Текст книги "Наши трёхъязычные дети"

Близнецы

Папа Ани и Алека полюбил цитировать-продолжать пословицу-парадокс: родителю одного ребёнка нужны четыре руки, родителю двоих детей – 16. Но два ребёнка-близнеца – ещё более сложный случай.

«Близнецы – это ужас!» – непроизвольно отозвался знакомый, узнав, кто у нас родился. А вот столь же непроизвольная реакция большинства немецких встречных на нашу близнецовую коляску: «Doppelte Arbeit!» Рациональный Спок начинает главку о близнецах советом просить помощи у всех, кто только может помочь…

Умение управляться с одновременно вопящими новорождёнными близнецами требует от мамы-папы особой физической силы и ловкости (однажды я рассказала знакомой о своих «подвигах» – и услышала: «Ну, теперь можно в цирке выступать»; после этого хвастаться достижениями как-то расхотелось). Но это изначальные, чисто физические трудности; а что ожидает родителей близнецов позднее, когда те начинают овладевать речью?

В русском интернете можно найти обширный обзор литературы о речевом развитии близнецов, он подготовлен психологом Д. Н. Черновым. Судя по обзору, формирование близнецов протекает чаще всего нестандартно; нередко оно замедленное. (Те, кто знаком с книгами Валерии Сергеевны Мухиной «Близнецы» и «Таинство детства», заметят: развитие близнецов-сыновей доктора психологических наук, профессора, академика РАО В. С. Мухиной в эту схему никак не укладывается. Но, может быть, этот случай – исключительный?)

По последним (из тех, что приведены в обзоре) исследованиям, близнецы позднее начинают говорить. 70 % одиночнорождённых детей произносят первые слова к своему первому дню рождения, а вот среди детей-близнецов только 38 % начали говорить около 1 года, 46 % сказали первое слово до 1,5 лет, 10 % – до 2 лет. 4 % начали говорить после 2 лет.

У близнецов беднее словарь, короче MLU (Mean Length of Utterance – средняя длина высказывания, или СДВ)… Правда, одна из исследовательниц считает, что короткость СДВ и упрощённость речевых конструкций следует объяснять не тем, что близнецы отстают в овладении грамматикой, а другими причинами: близнецы больше стремятся общаться со взрослыми и, конкурируя друг с другом, вырабатывают особую стратегию: «отвечать быстро и опускать лишнее».

Следует уточнить, уже в конце 30-х годов XX в. было установлено: серьёзное отставание в речи у близнецов наблюдается до рубежа 5,5 лет, к 9,5 годам оно почти исчезает (хотя и после этого какое-то время наблюдаются нарушения артикуляции, экспрессивный словарь чуть бедноват).

Многие авторы пишут об особом языке близнецов («автономном», «секретном», «криптофазии»). (Начало положили А. Р. Лурия и Ф. Я. Юдович в известной работе 1956 г. о двух пятилетних мальчиках-близнецах.) Нечто похожее свойственно, по Л. С. Выготскому, всем годовалым детям, но у близнецов этот период (с речью аграмматичной, фонетически своеобразной, подлежащей расшифровке) растягивается во времени, они дольше задерживаются на этой стадии. Постепенно особый язык близнецов становится осознанным (и всё больше изолирует их от окружающих).

Как пишут, у близнецов часто отсутствует «эгоцентрическая» речь / планирующий язык (Пиаже, Выготский: ребёнок говорит с собой, комментируя свои действия). Есть мнение, что из-за отсутствия эгоцентрической речи (которая позднее перерастает во внутреннюю) близнецы отстают в интеллектуальном развитии…

* * *

Многого из вышеописанного мы не замечали.

Кажется, единственный образчик «близнецовой речи» отмечен, когда детям было 2+8:

Когда незаметно прислушиваюсь, оказывается, что обсуждают нечто на «детском языке», вкрапляя «взрослые» слова из всех известных им языков: лепет, а потом вдруг «собака»… Что удивительно, понимают друг друга: Алек кивает, говорит: «Угу», «Да»…

В 3+2 заметила нечто подобное, однако причиной были явно не их совместные игры, а влияние американских видео:

… нередко общаются звуками типа птичьих и звериных. Часть их явно усвоена из мультфильмов о Дональде Даке и т. п. Потому я рада, что сейчас наступила фаза насыщения фильмами.

