Текст книги "Мёртвое море памяти"
Автор книги: Елена Кузьмичёва
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Страница 26
Зима, мосты и холодные руки
Я хорошо помню холодный город, где встретил позднюю одинокую зиму, скупую на снег и слова.
В то время я жил в крохотной комнатке – из окна была видна изумрудная полоса соснового леса и синий горизонт. За шкафом поселилась серая крыса с лысым, нежно розовым хвостом. Вечером, когда я ложился спать, сквозь сонную тишь всегда слышался шорох её движений. Я кормил её, и она привыкла к моему присутствию.
Проснувшись однажды утром от холода, я ощутил свежий запах наступающей зимы, который проник в комнату через открытое на ночь окно. Я вышел навстречу возлюбленному холоду ещё до рассвета, и морозный воздух сразу обжег ноздри. На краю леса сквозь редкие деревья было видно, как трепетал алый рассвет, постепенно набирая силу и разрывая узкую полосу туч настойчивыми лучами. Над моей головой плыло молчаливое ночное небо, изящные фигуры деревьев приобретали яркую черноту в свету контражура. Перейдя на бег, я стремительно миновал деревья и, шумно дыша, остановился в поле. Пожухлая, но кое-где ещё зеленеющая трава, искрилась инеем, я вслушивался в свои осторожные, хрустящие шаги. Воздух ожил, изо рта шёл пар. Предвестие зимы принесло такую не похожую на меня лёгкость. Я дождался, пока солнце чуть поднимется над горизонтом, и повернул назад. Когда я вернулся в город, лучи уже касались верхних этажей. Было такое прекрасное утро.
Было и прошло…
Но зима близилась. Больше других времен года я любил это тёмное, студеное время и всегда предпочитал сугробы и ледяные ветры невыносимо жаркому солнцу лета. Я любил зиму не за то, что её морозы дают отчетливее ощутить радость тепла, я любил её за то, что в это время холод снаружи вступает в резонанс с внутренним холодом, который боязливо прятался всё лето в ледяных кончиках пальцев. Зимы жаждали мои холодные руки, которые не имели ничего родственного ни с чем, кроме снега.
Но снег заставил себя ждать. Не было снегопада даже в новый год. Я встретил его в этом же городе. Больше всего я любил там мосты: их было так много на замерзшей реке, что казалось, будто противоположные берега нарочно крепко привязали друг к другу прочными металлическими нитями. Словно без них стороны реки могли в любую минуту оттолкнуться друг от друга и разъехаться в разные стороны на непреодолимо большое расстояние.
Много дней подряд я разгуливал по мостам до тех пор, пока не переставал чувствовать пальцев от мороза. Если не обращать внимания на проезжающие машины, мосты почти всегда безлюдны. Только один раз я увидел на мосту девушку. Она сидела на парапете, свесив ноги над рекой, и смотрела вниз, на лёд. Я инстинктивно испугался, вспомнив мужчину, выпавшего из окна. Но не знал, что делать, и, остановившись неподалеку, сделал вид, что смотрю вдаль. Немного погодя она слезла с парапета и ушла в противоположную от меня сторону.
На одном из этих мостов я встретил новый год. На моих остановившихся часах он не наступил, но я узнал о его приходе по громким крикам и залпам тысячи салютов. Я поймал себя на том, что чувствую праздничную торжественность и упрекнул себя: празднуя новый год, я отдавал дань времени. Я упрекал себя в непоследовательности, ведь я садился в свою первую электричку для того, чтобы убежать от времени. Но, преодолев тысячи километров, я сбежал пока лишь от привычного пространства, от своей жизни, которую продолжал мысленно проживать, будто никуда не уехал. А время по-прежнему текло шумным потоком мимо меня, сквозь меня, через меня, невзирая на меня. Я решил, что справлюсь, и всё-таки одолею его. Когда-нибудь все часы мира падут ниц перед моим безвременьем.
