Текст книги "В огне революции: Мария Спиридоновна, Лариса Рейснер"

По большому счету, свержение Учредительного собрания – это есть второе отстранение законной власти.

„Сумерками свободы“ назвал разгон Собрания Осип Мандельштам.

Виктор Чернов в „Открытом письме бывшему товарищу Марии Спиридоновой“ возлагал на нее часть вины за это „насилие над демократией“, называя левых эсеров „политическими убийцами“. И может быть, справедливо мнение, что Спиридонова оказалась большевистским „троянским конем“ в стане эсеров. С ее помощью большевики раскололи эсеровскую партию перед выборами в Учредительное собрание, а потом и эсеровское большинство на этом собрании, сделав его недееспособным. Эсеры-ортодоксы были уверены, что Спиридонова поддержала большевиков из-за того, что ее кандидатуру забаллотировали в состав Учредительного собрания.

Современный исследователь рассматриваемого периода профессор Константин Морозов пишет: „Демократическое развитие России было еще вполне возможно и после захвата власти большевиками, но, став властью, большевики почувствовали ее вкус, воспользовались грубой силой и не дали легитимному волеизъявлению масс проявить себя в полной мере“. Эсер М. Вишняк много позже в своих мемуарах констатировал: „Если Октябрь расценивать как легкомысленную или безумную авантюру, ликвидация Учредительного собрания была не чем иным, как предумышленным преступлением“. Сохранить и упрочить свой демократический выбор обществу уже не удалось: с разгона Учредительного собрания началась неизбежная эскалация Гражданской войны.

Ликвидация Учредительного собрания стала той точкой невозврата, которая уже делала невозможным никакие надежды на демократизацию, Многие считали, что большей дискредитации социализма, самой социалистической идеи, чем все, что делалось после 1917 года, найти трудно.

В этот решающий момент Мария Спиридонова оказала большевикам значимую поддержку: как всегда пылко и увлеченно она выступала на митингах и „объяснила необходимость роспуска Учредительного Собрания, говорила о роли Советов… и призывала товарищей рабочих и работниц теснее сплотиться вокруг знамени Советской власти“. Рядом с ней все рельефнее вырисовывалась фигура Бориса Давидовича Камкова (1885–1938), которого многие даже называли создателем левой фракции в ПСР. Как член БО эсеров он был в 1905 году выслан в Туруханский край, в 1907 сумел бежать за границу. Там Камков познакомился с М.А. Натансоном и В.М. Черновым и вместе с ними сотрудничал в эмигрантской прессе. В 1911 году он окончил юридический факультет Гейдельбергского университета и получил звание доктора права. После

Февральской революции вернулся в Россию через Германию, что дало основание правой печати обвинить его в „шпионаже“. В то же время часть „левых“ считала его агентом-провокатором царской тайной полиции. Разоблачение произошло во время выборов в Учредительное собрание, после чего он был исключен из списка кандидатов, но, тем не менее, был избран. Надо сказать, что грань между „пламенным революционером“ и „провокатором“ была в то время совсем неприметная: пожалуй, ни один известный общественный деятель ни избежал обвинения в сотрудничестве с охранкой, иностранной разведкой или враждебной партией.

На 1-м съезде ПЛСР (19–28 ноября, Петроград) Камков отметил противоречия между большевиками и левыми эсерами, в основе которых – попытка большевиков утвердить „диктатуру пролетариата“, в то время как требование левых эсеров – „диктатура демократии“. Однако Камков высказался за тесный блок обеих партий. И тогда „общими усилиями мы создадим такую власть, по отношению к которой никто не мог бы сказать, что это власть отдельной партии…но власть революционной демократии“.

Вместо демократии 20 декабря 1917 года появилась Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР– ВЧК. Обычай арестовывать и зачастую казнить заложников стал всеобщим и был легализован. ВЧК, производившая массовые аресты подозрительных, имела склонность самолично определять их участь, под формальным контролем партии, но фактически без чьего-либо ведома. Выпорхнуло откуда-то и разнеслось по России слово „чекист“. Официально полагалось говорить: „разведчик“, это название считалось хорошим, военным, что всегда ценилось у большевиков. В новом же слове был какой-то чрезвычайно неприятный оттенок. Сотрудники ВЧК носили кожаные куртки: им раздали обмундирование, предназначенное для военных летчиков. Это был подарок Антанты российской армии, найденный большевиками на складах в Петрограде. В первый период после образования деятельность учреждения – основного инструмента реализации красного террора против социальных групп, провозглашённых классовыми врагами, а также против лиц, обвинявшихся в контрреволюционной деятельности, – имела спокойный, будничный характер, в ней царил дух напряженной деловитости.

