Текст книги "Зонтик царевны Несмеяны"

– Ты даже не представляешь, как прав. Больше всего я сейчас ценю непринуждённую атмосферу, тёплых, искренних людей. Вот вчера мама Офелии принесла пирогов с капустой, так я чуть не заплакала.

– Не надо смеяться над «Пилигримом». – На Арсения вдруг как туча набежала. Он смотрел на Веру и кусал губы.

– С чего ты взял, что я смеюсь?

– Я понимаю, что при том образе жизни, который ты привыкла вести, наш театр с его гастролями – это провинциальная чепуха, только развлечение для тебя. Пироги от Офелии… Но для нас это очень серьёзно.

Вера смеющимися глазами смотрела на Арсения. Я подумала, что она рискует. Семья и «Пилигрим» – это были области, где, чтобы зацепить Арсения, хватало одного неловкого слова. Я встала и обняла его за плечи.

Я спросила Веру:

– Расскажите, каким образом вы организуете гастроли?

Вера заговорила, но, должно быть, ей стало скучно. Вскоре она сказала, что ей пора уходить, поблагодарила за гостеприимство и попрощалась. Я проводила её и вернулась на кухню.

Арсений сидел за столом и смотрел в окно.

Всё это время я готовилась к тому, что Арсений останется у меня. Представляла, как обниму его и попрошу прощения. Налью ему чая. Я глядела на его профиль. Сегодня он казался мне родным и желанным. Я вспомнила, как меня грызла совесть, когда мы в первый раз проснулись вместе, как жгли стыд и раскаянье, – но всё это исчезло, стоило ему только проснуться. Он раскрыл сонные глаза, увидел меня и улыбнулся такой счастливой и безмятежной улыбкой, что я, помню, тогда подумала: если человек после этого так улыбается, то это не может быть неправильным… Потом, конечно, были рецидивы. Пару раз я взбрыкивала: наши отношения казались мне гротеском и фарсом, а я себе – какой-то трагикомической, а иной раз и пошлой фигурой; много раз я спрашивала себя, к чему всё это… Но в итоге решила, что когда-нибудь Арсений встретит ту, с которой захочет прожить жизнь, да и мне наконец повезёт в любви…

Арсений резко развернулся – на его лице была написана странная, какая-то отчаянная решимость.

– Я ухожу, – сказал он, поднявшись.

Я опешила.

– Сень… мы долго не увидимся.

– Ты не поняла. Я насовсем. Я тебя бросаю. Так всем будет лучше. – Он поцеловал меня в щёку и быстро прошёл в прихожую. – Пока!

Я стояла у окна и смотрела, как он вышел из подъезда, прошёл двор и скрылся за углом. Он не поднял глаза на моё окно и ни разу не оглянулся.

Примерно через неделю после отъезда Арсения мне позвонила мать.

– Как дела? – спросила она, и я насторожилась.

– Хорошо.

Она вздохнула.

– Хочу пригласить тебя провести с нами отпуск. Мы едем в Испанию.

– Не хочу.

Я ждала, когда она раскроет карты. Я знала, ждать придётся недолго. Так оно и случилось.

– Мне звонила Елена Сергеевна Егорова, – торжественно сообщила мать. Замолчала, ожидая моей реакции.

Я молчала. Умная, тактичная Елена звонила моей матери?..

– Твой научный руководитель, – не выдержала мать. – Ты помнишь, что училась в аспирантуре?

Я молча думала и решила, что Елена звонила матери затем, чтобы убедить её повлиять на меня: осенью начинался последний год, когда я ещё вправе восстановиться в аспирантуре.

Так оно и оказалось.

– Ну, что ты молчишь! – повысила мать голос. – В сентябре ты ещё можешь восстановиться в аспирантуре!

Конечно, Елена не знала, какие у меня отношения с матерью, думала я. Не добившись ничего от меня, она решила поговорить с родительницей. Мне она почему-то звонить не стала. Неужели я так сильно напугала её?

Я ждала, что мать начнёт ругать меня, но она сказала:

– Я записала тебя к психоаналитику. Первоклассному специалисту. В следующую среду. Не вздумай отказываться, к нему очередь на полгода вперёд. Только благодаря связям Вадима он тебя берёт. Приедешь?

– Нет.

– Почему?

– Я работаю.

