Текст книги "Возмездие за безумие"

23

Миша перестал ночевать дома, а на вопросы отвечал и вовсе дерзко, требуя оставить его в покое, иначе…

– Или вы хотите, чтобы я сошёл с ума, как моя жена? – спрашивал он всякий раз, когда родители пытались узнать, где и с кем он проводит ночи: – Она даже забыла, что через неделю – годовщина нашей свадьбы и мой, кстати, день рождения! – добавлял Миша обидчиво.

На следующий день после возвращения с моря Настя стала жаловаться на сильные боли в шее и спине. Она так плакала и кричала, что мать была вынуждена вызвать на дом скорую помощь. Врачи предложили лечь на обследование в отделение нейрохирургии. Настя отказалась. Раисе ничего не оставалось, как согласиться на сильнейшие обезболивающие. Мера считалась временной, до наступления улучшения. В начале октября все предположения врачей о ремиссии не подтвердились, и девушка страдала всё больше и больше. Любое движение вызывало у неё прострелы в позвоночнике. Настя целыми днями лежала на спине на низкой подушке. Раиса ютилась на полу на надувном матрасе. Мари – на матрасе на лоджии. После очередного обследования знакомая невропатолог подтвердила, что никаких физических отклонений она не находит, а боли являются психосоматическим проявлением.

Услыхав диагноз, Раиса сузила глаза и зашипела:

– Моя дочь – не псих! И если вы не понимаете, как её лечить, то это не значит, что нужно делать столь поспешные выводы. Это обычное сезонное обострение остеохондроза.

– Ну что ж, если вы лучше знаете, что нужно вашему ребёнку, предлагаю вам и меры принимать тоже самой, – согласилась врач, забрала гонорар и уехала.

Вечером этого же дня очередная скорая помощь увезла девушку в больницу; не справляясь больше с болями, Настя кричала, что хочет покончить с собой. Врачи вкололи ей сильнейшее успокоительное и, несмотря на ночь, отправили мать и дочь домой. Анатолия жена удостоила скупого объяснения относительно того же сезонного обострения, предупредила, чтобы не травмировал дочь расспросами, и даже безжалостно пригрозила проклясть за непослушание. Совершенно неготовый к подобной агрессии, муж, обвинённый во всех бедах семьи, отступил и затаился. Дальнейшие выводы о происходящем он мог отныне делать, подслушивая обрывки разговоров супруги по телефону и сквозь толщу стен.

От лекарств, предписанных врачами, Настя спала сутками и не жаловалась. Убедившись в наступившем «улучшении», Раиса позвонила Мише и потребовала вернуться с Настей в квартиру родителей как можно скорее. Второй звонок был Киселёвым. Мария Николаевна согласилась со сватьей и даже настояла на исполнении её решения. Она очень надеялась, что сострадание к жене заставит её сына не пить и со временем, даст бог, всё вернётся в прежнее русло. Но когда в конце октября Раиса объявила, что Миша по-прежнему не ночует дома, пьёт, да к тому же оскорбляет жену и принуждает её к разного рода сексуальным извращениям, Мария Николаевна побежала за валокордином. Тайно собрали расширенный семейный совет из четверых, где злую на всех Раису заменил Антон и после недолгих разговоров решили отследить, куда Миша ходит после работы. Анатолий предложил для слежки своего шофёра. «Переквалифицировав» дальнобойщика в сыщика, Ухов предложил ему записывать те адреса, где зять бывал наиболее часто.

Новоявленный Пинкертон провалил задание на первой же неделе: сначала он не успел поймать машину, чтобы следовать за такси, в которое бухнулся отслеживаемый. Затем засветился, столкнувшись с преследуемым у банка, в котором тот работал, и даже от растерянности попросил у него прикурить. Последнюю промашку водитель допустил, когда бросил слежку за клиентом у дома 55 по улице Казачьей. Считая, что дело завершено, он написал шефу, что зять пошёл к свату и даже успел похвалить себя за закодированный ответ. Но Ухов, прочитав послание, взбесился.

– К какому свату, придурок? Миши у нас не было, – сообщил он, набрав водителю.

– Не знаю к какому. К вам, наверное, Анатолий Михайлович. Вошёл-то он в арку вашего двора, – язык у шофёра заплетался не только от страха.

– В какую арку? У нас их две!

– С Центральной, понятное дело.

Ухов обеспокоенно повторил Раисе всё, что услышал от шофёра – её всё же пришлось ввести в курс начатой операции. Она промычала в ответ что-то нечленораздельное и ушла к себе. Подкравшись к двери женской спальни, Анатолий услышал, как супруга разговаривает по телефону с Сюзанной. Потом звонила Настя. Потом Раиса звонила сама и опять же Насте. Наконец всё стихло.