Хотя левые эсеры тоже приняли участие в работе новой организации, верхушка партии относились к деятельности ВЧК довольно скептически.

Еще 18 декабря 1917 года по ордеру главы ЧК Дзержинского были арестованы некоторые члены Учредительного собрания (как участники „Союза защиты Учредительного собрания“), но левые эсеры во главе со Спиридоновой этот шаг не одобрили, и нарком юстиции И.З. Штейнберг освободил арестованных. 19 декабря 1917 он подписал „Инструкцию“ ревтрибуналу о прекращении систематических репрессий против лиц, учреждений и печати и направил соответствующую телеграмму Советам всех уровней. Совнарком несколько раз рассматривал претензии Штейнберга в адрес ВЧК. 31 декабря 1917 года СНК по его инициативе принял решение разграничивать функции ВЧК и Следственной комиссии при Петросовете.

Особенно резко эсер И. Штейнберг выступил по поводу убийства в тюремной больнице двух бывших министров Временного правительства, лидеров кадетов Шингарева и Кокошкина, достойных и уважаемых людей, к тому же весьма нездоровых. Штейнберг, член партии, использовавшей в своей практике политический террор, не смог принять ужасы красного террора, развязанного большевиками в Советской России. В это отрезок времени с ним особенно сблизилась Спиридонова, во многом разделявшая его взгляды.

Вообще период осень 1917 года-весна 1918 года – время исключительной активности Маруси. Практически не проходило дня без ее выступления перед массами. Она все время была на виду. Как член большевистского правительства наряду с Лениным и Троцким она удостоилась внимания иностранных разведок. В аналитической справке начальника французской военной миссии, составленной вскоре после Октябрьской революции и опубликованной в 1971 году, ее характеризовали следующим образом: „Прозвище – „Маруся отравилась“. Одна из лидеров левых эсеров, известна своим террористическим актом при старом режиме, была арестована и подвергнута отвратительному насилию, несколько месяцев находилась в лечебнице для сумасшедших. Считается не отвечающей за свои поступки. Любовница П.П. Деконского, провокатора царской тайной полиции, исключённого из партии социалистов-революционеров“.

Факты личной жизни Маруси мало известны – да и была ли у нее личная жизнь? По-видимому, лирический аспект бытия затрагивал ее мало, она по собственным словам „никого не признает и ничего, кроме политики“. Личность Петра Деконского мало освещена в истории.

Теперь невозможно установить степень его виновности в предъявляемых обвинениях.

Общеизвестно, что многие революционеры совершали миграции из одной фракции в другую, из партии в партию, что позволяло бывшим товарищам считать их предателями и провокаторами. Такие „черные овцы“ имелись в каждой партии, особенно нелегальной. Один из крупнейших провокаторов XX века полицейский агент Роман Малиновский по предложению самого Ленина был избран членом Центрального Комитета и лидером социал-демократической фракции в IV Государственной Думе. Фактически Малиновский стал третьим лицом в партии большевиков. Связь с ним поддерживал лично начальник Департамента полиции Степан Белецкий. Малиновский регулярно информировал охранное отделение обо всем, что происходило в стане большевиков. С его помощью о были выслежены и арестованы руководители Русского бюро ЦК РСДРП Яков Свердлов и Иосиф Сталин. Наверно поэтому, несмотря на предложение Романа Малиновского своих услуг новому строю, 6 ноября 1918 года по приговору трибунала он был расстрелян во дворе Лефортовской тюрьмы.

После осуждения революционным трибуналом Деконского на десять лет Маруся сначала не могла поверить в его вину, затребовала все материалы по делу, а потом решительно вычеркнула его из своей жизни. Характерно, что эта сомнительная связь не повредила репутации женщины ни среди однопартийцев, ни у большевиков.

26 ноября на II Всероссийском съезде Советов, провозгласившим Советскую власть, Мария Спиридонова была избрана в состав президиума, но на самом деле в разгар переворота находилась в поездке по южным городам. В президиуме съезда вместе с Лениным, другими вождями большевиков и несколькими левыми эсерами заседала И.К. Каховская, оказавшаяся единственной женщиной в президиуме судьбоносного съезда.

