Текст книги "Наши трёхъязычные дети"

Учить – играя!

Наш трёхмесячный сын часто и подолгу плакал; обратились к врачу; тот основательно проверил малыша, ничего не нашёл – и сообщил, что просто нам достался «Schreikind» (плакса), пояснив: случается время от времени, у него, врача, самого такой бэби…

Когда сын подрос, выяснилось: нам достался ребёнок… с аллергией к обучению. Как только Алек замечал, что с ним не просто разговаривают, а учат, он сразу же и очень решительно отказывался участвовать в действе. Выходил из игры (даже если это была в буквальном смысле слова «просто игра»).

Мы радовались каждой вспышке интереса к занятиям языком:

Алек начал повторять по собственной инициативе, не только по просьбе, делает это охотно; вспоминает больше слов. (2+7)

У Алека фаза: каждый день по 2–3 новых слова. (2+9)

Но внимание к словам и книжкам проявляло себя циклически, чередовалось с утратой интереса, когда сына интересовала, казалось, лишь игрушечная железная дорога…

Когда детям исполнилось три с половиной годика, я попыталась «развивать» их с помощью купленных в России книжек (в последнее время целые серии появляются, как грибы: «Развитие ребёнка», «Развиваемся, играя», «Школа семи гномов», «Уроки стрекозы», «Весёлая академия»… некоторые выходят какое-то время – и исчезают…). Аня с готовностью в этих коротких и сообразных возрасту занятиях участвовала; Алек же чаще всего даже не просто не проявлял интереса – сопротивлялся и упорствовал в своём нежелании «развиваться» и «тренироваться».

Пришлось сказать себе: надо принимать этого ребёнка таким, каков есть. Точнее, это сейчас выглядит логичным и правильным решением, а тогда сын наш просто не оставлял другой возможности. Кажется, ещё и во мне дело: сама не выношу давления – и его сильный характер ломать не хотела. Уважая его личность – да и себя. Ведь этот ребёнок бросил мне вызов – как же было сдаться без попыток победить!

Но сначала надо было разобраться, в чём корень проблем.

Алеково упрямство было мне, по большому счёту, понятно: занятия для дошколят далеко не всегда увлекательны. Мне и самой, положа руку на сердце, были бы скучны однообразные задания типа «найди лишнее», «найди похожее».

Кроме того, было понятно: это практический разум сына вмешивался – и не позволял ему признать, что, скажем, вагон другого цвета поезду «не подходит». Какая разница, что жёлтый вагончик стоит среди синих, главное, что все их можно сцепить с паровозом и отправить в путешествие…

Понимая и оправдывая такой подход, я отказалась от множества упражнений. Но было ясно, что это не выход.

Развивать общие способности, учить новым словам, правильной и связной речи, письму было необходимо – и всего этого Алек старался избегать!

Надо было искать обходные пути.

В 2,5 года дети в первый раз побывали в цирке – и их лексикон тотчас обогатился сразу несколькими новыми словами (в случае Алека нам приходилось тогда бороться за каждое новое слово…). Получили в подарок детскую кухню – Алек сразу три английских названия выучил. Стало понятно, как много значат для обучения сильные яркие впечатления.

Но они – редкость (да и надолго ли остаются в памяти?); нет ли другого ключа, отпирающего для знаний разум маленького упрямца? нет ли другого магического приёма, разрушающего броню нежелания учиться? Тут и открылось: можно опираться на их интерес, их желания!

Всегда приятно поговорить о «себе, любимом» – а вот повод: прилетели две птички, обсуждают странное существо: у него 4 лапки, зато совсем нет перьев и крыльев – как же оно летает? «странная птичка» смеётся, отвечает на вопросы.

Хочется смотреть фильм? А как он называется? А о чём он? Приходится рассказывать (иначе родители диск или видеокассету не найдут…). Алека, даже почти пятилетнего (4+11), было очень трудно подвигнуть на связный рассказ – как же он нас удивил, когда вполне узнаваемо пересказал фрагмент фильма, который смотрели несколько месяцев назад! Очень уж хотелось увидеть – потому и память «вернулась» и прекрасно себя показала, и навыки связной речи обнаружились…

Спекулировать на интересах детей, эксплуатировать потребности – вообще-то не очень хороший путь. Иногда Алек, распознав нашу «военную хитрость», выходил из себя. А позднее научился… отказываться от желаний. Но мы-то вовсе не ставили целью вырастить спартанца или стоика!

