Текст книги "«Детский мир» Ушинского и западноевропейская учебная литература. Диалог дидактических культур"

Помимо пособия по естественной истории Раффа примерно в то же время в России стали известны шведское двухтомное физическое описание Земли Торберна Олофа Бергмана (1735–1784), в 1769 году в сокращении переведённое Готтфридом Гроссе со шведского на немецкий (ориг. 1766 Physick Beskrifning Ofver Jordklotet), а также три пособия Йохана Фридриха Блуменбаха (1752–1840) по естественной истории и физиологии. Оба немецкоязычных автора предложили пособия не в стиле диалога, как Рафф, но в том же системном подходе. Для них рядом с образом Творца, Создателя активно действует Oekonimie/Haushaltung der Natur, определяющая больше конкретных вещей, нежели Бог. Помимо «божественных тайн», появляются «таинства природы» (Naturgeheimniße), которые требуют и не дают разгадки. В природе же разумная душа (Seele, Mind) главенствует над всем животным и географическим миром. Её соединение с телом для Блуменбаха и Гроссе есть великая тайна (mysterium), а Блюменбах подробно пишет о «чувствилище» (sensorium), где данные от нервных волокон становятся душевными переживаниями. Выходящие из «сенсория» нервы обеспечивают, по Блуменбаху, союз между душою и телом. Согласно гёттингенскому антропологу и зоологу, в латинской версии «Физиологии» душа действует, а тело откликается, а в авторизованном немецком переводе жизненные силы (Stärke der Lebenskräftе, Physiologie, § 59) воздействуют на душу, она на них и на тело в целом. Блуменбах полагает, что соединение души и тела возможно наблюдать. Чем длиннее и разветвлённее нервы, тем многочисленнее и разнообразнее способности души (там же, § 193). Божественное авторство усматривается Блуменбахом особенно в устройстве человеческого глаза, но в немецком варианте латинского оригинала эта идея звучит уже намного слабее (там же, § 268). «Истинно божественным» (нем. «почти божественным») оказывается также зачатие и рождение (§ 565). Союз души и тела, лестница явлений природы материальны и пространственны.

Присутствие же Бога в природе проявляется, с его точки зрения, в совершенстве приспособления животного к среде его обитания. Это «совершенство актора и места» есть, несомненно, проявление именно божественного участия в судьбах природы. Другим проявлением участия Бога в творении служит невозможность продолжения рода при смешивании разных видов: их дети не могут иметь потомство (Naturgeschichte, § 14).

Основным активным началом, в отличие от книги Раффа, указана «природа» как нечто самостоятельное и цельное в своём упорядоченном многообразии (die Haushaltung der Natur im Großen, Naturgeschichte, S.508 etc.). Она и общая причина любых действий, и врачующее начало при необходимости (Physiologie §§ 544, 548 и др.). Природа – материальный посредник и работник Бога в этом мире (Physiologie § 549 и др.). Она раздаёт возможности и привилегии (Physiologie § 649).

Описывая в двух других руководствах природу в целом, Блуменбах выступает против ряда «физикотеологов», которые настаивали на существовании неразрывной цепи природы, связывающей воедино все организмы божественным замыслом и планом. Согласно его доказательствам, вторичность идеи цепи и неправомерность её рассматривания как подтверждения присутствия Бога доказывается продолжением существования мира, при том, что в нём исчезают либо появляются новые звенья природных цепей. В природе есть даже игры (Naturspiele), когда возникает что-то причудливое и необусловленное, типа сталактитов (Naturgeschichte, S.594, 683). Невежество и суеверие (die Unwissenheit und der Aberglaube) питаются такими «причудами и капризами природы» (там же, 683).

«Руководство по естественной истории» от первого (1779) до четвёртого (1791) издания решало важный вопрос об источнике происхождения внешнего вида всех природных явлений. Если в первых трёх изданиях они получали свой вид (derselbe Gestalt, рус. «свой вид и состояние») «из рук природы» (aus der Hand der Natur gekommen), то в четвёртом и далее – ещё «из рук Создателя/Творца и действием предоставленных самим себе природных сил»[40]40
  «In derselben Gestalt und Beschaffenheit, die sie aus der Hand des Schöpfers und durch die Wirkung der sich selbst überlassenen Naturkräfte erhalten haben».