Еще резче стали обозначаться противоречия между правым и левым крылом партии эсеров: Маруся была избрана главой левого исполкома ПСР, а во главе правого встал Виктор Чернов. И во всех начинаниях Маруси рядом с ней всегда находилась ее верная подруга Александра Измаилович, тоже избранная членом ЦК партии левых эсеров.

13 декабря Спиридонова была избрана почётным председателем Петроградского Совета, а 14 декабря – Всероссийского съезда железнодорожников. 7 января – участвовала в работе 1 – го Всероссийского съезда профсоюзов, также избравшего её в почётные председатели. 10–12 января в ее распорядке – совместные заседания ЦК РСДРП (б) и ЦК ПЛСР, обсуждавшие вопросы дальнейшей тактики; 13 января – открытие 3-го Всероссийского съезда Советов крестьянских депутатов. Она выступала с пламенными речами, увлекая за собой трудящихся. По впечатлениям современников, ее голос был „сухим и скрипучим“, но тем убедительнее звучали призывы “.. собрать все силы революционной России, чтобы из них создать единое революционное целое, сплошной ком единой социальной энергии и продолжать борьбу, без всякой пощады и без всяких колебаний, отметая всё, что будет встречаться на пути нашей борьбы, которая должна привести нас в светлое царство социализма“. По ее собственным воспоминаниям, „долгие часы, несколько дней проходило… в закулисных заседаниях, в бесконечных спорах с большевиками для отвоевания того или иного пункта нашей программы“.

Это кипение жизни, эта политическая востребованность придавали силы не очень физически крепкой, болезненной женщине; она ощущала себя вершительницей судеб огромной страны. Полагая, что популярность большевиков в массах явление временное и спустя относительно недолгое время ленинцы обанкротятся, Спиридонова рассчитывала, что в этот момент левые эсеры смогут провернуть подлинную „социальную революцию“, которая, чтобы победить, должна будет превратиться в мировую.

После разгона Учредительного собрания борьба за немедленное возобновление его работы была провозглашена первоочередной задачей партии эсеров-черновцев. Защита Учредительного собрания стала одним из лозунгов Белого движения. К лету 1918 года при поддержке восставшего Чехословацкого корпуса на огромной территории Поволжья и Сибири образовалось несколько эсеровских и проэсеровских правительств, начавших вооружённую борьбу против созданной II Съездом советов рабочих и солдатских депутатов советской власти. Ряд членов Учредительного собрания во главе с Виктором Черновым переехали в Самару, где создали Комитет членов Учредительного собрания (КомУч, Комуч), другая часть депутатов создала Комитет в Омске.

В декабре большевики арестовали и заключили в Петропавловскую крепость другого вождя эсеров, Н.Д. Авксентьева. Это не было лишь актом устрашения. У Лисьего Носа в северном Кронштадском фарватере большевики расстреливали и затапливали баржи с заключенными, вывезенными из петербургских тюрем.

К счастью, Авксентьев был освобожден с помощью левого эсера И. Штейнберга и с марта 1918 года входил в руководство Союза возрождения России, являясь одним из руководителей „Союза защиты Учредительного Собрания“. В сентябре 1918 года на Государственном совещании в Уфе Комуч, Временное Сибирское и другие региональные правительства слились, избрав временную Всероссийскую Директорию во главе с Авксентьевым, объединившую разрозненные антибольшевистские правительства востока России. Одной из своих задач Директория провозгласила восстановление в России Учредительного собрания.

Участвуя в организации контрреволюционных выступлений, Чернов был арестован, но скоро освобожден чехами. На Урале, в Сибири Виктор Михайлович возглавил подготовку вооруженного восстания против большевиков, перейдя на нелегальное положение, и снова проиграл. И только тогда он отправился в свою третью, на этот раз уже окончательную эмиграцию.

Н.Д. Авксентьев с рядом видных эсеров был принудительно выслан из России. Высылка за границу впервые появилась в советском законодательстве в Уголовном кодексе 1922 года. До этого действовали Руководящие начала по основам уголовного права РСФСР от 1919 года, в которых ни о какой высылке не было и речи. Политик тяжело переживал беззаконное насильственное выдворение с родины, не подозревая, что большевики подарили ему жизнь. После года мытарств Авксентьев осел в Париже, где вёл активную деятельность в различных эмигрантских организациях и проявил себя как сторонник вооруженной интервенции в Россию. Он был избран досточтимым мастером эмигрантской масонской ложи „Северная звезда“ и умер в своей постели, избежав тех страданий, которые „верные ленинцы“ впоследствии обрушили на его однопартийцев.