Моментом нового «инсайта» стал один странный эпизод, детям было 3+5.

М. увидел, что дети дерутся, вырывают что-то друг у друга, и подбежал разобраться. Аня, как более «говорящая», пожаловалась, хныча: «Алек отбирает». М. приказал Алеку отдать всё, что тот взял. Аня быстро забрала предмет спора, Алек повалился на пол и принялся горько плакать. Только тут М. заметил, что в руках у Ани ничего нет. Дрались, стало быть, из-за воображаемого предмета. В этот момент появилась я и, узнав, что произошло, спросила у Ани, за что боролись. Это оказалось «новое платье для мыши» (!). Про голого короля мы ещё не читали. Или сами выдумали невидимую материю, или «видят» платье. Что за возраст…

У них есть счастливая способность жить в ими же придуманном мире, там кипят страсти, разыгрываются драмы – именно к этому миру относятся они всерьёз, с ним связаны их желания. Маме-папе надо бы не разрушать этот мир, но проникнуть в него, поселиться в нём и внутри него создавать ситуации-проблемы, которые заставят думать, вспоминать, узнавать что-то новое.

Всё, конечно, не так просто, как выглядит в «теории». Если сравнить точки зрения взрослых и детей, окажется: для них игра – не одно и то же. Взрослым-авторам тестов и развивающих пособий кажется «игрой» задание придумать рассказ по картинке… Нам приходилось учиться играть; для начала – присоединяться к играм наших детей, незаметно направляя их в нужную сторону.

Допустим, хочется проверить, каких животных знают и каких не знают дети. А они играют в самолёт. Может быть, возьмут нас с собой? Крылья самолёта из диванных подушек, в середине стулья-сиденья, с настоящими ремнями; стюардесса предлагает пристегнуть привязные ремни, разносит сок… Куда летим? В Австралию? Самолёт объявляет посадку. Кого же мы тут увидим? Попробуем изобразить австралийских животных. А как показать кенгуру? Надо молча показать, так, чтобы зрители сами узнали. Это не так-то просто! А что если оттянуть резинку спортивных штаников и прыгать?.. Так мы «превратились» во множество зверей, а потом показали их папе. Видимо, действительно мастерски перевоплотились: папа почти всех благополучно опознал и назвал по-английски. Так и «прошли тему» «Животные» на двух языках…

Что нравится нашим детям? То есть: что нравится Алеку – ведь ради него всё и затевалось?

Нравится помогать младшим и слабым. Повод для множества игр: покормить зверей – заодно запоминаем их имена, привычки, пищу; вернуть куклам игрушки, которые колдун унёс (тренируем память, вспоминаем названия)…

Нравятся лабиринты – отводим зверят в домики по извилистым дорожкам-ниточкам, попутно гадаем, что за домик окажется в конце пути (какого цвета, размера…).

Путаница разного рода, нелепицы-небылицы – всегда интересны! Алеку 3+5; мама неправильно называет слова («О, какое ведро!» – о ботинке) – Алек смеётся, поправляет. Прекрасная картинка в одной из книжек: хвосты перепутались – мы с успехом навели порядок (попутно вспомнили, как называются звери).

