Текст книги "Наши трёхъязычные дети"

IV. Родители: балансирование в многоязычии

Вообще-то в наших действиях не было той строго логической последовательности, которая разворачивается на страницах этой книги: столкнулись с проблемой – задумались о корнях трудностей – приступили к поиску решения. Вопросы мы задаём себе и сейчас. С другой стороны, о многом из того, что стало для нас открытием, мы, собственно, читали и раньше – просто как-то не придавали значения некоторым книжным сведениям…

Нет, спокойного, строго последовательного движения в одном, раз выбранном направлении не было. Мы сомневались в своей правоте, несколько раз переживали поистине кризисные моменты – когда неясно было, что дальше: продолжать, несмотря на проблемы? повернуть назад?..

Когда мы в полной мере осознали стоящие перед нами трудности, мы поняли многоязычие наших детей (сына) как наш «крест». И испугались непомерности необходимых усилий. Пришла пора заново задуматься о целях. Чего мы, собственно, ТЕПЕРЬ хотим от детей? По минимуму, то есть чтобы они понимали нас? Чтобы они бегло говорили на наших языках, могли изъясняться с родственниками? Чтобы знали хотя бы один язык как родной? но тогда какой из трёх? Или мы всё-таки хотим «сбалансированного» многоязычия? Вспомним: пороговая гипотеза Джеймса Камминза обещает интенсификацию интеллектуального развития только тогда, когда все языки ребёнка развиты одинаково (одинаково хорошо). Можно так сказать: когда в каждом языке ребёнок овладевает не только бытовой, но и книжной речью. Только в том случае, если языковые каналы хорошо развиты, преимущества многоязычия дадут о себе знать…

Языком Камминза: низкий пороговый уровень билингвальной компетенции (случай полуязычия: оба языка недостаточно развиты) приносит негативные когнитивные последствия. Достижение первого порога (один из языков развит в достаточной мере) необходимо, чтобы избежать замедления когнитивного развития. Но позитивных сдвигов в интеллектуальном развитии в этом случае не будет… Предпосылки для позитивных когнитивных эффектов двуязычия появляются только в случае «аддитивного билингвизма». То есть в каждом языке должна быть развита не только коммуникативная языковая способность (BICS = basic interpersonal communicative skills, умение изъясниться на повседневные темы в конкретной ситуации, когда многое ясно из контекста), но и познавательная (CALP = cognitive academic language proficiency, умение использовать язык как орудие мышления), а для этого нужны большой объём словарного запаса, зрелость синтаксиса, умение пользоваться абстрактными понятиями и синонимами, строить аналогии и т. д.

Но вот ещё вопрос вдогонку: разве не зависит языковое развитие от склонностей к языкам? Если так – нужно очень внимательно присматриваться к ребёнку, постоянно взвешивать и соразмерять его желания и возможности, усилия и достижения, не навязывать того, к чему у него душа не лежит, не требовать невозможного, уметь вовремя отступить – и не находить оправдания своей инерции («вырастет – оценит»)… И только если «способности» не вымышлены, не иллюзия папы или мамы, дедушки или бабушки, тех, кто всегда «обманываться рад», – развивать многоязычие. Но опять-таки при этом наблюдать и соразмерять…

И вот, в итоге всех этих размышлений, сбалансированное многоязычие превратилось в нашей семье из цели – в ориентир, из принципа – в идеал. Ведь принципы существуют на самом деле для того, чтобы их официально заявлять – и нарушать, они не белая сплошная линия на шоссе – они лишь пунктир. Не окончательная траектория, не вехи пути, а маяк вдали…

Практически это означало вот что: мы теперь не ожидали многого от многоязычия (нашего сына) – и меньше переживали из-за языковых проблем. А также из-за того, что маловато времени посвящаем занятиям языками.