А большевики беззастенчиво использовали возможности своих „попутчиков“ – левых эсеров. Эксплуатировались не только мученический венец, убежденность и полемический талант Спиридоновой, но и экономическая одаренность А. Колеганова и И.Майорова, авторов „Основного закона о социализации земли“. По определению В.И. Ленина это был „первый в мире закон об отмене всякой собственности на землю“.

Использовались непримиримость и беспощадность заместителей Дзержинского эсеров В.А. Александровича и Г.Д. Закса. Большевики, первоначально противившиеся участию левых эсеров в работе коллегии ВЧК, были вынуждены пойти на уступки союзникам по коалиции и пригласить членов ПЛСР в состав комиссии Ф.Э. Дзержинского.

Григорий Закс в апреле 1918 года лично участвовал в разгроме „Чёрной гвардии“ – вооружённых отрядов рабочих, неподконтрольных и нелояльных правительству. Москва на некоторое время оказалась во власти анархистов, которые грабили банки и устраивали дебоши. Анархисты завладели 26 особняками и накопили в них большое количество оружия. Дольше всех сопротивлялся „дом анархии“, где теперь расположен театр Лейкома. Григорий Закс зачитал на заседании ВЦИК доклад о разгроме анархистов и высказал мнение о политической подоплеке движения черногвардейцев: “…Если вы возьмете план Москвы, то увидите, что занятые анархистами особняки расположились как бы кольцом вокруг Московского Совета… Это заставило нас сделать ту дезинфекцию, на которую идейные анархисты были неспособны“. Он безоговорочно поддержал большевиков-ленинцев и позднее пал жертвой „дезинфекции“ в отношении его самого.

Историки советского периода замалчивали этот факт, но еще 12 октября 1917 года при образовании в столице Военно-революционного комитета (ВРК) его первым председателем был избран левый эсер, военный фельдшер Павел Лазимир. Более того, первоначально наряду с большевиками наркомами (министрами Советского правительства) были назначены семь левых эсеров. А.Л. Колегаев занимал должность наркома земледелия. Прош Прошьян возглавлял Наркомат почт и телеграфов, В.А. Карелин – Наркомат государственных имуществ, И.З. Штейнберг – Наркомат юстиции, В.Е. Трутовский – Наркомат местного самоуправления, И. Михайлов (короткое время) – Наркомат по военным и морским делам. „Наркомами без портфелей“ являлись В.А. Алгасов (член коллегии НКВД) и А.И. Бриллиантов (член коллегии Наркомата финансов). Помимо них, в заседаниях правительства принимали участие члены коллегий наркоматов А.А. Шрейдер (Наркомат юстиции), Н.Н. Алексеев (Наркомат земледелия), Л.Е. Кроник (Наркомат почт и телеграфов) и некоторые другие с правом решающего голоса на заседаниях СНК.

Мария Спиридонова не стала народным комиссаром только потому, что ее работу в ЦИК эсеровское руководство посчитало более важной.

Армией и флотом бездарно командовали большевики: прапорщик Крыленко и матрос Дыбенко. Пришлось назначить главным военным специалистом советской республики левого эсера Михаила Муравьева. Заменивший его впоследствии (вместе с Подвойским) большевик

Антонов-Овсеенко в своих „Записках о гражданской войне“ оставил такой портрет Муравьева: „Его сухая фигура, с коротко остриженными седеющими волосами и быстрым взглядом – мне вспоминается всегда в движении, сопровождаемом звяканьем шпор. Его горячий взволнованный голос звучал приподнятыми верхними тонами. Выражался он высоким штилем, и это не было в нем напускным. Муравьев жил всегда в чаду и действовал всегда самозабвенно. В этой его горячности была его главная притягательная сила, а сила притяжения к нему солдатской массы, несомненно, была. Своим пафосом он напоминал Дон-Кихота, и того же рыцаря печального образа он напоминал своей политической беспомощностью и своим самопреклонением. Честолюбие было его подлинной натурой. Он искренне верил в свою провиденциальность, ни мало не сомневаясь в своем влиянии на окружающих, и в этом отсутствии сомнения в себе была его вторая сила… Вообще этот смелый авантюрист был крайне слабым политиком. Избыток военщины мешал ему быть таковым, а плохой политик мешал ему быть хорошим военным… Фанфаронство не покрывало в Муравьеве смелость, которая в нем бурлила…“. Антонов-Овсеенко и М. Бонч-Бруевич рассказывали, что Муравьев постоянно „сорил деньгами“ и „сеял разврат“, окружив себя „подозрительными личностями“, среди которых выделялась группа его телохранителей, не то бандитов, не то наркоманов. Да и сам Муравьев был морфинистом – „бледный, с неестественно горящими глазами на истасканном, но все еще красивом лице“.