[Закрыть], «либо так, как оне человеком и прочими животными для определённых намерений, или по одному только случаю переменены и как бы претворены»[41]41
  «Oder so, wie sie durch Menschen und Thiere, zu bestimmten Absichten, oder auch durch bloßen Zufall verändert und gleichsam umgeschaffen worden sind».


[Закрыть] (S.1). В итоге получаются четыре действующих лица: Бог, природа, человек и прочие животные.

Такой вариант был продолжен и в последующих изданиях. Важным понятием в словаре Блуменбаха является «мудрейшая предусмотрительность в природе», «мудрое предусмотрительное учреждение/оснащение» («weiseste Einrichtung in der Natur», «eine weise Einrichtung der Vorsicht»). Блуменбах не ставит вопроса о ситуации кризиса вследствие противоречивости интенций природы, Бога, человека. Разумный человек приобретает власть «над всем животным миром вплоть до самых дальних пределов» (Naturgeschichte, § 36). Предусмотрительность природы предстает как сети взаимосвязей. Есть животные и растения, так или иначе необходимые тому или иному животному, включая человека. Но полезное для человека не означает полезное вообще для природы. Мудрость устройства в том, что есть полезные растения и животные для природообустройства в целом (auf die Haushaltung der Natur im großen, Naturgeschite § 50). Самые полезные для общего природного дела такие, вроде бы, совсем бесполезные существа, как насекомые и черви (там же). И каждая порода либо животное царство привносит помимо прагматической полезности ещё и некоторое эстетическое и этическое оживление. Красота растений чередованием цветов вносит «живость и бодрость/веселие», утешает и радует запахами. Для человека она проявляется в искусстве садов. Земноводные животные самые безобидно-невинные. Птицы – символ жизни и бодрости (Naturgeschichte, S. 149, 232, 508–509). Подобная мудрая обустроенность природы говорит о системности, только у Блуменбаха она представляет собой более тонкий и самонастраивающийся инструмент, нежели у Раффа. Системность уже не только не цепь, но и не лестница. Она не требует постоянного догляда и соучастия Бога, как это представлено у Раффа. Однако есть существа, требующие той или иной помощи со стороны других. И прежде всего – вроде бы властвующий над миром человек. С точки зрения экологии он, по Блуменбаху, одно из весьма несовершенных творений, если б у него не было разума.

В «Рассуждениях, почерпнутых из натуральной истории» Блуменбах показывает, что энергия творения присуща Богу, природе, человеку (в искусстве артефактов). Творчество Бога и природы как естественных начал противопоставлены творчеству человека, создающего породы животных, культуру и цивилизацию. Постоянное творение – это и есть всеобщий порядок (Beyträge, 1, 4–5). При всех переменах в «непостоянстве природы», в «вечном тихом ходе творения» и есть «управление высшей руки», присутствие божественного (Beyträge 1, 4–5). Выделяется группа понятий, связанных с процессом бытия: первоматерия (Urstoff), первомир (Vorwelt, древние времена), современное состояние (jetzigen Schöpfung, нынешнее творение). Имелись «доадамовы творения» (präadamitische Schöpfung, Beyträge 1, 12), которые все исчезли и следы которых представляют окаменелости. Мудрость Творца – в переменах пород и видов в природе, в постоянстве сил творения (Beyträge 1, 32). Причём в их постоянном непостоянстве открывается Богом место для человеческого творчества и соучастия. Бог заботится о соответствии их строения условиям, роду их жизни и среды. Он помогает человеку переделывать домашних животных под нужды задач и среды, это не случайность перерождений пород, а следствие целеполагания премудрого Творца (weise Schöpfer, Beyträge 1, 39–43). Человек одомашнил самого себя и сделал весь мир своей родиной (там же, 48–49).

В итоге, пособия Блуменбаха и Бергмана-Гроссе уделяют намного меньше внимания религиозной тематике, нежели Георг Рафф. Например, у них нынешние растения и животные – создания природы на современном этапе её существования, у Раффа – прежде всего, создания Божьи. Его постоянное вмешательство и сопребывание определяет движение и упорядоченность природы.