– Ради этого можно взять выходные за свой счёт или оплачиваемый отпуск.

– Нет.

– Да почему же?!

– Незачем.

– Незачем, – передразнила мать. – Есть зачем! Затем, что тебя бросил муж и ты в депрессии.

– Денис не бросал меня, – ровно сказала я. – Я сама его выставила.

– Знаем мы. – Голос матери звучал устало и снисходительно. – Почему ты не родила ему ребёнка? Упёрлась: аспирантура, видите ли! Прошляпила мужика, теперь локти грызёшь… И аспирантуру-то бросила! Господи, за что мне такое наказание!

– Всё, мам, пока. И не звони мне, пожалуйста. Хотя бы какое-то время.

– Как ты с матерью разговариваешь!.. – Долетело до меня, а потом телефон зазвонил снова.

Пришлось выдернуть вилку из розетки.

Глава 7

Я не видела Арсения до середины июня. За это время я несколько раз набирала его номер, но каждый раз слышала, что аппарат абонента выключен. Должно быть, в дороге Арсений пользовался другой сим-картой. После звонка матери я решила, что мне срочно надо развлечься, и позвонила Голубевой с намерением предложить сходить в какое-нибудь заведение. В редакции ответили, что Ника в отпуске и появится через месяц, её телефон не отвечал.

Денис больше не звонил.

В моей жизни наступило затишье. Я работала, записалась в спортзал и на занятия йогой. Вспомнила, что не прибиралась на Пасху, и затеяла генеральную уборку, которая растянулась на вечер пятницы и все выходные. Приятно было наводить порядок, мыть, чистить, особенно же приятно было выбрасывать. Разбирая шкаф, в очередной раз достала папку с диссертацией. Мать была права: с аспирантурой надо было что-то решать, но даже мысль, что об этом надо серьёзно подумать, вызывала у меня раздражение: слишком тесно переплелась диссертация в моём сознании с Денисом. Я открыла наугад, в глаза прыгнули карандашные заметки на полях, – и тут же захлопнула папку и почти с отвращением засунула на прежнее место.

Мне казалось, что сейчас, когда лето и ярко светит солнце, для меня будет лучше не думать ни о жизни, ни о людях, любимых или не любимых, ни о связанных с ними проблемах. Я была полна решимости отдохнуть, несмотря ни на что. Хотелось, чтобы Леон, который ещё зимой обещал приехать в гости и подтвердил своё намерение это сделать, увидел не размазню, а уверенную в себе женщину, воспринимающую жизнь такой, какая она есть.

Я позвонила Леону. Он сказал, что приедет пятнадцатого июня и пробудет у меня до начала июля. Под его приезд я взяла отпуск.

За два дня до прибытия брата мне на почту пришло сообщение от Яна. Бывший коллега писал, что давно и благополучно добрался до дома. Руслана счастлива, что он наконец-то вернулся в родные пенаты, и готова променять неопределённость модельной карьеры на счастье домашнего очага; в сентябре у них свадьба, они будут рады видеть меня в числе гостей. «А ещё, подруга, хочу рассказать тебе такой эпизодец, – писал Ян. – Когда я выходил из того кафе, куда я по твоей милости попал незваным гостем:)), мне навстречу вывернулся парень с весьма угрожающими намерениями. Он назвался твоим мужем (?) и потребовал объяснений! Признаюсь, я был не один, и поэтому мы как-то сумели разойтись:) Но пришлось-таки сказать, что между нами всё чисто. После этого парень долго извинялся, а потом исчез. Из этого следует вопрос: как у тебя дела на личном фронте?»

Я несколько раз перечитала письмо. В голове не укладывалось: Денис шпионил за мной! Он сидел в кустах и ждал, когда мы пойдём домой, а увидев Яна с другой девушкой, не выдержал… Но как же он тогда не заметил, что я уехала с Арсением? Или, быть может, Денис после нашего с ним разговора уехал, а потом вернулся? Мы ведь уехали раньше, Ян ещё танцевал…

Я закрыла почту. Хотела позвонить Денису и даже нашла его номер. Покачала телефон в руке и швырнула в угол дивана. С некоторых пор я часто после звонка Дениса швыряю мобильник в угол дивана, в то самое место, куда Денис когда-то любил класть голову. Это моя маленькая месть – кидать в него телефон; прямо в голову…

– Леон, приезжай скорее, – тихо сказала я стене. – Ты мне очень нужен, Леон…

Я хотела его встретить, но Леон отказался говорить, на какой вокзал и в какое время он приезжает. Сказал только, что это будет во второй половине дня, часов около трёх.