С момента образования правительственной коалиции взаимоотношения представителей двух партий в СНК были конфликтными. Н.П. Горбунов, секретарь СНК, в своих воспоминаниях отмечал, что политике большевиков в Совнаркоме левые эсеры „противопоставляли свою принципиальную установку“. Они по-своему понимали, что такое трудовой народ. Это не мелкобуржуазное крестьянство с поводырем-пролетариатом, а самодостаточный крестьянин, кормящийся трудом рук своих и плодами земли, развитой квалифицированный рабочий и трудовая интеллигенция, которая также не пользуется наёмным трудом. Не издевательски звучащая „прослойка“, как определяли интеллигенцию марксисты, не „г… нации“ как называл ее Ленин, а равноправная триада трудового народа. По воспоминаниям большевика Г. И. Оппокова (А. Ломова) в правительстве левые эсеры „изводили“ Ленина „своими высокопарламентскими сравнениями и речами“.

После ратификации мирного договора с Германией, в период с 18 по 23 марта 1918 года все левые эсеры-наркомы подали заявления об отставке со своих постов.

„Военный заговор“ всюду мерещился большевикам, и Ленин, опасаясь влияния Муравьева в столичном гарнизоне, быстро нашел ему „архиважное задание“, исполняя которое Муравьев мог сломать себе шею – подавлять на Волге контрреволюционные выступления восставших чехословаков. Одновременно Муравьев удалялся подальше от столицы, чтобы оставить левых эсеров без их главного „военного козыря“.

Со всеми этими ранее широко известными, а ныне забытыми российскими политическими деятелями Маруся была либо в деловых, либо в товарищеских отношениях. Они глубоко уважали ее и безоглядно верили своему нервному, хрупкому, но такому стойкому и отважному вождю.

Брестский мир и июльский „мятеж"

В конце февраля Спиридонова участвовала в ряде заседаний ВЦИК, ЦК ПЛСР, а также объединённых заседаний последнего с ЦК РСДРП(б) по вопросу о подписании Брестского мира. Её позиция в этом вопросе совпадала с точкой зрения той части большевистского ЦК, которая поддерживала Ленина. Спиридонова полагала, что сепаратный мир пойдет на пользу мировой революции, так как „заставит массы прозреть“.

Для большинства советских людей упоминание о разногласиях в среде большевиков звучат кощунственно. Они всегда представлялись неким монолитом людей и мнений, для которых не существовало иной точки зрения, кроме ленинской. На самом деле „левые коммунисты“, такие как глава ВЧК Ф. Дзержинский, главный идеолог партии Н. Бухарин и другие видные представители большевистской партии, выступали за революционную войну с Германией и были готовы сместить Ленина. В окружении „железного Феликса“ чётко просматривался англо-французский след, а Антанта проявляла крайнюю заинтересованность в продолжение войны между Россией и Германией. Второй человек в то время после Ленина, Лев Троцкий, открыто выражал готовность принять военную помощь Антанты против Германии. Как представитель „финансового интернационала“ в России, он энергично продвигал идею военно-политического союза с Антантой.

Многие партийные организации были против заключения мира, требовали формировать Красную армию и вести революционную войны в надежде на помощь поднимающегося всемирного пролетариата. Партия вышла из повиновения. Ленин остался в меньшинстве. Изобретательный Троцкий придумал формулу, которую предложил Ленину: „войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем. Если немцы не смогут двинуть против нас войска, это будет означать, что мы одержали огромную победу. Если они еще смогут ударить, мы всегда успеем капитулировать“.

Ленину пришлось буквально выкручивать товарищам руки, уговаривая принять тяжелейшие условия мира.

Немцы предъявили жесткие условия: линия фронта становится границей между Германией и Россией, то есть большая часть Латвии, Литвы, Польши и Белоруссии остаются под контролем Германии… При этом даже мнения большевиков разделились. Ленин был готов подписать мир на любых условиях. Троцкий не соглашался отдать немцам немалую часть России. Председатель ВЧК Феликс Дзержинский заявил, что подписание мира – полная капитуляция. Моисей Урицкий, председатель Петроградской ЧК, назвал этот мир „похабным“.

Один из военных консультантов на переговорах в Брест-Литовске генерал Владимир Скалой, назначенный главой комиссии по перемирию, совершил самоубийство: во время частного совещания: он вышел в отведённую ему комнату якобы за картой и, встав перед зеркалом, застрелился. Немцы отнеслись к покойному с большим уважением. На следующий день генерал Гофман открыл переговоры, выразив соболезнования по поводу трагической гибели русского генерала. В воспоминаниях Бонч-Бруевича причиной самоубийства Скалона прямо называется душевная травма, нанесенная заносчивыми требованиями и наглым поведением немецких генералов.

По мнению члена комиссии подполковника Фокке, Скалой, как и другие русские офицеры, был подавлен из-за унизительного поражения, развала армии и падения страны. Так же истолковали самоубийство и немцы: генерал Самойло вспоминал, что на следующий день после трагедии генерал Гофман приветствовал его словами: „А! Значит, вы назначены замещать бедного Скалона, которого уходили ваши большевики! Не вынес, бедняга, позора своей страны! Крепитесь и вы!“

Тем не менее, несмотря на сопротивление „левых коммунистов“ и левых эсеров, обвинявших большевиков в измене мировой революции и предательстве национальных интересов, договор был ратифицирован 15 марта 1918 года IV Чрезвычайным съездом Советов. Ленин оказался в сложном положении. Условия позорного мира еще раз подтверждали слухи о его подозрительных связях с Германией. Сейчас ему особенно важно было получить поддержку левых эсеров. Легче всего этого можно было достичь через все еще находившуюся под обаянием ленинской харизмы Спиридонову. Примечательно, что на переговорах о Брестском мире присутствовала Анастасия Биценко, которая весьма не понравилась немецкой стороне.

Маруся с тревогой наблюдала, как по мере укрепления своего положения, большевики начинают менять курс на установление однопартийного режима. Кроме того, политика ленинцев кардинально расходилась с укоренившимися в среде революционеров идеалами либерализма и демократии. Но Спиридонову всегда отличала верность – идеям, убеждениям, людям – она доверяла Ленину и все еще пыталась найти оправдание своим временным союзникам. „Мир был подписан не нами и не большевиками: он был подписан нуждой, голодом, нежеланием всего народа – измученного, усталого – воевать. И кто из нас скажет, что ПЛСР, представляй она одна власть, поступила бы иначе, чем поступила партия большевиков?“ Входя в комиссию по организации 2-го съезда ПЛСР и в его президиум, она 19 апреля выступила с докладом, в котором, полемизируя с другим лидером партии, Борисом Камковым, призвала левых эсеров разделить с большевиками ответственность за Брестский мир.

Спиридонова часто встречалась с Лениным, однако эти встречи приводили к все большему неприятию позиции вождя. И все же Маруся позже всех лидеров левых эсеров порвала с ленинцами. Наступившее разочарование в большевистской власти она не собиралась скрывать. Последней каплей стали декреты ВЦИК в мае-июне 1918 года (О продовольственной диктатуре, о комбедах, о смертной казни). Спиридонова обвинила большевистский ЦК в подмене „социализации“ земли „национализацией“, в организации продотрядов и насаждении комбедов. Продолжая сотрудничество с большевиками, она, в то же время, вела с ними дискуссию о дальнейших путях преобразования революционной России. Спиридонова, как последовательная народница, не соглашалась с тем, что авангардом революции должен быть пролетариат, а не крестьянство; требовала, чтобы большевики приняли такой важный пункт эсеровской программы как социализация земли; осуждала „диктаторский социализм“ Ленина.