Вообще-то ничего принципиально нового тут нет. Нонсенс, парадокс, абсурд, «творческий хаос» давно уже осознаны как эффективный дидактический приём. Руку к этому приложили всемирно известные писатели. в учебнике «отца абсурда» Ионеско покупатель требует в магазине не рубашку или брюки, а лицо с тремя ртами: для еды и питья, для поцелуев, для разговоров. «Конкретист» Эрнст Йандль работал учителем в гимназии и знал толк в обучающих играх со словом. И как забыть «доктора Суса» с его «An Amazing Alphabet Book» или «грамматическими» стишками («Fox in Socks», например)…

Но продолжим. Нравится быть героем, преодолевать трудности? Вот запретная зона, хочешь перейти – выполняй задание лешего: назови, кто живёт в русском лесу; назвал слово – можешь сделать шаг. А вот задание такого же типа для возраста постарше, на концентрацию внимания и на умение разделять, так сказать, слово и дело. Нужно выполнять то, что Баба Яга приказывает, а не то, что показывает (а хитрая Бабка Ёжка предлагает: «Теперь наклонитесь!» – а сама приседает; очень просто запутаться). Ещё одно сложное задание – для старшего дошкольного возраста, чтобы развивать «фонематический слух», а заодно и умение сосредоточиться: хлопаем, если слышим в начале слова «ш», топаем, если слышим «ж» (Баба Яга поймала и требует выполнить – а то не отпустит…).

Интересно участвовать во «взрослой» жизни (готовить, ходить за покупками) – прекрасный способ усвоить новые слова!

А как притягивает театр! Куклы на пальчики, на руку, марионетки. Фигурки из бумаги на подставках. Переодевания и перевоплощения. Мы читали сказки, а затем устраивали инсценировки самыми разными способами. Актёры помнили сюжет – и импровизировали в репликах…

Техника. Машины. Поезда. Любимое! И вот: поезд соглашается взять только вещи на букву «Б» – какие положим в вагончики? Так готовимся к обучению грамоте.

Никогда не надоедает искать клады. Мы учились читать, ища «сокровища». Летом – на улице, по меловым стрелочкам и указаниям («через 3 дерева – направо…»). Зимой – дома: я выкладывала кубиками Зайцева подсказки, где искать. Позднее появилась карта, «найденная» в бутылке или собираемая из спрятанных в комнате клочков. Со временем она стала зашифрованной: не хватало половинок букв, слоги иногда были переставлены, одни буквы потерялись, другие «заблудились»… Изучение «тайного языка» – тоже неплохой путь к грамоте.

Родители не всегда угадывают, какие подарки детям желанны; почему бы не предложить написать свой список: каких подарков сам малыш ждёт от Деда Мороза?

Всегда интересно больше узнавать о себе (что было, когда мне было два года?..). Я вспоминала «бэби-слова» наших детей и предлагала опознать их и записать правильно.

Алеку – неусидчивому мальчишке, кинестетику – интереснее и легче учиться, двигаясь. Когда мы начинали знакомиться с буквами, Алек (4+2) им отчаянно сопротивлялся – и всё же выучил: «балансировал» по верёвочке на полу, изображавшей огромные буквы, «строил» их из раскладного метра, сгибал из проволочки, писал на песке, выкладывал из камешков… А мы признали правоту Марии Монтессори, дидактика которой опирается на двигательную активность, на тактильное чувство, на самостоятельную работу с разными веществами.

Вот наш принцип в самом общем виде: детям предлагается самостоятельно решить проблему, возникающую во время игры (игра не должна быть исключительно книжной). Так родители могут добиться всего, чего хотят. А именно:

• «завлечь» в язык;

• пополнять запас слов;

• развивать навыки связной речи (тут нам очень помогла любовь к театру);

• учить грамоте;

• играя (и, стало быть, почти играючи), можно, наконец, учить… грамматику!

Есть мнение: грамматика требует исключительно дисциплины и усердия (надо ведь тренироваться в употреблении форм и конструкций, повторять и повторять). Однако и тут найдётся место игре!