«Порядок природы» находится у Раффа в прямом ведении Бога, поэтому его нарушение (включая нежелание следовать призванию) не остаётся без наказания со стороны природы как орудия Бога (228). Для Раффа совершенство каждого животного есть воплощение божественной премудрости. По-видимому, Рафф был знаком с работами Джона Рэя The wisdom of God Manifested in the Works of the Creation (1691, 7-е изд. 1717), Уильяма Дерхэма Physico-Theology (1713, 6-е изд. 1723) и их немецких последователей, работы которых критиковал младший современник Раффа Блуменбах. Но если физико-теологи настаивали на идее единой цепи, жёстко связующей все явления мира, из которой невозможно вынуть ни звена без великого ущерба для всего целого, то Рафф формулирует и утверждает идею всеобщего служения как системы, воплотившей замысел мудрого Бога.

Из такой системы возможно вынуть звено утраченного вида, но всеобщее служение существ друг другу останется неизменным. «Премудрый творец учредил, чтобы многия оных [сельдей] миллионы за недостатком корма оставляли свою отчизну, выходили в чужие места, из моря в другие моря, и таковым образом шли бы людям навстречу туда, где оные более чем на десяти тысячах судах их дожидаются» (258–259)[42]42
  «Der weise Gott so veranstaltet hätte, daß viele Millionen von ihnen, wegen Mangel der Nahrung, von freien Stükken ihr Vaterland verliessen, in fremde Gegenden, von einem Meer ins andere zögen, und also den Menschen bis dahin entgegen kämen, wo sie mit mehr als zehn tausend Schiffen auf sie lauren.»


[Закрыть].

Системность мира для Раффа не только в классификации по видам, родам, семействам, классам и царствам, но в связанности всего в природе и социуме. Отсюда вытекают утверждаемые им в пособии правила вдумчивого отношения детей к познаваемой ими природе и уважения к протекающим в ней процессам. Радость узнавания нового сочетается с уважением к этому новому: рассмотренных жуков, бабочек и лягушек Рафф призывает без нужды (пища, оборона, исследование) не убивать, а выпускать обратно в природную систему. Животные – «Kompagnons», спутники-сотоварищи людей (421).

В таком отношении Рафф шёл дальше, например, Готтфрида Гроссе, в 1781 году издавшему на немецком «Физическое описание Земли» Торберна Олофа Бергмана (1766). Бергман и Гроссе писали не о цепи, но о «природной лестнице[43]43
  Курсив наш – М.Т.


[Закрыть] естественных вещей» (Die Naturalien würden nach einer natürlichen Stufenleiter auseinander folgen, 1781, 227). Это и не цепь, но и не партнёрство.

Блуменбах отрицал и лестницу, поскольку есть виды (например, птицы), которых ни на какую ступень никакой лестницы не поставить. Говорить о цепи или лестнице как о воплощении плана творения, по Блуменбаху, очень дерзко и самонадеянно: ибо человек в таком случае претендует на понимание замыслов и логики Творца.

Отношения Творца с творениями, согласно Раффу, трояки: с каждым созданием, с группой существ, со всей природой в целом. Важен каждый из уровней таких отношений.

Бог назначает работу, служение, предназначение, призвание, обеспечивает возможность служения и призвания внешними и внутренними особенностями тех или иных созданий. «Одни птицы едят только семенные зёрна, другие только мясо, а иные и то, и другое, как случится. Для сего милостивый Бог дал им различные носы, чтоб каждая могла находить и брать свою пищу. Одним птицам дал он носы острые, другим тупые; одним вверх загнутые, другим вниз загнутые; одним широкие плоские, другим наподобие ложки; одним очень короткие, а другим очень длинные носы. И все сии различные носы состоят из рогового вещества и тверды, ибо они должны птицам служить как бы вместо зубов и рук, чтоб назначенную себе от Создателя пищу в надлежащем месте находить, клевать и раздроблять могли» (294[44]44
  «Einige Vögel fressen nur Samenkörner; andere nur Fleisch, und noch ander beides zugleich, so wie es bekommen können. Der liebe Gott hat ihnen deswegen verschiedene Schnäbel gegeben, damit jeder seine Nahrung finden und erhaschen könte. EinigenVögeln gab er spizige Schnäbel, andern stumpfe; einigen oberwärts gebogene, andern unterwärts gebogene; einigen breite flache, andern gar löffelartige; einigen sehr kurze, und andern sehr lange Schnäbel. Und alle diese verschiedene Schnäbel sind hornartig und hart, weilsie den Vögel gleichsam stat der Zähne unf Hände dienen müssen, um die, ihnen von ihrem Schöpfer bestimte Speisse, am rechten Ort finden, halten und zermalmen zu können.»