Обычно я встречал новый год, окруженный голосами друзей и ликующим звоном бокалов. Но, вопреки нарушенной привычке, мне было вовсе не тягостно одному. Я открыл коробку красного вина, такого же, что мы пили с Аллой на крыше, сделал холодный глоток и выдохнул пар. Хотелось снега. Но небо было чистым. В нём смешались звёзды и салюты.
– С новым годом! Как ты? – Родной голос в телефонной трубке.
– С новым годом. Всё нормально.
– Как дела? С кем ты отмечаешь?
– Мам..
– Ладно.
Молчание.
– Доброй ночи.
– Звони.
По дороге домой я слушал, как на улицах шумят праздничные компании. В подъезде, на лестничной клетке, спал, закутавшись в несколько старых курток, неизвестный мне мужчина. В его неподвижной руке покоилась опустошенная бутылка виски, которая никак не сочеталась с его грязным небритым лицом, одеялом из старых курток и потертыми башмаками. Услышав, как хлопнула входная дверь, он медленно приподнялся и уставился на меня непонимающим взглядом.
– Новый год уже наступил? – озадаченно пробормотал он, обращаясь не ко мне, а куда-то в пространство, открытое лишь для него.
– Несколько часов назад, – подтвердил я и не спеша поднялся по лестнице на свой этаж, думая о том, что времени не замечает лишь тот, кто о нём не думает. Этот мужчина не слышал ни грохота салютов, ни звона бокалов, ни радостных криков по случаю праздника. Я проникся к нему искренним уважением. Что бы я ни делал, я не был способен полностью отречься от времени и не замечать минут, которые тихо ускользали от меня, лицемерно желая быть незамеченными, но в то же время крича о своём существовании.
Я уснул лишь на рассвете под приглушенный кирпичными стенами прощальный грохот последних салютов. Крыса перебирала лапками по полу в поисках еды.
Страница 27
Появление Августы и вещи, которые сближают
Спустя пару дней, сидя в купе и прислонившись головой к холодному стеклу, я воображал себе вожделенный снегопад. Попутчиков не было. Мысли покинули меня, вмерзнув в зимний день. Рассеянный взгляд искал опоры, но всё, что было вокруг, я видел много, слишком много раз. Казалось, когда-то я узнал всё наперед и теперь скучающим взглядом искал трещины в изученном до слёз трафарете.
Одна из станций подарила мне попутчицу. Признаться, я был рад её появлению. А она, резко и звучно сбросив с плеч тяжелую сумку, достала книгу и села к окну, даже не взглянув в мою сторону. Я простил ей это, потому что был рад её появлению. Я поймал себя на том, что был слишком рад.
Её несколько небрежная красота рождалась из необычных черт лица, так не похожего на лица, в которые я глядел и тут же забывал, когда они переставали мелькать перед глазами. У неё были тёмно-зелёные глаза с серыми прожилками, похожие на глаза Аллы, излишне белая кожа, тёмная родинка над верхней губой, небольшой узкий нос и развитые скулы. Красные волосы беспорядочно разлетелись в стороны.
Пожалев о том, что её поведение не располагает к разговору, я внимательно изучал её, пользуясь тем, что она вовсе не отрывала глаз от книги, лишь изредка поглядывая в окно, в момент движения руки в поисках новой страницы. На ней было карминового цвета пальто с чёрными, глянцевыми пуговицами, ажурный белый свитер, браслет из чёрной кожи, плотно облегающий тонкое запястье. Я заметил нежный шрам на подбородке. Такой же, только более явный, я видел у знакомого скрипача. Мне почему-то пришло в голову, что её могут звать только Вера, хотя я не знал никого с таким именем. Желая проверить свои догадки, я бесцеремонно нарушил молчание.
– Давно ты играешь на скрипке? – Спросил я наудачу, думая, что, если окажусь прав, то расположу её к себе.