Позднее ничего подобного мы не наблюдали – хотя иногда «подслушивали» разговоры детей из соседней комнаты или оставляли рядом с играющими детьми пишущую камеру…

Наши дети, в общем-то, с малолетства старались говорить «нормально», «как взрослые»:

Сидя рядом на горшках, с книжками в руках, то ли беседуют, то ли соревнуются: каждый называет картинки в своей книжке (Аня: «Чеепаха!» Алек: «Песок!» Аня: «Зеба!» Алек: «Масина!»). (2+7)

Не слышали мы от малышей и «сюсюкающей» речи (они вообще редко используют слова с уменьшительными и ласкательными суффиксами – может быть, потому, что они не в традиции английского языка? да и мне такой стиль не близок).

У наших близнецов, действительно, практически не было «эгоцентрической» речи; но, может быть, её заменили в какой-то мере мои «побуждения» к размышлению («А что мы должны сделать теперь?»)?..

Какую же роль в развитии наших детей сыграл тот факт, что они близнецы? Скорее всего, не первостепенную. Или влияние оказалось… разным. Напомню: наши тревоги с самого начала были связаны в основном лишь с одним из близнецов. (Мысль об отставании Ани до сих пор, кажется, никому из наблюдавших в голову не приходила.)

«Близнецовство», видимо, повлияло на речь Алека больше, чем на Анину. Но почему и каким образом?

* * *

Стоит посмотреть, чем объясняют учёные речевое отставание детей-близнецов.

Какую-то роль, как считают, играют биологические «факторы риска».

Вместе с тем, предполагают, сказывается «близнецовая ситуация»: дети-близнецы удовлетворены общением друг с другом и не испытывают потребности в других партнёрах по общению / в речевых контактах.

Наиболее серьёзной причиной отставания сегодня считается «минимизация общения со взрослыми» (родители вынуждены делить внимание между близнецами, для каждого ребёнка общество взрослых всегда «разбавлено» другим близнецом).

Первая причина к нашему случаю явно не имеет отношения (дети родились доношенными, всего за неделю до срока, с весом 2620 у девочки и 2890 у мальчика, без каких-либо родовых травм).

Да и вторая, пожалуй, тоже. Как бы ни были наши дети поглощены игрой, новых участников, детей и взрослых, они в неё с радостью впускают.

А вот то, что каждый из них получал меньше внимания, чем какой-либо единственный в семье ребёнок, кажется, факт.

Когда стала заметной разница в речевом уровне наших детей, мы в какой-то момент почувствовали, что невольно «усредняем» их развитие. Если ориентируемся на не столь хорошо развитую речь Алека, то, сами того не желая, тормозим Анино развитие, она не делает тех шагов, что уже готова сделать.

В последнюю неделю месяца я, наконец, начала требовать, чтобы Аня высказывалась полными предложениями. М. давно уже недоволен: по-английски назывные предложения-требования звучали бы особенно грубо, не хотел бы, чтобы к этому варианту привыкали. Мне же поначалу казалось – рано; невозможно ведь требовать, чтобы начинающий говорить ребёнок просил: «Пожалуйста, дай молока»: он ни выговорить, ни запомнить не то что высказывание – даже слово «пожалуйста» не сможет. Позже просто руки не доходили: всё внимание – отстающему Алеку. А недавно в песочнице слышала, как младший в их группе Ли-Рой просит дать ему кекс, с «bitte» и называя адресат (кстати, в смешном варианте: «мама-папа», хотя только мама в наличии, суть дела, однако, в том, что просьба оформлена как просьба воспитанного ребёнка). Вот и поняла: пора! Первые же попытки удались: Анино «пожалуйста» звучит без ошибок, и память её, как выяснилось, полную просьбу удерживает (хотя более длинные высказывания приходится всё же «репетировать» пару раз: повторяла за мной сначала по частям, затем целиком). Вот так и выяснилось: пока подтягивала Алека, Аня начала «отставать» – то есть сбавился её личный темп освоения языка. (2+6)

Стало окончательно ясно, что банальный «индивидуальный подход» и есть то, что нам остро необходимо. Вот только как его осуществить… Ведь читать и играть с мамой и папой хотят оба одновременно!