[Закрыть], также см.: 343, 393, 421). Каждая птица на своём месте, они не мешают друг другу и заполняют все «экологические» ниши, предназначенные для их существования, которое также имеет иерархию целей. Подобным образом обстоит дело, согласно Раффу, и в других местах.

Предназначенность не противоречит воле существ. В стилистике Раффа напоминать детям, что любое животное живёт так, как оно живёт, по своей воле, определяемой им самим, и особенностями, приданными ему Творцом. Создание вольно взаимодействовать со средой так, как ему назначено. «Der Salamander ist die jenige merkwürdige Eidere, von der man ehedem gefabelt hat, daß sie im Feuer nicht verbrenne, sie möge auch darin liegen, so langen sie wolle.» (280). Саламандра не горит в огне, если даже лежит в нём столько, сколько хочет. Желание существа есть путь и способ раскрытия и применения его качеств, дарованных Богом для достижения того, что назначено. Исходя из такого тезиса, безвольная жизнь противоречит божественному закону природы. Все животные, по Раффу, живут там, где хотят. Милостивый Бог посылает им в этих местах соответствующую пищу. «Alle sollen sich täglich sat essen, sie wohnen auch wo sie wollen, und wenns auch gleich das heisseste oder das kälteste Land in der Welt wäre.» (419).

Человек наделён костями для безопасности, чувствами для ориентации, разумной душой для превосходства над другими созданиями, для обучения и для распоряжения всею землёю (661, 671, 674).

Отдельной темой проходит по книге разговор о разных народных верованиях. Отношение к ним Раффа троякое. С одной стороны, он христианин и потому к проявлениям дохристианских религий и к народным суевериям относится отрицательно. С другой стороны, Рафф не принимает их как человек эпохи Просвещения: суеверия принадлежат простым, необученным, недостаточно разумным (=образованным), «легковерным (leichtgläubig)» людям, жившим в основном в стародавние, «простые (einfältig)» времена. Однако с третьей стороны, автор жил в не столь больших городах, был не чужд крестьянству, а бытовавшие в этой среде традиции включали и веру в колдовство, и многие другие черты народной христианской культуры. Поэтому Рафф в одном месте обходится с упоминаниями нехристианских представлений довольно строго, а в другом – с понимающей улыбкой к «пугливым (ängstlich)» простакам и их народным обычаям-верованиям. Такой же спектр отношений проявлен им и по поводу сведений о других странах и народах, разбросанных по его пособию (214, 229–230, 232, 277, 280, 330, 345, 362–363, 410, 413–414, 452).

Итак, в целом «Естественная история» показывает природу как систему, в которой всё обусловлено Творцом и в которой каждое создание свободно выбирает себе место обитания и способ жизни, находясь вместе с тем в системе взаимных соуслужений. Соответственно призванию каждого Бог придаёт ему то или иное строение и качество. Автор придерживается версии Просвещения, не отрицающей полностью традицию предшествующих Просвещению времён.

Вскоре после выхода второго немецкого издания пособия Раффа (1778, 1780) оно стало известно в России и привлекло к себе внимание Василия Алексеевича Лёвшина (1746–1826), тульского помещика и писателя. Лёвшин составлял пособия по садоводству, цветоводству, домоводству, охоте, кулинарии; топографические описания и генеалогии; сочинял повести, оды, драмы, оперы, сказки. Он постоянно занимался переводами. Переводил художественную прозу, поэзию, драматургию, пособия по лекарству и ветеринарии, по кулинарии и сельскому хозяйству, по охоте и мельницам, различные словари. Среди переводов Лёвшина – два издания по естественной истории: первое – пособие Раффа («Естественная история для малолетних детей», 1785, 2-е изд. 1796), и второе – перевод с немецкой версии «Чудес натуры, или Собрания необыкновенных и примечания достойных явлений и приключений в целом мире тел», произведения французского медика, физика, химика и учителя французского языка Жозефа Эньяна Сиго де ла Фона (Joseph-Aignan Sigaud de Lafond, 1730–1810[45]45
  Wunder der Natur, eine Sammlung außerordentlicher und merkwürdiger Erscheinungen und Begebenheiten in der ganzen Körperwelt, zum Unterricht und Vergnügen nach alphabetischer Ordnung. / [Joseph Aignan Sigaud de la Fonde]. Aus dem Französischen übersetzt und mit Zusätzen vermehret.[von Christian Gotthelf Friedrich Webel, 1754–1785]. Leipzig: Heinsius, 1782–1783. 1. Bd. 472 S. 2.Bd. 500 S.