Она удивленно подняла на меня глаза, будто впервые заметила моё присутствие. Но удивление длилось лишь секунду. Она равнодушно сказала:
– Всю жизнь. – И тут же опустила глаза на страницы. Такое равнодушие к моей наблюдательности задело моё самолюбие, но я на этот раз не жалел его.
– Как тебя зовут?
– Августа.
Я недоверчиво улыбнулся.
– Не может быть. Мне кажется, что тебя зовут Вера.
– А мне кажется, что ты идиот. – Сказала она с неестественной, напряженной заносчивостью.
Меня рассмешила её грубость. Это резкое, внезапное раздражение совпадало с её беспорядочно разбросанными по плечам волосами, но противоречило мечтательному, почти нежному выражению глаз. Я понял, что беседовать она совсем не расположена, и вновь прислонился головой к стеклу, притворившись безразличным.
Она то и дело поглядывала в мою сторону несколько удивленно и тут же отводила глаза. Однако к вечеру мы неожиданно разговорились. Мне показалось, что я впервые за время своего путешествия встретил человека, который был готов говорить со мной не так, как обычно разговаривают случайные попутчики, а говорить, каждым новым словом выстраивая мосты.
Я рассказал ей о своём друге, воспоминания о котором вопреки моему желанию необратимо оседали на дно памяти, каждый день рискуя упасть в чёрную дыру и там окончательно пропасть.
– Это был странный человек, мой друг… – Произнес я задумчиво, не зная, с чего начать.
– Но не более странный, чем ты? – улыбнулась Августа.
– Во мне нет ничего странного.
– Ты не отвечаешь, когда тебе задает вопросы человек, который тебе не приятен, пусть даже у него всего лишь распухшее красное лицо, как у того мужчины, который спросил полчаса назад название станции. У меня на глазах ты зачеркивал строки в абсолютно новой книге, а потом вырвал из неё три страницы.
– Но это была отвратительная книга!
– В твоей сумке больше книг, чем вещей. Это видно сразу. Ты постоянно достаешь из кармана часы, но никогда не открываешь их, чтобы посмотреть время.
– Ну, всё, хватит. – Прервал её я. – В этом нет ничего необычного, если вдуматься.
– Если вдуматься, вообще не существует ничего необычного. Не будем об этом. Расскажи мне про своего друга.
– Его звали Тимур, – Начал я, пытаясь уместить всё в ясную фразу, но чувствуя потребность в телепатической, бессловесной связи – Мы познакомились в детстве, но однажды я перестал понимать его. Теперь я всё понял, но его уже нет в пределах досягаемости… Когда-то мы почти всюду были вместе. Вместе учились, вместе путешествовали, читали одни и те же книги. Потом я поступил в университет и уехал в другой город. И он уехал – тоже учиться, но в другую сторону. Как всегда бывает, мы очень неохотно прощались… решили друг другу звонить и хотя бы раз в год приезжать в гости.
– Как всегда бывает, обещаний вы не сдержали? – с некоторой иронией спросила она.
– Да. Вскоре мы потеряли друг друга из вида. Я не слишком сожалел о нём. Меня увлекли новые люди и новые места, я не чувствовал прошлого, которое тянуло бы меня назад. Прошли годы, и я прочувствовал прошлое. Бросил учебу на полпути к диплому и вернулся обратно. Но было поздно.
Мне было больно вспоминать об этом, – я сожалел о своем легкомыслии, бездействии и невнимании. Некоторое время мы молчали под стук колёс и негромкие голоса с другого конца вагона. Меня удивило, что с ней я хочу говорить, хотя обычно мне хочется молчать, но я оставил эту мысль на потом, а «потом» так и не наступило.
– Он поступил умнее меня – бросил учебу, окончив первый курс. Я ушел из университета двумя годами позже. Наши общие знакомые рассказали мне, что он влюбился в какую-то эксцентричную даму, которая была старше его на семь лет, но не прошло и нескольких месяцев, как он её бросил.
– Что я рассказываю? Я ведь ничего о нём не знаю! – прервал я сам себя, но тут же продолжил. – Когда-то давно он сказал мне: «Что-то сломалось внутри. Я больше не могу понимать и быть понятым». Я напрасно не придал этому значения. Подумал, что это лишь признак непродолжительной депрессии, – тогда мне было это не знакомо, я думал, что умею чувствовать людей с первого взгляда. Вернувшись в наш город, он стал жить с больной матерью, которая уже не могла вставать с кровати. Каждый день ей нужно было пить шесть таблеток, просто для того, чтобы дышать. Вскоре она умерла, а он исчез. Просто исчез, никому ничего не сказав. Когда настал мой черед возвращаться, я вспомнил о нем, но застал в его квартире незнакомых людей. Мне открыла женщина в банной шапочке и, вытаращив на меня глаза, пробубнила что-то вроде «Вы кто такой?» и захлопнула дверь. Сосед Тимура по лестничной клетке рассказал мне, что он продал квартиру, сжег на заднем дворе все свои вещи и ушел. Старик спрашивал, куда он направляется. Но он отмахнулся и произнес: «Скажите всем, что я не вернусь». Больше я ничего о нем не слышал.
Я отвел взгляд от своих воспоминаний и поднял глаза на свою спутницу. Она сидела, положив голову на руки, и не моргая смотрела на меня. На нижнем веке правого глаза застыла слеза, словно в нерешительности – остаться или скатиться вниз.
– Я знаю, что тебе тяжело думать об этом, – произнесла она тихо, и слеза скатилась вниз. Надеюсь, ей было жаль не меня.
– Теперь я думаю, что, возможно, никогда не понимал его полностью. С таким детским восторгом бросившись на пару лет в новую жизнь, я почти забыл о нём. Я бы хотел остановить время, чтобы не позволить себе забыть ещё больше.
Я открыл часы и протянул ей. Она стала первой, кто увидел, когда остановилось моё время.
– Такие люди обычно всегда живут сами по себе. Зачем же ты винишь себя и время в его исчезновении?
– Я не могу винить что-то другое.
– Но зачем обязательно искать чью-то вину? Он ещё вернется, я уверена.
– Быть может, он умер… – говорил я, не слушая её, – вчера я слышал историю про неизвестного парня, который спрыгнул с моста на глазах у прохожих.
– Ты придумываешь.
Да, я придумываю. А что мне ещё остается? – эту мысль я оставил невысказанной. Мы долго говорили. Около двух я всё же уснул. Проснувшись от того, что стук колес прекратился, и в окно слепящим потоком летело солнце, я взглянул на нижнюю полку в поисках своей попутчицы. Там было пусто. Это меня огорчило. После долгих часов самого откровенного разговора за последний год моей жизни она вышла на своей станции, даже не попрощавшись со мной. Я забыл, что перед этим самым разговором она вошла, не поздоровавшись.
Мне стало холодно. Из-за того ли, что я впервые так явственно почувствовал одиночество в пути, или от того, что в вагоне был сквозняк – я не знал. Но тут же накинул своё пальто и, погрузившись в бессвязные утренние мысли, погрузил руки в прохладный атлас карманов. Холодные руки нащупали ещё более холодный металл тех остановившихся часов.
Я достал их и подумал о том, как странно сближают людей вещи. Если бы вчера вечером моя невежливая спутница не достала из сумки такие же часы, я бы не заговорил с ней первым, я привык быть один. Если бы не наши часы, я бы ни за что не отважился бы на этот откровенный разговор, который позволил мне ночью спокойно спать. Она ничего не рассказала о себе. Я не настаивал, – так было легче.