При малейшей возможности (жаль, редко возможность выпадала…) мы стали пытаться разделять детей и «развивать» их поодиночке.

Чуть позднее обнаружили, что Аня… начинает выступать в роли учительницы! Однажды подслушали, как она учит брата выговаривать слово «тортеллони» (обозначение итальянских родственников пельменей; есть ещё «тортеллини» – они поменьше).

Разговор.

Аня: Тотолони!

Александр: Нони.

Аня: Нет! Тотолони!

Александр (старательно): Нони!

Аня: Нет! Тотолони!

Александр (смущенно улыбаясь): Толони!

Аня-учительница, видимо, решила, что это возможный компромиссный вариант: повторила. (2+7)

Когда пути найдены и, казалось бы, остаётся только двигаться в нужном направлении, родителей близнецов поджидает ещё одна ловушка. Скрытая под видимым облегчением жизни…

Случайный знакомый как-то рассказывал о своих пятилетних девочках-близнецах: играют вместе, стало «легче». Нам же на этом возрастном рубеже стало, напротив, труднее. Как раз из-за того обстоятельства, что дети заняты друг другом: они превратились в «карасс на двоих» (словечко Воннегута), замкнутую самодостаточную единицу. «Играют вместе» – и едва терпят «посторонних» в своей команде…

Девочка и мальчик

Известный факт: девочки начинают говорить (повторять слова) на восьмом – девятом месяце, мальчики – на десятом – двенадцатом (Валерий Павлович Белянин).

И всё же: наверняка принадлежность к племени девочек или мальчиков не самый существенный фактор из тех, что определяют успех многоязычного воспитания.

И ведь на любое правило всегда найдётся исключение…

К тому же, может статься, родители, не ожидая от мальчиков бурного прогресса в речи, сами «помогают» исполнению своих ожиданий. Например, больше занимаются с девочками, думая, что именно они уже готовы к дальнейшим шагам в языке. Неудивительно, что девочки и в самом деле оказываются впереди!

* * *

Кажется, очевиднее всего «гендерные» корни отличий в речи проявились в занятиях наших детей и, как следствие, в отборе слов.

Мы не настраивали на определённые, «подобающие» полу, игры – дети сами выбирали, чем заниматься: куклами, машинками или чем-то ещё. Аня нередко присоединялась к Алеку, играющему, скажем, с поездами, а Алек то и дело нянчил кукол: помогал сестре кормить и одевать их. Но в целом выбор совершался в соответствии со «стереотипом»: Аня чаще предпочитала игры с персонажами («социальные»), Алек больше интересовался «техникой».

(из письма) О технике замечу: растёт племя младое… Александр уже сейчас наломал из техники дров едва ли не больше, чем вы вместе взятые (понятно, пока в доступных ему масштабах). Из последних подвигов – переносная телефонная трубка, 2 видеомагнитофона и телевизор… (2+1)

В их 2+10 я попыталась предложить детям поиграть в «лица» (игра типа фланелеграфа: на шершавую поверхность прицепляются – с помощью липучек – губы, глаза и т. д. Можно передать эмоции: вот лицо сердитого человека, вот – расстроенного, вот – счастливого…). Аня тотчас включилась в игру, Алек не проявил интереса. Было ясно, что дело не в недостатке усидчивости: сын уже тогда был готов бесконечно долго разбирать-собирать какую-нибудь машинку… Это – к теме «социальных игр», более любимых девочками. В одном британском эксперименте над кроватками младенцев подвешивали мобиле и изображения лиц; выяснилось, что мальчики предпочитают мобиле, девочки – лица. Различие склонностей, как утверждают психологи, сохраняется и в зрелом возрасте: женщины больше ориентированы на общение и более чувствительны к эмоциональной атмосфере контакта. Они, например, дольше выдерживают взгляд в глаза и дольше улыбаются…

Понятным образом различие в предпочтениях наложило печать на словарный запас. Это чётко просматривается всё в той же таблице, изготовленной, когда детям исполнилось 2,5 года.