[Закрыть]) в 1788 (2-е изд. 1822-23).

Принципы лёвшинского перевода Раффа вполне буквалистские. Он старается сохранить стиль и не только сюжет, но и детали оригинала. Тем интереснее сознательные и неосознанные отклонения, осуществлённые Лёвшиным. Мы затронем лишь те из них, которые связаны с религиозной тематикой.

Поскольку оригинальный текст Раффа не содержит явно выраженных конфессионально ориентированных сюжетов, фраз и терминов, наш анализ одновременно упрощается и усложняется. Имеющиеся отклонения и несоответствия перевода далеко не всегда были внесены сознательно, и бывает нелегко констатировать наличие содержательного мотива к такому изменению, исключить случайность. Однако серийность отклонений, и если не их регулярность, то повторяемость могут выступать свидетелями знаковой неслучайности отличий перевода от оригинала.

Творец, Создатель, мудрый и «милостивый» («liebe» (нем.) Бог присутствует в переводе во всех тех местах, где он упомянут в оригинале. Более того, в некоторых местах, где Рафф о нём впрямую ничего не говорит, русский переводчик прозорливо его видит и упоминает. Говоря о массовой миграции леммингов и их неожиданном появлении в полях, лугах и садах, Рафф пишет о простом, «обычном» человеке, который полагает в этом справедливо заслуженное народом бедствие: «Der gemeine Mann glaubt daher, sie [Lemming] regnen vom Himmel, und wären eine gerechte Landplage» (452). Лёвшин под законно заслуженной карой понимает прежде всего кару божественную, и так именно и пишет: «А простой народ потому думает, что они [лемминги] падают как дождь с воздуха и суть праведное божье наказание на землю» (1785, 2, 54; здесь и далее 1785 обозначает первое русское издание, вторая цифра – номер тома, третья – страница). «Правильное наказание» и у Раффа, вероятно, исходит не от земных судей, но переводчик специально подчёркивает высший источник наказания, дабы поставить точки даже над несформулированными «i». В переводе больше действий, состояний, свойств напрямую связываются с Богом, чем в оригинале. Не только наказания, но и добрые пожелания скорее будут исходить от Бога, не от человека. В разыгрываемой учениками сценке отправки в море на китобое для наблюдения над китовой охотой оригинальный учитель сам желает детям благополучной и удачной дороги: «Gut, so wünsch ich euch allen eine glückliche Reise» (627); в переводе он уповает не на себя и своё желание, но на Бога и его милосердие: «Хорошо, дай Бог нам щастливый путь» (1785, 2, 307).