Всё чаще думалось и другое: надо учесть разницу наших детей и развивать их по-разному. Не перенапрягая одного ребёнка – и не тормозя развитие другого. Гибко реагируя на их потребности, на их состояние…

Между ненаправленным развитием и целенаправленным воспитанием, или уход от элитарности

Когда-то Морис Граммо наставлял своего коллегу Жюля Ронжа, решившего растить сына двуязычным: «Нет ничего такого, чему его нужно было бы специально учить». Это значило: двуязычный ребёнок усваивает языки естественно, в быту (а не заучивает слова, обороты и правила, как на уроках иностранного языка). Лишь в этом смысле язык учится «сам собой». Вообще же, Жюль Ронжа глубоко продумал свой подход, по большинству вопросов двуязычного воспитания имел чёткие установки – и воплощал их весьма последовательно. Потому результаты и оказались превосходными, сын Ронжа вырос по-настоящему двуязычным.

Однако помогло, конечно, и то, что в этой семье сложились очень благоприятные условия двуязычия: множество слуг, говорящих на «слабом» языке, освобождённая от дел мать, относительно свободный отец-учёный. Сегодня некоторые авторы не без иронии называют такой тип многоязычия «элитарным»…

Есть и другое многоязычие, «народное» (словечко Франсуа Грожана) – Lebensweltliche Zweisprachigkeit (по Ингрид Гоголин). В этом варианте за двуязычным ребёнком не наблюдают воспитатели-специалисты, не направляют, не выверяют его развитие – и результаты гораздо скромнее. Как говорит скептик Дитер Циммер, такое многоязычие – одна из многих проблем непривилегированных слоёв, которым приходится пробиваться в условиях чуждого языкового окружения.

Пожалуй, русско-английское, русско-немецкое или немецко-английское двуязычие развивается чаще всего между описанными выше крайностями. Большинству родителей небезразлично состояние языка детей, но управлять им так, как это делал когда-то французский лингвист, они не могут: не хватает ни знаний, ни времени (если, конечно, таким родителям не удалось объединить многоязычное воспитание с работой над лингвистической диссертацией…). О русских же родителях я бы даже рискнула утверждать следующее: они всегда в большой степени вверяют «дело воспитания» судьбе и случаю, они, скорее, ведомые, чем ведущие. Даже в том случае, когда из такой практики рождается новая педагогическая «методика»!

Если внимательно присмотреться к опыту воспитания по новым моделям, как он описан родителями (а не аналитиками-исследователями), приходишь к мысли, что на деле никакой особой «методики» и тем более «системы» воспитания родители чаще всего целенаправленно не выстраивают. Они распознают секреты удачи, «разрабатывают» наметившуюся линию… – да, пожалуй! но «вырабатывают» ли «систему»?

Пример – знаменитый опыт «раннего развития» в многодетной семье Никитиных. Кажется, то, что сейчас задним числом подаётся как «система» и «методика», в истоках было просто укладом быта, родившимся из жизненной необходимости. Это сейчас учёные рассуждают о том, что холод вызывает двигательную активность (а она увеличивает приток кислорода и энергетические ресурсы, стимулирует развитие мозга); но ведь изначально были просто жизнь в новом неблагоустроенном доме и детский диатез, который сам собой проходил на холоде (отсюда и трусики как домашняя одежда детей, прохлада в комнате, привычка одеваться «с опозданием» на сезон и разрешение выбегать босиком на мороз). Это сейчас вольно́, вслед за Никитиными, бранить «заорганизованность» (когда детей постоянно занимают, «развивают» или развлекают) и пропагандировать детскую «свободу творчества» и «самостоятельность» – но разве не предопределили их в семье Никитиных простая нехватка времени (отец работал учителем труда, мать – вечерами в библиотеке, не досидев года отпуска по уходу) и элементарная невозможность справиться в одиночку с воспитанием целой «армии» детей? последние просто вынуждены были помогать по хозяйству и заботиться о младших или искать себе интересное занятие… А идея условий, «опережающих» развитие, и НУВЭРСа (Необратимого Угасания Возможностей Эффективного Развития Способностей) родилась из простого наблюдения: годовалому ребёнку подарили кубики с буквами – к двум с половиной он сам выучил буквы, в 2+8 прочитал первое слово…

Не хотелось бы, чтобы кто-то понял сказанное как критический выпад в адрес Лены Алексеевны и Бориса Павловича. Они были небезразличны к развитию детей и, как умели, старались помочь ему. Дети (предоставленные самим себе, но отнюдь не «заброшенные») росли – родители с любовью и вниманием наблюдали за «траекторией» роста (отец – тела и интеллекта, мать – душевных качеств), развивали успех и делали выводы из неудач. Короче, родители в их ситуации сделали максимум того, что умели и могли.