Анин запас слов, обозначающих ощущения и оценки, окружающих и отношения и т. п., оказывается намного бо́льшим, чем у Алека (Аня знает те слова, что произносит Алек, и ещё те, что приведены в «её» столбце таблицы).

У Алека же сравнительно велика доля слов, означающих машины и действия с ними.

Некоторые особенно интересны.

Это, например, сразу же потрясшая воображение масина (машина), названная впервые по-русски и сразу же именно в таком виде отложившаяся в памяти (хотя слово трёхсложное!). Русское масина, позднее в правильном виде – машина, прочно утвердилась в Алековой речи, не уступив места более простым немецкому auto и английскому car. Кажется, это единственное слово, продержавшееся без иноязычных «соответствий» до Алековых 6 лет…

Train (позднее Алек называл его Eisenbahn и домики) и малёт (то есть самолёт) надолго стали наиболее частыми словами Алековой речи.

Как и глагол нашего маленького «любителя открытий» акика ‘открыть’.

Или как немецко-интернациональное словечко капут, одно из сразу выученных и излюбленных («слово месяца», «слово-откровение»). (Алек, с присущей ему консервативностью, довольно долго использовал слово капут в искажённом виде: папут, – уподоблял звуки? а может, повлияло слово папа?) Это универсальное слово означало многое: не только факт поломки игрушки или устройства, но и вообще наличие некоего непорядка. То есть употреблялось в смысле ‘здесь что-то не так’…

Итак: то обстоятельство, что наши близнецы – мальчик и девочка, проявилось и в их поведении, и в их речи.

И определило разницу в уровне речевого развития.

Уже когда нашим детям исполнилось 1,5 года, определилась разница в их языковом состоянии. В возрасте 2,5 года дистанция стала довольно заметной. А дальше? Начиная с этого времени разрыв между речевым уровнем наших малышей увеличивался.

Оба слышат лучше ударные слоги и усекают слова, но в различном объёме. Повторяли за мной «около стадиона», получилось «диона» (Аня) и «о́на» (Алек). [Анины слова оказывались более длинными!]

Аня начинает говорить длинными предложениями. Алек говорит короткие: «малёт летит».

Аня считает уже и по-русски до 8. Алек – до 2. (2+10)

Для Алека, видимо, оказалась перегрузкой встреча с третьим языком в детском саду, или, точнее, со множеством новых людей, говорящих на новом языке. Что девочки легче входят в новый «коллектив» – стереотип; но в нашей жизни он полностью подтвердился…

* * *

Нашим детям нелегко давались грамматические формы, связанные с родом. Да и в определении пола они довольно долго путались.

Алек даже в возрасте 2,5 лет словом «мама» обозначал и папу тоже. (Случалось и наоборот: называл папу мамой; мы для него были как бы единым существом, для которого подходили оба слова…)

Да и у Ани уже в 3+1 встречалось такое:

Усвоила, что она девочка, а Алек мальчик, говорит об этом убеждённо (на вопрос, кто мама и папа, получила ответ, упрощённый, что девочка и мальчик). Но когда я спросила, кто Феликс, Амели, Леннарт, ответила без исключений неверно! По-немецки правильно сказала только в одном случае. М. говорит, по картинке называет пол правильно.