Русский переводчик в большей степени старается отгородить народное суеверие, внехристианские верования, нежели Рафф, который временами (не всегда, но и не единожды) относится к тем или иным представлениям, скажем, о колдовстве с гораздо большей симпатией (некоторая легитимация традиций), чем переводчик, постоянно указывающий на веру в колдовство как отрицательный момент даже в сельской повседневности (S. 214; 1785, 1, 314). Конечно, как человек эпохи Просвещения, Рафф отрицательно относится к «einfältige und ängstliche Leute», но его взгляд на них свысока понимающий и участливый. Лёвшин выбирает более жёсткие синонимы и фразеологические конструкты (229–230; 1785, 1, 337–338). Конечно, и там, и там присутствует объяснение такой ситуации необразованностью простонародья (232; 1785, 1, 341). «Глупые крестьяне и суеверные горожане» (alberne Bauer, unde der abergläubige Stätter, 330) встречаются у обоих, у автора и у переводчика. В некоторых случаях Лёвшин подхватывает и усиливает просвещенческий пафос. «Прежде верившие» в фантастических животных люди под его пером становятся не только «прежде», но и «безрассудно» верившими в драконов о семи головах (277; 1785, 1, 407). Чаще он просто сильнее самого автора борется с суевериями, в большей степени уважавшего народную традицию. Так, вместо «многие люди некогда простодушно полагали» (viele Leute ehedem einfältiger Weise geglaubt haben, 345) мы читаем в русском варианте: «прежде сего многие суеверные люди думали» (1785, 1, 508). Простодушие (Еinfältigkeit) Рафф связывает с состоянием необученности, непросвещённости. Их «простодушные образы (einfältigen Weisen)» для него чаще не являются, чем являются «суевериями» (Aberglauben). Но для русского переводчика такие «полагания» – однозначно суеверия, и с ними необходима беспощадная просветительская война. «Глупое простодушие», «наивные поверья» есть качества, по меньшей мере, простительные, если не извинительные; однако «глупое суеверие» явно никакому извинению и прощению не подлежит. Мы видим, как переводчик выступает более жёстким «арбитром эпохи христианского Просвещения», нежели автор (413–414; 1785, 1, 608). Оба выступают за «разумного человека (kluger Mensch)», но в разной степени жёстко относятся к народным «неразумностям».

Рафф представляет, что все страны пользуются вниманием со стороны Творца. Переводчик добавляет больше русских реалий – названий рек, местностей. Он называет их «большими европейскими реками», стремится в перечислениях вывести Россию вперёд многих других стран. Немецкий автор относится почти равно ко всем территориям и народам на земле. Даже языческие верования не выступают для Раффа препятствием подчеркнуть то полезное и важное, что вносит тот или иной народ/страна в общую природную мастерскую, где труд и жизнь дирижируются Богом. Переводчик такого равенства тварей перед Богом не одобряет, однако не вносит от себя слов о превосходстве православия, как и у Раффа нет слов о превосходстве католичества или протестантизма.

Здесь стоит сказать ещё и том, что для русского переводчика земные власти ближе к Богу, чем для германского автора. У Раффа рядом с Богом не мерцает никакая иная фигура. Бог связан со всем миром, с природой, с группами созданий и с каждым в отдельности.

Переводящий его в России Лёвшин поднимает упоминающиеся в книге местные власти до общего в государстве «правительства», а порученное от более высокой инстанции дело отнюдь не может быть провалено, поэтому сначала утверждается позитив, происходящий от исполнения высочайшего повеления, а потом говорится, что подчас и таких великих усилий оказывается, увы, недостаточно. Данное смысловое различие видно в скромной истории о хомяках. Сначала читатель узнаёт, что во многих странах встречается очень большое число этих зверьков. Рафф выстраивает перечисление так: Тюрингия, Богемия, Силезия, Польша, Венгрия, Россия. Лёвшин последовательностью гордых числом хомяков стран не доволен и переиначивает её: «В России, Венгрии, Польше, Турингене, Богемии и Силезии хомяков великое множество» (1785,2,48–49). Автору перевода не столь важно, вероятно, в каком качестве Россия окажется впереди всех других земель: главное – чтобы оказалась, несмотря на то, что это перечисление отнюдь не радостное: хомяки приносят вред. Дальше в нарративе о хомяках модальность меняется. Автор говорит, что княжество Гота на себе испытало, как трудно справиться с особенно большим числом зверьков. И тут переводчик, конечно, уже не хочет выставить свою страну в негативном свете. Он тоже говорит о Готе. В оригинальном пособии говорится о том, что поставленные в этом княжестве местными властями охотники на хомяков при всём их радении не справляются с задачей. Для Лёвшина поставленные властями – это поставленные от общего «правительства»: поэтому подсознательно уровень и градус ситуации возвышается, так как в Российской Империи все дела осуществлялись только по монаршей воле, местные администраторы не имели своей власти на подобную акцию. А указания российского правительства, приближенного к небесам, по идеологическому определению не могли оканчиваться провалом. Поэтому Лёвшин, идя по логическому кругу, возвращает ассоциацию на Запад и замечает: «со всем тем в Немецких землях по сех пор едва ли их уменьшили, а не то, чтобы вовсе истребить», специально вставляя в оригинальное «und doch hat man sie [Hamster] bisher kaum vermindern, geschweige denn ganz ausrotten können» (447–448; 1785, 2, 48–49) «Немецкие земли», дабы читатель, не дай Бог, не подумал чего плохого о сакрализованной русской монархии.