Как и мы – в нашей…

Хорошо это или плохо, но развитие языка наших детей не стало для нас культом. Наши занятия с детьми, да и вся наша жизнь вряд ли являли собой идеал целенаправленного упорного воспитания. Да и не комичен ли воплощённый со всей истовостью подобный идеал? Автор одной из книг для родителей призывает: пока дети малы, два раза в день мыть полы с мылом, вытирать и дезинфицировать с хлором – дезинфицировать и ручки дверные, и тапочки. А посетителям, по мнению этого автора, надо бы предлагать мыть лицо, прежде чем зайдут в детскую… Вряд ли в реальной практике кто-то действительно следует этим советам.

И у детей оказалось достаточно иных интересов, и нас отвлекали безотлагательные и срочно требующие внимания дела: работа, домашнее хозяйство, любительское (но на профессиональном уровне) видео, самообразование – и ни бабушек и дедушек поблизости, ни няни в семье, ни тем более прислуги… Не сказать, чтобы «школа языков» у нас дома работала «на полную мощность», но за языковым уровнем наших детей мы всё же довольно пристально следили и пытались в меру сил и понимания работать над его повышением. Так и проходило языковое развитие малышей – между ненаправленным развитием и целенаправленным воспитанием…

Все эти затянувшиеся рассуждения не попытка оправдать недостаток наших, родительских, целеустремлённости, упорства или знаний (случалось, мы «изобретали велосипед» и лишь потом находили описание наших маленьких открытий в книжках). Хотелось просто подчеркнуть, что многоязычие наших детей отнюдь не элитарное, не выпестованное в тепличных условиях.

Это значит попросту, что наш опыт не просто интересный специалистам казус, он может быть полезен многим папам и мамам.

Ищем помощи; врачи и педагоги

В Алековы 2+7 решено было вести его к отоларингологу. Не объясняются ли его речевые затруднения плохим слухом? Не мешает ли хорошо слышать жидкость в ушах?.. Однако врач, внимательно осмотрев нашего сына, никаких отклонений не обнаружил.

Позднее я вычитала у Стива Биддалфа (Steve Biddulph, «Raising Boys»): мальчики растут так быстро, что слуховые проходы, вытягиваясь, сужаются – и оказываются блокированы. Мальчики часто действительно не слышат, когда к ним обращаются родители!

Дети успешно проходили врачебные проверки. Наш врач к тому, что дети растут в среде трёх языков, отнеслась с пониманием (такое не часто случается, к сожалению). Когда дело доходило до языковых тестов, папе и маме разрешено было переводить (тест ведь выясняет развитость языковой способности, а какой – разве важно?). Только на последнем осмотре (в Германии дети проходят 9 обследований, последнее в возрасте 5 лет) родителям было предложено просто наблюдать.

О том, нужен ли в нашей ситуации логопед, мы впервые задумались уже давно.

В России логопеды исходят из того, что речевой аппарат ребёнка созревает полностью к 5 годам. До этого срока – если обобщить и упростить суть дела – в специальных занятиях с логопедом, как правило, нужды нет. Чаще всего ребёнок к 5 годам МОЖЕТ произносить все звуки, даже и те, что выпадают или искажаются в беглой речи («блуждающие звуки»).

Это как раз наш случай. Например: Алек в разговоре нередко терял «р» (то самое, которое великолепно произносил в 3 месяца) – но чётко и раскатисто выговаривал его в именах знакомых: Тамар-р-ра… То же самое и с немецкими звуками.

Вообще, думалось, услуги логопеда остро необходимы прежде всего детям с врождёнными дефектами речи… Со временем я поняла, что круг задач немецкого логопеда гораздо шире (включает развитие речи, работу над грамматикой).