В день его приезда я наготовила еды, поставила в вазу цветы. В половине четвёртого зазвонил телефон.

– Привет, сестрёнка, – сказал Леон бодрым голосом. – Наконец-то я смогу тебя обнять!

– Ты где?

– Стою на коврике. В подъезд меня запустили добрые люди, в этот тесный закуток – твои милые соседи. А вот как сюрпризом попасть в квартиру, так и не придумал… Ты в курсе, что у тебя звонок не работает?

Я открыла, и в прихожей сразу стало тесно. Леон прижал меня к себе, и держал так долго, что я не выдержала и заплакала.

– Вот ещё новости, – сердито сказал Леон. – Что это ещё такое!

– Прости. – Я отстранилась. – Как доехал?

– Отлично. Дорога мне всегда на пользу.

Он обнял меня, и мы пошли в кухню. В дверном проходе он засмеялся, чмокнул меня в щёку и отпустил.

За едой мы выпили полбутылки привезённого Леоном вина. Он рассказывал про свою подругу и её детей – близнецов, которые были всего-то на пять лет его младше.

– Её сын, – говорил, поднимая брови, Леон, – Юра, всерьёз подозревает, что я геронтофил. А ещё – вор. Он переписал все более-менее ценные вещи в маминой квартире, чтобы быть уверенным, что они на месте. Сестра Юры, Ксюша, тоже смотрит на меня с подозрением, и я вижу по её лицу, что она гадает, кто я – ищущий прикрытия гей или извращенец. По-моему, она ждёт, что я начну к ней приставать.

– Пристань.

– Вот ещё! Пусть разочаруется. Самый большой страх для них – квартира. Дети боятся, что у матери съедет крыша, и она перепишет квартиру на меня. Они даже консультировались: если такое случится, как можно доказать, что на мать было оказано давление или на крайний случай, что она была не в себе.

– Они знают, что у тебя есть жильё?

– По сравнению с Сониными хоромами моя квартирёшка – просто жалкий угол, это понимаю я, и уж тем более коренные петербуржцы Ксения и Юрий. Ума не приложу, за какие грехи Софье такие дети!

– А как ты узнал, что они консультировались? – заинтересовалась я.

– Не я, а Соня узнала. Юрист оказался не то её знакомым, не то клиентом, и ей позвонил.

Леон отпил из бокала.

– Это лучшая женщина на свете. Недавно она предложила продать свою квартиру и мою конуру и купить двушку рядом с её клиникой, а остальное отдать детям и внукам в качестве отступного. Я сказал: погоди.

– Ты всегда любил женщин старше себя.

– И намного. В этом смысле я действительно конченый извращенец. – Леон засмеялся.

Мы посмотрели журналы, которые он привёз. Леон делал отличные снимки красивых женщин, почти все они были юными. Пока я их разглядывала, думала о том, что одним из самых шокирующих открытий для меня было то, что в жизни может случиться всё что угодно. Тридцатисемилетний фотограф глянцевых журналов после долгих лет поисков и мучений находит свой идеал – пятидесятилетнюю женщину-стоматолога. Он влюбляется в неё в тот момент, когда она сосредоточенно чистит канал его зуба. И она в него влюбляется – спокойно и глубоко, без судорог страха старости…

– А может, мы всю жизнь друг друга искали, – словно подслушав мои мысли, сказал Леон. – А ну, пойдём гулять! Только теперь слушать буду я.

Я пожала плечами, и Леон сказал:

– Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин. Машка-промокашка!

Я рассмеялась, и мы пошли гулять.

Мы дошли до перекрёстка, когда у меня зазвонил телефон.

– Что это за мужик идёт рядом с тобой?

Я огляделась.

– Ты где?

– На другой стороне улицы.

Я посмотрела на противоположный тротуар. Арсений уже перебегал дорогу.

– Это твой поклонник? – сощурив глаза спросил Леон.

– Здрасте.

– Познакомьтесь. Леонид, Арсений.

Арсений достал из пакета коробку с вином, и Леон тут же подхватил:

– За встречу?