Мы, например, варили суп для ведьм (идею я взяла в книжке Герлинд Белке – Gerlind Belke, «Mehrsprachigkeit im Deutschunterricht»): отмеряли яд, клали в кастрюлю резиновых тараканов, летучих мышей, «заправляли» паутиной – по «рецептам»: 2 (3, 4…) ложки-чашки-стакана-штуки или 5 (6, 7…) ложек-чашек-стаканов-штук – рецепты помогают правильно сочетать числительные и существительные. Манипуляции с «дьявольским» не всем родителям нравятся – но можно ведь и рецепт супа для фей придумать! Мы варили также и зимний суп из сосулек и снега, суп для машин (из запчастей)… Можно, наконец, и настоящий суп приготовить (для начала тюрю, а потом и борщ…): в известном возрасте дети «занимаются хозяйством» с энтузиазмом, как если б это была самая настоящая игра. Мою племянницу – она постарше наших – родители наказывают заданием помыть полы; для наших детей это было бы лучшей наградой…

Мы искореняли речевые ошибки, приводя в действие «поэтическую машину»: в стихотворении меняются отдельные слова и формы, но повторяется синтаксический строй предложения. «Стишки»-нескладухи (нерифмованные, только ритмизованные) делают повторение не таким скучным, особенно если не обходится без нонсенса. Пример: действующие лица – «я» и «пёс», задаётся вторая половина фразы: «на кошку лаять», «сосать конфеты», «погрызть ботинки»… надо выбрать, как сказать всю фразу: «Я бегу…» или «Пёс бежит…» Так избавились от неправильной формы «Я бежу…».

Я придумывала и законченные «нескладушки-неладушки», с повтором правильных форм:

 
Алик с полу чашку ПОДНЯЛ —
Аня ПОДНЯЛА пижаму.
Вместе ПОДНЯЛИ упавший
Телевизор и пальто,
Шапки, варежки, сапожки,
Яблоки, карандаши.
Книжки ПОДНЯЛИ и лампу,
Стулья, фикус и собаку.
И всё это аккуратно
Положили на диван!
 

Стишок можно продолжить уборкой-игрой: поднимаем и называем вещь за вещью; в середине остановимся, закроем глаза, вспоминаем, что уже убрали, что осталось.

Придумывать свои тексты, разумеется, необходимости нет. Можно, например, просто подобрать загадки, в которых трудные формы встречаются:

 
По веткам СКАЧЕТ,
Орех найдёт – ПРЯЧЕТ…
 

(Наши дети какое-то время говорили «скакает», «прятает».) Главное, чтобы текст с правильной формой запоминался надолго.

Играя, получается позаниматься подольше. А если устали – отдохнём с помощью несложных упражнений. Хороша «Шапочка для мыслей» (потянуть особым способом себя за ушки). Или более сложное «Глупый – умный» (указательный палец левой руки приложить ко лбу, правую щёку надуть, нажать на неё указательным пальцем правой руки; теперь можно выпустить воздух! А потом поменять положение рук…). Или «Цапля» со стишком:

 
Очень трудно так стоять,
ножку на пол не пускать.
И не падать, не качаться,
за соседа не держаться.
 

Это вообще-то кинесиологические упражнения. Вопрос, действительно ли они помогают восстановить баланс левого и правого полушарий, можно оставить открытым. Во всяком случае, они учат сосредоточиваться и координировать действия. И – нравятся детям…

Сейчас видно: в общем-то, ничего особенного изобретать не пришлось, решение лежало на поверхности. Но это теперь, задним числом, так кажется – а когда-то мы бились в закрытую дверь Алекова «не хо́чу», блуждали в поисках выхода. И если что-то нашли – то благодаря наблюдениям над характерами наших детей. Можно и так сказать: любовью движимые…

V. Дети: поверх барьеров

Многоязычное воспитание – задача не из лёгких. Большинство родителей не минуют проблем и забот, связанных с языком (языками) детей. В минуту слабости думается и такое: может быть, разумнее «ускромнить» притязания – и воспитывать ребёнка до поры до времени (до какой поры и до какого времени?) одноязычным?.. В минуту силы – настрой конструктивнее: что можем сделать, как можем помочь мы, родители?..

Довольно большой отрезок нашей жизни оказался заполнен сомнениями. Он начался, когда детям исполнилось два с половиной года, и продолжался около двух лет; лишь потом тревоги стали постепенно отступать, отпускать…

Нам отказаться от многоязычия показалось всё же немыслимо: каждому из нас, как вы помните, важна была полная свобода в языке, то есть – шанс полного взаимопонимания, полной близости с детьми. Мы выстояли – и в какой-то момент начали пожинать не только горькие, но и сладкие плоды детского многоязычия.