Переводчик явно уменьшает активность волевого начала животных тварей. Так, например, если у Раффа вышеупомянутая саламандра может лежать в огне «сколько восхочет», то в русской версии о наличии у неё воли речь не идёт: «сколько бы в оном ни лежала» (280; 1785, 1, 411). Как мы уже отметили, все животные у Раффа выбирают места своего поселения. Воля соединяется с фактами рождения и вырастания, а Бог снабжает свои творения необходимыми для региона чертами строения и особенностями поведения (419). В русском варианте твари определены свыше на свои места жительства, и уже становится не очень понятно, получили ли они свойства после или перед назначением им той или иной территории (1785, 2, 7–8)[46]46
  (Рафф 1785: 2, 7–8): «А чтобы каждый зверь свою пищу в своём отечестве и точно в том месте, где он родился или взростает, находить мог, о том всемогущий Бог милостиво постарался. Ни один из них не будет голоден, если хочет. Все они ежедневно могут насыщаться, в каковом бы месте ни обитали, хотя бы то жарчайшая или холоднейшая часть света.» Raff S.419 “Und daß jedes Thier seine Nahrung in seinemVaterlande, und gerade an der Ort, wo es gebohren oder jung geworden ist, finden kan, dafür hat der liebe Gott gütigst geforgt. Keins soll hungern, will er. Alle sollen sich täglich sat essen, sie wohnen auch wo sie wollen, und wenns auch gleich das heisseste oder das kälteste Land in der Welt wäre.“ Перевод отличается. Буквально: «Все должны в течение дня насыщаться, живя там, где они хотят, даже если живут в самых горячих или холоднейших местах света». Русский переводчик не представляет себе свободных зверей, желающих и могущих по Божьей воле жить там, где они хотят. Они – «обитают», так вышло, предопределено или ещё как-то, но безлично и сверху, от Бога и Царя одновременно.


[Закрыть]. «Волюнтаристская схема» Раффа просвечивает в таких предложениях, как: «А чтобы я мог удобно поднимать шелуху на еловых шишках и свободно вынимать семечки, одарил меня Творец сим кривым носом»[47]47
  Und damit ich die Schuppen der Tannenzapffen gut in die Höhe heben, und die Samenkörner bequem herausholen kan, hat mir mein Schöpffer diesen krummen Schnabel gegeben».


[Закрыть] (398; 1785, 1, 584). Дятел сначала устраивается в выбранном месте обитания, а потом Бог уважает его выбор и снабжает необходимым орудием/качеством для соответствия среде обитания и образу жизни. Пребывание каждого животного на своём месте Раффом мыслится в единстве с его, животного, хотением. Лёвшин такой вольности даже и представить себе не может. Властью Бога тварь помещается туда, куда нужно. Поэтому не так ярко выглядит идея взаимного служения различных созданий друг другу, раз такое служение определено сверху.

Системность природно-экологической согласной божественности всего мира в переводе ослаблена принуждённостью. «Живущие твари» в любом случае «человеку больше пользы нежели вреда приносят» (309; 1785, 1, 455); и у Раффа, и у Лёвшина они подвигнуты к тому призванием.

Итак, проанализировав перевод пособия Раффа русским литератором Лёвшиным, мы видим, с одной стороны, некоторое усиление темы божественного присутствия, а с другой – жёстко конфессиональный подход к так называемой народной религиозности, акцентируемый рационально-просвещенческими идеями о содержании естественнонаучного образования. Насколько такой подход к переводу смыслов был осознанной точкой зрения читателя-переводчика, а насколько сдвигом при неосознанном восприятии-прочтении текста, сказать сложно. Если сравнивать с пересказом Раффа на иврит Б. Линдау, где «переводчик» отказался от диалогов, иллюстраций, постановки ребёнка-исследователя в центр книги, то действия В. Лёвшина на таком фоне выглядят, скорее, неосознанными. Так это или нет, но мы всё равно наблюдаем некоторые значимые, важные отклонения от оригинала. В содержательную полемику с филантропистом Раффом русские авторы выступят уже в своих собственных учебниках, к разговору о которых мы через некоторое время перейдём.