнувшись? Как держать себя в руках? Нужно ли всё – забыть? В чем найти стержень, хребет жизни? Как не замечать времени? Как ценить каждую секунду, не замечая времени? Как любить людей? За что мне любить людей? Нужно ли их – любить? Как поступить с собой? Как верить словам, как научиться открывать их смысл, отшелушивая лишнее? Зачем говорить с людьми? Как не страшиться реальной жизни, дальнейшей жизни, смерти? Как забить гвоздями все запасные выходы, чтобы умереть, когда в доме случится пожар? Как выдержать свою собственную эмоцию? Как не бояться пожара?

Если бы я только знал.

Если бы я только мог остановить время. Остановить человека, летящего из окна, и аккуратно опустить на асфальт, чтобы он встал и поднялся домой – ставить на балкон новые стекла. Остановить неминуемо разрушающийся мир и расставить всё по своим местам, чтобы выросла свежая зеленая трава, распустились полевые цветы, чтобы стало тепло, и всё замерзшее истаяло. Чтобы мир ожил.

Но я этого не мог. Я мог только тушить сигареты о старые шрамы и наблюдать, как исчезают рубцы и на их месте появляются свежие раны. А берега забвения недостижимы.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации