Текст книги "Золушка и Дракон"

Я лежала на траве и глубоко дышала, ощущая себя Дантесом, выбравшимся из заточения. Солнце надо мной дробилось в мелких зубчиках листьев, вокруг смыкала колючие стебли пахучая дикая малина, а в двух шагах из земли торчали какие-то жерди, угрожающе накренившись над моей головой. Немного придя в себя, я приподнялась на локте и огляделась.

Туннель заканчивался в небольшом холме – одном из многих, выраставших в самых неожиданных местах этого леса. Отвесная сторона холма заросла старым хмелем (это его я приняла за вьюнок): так чистая поверхность пруда затягивается ряской, под которой уже не видно воды. Отсюда мой подземный ход казался самой настоящей норой, уходившей в глубь земли – норой черной, узкой, страшной, в которую ни один разумный человек не сунется без необходимости.

Вплотную к хмелю подходил такой густой малинник, что, вздумай я выбраться через него, мне бы не удалось продвинуться дальше, чем на шаг. Как будто леший намешал здесь все, что пришлось ему по душе: кустарники малины, цветы иван-чая, высоко тянувшиеся вверх розовыми макушками, небрежно набросанные сосновые ветки, бурьян, остролистную осоку, и еще добавил по краям каких-то кустов, похожих на гигантский укроп, с маленькими белыми цветами.

Именно в таких непроходимых зарослях и должны встречаться медведи. Я бы не удивилась, если бы из бурелома по соседству раздалось рычание и бурая туша поднялась из нее, угрожающе поводя носом.

Этого страшного медведя я представила так явственно, что меня пробрала дрожь, и я подползла поближе к своему лазу. Кто бы ни жил там, внутри, вряд ли он опаснее медведя. Но тут, как нарочно, мне вспомнилась банка, которую я нашла, и я немедленно отодвинулась от двери и прикрыла ее пологом хмеля. Нет, даже самый свирепый медведь-людоед не наводил на меня такого ужаса, как человек, коллекционирующий глазные яблоки себе подобных.

Но все-таки, что это за жерди? И почему я сижу на крохотной вытоптанной полянке, непонятно как возникшей в этих непроходимых зарослях? Неужели и в самом деле лежбище хищника?!

Но тут я разглядела, что к сухим жердям прислонены подпорки из рогатин, а сверху свисают обрывки истлевших веревок, и тотчас успокоилась. Осмотрев сооружение внимательнее, я убедилась, что догадка справедлива: передо мной были остатки шалаша, одна его стена, точнее остов, чудом сохранившийся скелет. Должно быть, его построили тогда, когда через малинник вела тропинка, и его обитатель чувствовал себя в полной безопасности, скрытый холмом и навесом из веток и листьев…

Как ни удивительно, но и на меня снизошло спокойствие и чувство защищенности. Даже мысль о том, что строителем шалаша мог быть тот же человек, с результатами деятельности которого я кратко ознакомилась в погребе, не заставила меня испугаться. Наверное, мне в это просто-напросто не верилось.

Я внимательно исследовала площадку, подмечая следы давнего человеческого присутствия: вот кусок парниковой пленки, вот скрюченная железная вилка с одним-единственным уцелевшим зубом… Интересно, что можно было есть вилкой в лесу? Стоило мне задуматься об этом, как желудок стиснуло голодным спазмом. Солнце висело над головой: похоже, сейчас около двенадцати часов, а завтракали мы в семь…

«Нужно возвращаться… Но только не через туннель!»

Без фонарика нечего было и думать соваться туда. Во тьме я могла попросту проскочить «люк», из которого провалилась в галерею, а у меня не было пока ни желания, ни сил выяснять, как далеко она выходит на поверхность с другой стороны. К тому же нельзя сбрасывать со счетов того, кто хозяйничает в подполе. Или хозяйничал… Судя по заброшенности подвала, прошло не меньше пары лет с тех пор, как кто-то спускался вниз.

От голода и от мыслей о психопате (кем же еще он мог быть, кроме психопата?) голова моя стала соображать с необычайной ясностью. Первым делом я проверила, как действует конструкция, открывающая дверь изнутри подземелья.

Для этого мне пришлось заползти в нору. На пороге мне попались два торчащих из земли на высоту моей ладони черных бруса, и я поразилась, как не заметила их раньше.

Камень с углублениями для пальцев вернулся в первоначальное положение и, не закрывая двери, я вновь надавила на него.

Стоило мне утопить камень в землю, как черные брусья в двух шагах от меня неторопливо поехали вниз, будто кто-то невидимый нажимал на них с той, солнечной, стороны. Так вот почему я не заметила их, когда выбиралась наружу!

Я вылезла из пещеры и прикрыла дверь. Дожидаться, когда «засов» снова вернется на место, не стала – только расправила длинные лианы плюща со смешными чешуйчатыми шишечками так, чтобы они закрывали проход. Когда я закончила, ни один человек с расстояния в десять шагов не смог бы сказать, что за этим качающимся от ветра зеленым водопадом может скрываться дверь.

Оставалось вылезти из малинника. И здесь мне помог тот, кто когда-то соорудил шалаш: по едва заметным следам, разве что не обнюхивая землю, я нашла остатки тропинки среди колючих злых побегов. Правда, мне пришлось пробираться ползком, на животе, обдирая локти и собирая животом очень недовольных букашек и кусачих муравьев, но в конце концов я, извиваясь ужом, выползла на поляну. Поднялась, стряхивая насекомых, и обернулась, оценивая проделанный мной путь.

Метров пятнадцать, не больше! А мне-то казалось, что я героически преодолела по меньшей мере километр! Оглядевшись вокруг, я вдруг поняла, где нахожусь: в километре от нашего дома, в глубине соснового леса. И этот холм был мне знаком – гуляя, я несколько раз проходила мимо него! Что ж, теперь я хорошо знала, в какую сторону идти и как найти потом это место.

Пошатываясь, на подгибающихся ногах, я побрела по дорожке. Чем ближе я подходила к дому, тем явственнее вставала у меня перед глазами стеклянная банка, в которой колыхалась прозрачная жидкость. Я не заметила, как добралась до мрачных елей, за которыми виднелась наша изба, а за ней – нежно-голубое озеро, и остановилась, напряженно обдумывая, что говорить в оправдание своего отсутствия.

Но в голову, как назло, не лезло ни одной мысли. Стоять до вечера под прикрытием тяжелых ветвей было глупо, и я осторожно двинулась к сараю, отряхивая с себя самых упорных муравьев, проехавших на мне весь путь от шалаша до еловой чащи.

Дойдя до погребицы, я остановилась, не сводя взгляда с двери, почти сливавшейся со стеной. Мне не верилось, что всего несколько часов назад я прижималась к этой стене, дыша полынной горечью, в страхе, что муж вот-вот меня найдет.

Что-то мешало мне, болталось на поясе, и я сняла с ремня фонарь, о котором совсем забыла. Машинально щелкнула переключателем – и вдруг на двери, скрытой в тени навеса, возник неуверенный желтый кружок. Неужели заработало?!

Фонарик и впрямь ожил. И хотя луч его выглядел совсем бледным в дневном свете, я отчего-то почувствовала уверенность, что больше он не сломается.

Только этой уверенности мне и не хватало. Не раздумывая больше, я шагнула к потайной дверце и решительно потянула на себя железную ручку, холодившую пальцы.

Мне было очень, очень страшно, но меня не оставляло чувство, что я во всем должна разобраться сама, раз уж влезла в это дело. Впервые мне удалось сделать то, на что я никак не считала себя способной, и теперь я не могла уйти, не выяснив все до конца.

Существовала и еще одна причина, отчего я собиралась снова лезть в подпол одна, не позвав на помощь ни мужа, ни Григория. Тогда мой подземный ход перестал бы быть моим. Я ощущала себя ребенком, нашедшим сокровище. Подо мной лежал не просто вырытый много лет назад туннель – это было зримое доказательство того, что я на что-то способна! Я не хотела делиться им ни с кем. Меня бы высмеяли, оттерли в сторону и незаметно забрали бы мое сокровище, запретив даже приближаться к нему.

И еще – шалаш, лесной домик… Смешно, но мне хотелось вернуться туда, сидеть в малиннике скрытной птичкой, зная, что никому не под силу найти меня там. Открой я тайну подземного хода, и про шалаш можно было бы забыть.

«Может быть, я расскажу потом, когда точно выясню, что находится в банке… Вдруг я ошиблась? Зачем поднимать тревогу раньше времени?»

Я уговаривала себя, а сама спускалась вниз по лестнице, снова с каждой ступенькой погружаясь в холод, точно заходя в воду Светлого озера. Вот и дно. И черная дыра провала, вокруг которой торчат зубастые края обломившихся досок. Я посветила вниз, избегая приближаться к полкам, и увидела совсем неглубоко под собой обломки сгнившего дерева.

Далеко обойдя пролом, чтобы не упасть снова, я медленно начала приближаться к полке, избегая светить на нее фонариком, избегая даже смотреть на нее! В горле у меня пересохло. В эту секунду я горько жалела, что не позвала с собой кого-нибудь. Но вместо того чтобы бежать отсюда прочь, я продолжала крохотными шажочками двигаться к банке.

В четырех шагах от нее фонарик затрясся в моей руке. Я ничего не могла поделать с этой предательской дрожью. Погреб вокруг меня обернулся склепом, холод подземелья стал ощущаться как стылое дыхание смерти. Жуткий образ пробрался ко мне в голову, омерзительный и тошнотворный, как прикосновение к разложившемуся трупу…

Я представила, что и мои глаза плавают там, в банке, глядят слепым мертвым взором сквозь стекло. К горлу подкатила дурнота. Я резко поднесла руку ко рту, и тут вечная неуклюжесть сыграла со мной злую шутку: тяжелым корпусом фонаря я ударила саму себя по губам.

Но этот удар нечаянно оказался целителен: я пришла в себя. Физическая боль вытеснила гадкую фантазию. И все равно не могу описать, что мне потребовалось преодолеть, чтобы заставить собственную руку поднять фонарь и направить его на ряд одинаковых банок.

Запрещая самой себе отводить взгляд, я подошла близко и с отвращением уставилась на плавающие белые шарики. Господи, какой кошмар… Если бы в эту секунду ко мне сзади кто-нибудь прикоснулся, я сошла бы с ума.

Словно завороженная, я смотрела на коричневый зрачок в белой сфере яблока. Он был похож на ядро грецкого ореха – такой же морщинистый, точно скомканный. И в самом деле, поразительное сходство…

Я сама не заметила, что наклонилась так близко к банке, что стукнулась об стекло носом. «Глаза» находились прямо передо мной. Я смотрела на них – десять секунд, двадцать, минуту… И вдруг начала смеяться. Должно быть, в смехе моем слышались истерические ноты, но я ничего не могла с собой поделать – облегчение было слишком велико. Не было, ничего не было! Не было психопата-убийцы, коллекционирующего части тела своих жертв! Не было заспиртованных глазных яблок, спрятанных в подполе! Не было десятков трупов – ничего из того, что навязало мое болезненное воображение под воздействием темноты!

И если бы я раньше вспомнила о любви Карла Ефимовича к маринованным перепелиным яйцам, это позволило бы мне избежать многих жутких минут.

Продолжая нервно смеяться, я безбоязненно сняла ближнюю банку с полки и, зажав под мышкой, принялась взбираться обратно по лестнице. Наверху я поставила ее ближе к двери и внимательно рассмотрела.

Пожалуй, ошибиться и впрямь было несложно. По заказу Гейдмана местная повариха готовила для него яйца по особенному рецепту: разрезала их на две части и каждую часть фаршировала половинкой грецкого ореха. Самое смешное заключалось в том, что пару лет назад меня угощали этим лакомством, и оно показалось мне ужасной гадостью. Сейчас я готова была поклясться, что нет ничего лучше, чем перепелиные яйца в маринаде!

Со смешанным чувством невыразимого облегчения и глубокого стыда за саму себя и свои страхи я выбралась из помещения и со спокойной душой направилась к избе. Обогнула угол дома, и возле крыльца нос к носу столкнулась с Григорием.

Судя по ужасу, отразившемуся на его лице, выглядела я живописно.

– Господи, Лилия, – проблеял он. – Что с тобой случилось?

– Неудачно упала, – совралось у меня само собой.

– У тебя джинсы мокрые!

– …в озеро, – дополнила я. – Извини, мне нужно переодеться.

Взбежав по ступенькам, я обернулась. Гриша, наклонив голову, разглядывал ровный, точно края тарелки, берег озера, очевидно, пытаясь понять, как с него можно куда-то упасть. Я постаралась неслышно прикрыть за собой дверь, чтобы не отвлекать его от размышлений, и устремилась в кухню. Меня мучил голод, и, представляя себе холодную куриную ножку, ждущую меня в холодильнике, я совершенно упустила из виду, что Клара Ивановна недавно ввела новую традицию.

Ланч!

Лидия, Олег и сама Клара Ивановна восседали за круглым столом и вкушали второй завтрак. Не знаю, каким чудом Григорию удалось избежать его. Все трое были преисполнены осознания важности момента – попробуй не преисполнись, когда Клара Ивановна контролирует каждое твое движение, включая непроизвольное подергивание лицевых мышц. На большом блюде стыла вареная картошка, а Олег готовился разделывать курицу – ту самую, которую я собиралась украсть из холодильника. И в эту ответственную минуту я влетела в столовую и предстала перед ними.

Лидия несолидно ойкнула. Олег уронил нож, и тот громко звякнул о край тарелки. Клара Ивановна выпучила глаза. Все трое молча уставились на меня, забыв про свой ланч.

В стороне стоял старинный буфет с зеркальными дверцами, и, переведя взгляд с нашей хозяйки на свое отражение, я поняла, почему Григорий и все остальные так отреагировали на мое появление. То, что отразилось в зеркале, превзошло мои ожидания.

По моему облику можно было подумать, что последний месяц я провела на обширной плантации, внося свою скромную рабочую лепту в благосостояние ее владельца, и была неоднократно бита им за некачественный труд. Джинсы, перепачканные и мокрые, протерлись на коленях, а футболка выглядела так, словно ее изваляли в луже, прежде чем отдать мне. Левую щеку пересекала длинная кривая царапина (я так и не вспомнила, когда заработала ее), под правым глазом почти картинно размазалась грязь – точь-в-точь серо-сиреневый фингал. Верхняя губа после удара фонариком распухла и покраснела.

Хуже всего выглядели руки. Борьба с плющом не прошла для них бесследно, и мои ладони стали напоминать лапы зеленого великана Шрека, мультфильмы про которого очень любит Федя.

В волосах у меня запуталась старая паутина со всем ее содержимым, включая давно почившего восьминогого хозяина. Его кривые лапки торчали вверх, а рядом с ним упокоилась сушеная муха, внося в композицию долю экспрессии.

– Лилия, что это?! – придя в себя, взвизгнула Клара Ивановна, выпучив глаза и тыча пальцем в мою прическу. Все остальное почему-то меньше поразило ее.

Не знаю, в чем была причина, но я вдруг почувствовала себя легко и свободно, как будто, пробравшись через подземный ход, ободрала об его каменные стены наросшую на мне за много лет боязнь ляпнуть что-нибудь не то, страх быть высмеянной и наказанной.

– Готовлюсь к Эскоту, Клара Ивановна, – почтительно сказала я с полупоклоном. – Нельзя отставать от Европы!

Она впервые не нашлась что сказать. Зато Олег пришел в себя.

– Где ты была?! – резко спросил он. – Отвечай!

– Гуляла после завтрака. Нагуливала аппетит. Клара Ивановна, вы позволите?

Клара Ивановна не ответила. Я мелкими шажочками приблизилась к блюду, стоявшему посередине стола, и, пошевелив над ним пальцами, от которых остро несло хмелем, решилась: прежде, чем кто-то успел что-нибудь сказать, примерилась к куриной ноге, ухватила скользкую теплую ляжку и с хрустом оторвала ее. Лидия испуганно вскрикнула.

– Простите, – извинилась я. – Мне нужно принять душ. Я присоединюсь к вам позже, с вашего позволения, Клара Ивановна.

Я пошла к выходу, сдерживая желание вцепиться зубами в нежное куриное мясо сию же секунду. Навстречу мне в коридоре повстречался Григорий, возвращавшийся в компанию нашей мучительницы, и я благожелательно улыбнулась ему, предвкушая скорую трапезу.

Но, очевидно, я недооценила силу образа «женщина с куриной ногой». Вместо того чтобы ответить мне улыбкой, Гриша отпрянул в сторону и прижался к стене. Взгляд у него стал такой, словно он опасался, что участь обезножевшей курицы может постичь и его.

Я пожала плечами, прошла мимо и поднялась на второй этаж, в свою комнату. В одном из ящиков совсем недавно мне попадался большой фонарь, надо было найти его.

* * *

– Почему вы ничего не сказали мне?!

– Что именно? – весьма правдоподобно удивилась Евгения Черникова.

Она провела Сергея в дом, несколько раздраженная тем, что он заявился так рано.

– А вы не догадываетесь?

Бабкин обернулся к ней, и Черниковой, про себя называвшей сыщика «этот увалень», вдруг стало не по себе. Она крайне редко тушевалась в присутствии мужчин, но теперь едва не покраснела от смущения, как девчонка под тяжелым давящим взглядом.

Бабкин был чертовски зол.

Во-первых, завтрак в пансионате «Рассвет» превзошел худшие его ожидания. У Сергея было недоброе предчувствие, что еще три-четыре дня, и морская капуста покажется ему вкусной пищей. На эту печальную мысль его навело наблюдение за остальными отдыхающими, которые с видимым аппетитом поедали вонючие темно-зеленые волокна, похожие на умерших от истощения червяков.

Во-вторых, приезд Илюшина откладывался. Дело, которое Макар должен был закончить в один день, вдруг вышло на новый виток, и напарник позвонил во время завтрака, чтобы сообщить: пока Бабкину придется работать одному.

В-третьих, клиентка утаила важные сведения, и Сергей узнал их случайно от постороннего человека. Если бы не болтливость доктора, дело все еще представлялось бы ему в ином свете.

– Так почему? – рассерженно повторил он. – Три исчезновения за последний месяц! Не одно, а три! Вы понимаете, что это все меняет?

– Понимаю. Но и вы поймите меня: я должна была удостовериться, что вы в состоянии сами узнать нужную информацию!

Сыщик едва не вспылил. Он помолчал, затем ровно сказал:

– Я вам не мальчик, чтобы проходить тест на профпригодность. Либо мы работаем, а не проверяем друг друга, либо вы ищете специалистов по своему вкусу. Решайте.

В эту минуту Сергей почти хотел, чтобы Черникова сказала «нет», тем самым дав ему законное основание вернуться в Москву. Но она поджала тонкие губы и произнесла, глядя перед собой:

– Извините. Наверное, я действительно… – вторую часть фразы выговорить оказалось значительно труднее, но Евгения справилась с собой и закончила: – …была не права.

– Что еще вы мне не сказали?

– Больше ничего. Только это.

– Что вы знаете об исчезновении девушек?

– Ничего!

– Этого не может быть. Как минимум вы должны были видеть их. А если не вы, то ваша дочь. Давайте позовем Матильду и спросим ее об этом.

– Нет, не позовем и не спросим! – отрезала Черникова.

– Почему же?

– Потому что я запрещала Матильде общаться с ними!

Повисла пауза. Женщина свирепо смотрела на Бабкина, словно сторожевой пес, опасающийся вторжения чужака в конуру с щенятами. Сергею стало и смешно, и досадно. Он попытался скрыть улыбку, но у него ничего не получилось.

– Что смешного? – сердито спросила Черникова.

– Если вы запрещали с ними общаться, то Матильда наверняка знает больше, чем вы думаете. Кстати, чем был вызван запрет?

Черникова молчала, насупившись, и Бабкин напомнил:

– Мы, кажется, договорились, что вы рассказываете все, что знаете.

– Черт с вами! – в сердцах сказала Евгения. – Я расскажу. Но, предупреждаю, это не имеет никакого отношения к их исчезновению! Просто они мне не нравились, вот и все. Особенно Верка! Наглая, развязная девица, пристающая к мужчинам… Зачем моей дочери такая компания? Удивляюсь Григорьевой, которая закрывала на все глаза.

– На что – на все? – насторожился Бабкин.

– Ольга Романовна замужем, и очень удачно, – объяснила Черникова. – Муж у нее хирург в частной клинике. Весьма успешный и привлекательный мужчина! Он приезжает к ней каждые выходные. А эта мелкая дрянь откровенно крутит перед ним хвостом и заигрывает! Думаете, почему она все время вертится в пансионате?

– У нее здесь работает родственница.

Женщина от души расхохоталась:

– Ох, только мужчины могут быть такими наивными! Ей сто лет не сдалась престарелая тетушка! Верка – провинциальная щучка с острыми зубками, она спит и видит, как бы затащить к себе в постель мужа заведующей. А вы, мужики, ну такие дурни!

Она с горечью махнула рукой, без малейшего сомнения причисляя Бабкина к сонму дурней. Сергей не собирался возражать.

– А вторая? – спросил он.

– Такая же, только в уменьшенном масштабе, – не задумываясь, ответила Евгения. – И поглупее. Господи, Сергей, вы поймите: они из Вязников! Вы были в этой дыре, видели, как там люди живут?!

Сергей хотел ответить, что живут так же, как везде в России, но не стал. Не имело смысла спорить с клиенткой, убежденной, что любая жительница Вязников мечтает уехать в Москву.

– Когда Верка пропала, мы с Матильдой ходили за грибами, и поэтому я не знаю подробностей. Но не сомневаюсь, что она кувыркалась в чьей-нибудь постели!

– А другая девушка?

– Что – «другая девушка»?

– Тоже кувыркалась?

– Не знаю, – поколебавшись, призналась Евгения, не уловив иронии. – Катя младше и не такая распущенная… Она приезжает несколько раз в неделю с корзиной яблок, встает возле столовой и за пару часов продает весь товар отдыхающим. Предприимчивая девчушка. Но я все равно хочу, чтобы у Матильды был другой круг общения!

– Хорошо, хорошо, это я понял, – нетерпеливо бросил Сергей. – Значит, обе девочки появлялись здесь регулярно? Правильно?

– Два-три раза в неделю, иногда чаще, – Черникова с каждым новым вопросом теряла терпение и наконец не выдержала: – Но почему такой интерес к ним?

Бабкин в изумлении воззрился на нее:

– Что, в самом деле не видите связи?

– Нет. Вы должны заниматься тем, кто похитил мою дочь, а вместо этого зачем-то расспрашиваете меня о двух мелких шлюшках! Это даже не странно, а неприлично! Я могу запретить вам вести расследование в этом направлении! И запрещаю! По-моему, вы просто-напросто удовлетворяете свое мужское любопытство!

Лицо Черниковой исказила гримаса злости. Сергей, сначала оторопевший от этой вспышки, начал кое-что понимать. Его клиентка не допускала возможности, что у ее дочери и двух поселковых девчонок, которым она дала такую жестокую характеристику, может быть что-то общее. Пусть даже это «общее» состояло лишь в том, что один и тот же человек замешан в их исчезновении. Найди он такого злоумышленника, Евгения Черникова, пожалуй, принялась бы доказывать его непричастность к похищению Матильды.

– Думаю, все-таки эти случаи связаны, – сказал Сергей, решив пока пропустить мимо ушей нелепое обвинение и запрет на расследование. – И простите, но вы переоцениваете силу своих внушений дочери.

Черникова встала, налила из чайника стакан воды и выпила залпом, как пьют водку.

– Матильда! – крикнула она. – Матильда!

Девочка вбежала в комнату так быстро, что у Бабкина закралась мысль, не подслушивала ли та.

– Да, мам?

– Скажи мне, – строго обратилась к ней Черникова, – ты разговаривала с девочками из Вязников? Верой и Катей?

Матильда покачала головой.

– Только один раз, когда покупала у Кати яблоки! – вспомнила она.

Евгения торжествующе взглянула на сыщика, словно хотела сказать: «Вот видите!»

– Матильда, помоги нам, – попросил Бабкин. – Мы с твоей мамой не можем вспомнить, по каким дням Катя и Вера приезжают сюда. По четвергам и вторникам?

– Нет, они приезжают, когда захотят, – живо ответила девочка. – Только Вера обычно выбирает субботу, потому что…

Она вдруг запнулась, и на личике появилась растерянность.

«Детская уловка, дружок, – посочувствовал ей мысленно Сергей. – Но ты попалась».

– Что?! – ахнула Черникова. – Матильда!

– Мама, я не это хотела сказать… – пробормотала та, оправдываясь, – мы с ними ни разу даже не…

– Не смей мне врать!

– Спокойно, спокойно, – остановил ее Бабкин. – Матильда, подойди ко мне, пожалуйста.

Девочка приблизилась, понурив голову и сильно покраснев. Сергей сделал Черниковой знак не встревать.

– Почему Вера выбирает субботу? – мягко спросил он.

Матильда метнула на мать быстрый испуганный взгляд. Евгения открыла рот, чтобы что-то сказать, но Бабкин покачал головой, и она сдержалась.

– Так почему? – повторил он настойчивее. – Матильда, нам нужна твоя помощь.

– Потому что ей нравится Илья Степанович, – едва слышно прошептала девочка.

– Илья Степанович? Это муж заведующей?

Матильда кивнула и покраснела еще сильнее.

– Вера встречается с ним по субботам? – Бабкин осторожно нащупывал тропинку, мысленно уговаривая Черникову не влезать в их разговор и удержаться от резких высказываний. – Они проводят время вместе?

Девочка отрицательно покачала головой.

– Они не могут, ведь у него есть жена, – наивно проговорила она. – Вере просто хочется смотреть на него, вот и все.

– Когда она рассказала тебе об этом? Или вы часто общаетесь?

– Мы разговаривали только пару раз! – воскликнула Матильда. – Честное слово! И это было давно!

– Как давно?

– Наверное, когда мы только приехали. Они сами подошли ко мне познакомиться! Им было интересно, где я живу, и я показала наш домик. Вера сказала, что ей нравится Илья Степанович, потому что он похож на одного американского актера, а Ольга Романовна глупая и старая. А я сказала, что она вовсе не глупая! И все. Мы поспорили, они обиделись и ушли.

Бабкин долго расспрашивал девочку, но больше Матильда ничего не могла добавить. Таким образом, она лишь подтвердила то, что он услышал от ее матери двадцатью минутами раньше. Еще Матильда призналась, что Вера с Катей ей не понравились, и потому она перестала с ними дружить, но Сергей подозревал, что это было высказано в расчете на мать.

Одно он счел бесспорным: дочь Черниковой и впрямь была очень простодушна для своего возраста. Он дал бы ей не больше десяти лет. Конечно, девочка могла мастерски притворяться, но Бабкин счел, что выискивать гениальную актрису в этом ребенке ему не по силам. «Если уж она врет, мне ее не расколоть. И дюжине детских психологов тоже. Будем надеяться, малышка говорит правду».

В конце концов Матильду отпустили. Когда дверь за ней закрылась, Бабкин выразительно посмотрел на Черникову:

– Убедились?

– Это ни о чем не говорит! – она не собиралась сдаваться. – Они всего лишь болтали!

– Это как минимум говорит о том, что вы неправильно оцениваете положение дел, – жестко сказал Сергей, решивший больше не идти на поводу у клиентки и не уступать ей. – Три девочки, включая Матильду, пропадают и возвращаются, и каждая твердит о том, что заблудилась в лесу, но толком ничего не помнит! Я уверен: если бы мы сделали девчонкам из Вязников анализ крови, результаты показали бы то же самое, что и у вас: наличие вещества, отшибающего память.

– Ну и что же? – упрямствовала Черникова.

– А то, что если я прав, то это система, а не единичный случай! И расследовать его надо, исходя из этого!

Бабкин встал, рассерженный ее упорством и нежеланием признавать очевидное.

Евгения Черникова умела хорошо чувствовать границу, за которую не стоило заходить.

– Ладно, допустим, – примирительно сказала она. – Я действительно погорячилась с этими деревенскими дурочками, очень уж они меня раздражали. Но что вы теперь будете делать?

– Сначала поеду в райцентр, потом в Вязники. Для начала неплохо бы пообщаться с местным следователем прокуратуры. Заодно познакомлюсь с девицами, которых вы так живописно обрисовали.

До райцентра Сергей добрался на удивление быстро, хотя по пути в голове у него безостановочно, словно заевшая пластинка, вертелся детский стишок: «по кочкам, по кочкам, по маленьким дорожкам, в ямку – бух!» Машина ухала в ямы, выбиралась из канав, переваливалась через колдобины, напряженно рыча, и, кажется, сердилась на водителя за то, что он загнал ее в такую глушь.

Но в конце концов дорога сама вывела Бабкина к прокуратуре, стоявшей на главной улице райцентра. Двери здания были приветливо распахнуты, и он расценил это как хороший знак. На ходу доставая паспорт, Сергей перебежал через дорогу и нырнул под прохладные своды.

А ровно через десять минут вышел наружу и недобро взглянул на двери, не оправдавшие его надежд. Начальник следственного подразделения по фамилии Мурзоев был на месте, но беседовать с Сергеем об исчезновении девушек наотрез отказался. Стоило ему узнать, что перед ним частный сыщик из Москвы, как из просто неприветливого следователь сделался грубым и выразил пожелание, чтобы все умники, рассчитывающие сшибить легкую деньгу, ехали бы обратно в Москву и не портили нормальным людям настроение.

Бабкина было непросто вывести из себя, поэтому он только пожал плечами и поинтересовался:

– Что будешь делать, когда мать пострадавшей напишет заявление? А если она к тому же шум поднимет? У тебя на участке за три недели – трое пропавших.

– Нет никаких пропавших. Все на месте, – невозмутимо ответил Мурзоев. – Баба дурит, никто ее слушать не станет.

– Я ж от тебя ничего, кроме информации, не прошу.

– А зачем мне облегчать тебе работу? – искренне удивился мужчина. – Тебе платят, ты и вкалывай. А то вы привыкли на нашем горбу в рай въезжать!

У Сергея появилось подозрение, что следователь пьян. Но развалившийся на стуле самодовольный толстощекий человек смотрел на него совершенно трезвыми глазами.

– Ты пойми: круг подозреваемых ограничен теми, кто живет в пансионате, – Бабкин попробовал сделать еще одну попытку. – Проверить их не так сложно. А если с девчонками…

– Слушай, – перебил его Мурзоев, – ты русский язык понимаешь? У себя в Москве будешь объяснять про круг подозреваемых. Нам тут умники не нужны, своих дураков хватает.

– Это точно, – не удержался Сергей. – Я заметил.

– Чего-о-о?

Следователь привстал, но Бабкин был уже за дверью.

«От следака никакой помощи, попробуем с девицами», – Сергей вышел из машины на главной площади Вязников и огляделся.

«Площадь Евросоюза, значит. Так-так-так…»

Первым, кто обращал на себя внимание на площади с громким названием, был Ленин. Он высился посреди сквера, покрытый буро-зелеными проплешинами и белыми подтеками, и по кепке его топтались бесцеремонные голуби. У постамента курили подростки, кто-то катался на скейтборде, и стук переворачиваемой доски эхом отражался от низких кирпичных домов, смыкавших кольцо вокруг сквера.

Сергей неторопливо пошел по улице, чувствуя, что его провожают недобрым взглядом. Ощущение было таким сильным, что он обернулся, словно проверяя, на месте ли машина, и наткнулся на следовавшего за ним пенсионера в потертом пиджаке.

– Чего встал-то? Чего встал? – дед злобно зыркнул на него. – Понаехали тут московские… Ворье!

Сергей не собирался связываться с полоумным стариканом, поэтому уступил дорогу и подождал, пока тот обгонит его. Но пенсионер неожиданно развернулся и побрел обратно, ругаясь себе под нос.