Я открыл часы и замер. Стрелки указывали 12.35. Прежде чем уйти, она оставила мне батарейку от своих часов. Из часов мне в руки выпал скомканный клочок бумаги. На нём ничего не было написано, только прочерк, рассекающий лист на две неравные части. Лучше бы она разбудила меня и попрощалась. Она думала, что может что-то во мне изменить. Напрасно. Всё во мне восстало против чужой воли – случайной попутчицы, которая посчитала себя вправе навязывать мне своё время. Я вытащил батарейку, но отчего-то не выбросил, а спрятал во внутреннем кармане пальто и перевел стрелки обратно. 9.28. В это время поезд тронулся. Я вздохнул спокойно и, прислонившись головой к стеклу, наблюдал, как исчезает за поворотом вокзал чужого города, где в это время мог быть Тимур.
Страница 28
Тимур
Мы познакомились очень давно. Неуверенно глядя вокруг себя, я впервые вошел в класс и увидел единственное свободное место – за предпоследней партой у окна, где и сидел Тимур, подперев голову рукой и глядя в окно. Он повернулся, когда мой учебник звучно упал на парту. Он был невнимателен и задумчив. Мы привыкали друг к другу несколько недель – медленно, молча, вынужденно терпеливо – но с тех пор как мы стали друзьями, уже никто больше не мог проникнуть в замкнутое пространство нашего укромного, обособленного мира. Где мы наблюдали за воробьем на подоконнике вместо того, чтобы слушать учителя, придумывали истории про одноклассников, сбегали с уроков просто так, ради самого бегства.
Мы любили вместе сидеть на болотистом берегу пруда и кормить хлебом уток, и всегда скучали, когда поздней осенью они улетали. Однажды мы пришли на берег и нашли мертвую птицу. Её тело было в воде, и только голова и приоткрытый клюв лежали на песке, словно она погибла лишь потому, что не успела выбраться на берег. Других птиц не было. Они улетели. Ветер сорвал с Тимура кепку, и она улетела в воду.
Следующая вспышка памяти освещает тёплую августовскую ночь, которую мы провели, лежа на пледе посреди покрытого росой ночного поля и разговаривая о будущем. Тогда я ещё верил в будущее. Тогда я мог быть счастлив, когда меня не понимают, тогда я мог думать о будущем, тогда я был другим. Но Тимур меня понимал. А с неба падали звезды.
– Сегодня звездопад. Пойдешь со мной смотреть? – просто сказал он, позвонив в мою дверь. Он стоял передо мной, улыбающийся и одновременно серьезный, как будто нам предстояла тяжелая многодневная экспедиция.
– Сейчас оденусь.
Город исчез в сумерках. Звезды падали с неба, как снег, как мечты, которые сбылись. Мы придумывали и придумали новые желания, смеялись и считали, кто заметит больше упавших звёзд. Я помню, что отставал от него на несколько десятков желаний. Мне казалось, что желать вовсе нечего. Я был счастлив, но ему уже тогда было сложно быть счастливым. Я не забуду это беззаботное время, когда мы ещё умели мечтать. Умели верить в то, что мечты наши сбудутся, стоит только загадать желание и увидеть, как в ночном небе сгорает комета. Умели верить, что сбывшиеся мечты приносят радость. Но собака Тимура умерла, он так и не полетал на воздушном шаре, а я совсем забыл, чего просил у звезд.
Теперь от упавших звезд остались только воспоминания, которые тоже сгорали, как кометы, пущенные в тёмную пропасть прошлого. С каждым днем я забывал все больше деталей, память пустела, превращая в пыль то, что казалось бесценным. Я исписал страницу за страницей, чтобы сохранить всё, что ещё осталось во мне, – хрупкое царство ускользающего – чтобы всегда помнить запах ночного поля, число упавших звезд и Тимура. Моего единственного друга, с которым я всегда говорю внутри себя.