Сомневаться при этом не перестали, но начали несколько по-иному формулировать вопросы: в какой пропорции соединяются «позитив» и «негатив»? Оправдывает ли результат неизбежные в большинстве случаев трудности (а может быть, и потери?)?..

Для родителей (да и для посторонних наблюдателей) ребёнок, растущий многоязычным и «мультикультурным», – нечто особенное. Но как оценивать эту особенность? Отделить зёрна от плевел нелегко.

Как повлияла среда трёх языков, трёх культур на детей? на их язык? на их восприятие и поведение, интеллектуальное и бытовое? Удалось ли «мирное сосуществование» трёх языков, трёх культурных традиций? Не переносят ли дети навыки, полученные в одном культурном пространстве, в другие? И не воспринимаются ли они внутри какой-либо из культур чужаками (даже если «чужое» неуловимо, трудноопределимо)? Или дети оказываются способны меняться так, что постороннему наблюдателю начинает казаться: это не одна личность, а совершенно разные? но как проявляются при этом твёрдые пристрастия, своя линия поведения? да и есть ли у такой «переменчивой» личности какой-то «стержень»?

Думать над этими вопросами трудно. Но попробовать можно.

Сильный язык? Слабые языки?

Какой язык у наших детей доминирует? Можно ли сказать, что у них есть сильный язык?

Задним числом ответить на этот вопрос не так просто. Если сравнить наши языки со спортсменами, в обратной перспективе видно, что бежали они всегда «кучно», голова к голове…

Русский и английский вплоть до садика развивались без явного перевеса сил. Таблица вхождения в язык содержит чуть больше русских слов (несмотря на то, что они длиннее и труднее), зато первые (двусоставные) предложения – почти без исключений английские…

Через несколько месяцев после посещения садика мы всё ещё спорили о том, русский или английский доминирует в речи наших сына и дочери; немецкий, их третий язык, дома слабо давал о себе знать. Однако благодаря садику немецкий развивался быстро (у Алека – после того, как он одолел период молчания) – и к трёхлетию детей стал языком их общения. Более того: к этому времени мы вдруг заметили, что дети говорят по-немецки более связно и бегло… С нами они продолжали говорить на наших языках, ярко выраженной «фазы отказа» (речь об отказе говорить на «языках меньшинств») мы не пережили. И всё же отныне мы начали бояться доминирования немецкого – в ущерб нашим родным языкам.

Дисбаланс языков кажется неизбежным. Если в садике и школе проходит большая часть жизни ребёнка, если в основном там он получает знания о мире, не удивительно, что в других языках ребёнку скоро будет не хватать словарного запаса. Кроме того, язык детского сада и школы, вроде бы, должен быть правильнее.

Вот только… изобилие заимствований в немецком наших детей (точнее, в их разговорах друг с другом на немецком) и его грамматическое несовершенство всё же мешают объявить его «сильным»!

К тому же, я подозреваю, немецкий наших детей не так богат и детален, как их русский или английский (во всяком случае, пассивные русский и английский). В какой-то момент я отметила, что в садике наши малыши осваивают главным образом житейски необходимые готовые блоки («Hast du gehört?», «Mach das nicht» – 3+1; к 6 годам их количество, понятно, увеличилось). В русском же и английском, благодаря чтению, дети открыты литературному языку, понимают его, знают слова и выражения, неожиданные для их возраста (а иногда и не всем взрослым известные). Садик же окно в мир немецкой детской литературы нам, к сожалению, не открыл: в садике на полочке, как я уже писала, стоят переводные «кинорассказы» и «киноповести» на основе диснеевских мультфильмов…

Как объяснить неожиданную слабость языка окружения?

Кажется, дело в том, что в немецком садике с детьми не «занимаются» так, как этого ожидают, скажем, русские родители. Даже если воспитатели молоды, полны сил, любят свою работу и в состоянии найти общий язык с детьми.