Ничего исключительного, как я позднее выяснила, в самом факте путаницы не было. С. Н. Цейтлин в книге «Язык и ребёнок» пишет: «Известно, что дети до двух – двух с половиной лет не могут ещё постичь различий между естественными полами. Так, Женя Гвоздев до двух с половиной лет говорил об отце в женском роде, а о себе – даже до 3 лет»[6]6
  Цейтлин С. Н. Язык и ребёнок… С. 115. Женя Гвоздев – сын известного учёного-филолога Александра Николаевича Гвоздева, автора дневника, в котором прослеживалось речевое развитие мальчика, и книги «Вопросы изучения детской речи» (М., 1961).


[Закрыть]. (Правда, далее в книге отмечается, что с девочками подобного почти не случается. То есть они реже ошибаются, «определяя» половую принадлежность.)

Необычны в нашем случае разве что два момента.

Во-первых, связанные с категорией рода грамматические ошибки, как уже говорилось выше, задержались у наших детей дольше, чем это обычно бывает. У сына – даже дольше, чем в речи многоязычных малышей!

В 2005 году на конференции «Детское двуязычие» в Санкт-Петербурге Елена Дизер прочитала интересный доклад. Прослеживалось развитие речи трёхъязычной девочки (с русским, немецким и английским языками) и двуязычного мальчика (немецко-русское двуязычие). У девочки, как сообщила автор доклада, с 5 лет 9 месяцев нет ошибок в родовом согласовании в русском и английском, в немецком – редкие ошибки (в формах среднего рода). У мальчика ошибок почти нет с 4 лет (те, что встречаются, связаны, главным образом, опять-таки с усвоением среднего рода)[7]7
  См.: Дизер Е. Освоение категории рода в рамках детского дву– и трёхъязычия // Детское двуязычие: Материалы международной научно-практической конференции (Санкт-Петербург, 3–5 октября 2005 года) / Отв. ред. С. Н. Цейтлин, Е. Ю. Протасова. СПб., 2005.


[Закрыть].

Я почти не отмечала ошибок в роде в речи Ани начиная с возраста 4+9 (в формах мужского и женского рода, во всяком случае). (Точное время освоения родовых форм во всех языках теперь уже, к сожалению, не восстановить: причина в том, что Анина речь особого беспокойства не вызывала, редкие ошибки в роде не фиксировались – теперь трудно сказать, когда они сошли на нет…) У Алека же связанные с категорией рода ошибочные формы уходили… и возвращались. Даже в 6 лет мы отмечаем их в речи сына во всех языках – и не только в среднем роде! Алек может сказать о себе «могла», рассказывая о сестре, сообщить: «Аня уронил», – или назвать сестру «he»…

Второй специфический для нашей семьи момент заключается в том, что обычные истолкования путаницы в полах и родах – не подходят.

Вот объяснение, которое первым приходит в голову: мама больше времени проводит с сыном, в итоге он перенимает особенности её речи. Однако в нашем случае дело не просто в том, что Алек усвоил «женский» речевой образец из маминой речи (ещё и удвоенный «женской» же речью сестры). Аня ведь довольно долго говорила о себе… в мужском роде!

Если я усиленно поправляла Алека и казалось, что он выучил мужской вариант, Аня сразу же начинала тоже использовать мужской…

Как-то очень своеобразно «гендерная» принадлежность наших малышей переплелась с их «близнецовством».

Кажется, корни Алековых затянувшихся проблем с родом в том, что рядом с Алеком растёт сестра-близнец, и «женские» грамматические формы из её речи переходят в речь брата.

К этому добавляется тот факт, что Алек – мальчик. Могут возразить: описанный в статье Е. Дизер Алекс К. (её сын) избавился от ошибок раньше! Однако сравнивать языковую ситуацию в семье Дизер и нашей нужно очень осторожно. Ведь Алекс К. не трёхъязычен, а двуязычен, к тому же растёт в одноязычной семье (родители, с родным языком русским, общаются с сыном преимущественно по-русски же)…

Я не считаю, что нашла окончательный ответ на вопрос о сути наших (особенно Алековых) трудностей с категорией рода. Может быть, поэтому «решения» оказались недостаточно эффективными?..