Монтанари приводит в своём справочнике беседу с франкфуртским логопедом. Та настоятельно советует родителям задуматься о помощи специалиста, если ребёнок в 2,5 года говорит не больше 10–20 слов и не умеет строить двухсловных предложений; если у ребёнка в 4 года проблемы с артикуляцией или с грамматикой и он не может рассказать, что делал в детском садике; если 5-летний ребёнок не все звуки выговаривает правильно.

Со звуками у нас было всё в порядке. Что касается остального… В 2,5 наш сын двусловных предложений строить попросту не желал. В 4 он мог понятно сообщить, что было в садике (если хотел), а вот проблемы с грамматикой только начинались…

Всё же, казалось вполне возможным сэкономить время и силы самостоятельными занятиями дома: в конце концов, я же филолог… К тому времени я уже была морально готова заниматься с детьми не только русским, но и немецким.

Когда детям исполнилось 4+3, по нашей просьбе в детском саду протестировали сына в немецком языке. Пользовались:

1) «Таблицей развития» Куно Беллерса (в версии 2000 года, принадлежащей профессору Е. К. Беллеру и С. Беллер из Свободного университета Берлина);

2) известным тестом sismik, предназначенным для детей мигрантов, посещающих немецкие детские сады.

По итогам выходило, уровень развития иногда был ниже среднего, если сравнивать с детьми-носителями языка, правда, соответствовал уровню детей мигрантов. Николь (воспитательница) успокаивала нас: на практике дело обстоит лучше. Иногда тестовые «провалы» объяснялись простым нежеланием нашего ребёнка говорить на тему, заданную в тестах. (И в самом деле: Алек предпочитает быть ведущим, а не ведомым в разговоре, сам выбирает и тему, и способ высказывания. Когда вообще расположен поговорить…)

Критическим состояние сына не было. Был составлен план вспомогательных мероприятий, мы обменялись идеями и соображениями, как помочь ребёнку. Николь попыталась уделять ему чуть больше внимания (хотя сразу же предупредила, что серьёзные индивидуальные занятия втиснуть в рабочий план группы вряд ли получится). Мы стали брать в садике на неделю – на две специальные развивающие игры (и в нашей библиотеке открыли для себя большой отдел игр).

Через год Николь повторила тесты – с тем же результатом.

Когда Алеку исполнилось 5 лет, мы решили проверить его у разнообразных специалистов социально-педиатрического центра (SPZ).

Две семьи наших знакомых побывали там. Ребёнок из одной семьи получил отсрочку от школы на год: было признано, что мальчик к школьному обучению не готов, должен научиться концентрации, развивать мелкую моторику.

К этому времени мы уже прочитали Биддалфа; он пишет, что мальчиков надо бы отправлять в школу на год позже. В Берлине же школьные сроки для всех детей сместились в обратном направлении: в 2006 году в школу начали брать с 5 лет. (Чтобы побыстрее вырастить будущих налогоплательщиков, пополняющих пенсионную кассу? Стареющая страна, доля пожилых людей растёт слишком быстро. К концу прошлого века их было около 25 %, а к 2050 году, по прогнозам, уже больше половины населения составят старики…)

Первого собеседования в SPZ пришлось дожидаться больше трёх месяцев (а другие родители и по полгода ждут…). Было время подумать, хотим ли мы подождать с отправкой в школу. Задержать обоих на год в детском саду значило бы насильственно остановить Анино развитие. Отдать в школу лишь дочь? Но не подчеркнём ли (и не усугубим ли) мы тем самым отставание сына? мы боялись, что разделение окажется слишком сильным ударом по его самолюбию. К тому же крепкий, рослый Алек (с детства говорящий басом) наверняка чувствовал бы себя «белой вороной», «перестарком» среди детей на год-полтора младше. Мы решились не просить об отсрочке.

А затем… обследования в SPZ показали, что отсрочка не нужна, и мы отменили, одно за другим, специальные занятия с логопедом, эрготерапевтом, физиотерапевтом.