У меня больше не было друзей, Тимур заранее затмил всех, кого я позже встречал на пути. Хотя то, что связь между нами была потеряна, вероятно, было неизбежным. Последние месяцы перед моим отъездом на учебу, он стал нелюдим и перестал выходить из квартиры. Порой я заходил к нему, зная, что он дома, но он не открывал дверей, а потом являлся, как ни в чем не бывало, и начинался долгий спор о какой-нибудь прочитанной нами книге. Потом я уехал и несколько лет бездумно проживал дни, растрачивая себя на новых, совершенно беззаботных людей, в которых никогда не углублялся и которым никогда не открывал своих мыслей. Быть может, ещё тогда во мне родился этот инстинкт бегства, который теперь вновь увлек меня неизвестно куда. Прошлое затаилось где-то внутри, ожидая своего часа. Но когда его час настал, возвращение оказалось несвоевременным. Я ничего не мог изменить и начал новую жизнь, начал читать новые книги, воображая, что Тимур их тоже прочитал.
Страница 29
Дрожь снаружи и ожог внутри
Я соврал, что больше никогда не видел её и просто смирился с её смертью. Перед тем, как уехать я встретил ещё один раз свою Аллу, смерть которой так отчаянно придумал и принял, как горькое, но бесполезное лекарство от новых встреч. Я соврал себе, чтобы думать, что этой «ещё одной встречи» не было, – я всегда хотел развить в себе это чувство меры, глубокого жизненного вкуса – умение остановиться вовремя. Но я не остановился, и теперь я решил написать об этой встрече, потому что нужно быть честным, разделяя свою жизнь на страницы, потому что тогда появилось на свет моё молчание, которое с тех пор каждый день будет следовать за мной по пятам.
Спасаясь от вечерней меланхолии, я решил встретиться со старыми знакомыми и вдруг увидел среди них её. Потом я узнал, что Аллу пригласил мой приятель, с которым они раньше вместе учились. Я увидел её издалека. Мысль убежать и мысль подойти столкнулись друг с другом.
Так бывало всегда: во мне непрерывно сталкивались исключающие друг друга решения. Самое глупое, что я ничего не выбирал, – я только бездействовал, колеблясь между всеми возможными вариантами. Обстоятельства всегда приходили на помощь и делали выбор за меня: я называл это судьбой, чтобы не назвать бессилием.
Поэтому я остановился и беспомощно ждал, пока Алла не подошла ко мне сама. Когда она подошла, я подумал, что мне стоило убежать, чтобы не выдумывать её смерть заново.
Я взглянул ей в глаза и нашел прежнюю Аллу, на секунду мне показалось, что она никогда не умирала. Но мне нужно было поговорить с ней, чтобы убедиться в этом.
– Привет, – просто сказала она.
– Рад тебя видеть, – ответил я.
Я сел за стол. Она сидела рядом, так близко, что мы то и дело касались друг друга плечами. Она сидела рядом, но говорила со всеми, кроме меня. Я молчал. Молчание нахлынуло на меня, оно навалилось, как тяжелая волна из глубин моего Мёртвого моря, и я уже не мог произнести ни слова до тех пор, пока не остался один. Я не слушал, о чем говорили вокруг меня, и смотрел попеременно – на Аллу и в окно. Глаза её смотрели не на меня. На меня смотрела ночь из окна.
Я говорил с Аллой в мыслях. Я столько всего сказал внутри себя, я был полон словами, но не мог произнести вслух ни звука. Было холодно. Я грел свои окоченевшие пальцы о кружку горячего чая, разглядывая заварку и остатки сахара на дне. Я поймал себя на том, что отвел глаза, когда Алла взглянула на меня. Я боялся увидеть в её глазах непонимание, но увидел его. Вернее, так мне показалось. Я не знал, о чем говорить. Вокруг было так много людей и они имели так мало отношения к нам, что я не находил в голове ничего подходящего.