Я начала придумывать специальные игры, чтобы установились правильные родовые формы. Повторю, когда Алек сосредоточивался на задаче использовать подходящие формы, он… говорил правильно! Но в повседневной речи ошибки упрямо возвращались…

Ошибочные родовые обозначения держались прочно, казались неисправимыми, и я испытала огромное облегчение, когда Аня, наконец, начала использовать правильные формы. И поправлять Алека! (После 5 лет он эти поправки из уст сестры воспринимает большей частью спокойно – хоть Аня порой и бывает нетерпелива, – прислушивается к ним, пытается исправиться…) Аня, как всегда, – источник оптимизма для мамы с папой. Если один близнец сделал-таки решающий шаг в языке, сделает и другой. Хочется верить…

3 языковые системы. 3 культуры, 3 стиля жизни

Бесспорно, дети должны были испытать особые трудности с русским языком: более длинные слова, ударение смещается, есть чередования гласных и согласных, к системам склонения-спряжения добавляются особые случаи, исключения…

Наверняка, с парами русский – английский или русский – немецкий достигнуть сбалансированного многоязычия труднее, чем, скажем, при комбинации немецкого и английского. Но это лишь предположение, а вот что действительно приводит к проблемам и ощущается: сама по себе принципиальная разница трёх грамматических систем.

Тут хочется ещё раз вернуться к нашим трудностям с родом. В большей мере они связаны с тем, что ситуация разнополых близнецов задаёт путаницу в (языковых) гендерных образцах. Но это, скорее всего, причина не единственная.

Почему почти шестилетний Алек, твёрдо зная, что он мальчик, всё же продолжал говорить: «Я могла…»? Почему путался в местоимениях (называя одно и то же то «он», то «она»)? Наш сын, конечно, заблудился не «в трёх соснах» родовых признаков, но именно в дремучем лесу систем рода, которые исторически по-разному сложились в русском, английском и немецком.

Трёхъязычный ребёнок очень часто оказывается лицом к лицу с тремя разными представлениями о родовой природе одних и тех же предметов.

Русский нос – мужского рода, немецкий – женского, английский – среднего…

Русская родовая система кажется стороннему наблюдателю произвольной.

Но точно так же носитель русского языка не в состоянии «понять» систему немецких артиклей, несмотря на призывы учителей… Ну почему «машина» в немецком оказывается «оно»?..

Самой простой кажется система родов в английском. Одушевлённые существительные получают род по полу, неодушевлённые чаще всего оказываются среднего рода, «оно». Конечно, есть и тонкости. Вот как описывает их языковед прошлого века: в женском роде говорят о кошках (хотя в мужском о собаках) и о странах (но о городах – в среднем), женский род используют, говоря о судах (парусных, электрических, маленьких, имеющих имя)… Впрочем, так было во времена Уорфа; родовая привязка, видимо, меняется. Современные носители языка свидетельствуют: в разговорах с детьми взрослые склоняются к тому, чтобы всех крупных зверей обозначать в мужском роде. И кошек тоже, если их пол неизвестен; женский род местоимений в разговоре о кошках звучит старомодно и используется в основном пожилыми дамами. Странам женский род «приписывают» сегодня разве что поэты, так же как парусным судам – разве только моряки, а автомобилям – одержимые этим видом транспорта фэны…

Но вот что удивительно: хоть английская родовая система и самая «простая», наши дети не сделали выбора исключительно в её пользу. Корень наших трудностей заключался не в том, что один из языков оказался проще и потому притягательнее, но в самой по себе встрече трёх языков, в самой по себе их разнице.

Трёхъязычный ребёнок разрывается между разными языковыми системами. Ведь он испытывает притяжение трёх мощных магнитов. Воспринимает трансляцию одновременно по трём каналам (каждый источник импульсов для другого – помехи)…

Русская «кошка» – «она», как и немецкая die Katze, а cat может быть и «он», и «она» (если животное не у тебя дома живёт, то это, скорее всего, «он»). Что ж удивляться, что представление о роде так долго формируется…

Это значит – у трёхъязычного ребёнка должны возникнуть серьёзные трудности с местоимениями (во всех языках), с немецкими артиклями, с родом прилагательных и глаголами прошедшего времени единственного числа в русском…

* * *

Особенности психики и поведения, мироощущение и волевой настрой, конечно, во многом определяются общими моделями и матрицами развития. Но насколько общими?