К этому времени Алек прошёл два предшкольных теста, в Ведомстве здоровья и в детском саду. Первый тест – полностью успешно, после второго нам предложили занятия с Sprachheilpädagogin (педагог при школе, следящий за речью детей). Педагог нам понравилась, занятия оказались развивающими речь играми – и Алек начал раз в неделю ходить на часик в расположенную рядом с садиком школу (правда, занятия часто пропадали: то каникулы в школе, то праздники в садике…).

Как усиливать слабый язык? Как стимулировать и развивать многоязычие

Способы усиления слабого языка можно найти в любой книге о многоязычии; собственно, они самоочевидны, любой из родителей, даже не зная о них, их применяет. Вот основные советы.

• Следить за здоровьем ребёнка, физическим и психическим: только на этой основе развитие языка пойдёт успешно.

• Обеспечить общение с носителями «языка меньшинства», особенно с ровесниками. Ребёнок должен убедиться в том, что этот язык – полноценное средство коммуникации! Всего лучше организовать поездку в страну, где большинство населения объясняется на слабом языке ребёнка, устроить постоянное общение с родственниками.

• Не стесняться разговаривать с ребёнком на своём языке в общественных местах. Иначе ребёнок получит представление, что родной язык родителя – непрестижный, говорить на нём стыдно, лучше скрывать, что его знаешь, – и в будущем откажется говорить на таком не имеющем ценности языке.

• Читать книги на слабом языке, разучивать песенки, показывать видеофильмы, мультфильмы.

• Учить читать и писать на слабом языке.

Самый общий совет – стараться, чтобы коммуникация не превращалась для ребёнка в стресс, но была бы удовольствием. И ещё: как можно больше общаться на слабом языке. Максимально расширять круг общения на слабом языке – задача первой необходимости для того возраста, когда ребёнок откроет, что большинство говорит на одном языке, и попытается перейти на этот язык.

Мы, конечно, пробовали всё это – да и не только это. Например, принято считать, что дошкольников трудно убедить в пользе многоязычия – но мы уже с пятилетними детьми пробовали говорить о том, почему знать несколько языков лучше, чем один.

Что из всего перечисленного эффективнее?

Ясно, что разговоры на языке полезнее, чем пассивное его использование (смешно надеяться, что просмотр мультиков сам по себе приведёт к усвоению языка – на практике этого не происходит).

Игры с ровесниками ребёнку интереснее, чем беседы со взрослыми. Вот только где в условиях Берлина найти детей, говорящих друг с другом по-русски? Это могут быть разве дети «русских немцев», но их большие семьи живут далековато, на окраинах, в Марцане, например. В других же районах «русскоговорящий» ребёнок – на вес золота; даже дети из русских семей говорят друг с другом по-немецки!

Когда нашим детям исполнилось 4,5 года, я начала водить их в «русскую группу». И очень скоро обнаружила, что главные ожидания – несбыточны. Как только занятие заканчивалось и дети из группы выходили на улицу, они переходили… на немецкий! То же самое происходило в изостудии: художнице-ведущей дети нашей группы отвечали по-русски, но по дороге домой возвращались к своему немецкому (в разговорах друг с другом)… Ничего не оставалось, как «ускромнить» притязания: довольствоваться тем, что интерес к занятиям дети переносят на язык, на котором занятия ведутся. (Конечно, мы радовались и новым умениям; развивающие занятия удаются русским преподавателям почему-то лучше, чем немецким, – может быть, потому что последние больше ориентируются на пресловутое «удовольствие», тогда как русские стараются дать знания?)

Так и со всеми советами из списка. На практике простые идеи встречаются со сложностями и обрастают оговорками и уточнениями; результат кажется скорее разочаровывающим.

Из чего, конечно же, не следует, что лучше пустить дело на самотёк. «Сам собой» язык не развивается (особенно полнота лексикона и правильность речи, которые требуют постоянной работы).

* * *

Найти эффективные стратегии родительского поведения трудно; над ними приходится думать, пробовать и оценивать результаты; иногда тут возможны неожиданные ответы на простые вопросы.

Почему, например, к 5 годам у детей английский оказался слабее русского? Почему «дал слабину», оказался так податлив английский синтаксис? Вот мнение нашего папы: дети мало слышат язык; отец (поневоле) слишком мало времени проводит с детьми.