В июне 1918 года она окончательно размежевалась с большевиками и стала активно сотрудничать с газетой „Земля и Воля“ – органом

Северного комитета эсеров. В своих публичных выступлениях она решительно осуждала политику Совета народных комиссаров, критиковала аграрный курс большевиков. С точки зрения левых эсеров и их сторонников большевики „предали“ идею мировой революции, „братский народ Украины“ был отдан на разграбление немцам, украинский хлеб шел на спасение германской империи. На хлебные районы России, прежде всего Сибири и Дона ложилась дополнительная нагрузка. Диктатура становилась антикрестьянской, что вело к дальнейшему обострению отношений между большевиками и левыми эсерами. Сохранилась запись речи Спиридоновой на заводе „Дуке“, сделанная сотрудником ВЧК для доклада наверх: „Рабочие задушены, связаны по рукам и ногам, вынуждены подчиняться декретам, кои издаются кучкой темных лиц во главе с Лениным, Троцким… Все комиссары – мерзавцы, жиреющие на бешеных жалованиях. В партию коммунистов записываются проходимцы, чтобы получать лучший паек, лучшую одежду, галоши…“ И каждое обвинение, честно отмечал чекист, вызывало шумные аплодисменты.

Уже в те года становилось понятно, какое разрушительное значение имеет большевистский эксперимент и те методы, которые они применяют в ходе его. „Вместо свободного, переливающегося, как свет, как воздух, творчества народного, через смену, борьбу в советах и на съездах, у вас – назначенцы, пристава и жандармы из коммунистической партии“. Более того, Марусе становилась все более очевидной стремление ленинцев оттеснить политических конкурентов не просто на обочину истории, а в никуда.

Американский исследователь этого периода русской революции Р. Пайпс подытожил: “…левые эсеры вдруг обнаружили, что сотрудничают с режимом расчетливых политиков, которые заключают сделки с Германией и со странами Четверного согласия и вновь призывают „буржуазию“ управлять заводами и фабриками, командовать армией“.

Но левым эсерам было известно не все. В июне 1918 года после убийства Володарского Ленин сердито писал Зиновьеву: “…Мы услыхали в ЦК, что рабочие хотели ответить на убийство массовым террором и что вы (не Вы лично, а питерские цекисты) удержали. Протестую решительно!… Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает"[9]9
  Редактор собрания сочинений Ленина в примечании к этому письму добавляет: „За белый террор против большевиков по инициативе рабочих масс эсеры были подвергнуты красному террору и разгромлены во всех сколько-нибудь значительных пунктах центральной России“.


[Закрыть].

VIII Совет Партии социал-революционеров, который состоялся в Москве в мае 1918 года, назвал ликвидацию большевистской диктатуры „очередной и неотложной“ задачей всей демократии. Совет предостерегал членов партии от заговорщической тактики в борьбе с большевизмом, но заявлял, что партия будет оказывать всяческую помощь массовому демократическому движению, направленному к замене „комиссародержавия действительным народовластием“. Как уже говорилось, в начале июня 1918 года эсеры, опираясь на поддержку восставшего Чехословацкого корпуса, образовали в Самаре Комитет членов Учредительного собрания под председательством старого знакомого Маруси Владимира Вольского. Была создана Народная армия КомУЧа. После этого „правые эсеры“ были исключены из Советов всех уровней 14 июня 1918 года решением ВЦИК большевиков. Велись какие-то разговоры о создании так называемой Поволжской Советской республики во главе с левыми эсерами Спиридоновой, Камковым и Карелиным.

Марусю большевики поставили на место самым бесцеремонным образом. Но она этого еще не поняла, хотя прозрение было уже не за горами.

На первом этаже здания на углу Воздвиженки и Моховой размещалась крестьянская секция ВЦИК партии левых эсеров. Именно здесь проходило заседание их ЦК. 24 июня 1918 года Маруся вместе с Ильей Майоровым была избрана в Бюро ЦК III съезда левых эсеров, которому было поручено „в интересах русской и международной революции положить конец так называемой передышке“ и развернуть террор против „немецких империалистов и оккупантов“.

Маруся выступила на съезде с отчётным докладом о работе Крестьянской секции. „Сначала мы работали рука об руку с большевиками, часто делая уступки в партийных вопросах, чтобы не было разногласий. Но по вопросу о Брестском договоре произошло разногласие… и с этого времени начинаются совершенно другие условия работы… Нашей секции не давали проводить её проектов. Ей старались устроить всякие препятствия… Я считаю… что уже на этом Съезде Советов пройдёт вопрос об уничтожении Крестьянской секции…“. Она констатировала, что большевики социализацию земли подменяют национализацией, а работа секции скорее всего будет ими запрещена. Также резко Спиридонова критиковала продовольственную политику большевиков, а о комбедах прямо заявила: „Мы будем бороться на местах, и комитеты деревенской бедноты места себе иметь не будут“.