Например, социализация – этот путь проходят все дети, он как будто должен быть одинаков. Но так ли это? Наши дети «социализировались» на свой лад. Умение общаться, например, наша парочка приобретала раньше, чем соседские дети. Из-за особенностей ситуации близнецов?

Однако этим обстоятельством «наше» неповторимое явно не исчерпывается. другие его корни – влияние трёх разных культур воспитания.

Если прислушаться и уловить, чему учат детей мамы на детских площадках, можно как будто заметить некую закономерность. Когда возникает спор между малышами (не поделили игрушку, не соблюдается очередь на качели и т. д.), русские мамы уговаривают своих детей уступить, быть великодушными. Уступать надо девочкам, маленьким, слабеньким, больным, друзьям… и даже так: уступи мальчику, ведь ему так сильно хочется играть! видишь, как он расплакался… Немецкие же мамы (если, конечно, это не мамы, выросшие в ГДР), скорее, учат детей отстаивать свои права – sich durchsetzen. (Sich durchsetzen трудно перевести на русский одним словом: словарное ‘победить’ требует дополнений, а ‘пробиваться’ в русском оценочно окрашено – как и в немецком, вот только окраска иная: скорее, негативная. По крайней мере, в языке интеллигенции…)

Не случайно первыми немецкими словами наших детей оказались mein и nein. Первыми словами – или «первым словом»: наши малыши говорили то mein, то nein, заявляя о праве на игрушки. Подражали немецким детям с площадки, которые отпугивали чужаков от своих совков, ведёрок и леек двумя способами: то объявляли «ноту протеста» (nein!), то утверждали право собственника (mein!).

Американские мамы в беседах признаются, что им в обществе немецких детей не хватает настроя на согласование интересов. Не на «гармонию»! столкновения и конфликты неизбежны, но дети должны учиться жить вместе, должны самостоятельно вырабатывать правила общения.

Есть и другие особенности «немецкого» воспитания, которые бросаются в глаза, а нередко кажутся и неприемлемыми наблюдателю со стороны.

Очень свободное (до безразличия) отношение к телесной наготе. Так, наших американских родных почти шокировали голенькие дети в самом центре города, около парковых фонтанов или в «лягушатниках».

«Удовольствие» ребёнка как цель воспитания. Если немецкая мама приводит малыша, скажем, в танцкласс, ей не столь важно, чтобы он физически развился или приобрёл некие умения, сколько хочется, чтобы ребёнок получил «Spaß», удовольствие. На немецких детских курсах детей больше развлекают. На русских же, скорее, обучают и тренируют. А ещё русский ребёнок очень рано узнаёт, что такое «надо» и «должен». (Ребёнок из Америки – пожалуй, тоже: он с детства знает давление жёсткой конкуренции, его всё подталкивает к цели быть первым, двигаться выше и выше.)

У немецкого ребёнка больше прав (среди которых право на удовольствие далеко не последнее, если не главное). Это особенно сильно ощущается в возрасте постарше: ребёнок может заявить, что его дома притесняют, – последуют серьёзные официальные санкции.

При таком едва ли не чрезмерно демократичном обращении с детьми кажется странным, что они в Германии вырастают не слишком инициативными, малопредприимчивыми, со страхом перед риском, перед решениями, последствия которых трудно предсказать.