Это так – и не так. Думаю, что исследователи многоязычного развития с этим не на 100 % согласятся. Зузанне Дёпке конкретными примерами убеждает в том, что работающий папа (который играет с ребёнком пару часов перед сном) может повлиять на язык гораздо сильнее, чем свободная, весь день находящаяся дома мама. Объяснение: дело даже не в том, что мамы заняты хозяйством; главное, они говорят в особом стиле. Их речь не ориентирована на интересы ребёнка. Мамы, занятые делами, мало играют с малышами, не обращают внимания на их вопросы, вообще мало слушают детей – скорее «воспитывают», требуют, нередко прерывают… Их контролирующая, поучающая речь ребятам мало интересна. Отцы же то короткое – час-два перед сном – время, что проводят с детьми, стараются использовать для полноценного отдыха и настоящего общения. Детям хочется говорить на языке пап – а ведь в этом и заключается секрет успеха языкового воспитания!

Многое тут точно подмечено. Мамам действительно больше хочется видеть ребёнка социально приемлемым. Их, изводящих драгоценное личное время на поддержание порядка в доме, раздражает сизифов труд по одолению вновь и вновь возвращающегося хаоса. Потому они и настроены в первую очередь учить чадо правильному поведению. Если, конечно, вовремя не понаблюдают за собой и не попытаются изменить стиль общения с потомством…

Возможны и другие истолкования силы и слабости «папиного» языка. Во всяком случае, дело не просто в количестве совместно проводимого времени.

Вот мой комментарий к нашей ситуации: довольно долго отец мало (меньше, чем мать) поправлял речь детей – при том, что слышал ошибки и досадовал на их обилие. Любой взрослый вспомнит, как неуютно бывает в чужом языке, когда не уверен в правильности речи, а её не исправляют и не подтверждают… и так ли уж различается в этой ситуации самочувствие взрослых и детей?..

* * *

Именно потому, что не всё так просто с простыми советами, кажется важным поговорить о некоторых отдельно, в особых главках.

Здесь же ещё пара важных замечаний.

Прежде всего, о пользе «Словаря в картинках». Он достоин того, чтобы его всячески пропагандировать.

Немецкие Bilderwörterbücher – изначально переводные, у истоков лежит английское издание, «First Thousand Words» Хэзер Эмери и Стивена Картрайта (Heather Amery и Stephen Cartwright). Переводы легко отличить от позднейших подражаний. Английский оригинал и переводы выглядят так: на каждом развороте в центре – сценка со множеством происшествий (дети шалят и бедокурят, устраивают маленькие катастрофы); по краям – изображения отдельных предметов с подписями. Словарный запас разнесён по темам.

С помощью этой книжки мы находили и пытались штопать дырки во всех наших языках. Чаще всего предлагали детям: «Найди то, что я скажу» (как это делают немецкие педагоги: «Ich sehe etwas, was du nicht siehst!», то есть «Я вижу то, чего ты не видишь!»): малыш должен быстро отыскать заданное. Играть, конечно, можно и по-другому: например, можно «покупать» в магазине продукты, сервировать стол, подбирать одежду для далёкого путешествия (и заодно выяснить, какая ребёнку нравится), можно искать зверей, которые в этом путешествии встретятся… Так мы пополняем словарный запас, тренируем память, изучаем вкусы… Да мало ли что ещё можно с этой чудесной книгой делать!..

«Усиливать слабый язык» – так мы ставили вопрос лет до четырёх Ани и Алека. Пока не обнаружили… что и немецкий требует внимания, что и тут без нас не обойтись! (Теперь-то я вижу, что «сильного» языка у наших детей на самом деле нет: у каждого есть как сила, так и «слабина»…) После этого лозунг, или стратегия, практически сменились. Наш (недостижимый) идеал с тех пор – не усиленные родные языки, но сбалансированное многоязычие. А программа-минимум – стимулирование многоязычия (а не только «слабого языка»).

Судьба наших детей – говорить на трёх языках. Было бы жаль, если бы один из них они потеряли, – хотелось бы, чтобы продвинулись во всех языках по возможности дальше.