Теперь я знаю, в чем моя вина. Слишком много смысла я видел в каждом движении рук, в каждом постукивании пальцев по столу, в каждом случайно брошенном слове, сказанном не мною и не мне. Моё молчание говорило так много, оно рассказывало все по порядку, но оно говорило само с собой. Алла была слишком занята, чтобы читать в нем. Вокруг было слишком много людей, чтобы я мог нарушить тишину между нами, и я был занят заваркой и сахаром, а она – другими людьми. Она пришла не для того, чтобы поговорить со мной или со мной помолчать. Она не задала мне ни одного вопроса. Она задавала вопросы кому-то другому, это казалось мне абсурдом, я знал (или я только хотел знать?), что эти люди только персонажи. Она раздала все свои слова другим, помешивая в кружке чайной ложкой, а я слишком не любил других людей этим вечером, чтобы подарить им хоть одну синтаксическую конструкцию.
Мне было холодно, я закутался в шарф и сделал неосторожно большой глоток только что вскипевшего чая. Чай обжег мои внутренности, как будто я вдохнул огонь. Меня бросало в дрожь от холода снаружи, а внутри ещё долго не заживал ожог.
Я весь был молчание. Солёное морское молчание, в котором смешивались горечь и непонятое мной самим чувство свободы. Молчание моё состояло из слов, тысячи слов, которые не могли сделаться звуками, не могли приобрести громкость, тембр, интонацию, ритм. Обессиленные слова падали на дно мыслей и медленно плавились, становясь лавой всего несказанного.
Многие удивились, почему я веду себя так тихо. Я сказал, что заболел и, сославшись на плохое самочувствие, ушел, удивляясь себе самому и всему вокруг. Я ушел, так и не сказав ей ни слова. Не сказав ни слова, я оставил себе крохотную, почти несуществующую возможность сомневаться в смерти Аллы. В то время я всегда оставлял себе возможности, трусливо избегая сожженных мостов.
И в то же время я усложнял все внутри себя, в угоду своим неспокойным мыслям я придавал огромное значение каждой мелочи, и уже не мог отделить придуманный смысл от реальности, он лип ко всему, извращал все до неузнаваемости. На пустом месте я выдумал несуществующие факты и отношения, знакомые только мне, облекся в ризу молчания и глядел в глаза тьме из окна, я выдумал незабвенные глаза Аллы, её густые длинные волосы и связь между нами. У неё были обыкновенные зелёные глаза, обыкновенные волосы, нас не связывал даже взгляд. Порой я сомневался, что именно я придумал. Придумал близость или отчужденность, обыкновенность или незабвенность? Но сомнения так и оставались сомнениями.
Я столько всего выдумал. Время от времени я осознавал это, и тогда мне хотелось лишить себя этих выдумок, но один раз облаченные в мысль, они уже существовали независимо от моего желания. Я не мог отделить реальность от домыслов, я разучился видеть реальность, мои глаза смотрели внутрь меня, всё внешнее они отражали подобно разбитому зеркалу, где одна мысль дробилась на множество ей подобных, умножалась до бесконечности, дублировала сама себя. Одна мысль наводняла меня и смывала все остальные безвозвратно, бесследно.
Я не любил Аллу. Но, мысленно назвав её глаза незабвенными, я всерьёз задумался, не придумал ли я ещё и любовь. Я хотел погладить её по волосам, но я говорил себе, что это лишь следствие внутренней близости, жаждущей всё большего сближения, в то время как мудрый разум приказывал остановиться. Я не любил Аллу. Это было какое-то новое чувство, для которого я ещё не придумал названия.
Я упрекал себя в слабости, в чувствах, которые я выдумал как сиюминутный каприз. Мне казалось, что я чувствую слишком мало, чтобы нарушить границу между нами. Позже мне казалось, что я чувствую слишком много. Правда же состояла в том, что я не знал, что чувствую, так это было не похоже на все, что я испытывал раньше. Я охранял границу между нами так, словно нарушить её было равносильно мучительной смерти. Возможно, так оно и было – мы были слишком похожи. Но я знал, что когда-нибудь это случится: победит несовместимость или незаменимость. Что-то одно. Тогда я ещё не осознал, что победителя может не быть вовсе.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?