Или всё же – не странно? Может быть, всё дело как раз в «гедонистическом» настрое на удовольствие, на комфорт ребёнка?.. Немецкое воспитание, при всех свободах, – тепличное…

Ещё американского наблюдателя (особенно того, кто принадлежит к мощному «почвенному» слою WASP (White Anglo-Saxon Protestant), вырос в консервативной протестантской семье) поражает в Европе публичная демонстрация «нежностей» (семейных ли, дружеских ли). В Америке стиль общения совсем иной. Недавнее сообщение: американская девочка, прощаясь с подружками, позволила себе приобнять их – исключили из школы! На 3 дня, правда, но где ещё – кроме мусульманских стран – такая регуляция проявления чувств возможна?.. И подобная «нулевая толерантность»…

Русского наблюдателя в Германии удивляет, скорее, высокий уровень сентиментальности. Mäuschen как любовное обращение и kleine liebe Maus как характеристика малыша почти раздражают. Русская мама вообще-то тоже ласковая, «мышкой», правда, ребёнка не назовёт (мышка – серенькая, незаметная, в общем, «слишком тихо ты поёшь»), зайчиком же или рыбкой – запросто; но произойдёт это, скорее всего, дома, наедине…

О разнице немецкого – и английского или русского – говорить легко, а вот о «внутрисемейной» встрече образов поведения, как ни странно, труднее. (Кажется, американский и русский стили жизни оказались всё же ближе друг к другу, чем каждый из них – к немецкому…)

Правда, со стороны (с «чужой стороны», из-за границы) разница заметнее. При всех поправках на наши индивидуальные особенности… Например, русские родственники удивляют американских готовностью «жить для детей», более откровенным выражением чувств («душа нараспашку»). Русского наблюдателя, напротив, поражает «пуританская» сдержанность…

Поведенческие особенности продолжаются и в языке. Вот как, например, даёт о себе знать «американская» дистанцированность, «политес» в отношениях (даже в семье). Как нечто «неприличное» и «грубое» воспринимается прямая просьба. Даже если просит едва начавший говорить бэби! Речевой этикет он должен усвоить чуть ли не с пелёнок. Американский ребёнок сразу же учится говорить не «Give me…», а «Could I please have…» «Дай…» производит неприятное впечатление: эгоистичный капризный ребёнок командует окружающими!

Невозможны ни прямое изъявление желаний, ни прямой ответ на вопрос о желаниях. Следует говорить «I could eat a bit». «I want to eat» воспринимается не как нейтральное сообщение, но как экспрессивное: отчаянная просьба о еде оголодавшего после скитаний в пустыне! С противоположной же точки зрения, то есть если другой член семьи – не американец, в иных традициях воспитан, он рано или поздно замечает некую странность, некое несоответствие речевых формул и реальности.

Если в ответ на предложение пообедать: «Would you like to have some lunch?» – звучит: «I don’t mind», – за ответом не обязательно стоит простое отсутствие возражений (или безразличие и пассивное подчинение уговорам): фраза может заключать в себе очень даже пылкий энтузиазм. И «Just a little», как ответ на вопрос: «Are you hungry?» – вовсе не обязательно означает, что говорящий сыт!

Язык вводит в заблуждение. В конце концов, сколько же положить в тарелку?.. И зачем так усложнять себе жизнь?.. Так поневоле думает принадлежащий к другой культуре член семьи. Родной – и вдруг неблизкий: язык обозначает границы…

Да, разница трёх культур поведения, трёх традиций воспитания в нашем быту проявлялась нередко. А иногда они даже сталкивались. Например: с «западной» точки зрения, не вызывает уважения неуверенность в себе – с русской, напротив, сомнительна самонадеянность. И вот – родители хотят от ребёнка разного!

Есть-таки, есть у неё [Ани] комплексы! В последнее время я то и дело объясняла ей, что не всегда понимаю её, что она иногда путает слова, что должна говорить громче и чётче. Теперь смущённо улыбается, когда обнаруживает, что опять сказала что-то непонятное. (2+7)

Когда я это обнаружила, пожалела, что «выравнивала» характер…

Векторы воспитания не всегда совпадали: задним числом видно, что родители и воспитатели, как в басне, иногда тянули воз в разные стороны.

Это, конечно, усугубляло трудности и проблемы детей (а в конечном счёте, и наши, родительские). Впрочем, проблема «трёх культур» слишком ответственная, материи слишком тонкие, чтобы решиться сейчас подробно говорить о них – тема заслуживает отдельного разговора…