Для сравнения: в «русских» садиках Берлина (где русский в воспитательном процессе присутствует, а то и преобладает) на стенах висят расписания занятий с перечнем тем, какие дети «проходят» в тот или иной день. Регулярно устраиваются утренники с концертами: садики усердно демонстрируют развитие умений ребёнка и прежде всего его речи. В немецких садиках на первом плане, скорее, всё-таки художественное воспитание (музыка, рисование), да ещё (и далеко не в последнюю очередь!) умение мастерить…

Не стала бы утверждать, что сравнение не в пользу немецкой системы. Немецкие малыши, что называется, разносторонне развиты. Знания об окружающем мире и даже основы грамоты они всё равно получат дома (если не от родителей, так из телевизора или компьютерных игр).

От того, что нет целенаправленного развития немецкого языка, страдают разве что дети иммигрантов: их немецкий оказывается почти заброшен, даже если такие дети не обойдены вниманием воспитателя: тот ведь настроен в первую очередь работать с группой – играть с детьми, учить вести себя, разрешать конфликты… Не в этом ли объяснение грамматической слабости Алекова немецкого языка, при всей его фонетической мощи и способности оказывать влияние на «родные» языки?

Дети иностранцев, похоже, обречены на специальные занятия с логопедами и другими специалистами по развитию речи.

Обычно доминирование какого-либо языка у детей с иностранными корнями очевидно. В одноязычных иммигрантских семьях дети поначалу говорят лучше на родном языке – и медленнее, с ошибками по-немецки (в русскоязычных семьях, во всяком случае, это так). Садик постепенно выравнивает баланс. Школа нередко переворачивает исходную ситуацию (ребёнок готов перейти на немецкий), правда, в определённых границах. И на особый лад.

Явление языковой асимметрии у школьника из одноязычной семьи хорошо известно и получило название функционального разделения языков. Языку среды недостаёт теплоты, поэтому ребёнку трудно выразить тонкости переживаний, разобраться в отношениях с другими людьми. На семейном же языке трудно обсуждать информацию о мире.

У нас так далеко дело ещё не зашло. «Асимметрии» (пока?) не заметно! Мы ведь со своей стороны тоже усилия к «развитию» наших детей прилагаем. С другой стороны, у наших детей есть немецкие друзья, к которым можно прийти в гости и иногда переночевать (и познакомиться с интимной, домашней, эмоциональной стороной немецкого).

В двуязычных семьях языки изначально более сбалансированы. Но со временем и здесь равновесие чаще всего нарушается, в пользу языка одного из родителей – того языка, на котором дети говорят в садике и школе.

С этим вариантом наш случай ещё менее совпадает. Мы – двуязычная иностранная семья (ещё и небезразличная к языкам)… Может быть, поэтому в речи наших детей языковой диспропорции (пока?) нет. Соотношение языков очень подвижно, баланс постоянно устанавливается/восстанавливается.

Можно сказать, языки наших детей сильны и слабы по-разному на разных уровнях.

Немецкий, самый беглый, фонетически безупречный, лексически далеко не полнее других и грамматически не самый правильный, даже у Ани. Английский с богатой лексикой, но синтаксически податлив. Русский (если не принимать во внимание Алековы отношения с родом-полом) в целом правилен, но с некоторыми просодическими отклонениями (немного замедлен; у Алека с запинками, иногда хуже артикулирован, а у Ани тише двух других языков, несколько монотонен, при этом чуть более отчётлив, чем нужно).

Если вдуматься: что это, собственно, за явление – «сила» языка? Нетрудно понять, что она проявляется в объёме речевой продукции на языке, в его влиянии на другие языки. А у нас все языки – не без влияния…

А от чего эта самая «сила» зависит, чем обеспечивается? Во всяком случае, не зрелостью, не развитостью языка: странным образом Алек чувствует себя вполне уверенно и свободно в его далеко не совершенном немецком. Похоже, всего важнее желание говорить на языке, потребность общаться с его носителями. Что ж, такой вывод уже помогает сформулировать стратегические линии языковой поддержки.

При этом ясно, что «сила» языка для успешного многоязычия необходима, но не достаточна! Языки должны быть не только равносильны, но и (в равной степени) хорошо развиты…