Мы свернули в ближайший дворик. На удивление там никого не было, зато была детская карусель-крутилка с тремя широкими стульями. Мы забрались на вертящийся круг, открыли коробку с вином и стали пить по очереди. У меня мелькнуло: вот будет фокус, если за таким занятием меня увидит кто-нибудь из коллег.

– Вы приезжий? – спросил Арсений у Леона.

– Он из Питера, – ответила я за брата.

– Маша показала вам наш город?

Я даже удивилась: Арсений пытается наладить беседу! Леон скосил на меня глаза и серьёзно ответил:

– Он не сильно изменился с тех пор, как я переехал. Тем более что я приезжал год назад и Маша тогда провела подробную экскурсию по всему, что появилось в городе нового за последние десять лет… А десять лет назад мы с Машей пили вино в почти таком же дворике. Только вместо карусельки там была песочница.

– И ещё с нами был другой третий, – добавила я.

– Да, – сказал Леон, – с нами был один хороший человек.

– Хороший, – подтвердила я.

– Как ты тут? – спросил меня Арсений.

– Не очень. Вот Леон приехал меня проведать. Расскажи, как прошло турне.

– Отлично. Были в Ярославле, Твери, Владимире, Вологде, Казани и Череповце. По два спектакля в каждом городе. Напряжённый график. Но зрители встречали хорошо, власти тоже старались. Вера с ног сбилась, организовывая всё это, и благодаря ей в смысле быта тоже всё устроилось нормально. А я решил жениться.

– Погоди. Вера приехала?

– Нет. Она отдыхает в английском пансионе… или пансионате? Во всяком случае, когда мы расстались, она туда собиралась.

– Ваше сотрудничество закончилось?

– Вовсе нет. Сейчас отдохнём немного, потом опять поедем. На юга. А осенью, быть может, в сентябре, – за границу. Вера это всё устраивает.

– Так вы – актёр, – удивился Леон. – Такой молодой, и уже актёр!

Арсений холодно посмотрел на него.

– Я сын очень известного человека. Главного режиссёра театра. Моя мать – ведущая актриса, оба они – заслуженные деятели искусств. Мне не обязательно учиться в вузе, чтобы играть.

Леон присвистнул.

– Он изумительно талантлив, – сказала я.

– Приходите вечером в «Гнездо фазана», – сказал Леону Арсений. – Мы будем отмечать возвращение с гастролей. Я познакомлю вас с моей невестой. Её зовут Лидка. В семь вечера.

– Мне очень понравился твой друг, – сказал, понизив голос, Арсений. Будто Леон не стоял рядом. – Мужчина, способный порадовать женщину, тоскующую по мужу.

– Он обаятельный, – подтвердила я. – А как же иначе? Он фотограф-портретист.

– Не только портретист, – поправил Леон. Он улыбался.

У Арсения зазвонил телефон. Он посмотрел на экран и сунул его в карман.

– «Гнездо фазана». В семь.

– Мы придём, – пообещал Леон.

Арсений махнул рукой проезжающему такси, машина остановилась. Он прыгнул внутрь, кивнул нам.

Леон проводил его взглядом и спросил:

– Так кто этот смазливый юноша? Напрыгивал на меня! Так и хотелось нашлёпать ему по попе.

– Мой любовник.

– Я так и подумал. – Леон кивнул. – Точнее, я подумал, что он твой поклонник. А, значит, это взаимно. А почему он собирается жениться на какой-то Лидке, а не на тебе?

– Потому что, во-первых, я не хочу быть его женой… А во-вторых, Арсений – непредсказуемый товарищ. Сегодня он считает правильным жениться на Лидке, а завтра скажет, что это полная чушь. Сегодня он окрыленный и энергичный, а завтра жизнь кажется ему серой пустотой. Мы познакомились в больнице. Он тогда поступал в театральное училище, и после отборочного тура, который прошёл хорошо, на него накатила депрессия. Он посмотрел на конкурсантов, на комиссию, и всё вдруг показалось ему ужасной суетой. Сеня почувствовал себя клоуном ярмарочного балагана, как он выразился. Поэтому поступать дальше он не стал и вернулся домой, чтобы жить, как жил – он ведь и так играет. Однако дома его позиция не встретила одобрения. Мальчик-звезда получил крепкую взбучку от папы-режиссёра – а папа у него крут… Не знаю, что наговорил ему отец, но в тот же вечер Арсений вскрыл вены. Он искренне верил в то, что если он нужен миру такой, как есть, то мир не даст ему погибнуть и даже, возможно, пошлёт соломинку в виде какого-нибудь вдохновения… Вот как-то так.

Леон задумчиво смотрел на меня.

– Он левша? Коробку держал левой рукой.

– Да.

– Ну, хронические самоубийцы редко доводят дело до логического конца.

– Им может однажды повезти… В день, вернее, в ночь нашего знакомства я от души над ним посмеялась и никакого значения не придала тому, чей он сын. Ну вот никакого, мне на это было совершенно наплевать. И, что наверняка его зацепило, у меня при взгляде на него глаза не светились от радости и слюна не капала… Видимо, поэтому Арсений решил, что я и есть «соломинка»! Я его страсть не приняла; так тот же самый папа прибежал ко мне и чуть ли не на коленях просил не бросать Сенечку. Они безумно за него боятся.

– И ты?..

– Обещала. Арсений к тому времени успел и меня заразить чувством ответственности за его персону.

– И что, ты всю жизнь собираешься его нянчить?

– Он же не чужой мне. В то время Сеня стал для меня настоящим спасением. К тому же у нас с ним есть что-то общее.

Леон посмотрел на меня и усмехнулся.

– И всё-таки?

– Ну… Повзрослеет, влюбится… Его семья надеется, что он поступит, получит образование и станет трудоголиком. Обзаведётся женой и детьми – на детей ставка особая, – и всё потихоньку нормализуется. Он станет себя лучше понимать и, может быть, научится контролировать.

– Так бывает?

– У некоторых получается… Лично я думаю, что корень Сениных проблем в том, что его поедом ест страх не соответствовать своему знаменитому семейству. Он поздний ребёнок, его сестра старше меня, и она тоже актриса, притом хорошая. И мама. А папа – тот вообще суперзвезда. Обратная сторона всего этого – Арсений страшно избалован. Утончённо избалован. Стихийная натура, живёт потоком порывов… При этом тонкий, чувствительный, нервный. Необыкновенное, светящееся обаяние. Вот такой у него застарелый, густо намешанный невроз.

– Да, в нём чувствуется что-то такое, – согласился Леон. – А какой он актёр?

– Хороший. Можем сходить посмотреть, если они опять не уедут. У меня бессрочные контрамарки. И ещё он здорово танцует. Когда он танцует, женщины впадают в сексуальное буйство.

– Стриптиз?

– Ну что ты! Не вальсы, конечно, не танго. Просто танцует.

– А Лидка?

– Юная дева, я сейчас вспоминаю, он говорил что-то про неё… По-моему, дочь друзей семьи. Внешне похожа на Марлен Дитрих – если бы Марлен было лет восемнадцать – двадцать… Хотя какая она – может, пустая, как фарфоровая кукла, – я не знаю.

Мы сели в автобус, и он перевёз нас через реку – вторую и меньшую реку в городе, и высадил у монастыря. Мы перешли дорогу и пошли под деревьями мимо высоких заборов новых домов. Леон задумчиво оглядывался, пытался рассмотреть, нет ли прохода внутрь этой территории, которая с некоторых пор стала частной.

– Не найдёшь. Район теперь делится на Старый и Новый. В Новый не попасть – там с некоторых пор посёлок индивидуальных владений. Охраняемая территория больших людей.

– Пожалуй, – согласился Леон.

– Не надо было спешить с продажей бабушкиного дома, – сказал он через минуту. – Кто ж знал, что теперь за эти развалюхи, за место будут платить такие бабки?

– Плюнь и забудь, – посоветовала я. – Как я забыла. Нет, ну правда, сколько можно травить себя?

Леон выразительно сплюнул и посмотрел на меня.

Мы обошли монастырь кругом. День стоял отличный, на стоянке сгрудились двухъярусные автобусы. Водители стояли кучкой, негромко переговаривались. Туристов перед воротами не было, но дальше, где шли аллеи с сувенирами, тёк их пёстрый говорливый поток. Говорили по-английски, но из-за расстояния я не расслышала ни слова. Леон заметил, что я прислушиваюсь:

– Как язык?

– Могу работать синхронистом.

– Let’s try?[4]4
  Ну что, попробуем? (англ.)


[Закрыть]

Я скривила губы, он сделал укоризненное лицо, я показала ему язык, и мы пошли дальше. Свернув налево, мы долго смотрели на противоположный берег и на отражение монастыря в воде. Отсюда река казалась величественной, а мост – лёгким кружевом, непонятно какой силой удерживающий бегущие по нему машинки.

– Если мне и бывает чего-то жаль, то вот этого неба, – сказал Леон. – Вот этого берега и реки с отражением. А вообще после тридцати принято предаваться некоторой рефлексии по детству, тебе не кажется? По детской невинности.

Я пожала плечами. Леон бросил на землю пиджак, и мы уселись, тесно прижавшись друг к другу.

Мы помолчали, потом Леон вдруг сказал:

– Денис слишком правильный. И, когда он попадает в ситуацию, в которой правильность имеет две стороны, он теряется. Не знает, как ему поступать. Он всегда был таким, сколько я его помню, а помню я его… ну, наверно, лет с пяти… Лучшего друга, чем он, у меня не было и нет. Поэтому, когда он стал за тобой ухаживать, я только радовался. Что может быть лучше – сестра и лучший друг! Посмотри, как удачно сложилось у наших родителей: наши мамы вышли замуж за друзей и всю жизнь живут душа в душу. Полное взаимопонимание, такой мощный семейный клан…

– Ты даже не представляешь, как я счастлива, что они все отсюда уехали, – сказала я. – Если бы моя мама решила вернуться, уехать пришлось бы мне. Но ты лучше не говори про Дениса. Мне плохо от того, что я обманулась в нем.

– Послушай. – Леон повернулся ко мне. – Ты не обманулась. И он не обманулся. До определённого времени вы действительно были друг для друга всем… Но так бывает, и часто: до какого-то времени люди схожи во взглядах, а потом начинают отдаляться, всё больше и больше… У одних это становится новым стимулом быть вместе. У других приводит к разрыву… Что поделаешь? Мы все живые люди, это жизнь.

Я молчала.

– Вот видишь, – сказал Леон. – Молчишь. Не хочешь принимать такое простое объяснение. Разве это не гордыня?

– Ты упрекаешь меня в том, что я не могу простить измену? Ты считаешь, что в этом можно упрекать? А как бы ты чувствовал себя на моём месте, а, Леон? Он и сейчас делает то, что не должен делать по отношению к человеку, которого… любил! И которого предал.

– О чём ты?

– О том, например, что он примерно раз в месяц звонит мне и просит о встрече. Мы встречаемся. Говорим о том о сём. Я прошу его больше не звонить. Он обещает. А потом опять звонит! И пишет мне эсэмэски: прости и тра-та-та… Зачем он это делает?

Леон поднял брови.

– Я думаю, потому что он тебя любил… и до сих пор любит – может быть, не так, как раньше, а как… друга. Он скучает и беспокоится, и это ещё раз доказывает, что он не урод. Нельзя же на раз выбросить из души человека, который долгое время занимал там большое пространство… Внутри образуется вакуум. Вот этими звонками, эсэмэсками и встречами он его стремится заполнить.

– Нет, Леон, нет, и давай не будем больше об этом… Мне только надо разобраться… А потом я скажу тебе точно, что это для меня, или, может, мы с тобой оба ошибаемся… Вполне может быть, что мы с тобой ошибаемся оба.

Леон вздохнул. Я закрыла глаза, а когда открыла, увидела, что по воде идёт лёгкая рябь, а потом уже почувствовала, что подул ветерок. Сзади раздались голоса. Кучка иностранцев, судя по долетающим обрывкам слов – немцев, шла к нам. Они выбирали место, чтобы сфотографироваться.

Мы поднялись, и мимо туристов, мимо монастыря по тропинке пошли к мосту. За год я успела позабыть, каким длинным становится мост, если по нему идти пешком, хотя прогуливаться над рекой было очень приятно. Сразу за мостом стояли дома, и в одном из них, на первом этаже, находилась столовая, которая работала ещё во времена нашего с Леоном детства.

– Зайдём? – предложил Леон.

Внутри всё было так же, как много лет назад. Или почти так же: поменялись мебель и интерьер, но атмосфера – неуловимая душа заведения, – уцелела немыслимым чудом, и за стойкой стояла та же самая буфетчица. Она постарела и давно перестала нас узнавать, зато мы с Леоном её отлично помнили. В моём представлении она стала таким же неотделимым элементом этого кафе, как висевшая у входа вешалка в виде оленьих рогов.

Мы уселись за стол с мороженым, который нам выдали в маленьких вазочках из толстого стекла. Немного погодя Леон спросил:

– Что ты решила с аспирантурой?

Я пожала плечами.

– Ясно… – задумчиво протянул Леон. – А между тем твоя мама дала мне тайное поручение: убедить тебя восстанавливаться. Ты в курсе, что ей звонили из университета?

Я кивнула.

– Домогаться тебя в этом вопросе я не буду… Но для себя лично мне хотелось бы понять… Если ты, конечно, не против. Ты не против?

– Нет, – сказала я. – Давай, спрашивай.

– Насколько я помню, как раз перед разрывом с Денисом ты в своём исследовании зашла в тупик. Ты из-за этого ушла из аспирантуры? Или всё же из-за психоза после развода? В чём истинная причина?

– И в том, и в этом, – ответила я. – К тому времени, когда про Дениса всё раскрылось, как раз стало ясно, что диссертацию надо переписывать чуть ли не с титульного листа. После развода у меня не было на это сил.

– Точно? Значит, твоё упрямство – это не сопротивление, как утверждает твоя мать? Про Дениса мне всё ясно. А в чём твой диссертационный кризис? Я для себя лично спрашиваю.

Я подумала, говорить или нет. Отказывать в объяснении Леону мне не хотелось.

– Понимаешь, существует несколько теорий, почему Симор[5]5
  Главный герой цикла «Повести о Глассах» Джерома Д. Сэлинджера.


[Закрыть] покончил жизнь самоубийством. Одни считают, что он совершил то, что ему предназначалось в этом воплощении, и потому совершенно спокойно застрелился. Другие объясняют его поступок военным синдромом, тем, что Симор не нашёл себе места в мире, где существует такое уродство, как война. Третьи – что на фоне войны он разочаровался в Мюриэль[6]6
  Невеста, а затем и жена Симора Гласса.


[Закрыть], четвёртые – что от Мюриэль-то он как раз многого и не ждал, но именно после демобилизации осознал, как губительны для духа привязанности, и решил одним выстрелом свой личный круг привязанностей разорвать… Ну и ещё парочка теорий. Каждая версия имеет серьёзную подборку доказательств с опорой на источник, – и при этом входит в не менее серьёзные противоречия с тем же самым исходником. Универсальной версии, куда все подробности текста легли бы стройно и логично, на мой взгляд, нет.

Леон сделал мне знак подождать и сходил за соком. Он вернулся, поставил на стол два стакана. Я продолжила:

– Первоначально целью моей работы было проанализировать существующие мнения и выбрать из них, грубо говоря, верное и доказать, что оно справедливо. Но, чем больше я занималась Глассами, тем больше понимала, что одного «правильного» вывода нет… Так возникла моя сугубо личная теория, что Сэлинджер самоубил Симора, чтобы загадать загадку без отгадки… Точнее, с множеством спорных отгадок.

– Для чего?

– Чтобы привлечь к «Глассам» внимание.

– Зачем? – Леон отхлебнул из своего стакана. – Он ведь, кажется, жил в глуши, затворником.

– Не для себя – это ведь творчество. Для того, чтобы его читали, спорили, примеряли на себя… Переживали, в общем.

– Ради славы? – спросил Леон.

– Да нет, Леон, нет! Слава тут ни при чём. Всё дело в Толстой тёте. Ты помнишь, Зуи говорит Фрэнни[7]7
  Брат и сестра Симора, главные герои двух повестей из цикла о Глассах – «Фрэнни» и «Зуи».


[Закрыть] о том, что надо очень хорошо делать то, что ты делаешь, даже если думаешь, что не для кого? Помнишь? То есть наедине с собой и безо всякой рисовки надо делать своё дело предельно добросовестно, на все сто двадцать процентов.

Леон кивнул. Он подпёр подбородок кулаком и вглядывался в моё лицо.

– Так вот я думаю, что самоубийство Симора и возможность сразу нескольких трактовок этого самоубийства, – это планка, которую Сэлинджер сам себе поставил под взглядом Толстой тёти. Он же писатель, а лучшее, что может случиться с книгой, – это востребованность, читательский интерес. Стремясь к мастерству ради Толстой тёти, Сэлинджер сделал текст-головоломку, который привлекает внимание читателей разных поколений, критиков, литературоведов… широкой, как сейчас говорят, аудитории. Год за годом её хотят читать и анализировать: Толстая тётя должна быть довольна Сэлинджером, его совесть в этом смысле чиста.

– Н-да, – протянул Леон. – Замутила ты, подруга… Я, конечно, читал Глассов – по твоей, если помнишь, просьбе – серьёзно и вдумчиво, но так глубоко в них влезть не смог даже после твоих пламенных монологов…

– Я только начала обдумывать эту теорию, как всё случилось, – добавила я. – Так что, может быть, при дальнейшем рассмотрении я бы её забраковала… Но тогда и, кстати, до сих пор она кажется мне единственно верным ключом к пониманию финала «Рыбки-бананки», да и в целом творчества Сэлинджера, я имею в виду «Девять рассказов» и «глассовский» цикл.

Леон задумчиво смотрел на меня. Неожиданно он сказал:

– Стало быть, ты обиделась на жизнь и забыла о Толстой тёте. – И добавил: – Как Фрэнни…

У меня язык прилип к нёбу. А потом я неожиданно разозлилась, главным образом потому, что Леон невозмутимо скрёб ложкой по стенкам вазочки и даже не глядел на меня: тоже мне, психолог-провокатор!

– И ты туда же… Общение с моей мамой пошло тебе на пользу! Почему вы все провоцируете меня, когда меня нужно просто пожалеть?!

– Потому что пора уже тебе перестать себя жалеть, – спокойно ответил Леон. – Хватит. Нужно приходить в себя и делать то, что ты должна делать… И вообще, пошли отсюда.

– Что дальше? – спросила я, когда мы вышли на улицу.

Я ещё сердилась на него за бестактное сравнение и нравоучительный тон. Но не сильно. Диссертация не тянула меня, я ею уже не болела, как раньше. Люди болеют делом до тех пор, пока не заболевают по-настоящему, в прямом смысле. Я ещё чувствовала себя морально разбитой, так что встряски, на которую рассчитывал Леон, не получилось. Брат, видимо, понял это и примиряющим тоном сказал:

– Театральный юноша приглашал нас на смотрины невесты…

Я кивнула, мстительно не глядя на него. Кстати, подкатил автобус, мы забрались в него и доехали до кафе – оно находилось на центральной улице. Войдя в зал, мы сразу увидели Лидку. На ней было короткое красное платье, в волосах – заколка-бабочка. Наряд не шёл ей: ни к её глубоким глазам, ни к трагическим дугам бровей, но этого, похоже, никто не замечал. Лицо у Лиды было счастливое, и это её почему-то особенно портило.

– Здравствуйте, – сказала Лида. – Вы – Мария? Арсений говорил, что вы придёте.

– Вы отлично выглядите сегодня, Лида, – сказала я и только потом вспомнила, что Арсений нас не знакомил.

– Это от радости. – Лида засмеялась.

Я подумала: неужели и вправду кукла; с таким лицом!

Леон потянулся поцеловать Лиде руку, но она не заметила, пошла вглубь, оглядываясь, идем ли мы за ней. Я увидела людей из театра, начиналась какая-то программа: на возвышении в задней части кафе появился человек в костюме с микрофоном в руке и начал:

– Здравствуйте, дамы и господа! Я рад приветствовать коллектив всеми нами любимого театра «Пилигрим»! Наша сегодняшняя встреча…

Арсения нигде не было видно. Заметив, что я рассматриваю зал, Лида шепнула:

– Он на кухне. Не в духе сегодня.

Арсений сидел в углу кухни за маленьким столиком. Вокруг суетились повара, девушки-официантки, пахло чем-то жареным, и было душно. И в этих парах и суете сидел Арсений – во фраке, цилиндре и с тростью в руке; никто не обращал на него внимания. Он разговаривал с каким-то мужчиной. В дверях Лида повернулась и неожиданно взяла меня за руку. Она показывала другую руку – ладонь была забинтована.