На следующий день Ухова трижды переспросила у мужа, можно ли доверять словам ангажированного профана, и трижды услышала один и тот же ответ:

– Колян, конечно, дебил, но не до такой степени, чтобы не понять: если Миша зашёл в арку нашего дома, то и направлялся он не иначе, как к нам. И глюки моего шоферюгу не мучают – пьёт, но меру знает. Иначе стал бы я его держать? У меня, знаешь ли, солидная фирма, и свой бизнес кому попало я не доверю.

– Ну да. Ты доверяешь его только ворам, которые сливают у тебя бензин, меняют новые колёса на рваные и косячат по левакам, – желчно отреагировала Раиса на такой апломб и удалилась.

С тех пор жена стала вести себя ещё более странно. Каждое утро она, отводя Мари в школу, домой не возвращалась, но ходила точно не по делам: вечером Анатолий видел в холодильнике остатки ветчины и пустые коробки из-под яиц.

– Я не понял, а где картошка? Ты была сегодня на рынке или нет? – взорвался он как-то, требуя еды. Но Раиса ответила такой бранью, что у мужчины даже голод отступил. Поскольку она должна была два раза в день поить Настю лекарствами, кормить с ложечки и мазать какими-то кремами, надоевшие быт и кухня, да ещё Мари с её школой и уроками, вытравили из Уховой последнюю терпимость к мужу. Заварив себе «Доширак», Анатолий поужинал в одиночестве и принял на грудь не три привычные рюмки водки после литра пива, а шесть. Раз бог любит троицу, то пусть их будет две.

В начале ноября Раиса пришла домой с огромным букетом роз – красных, крупных, совсем не дешёвых.

– Кирилл подарил Сюзику, а у неё сейчас на всё аллергия, – объяснила она мужу. Сюзанне можно было и не звонить; наверняка она была предупреждена. Анатолий безмолвно уставился, как жена долго и старательно ставит цветы в трёхлитровую банку. Другой подходящей ёмкости у них не было; старая ваза разбилась, новую покупать никто и не собирался. Закинув в воду половину столовой ложки сахара, женщина расправляла тугие тёмно-зелёные листы цветов, что-то напевая.

– Ты, с… ка, хоть бы лимоном кайф зажрала, – беспомощно кинул Анатолий и закрылся у себя, снедаемый догадками и ревностью. Вообще-то он старался Раису не оскорблять, но, как известно, довести можно даже улитку до кишечного спазма. Раису он ревновал всегда и ко всем, но чаще это была профилактика, чем заболевание, эмоция, а не чувство. Как хищник защищает свою территорию, оставляя кругом метки, так и он нет-нет да и тюкал жену, напоминая о благопристойности и целомудрии и будучи убеждённым, что Раиса не может ему изменять. При всей своей податливости с ним, под чужими мужскими взглядами она пасовала, краснела, мямлила. К тому же была брезгливой.

– Боже! Ты заметил, Анатоль, как у него плохо дышит желудок? – спросила она про Вадима Николаевича после знакомства с ним. Мужчины к таким мелочам обычно бывают равнодушны, но Ухова порадовало первое впечатление жены от высоко несущего себя свата.

– Твой Иванов летом должен менять майки два раза в день. У него проблемы с гормонами, точно говорю, – критиковала Раиса соседа в Испании. И снова Анатолию становилось спокойнее.

– Слушай, этот Кирилл так сёрбал в ресторане суп, что весь аппетит мне испортил. Уродище! А с виду, вроде, человек с манерами, – жаловалась Ухова на друга Сюзанны. А муж её ликовал: пополнился список тех, кого жена не терпела. И всё равно то, что он видел в последнее время, заставляло задумываться. Раиса была из тех женщин, кто без должного прикида даже мусор не пойдёт выносить. Однако удивляло Анатолия именно мурлыканье, с каким жена крутилась в ванной перед зеркалом. Что могло так поднимать настроение женщине, у которой в доме царил хаос, старшая дочь слегла, а младшая не шла на контакт, Анатолий понять не мог. Ясно было лишь одно: стимулом для жены является не он. А если не он, то кто же?

Чтобы привести мысли в порядок, Ухов налил себе водки в стакан из-под вина и осушил его вопреки принципу не пить крепкое на голодный желудок. Утерев вспотевшее лицо, он опять пошёл на кухню, намереваясь узнать всё и сразу. Ответ жены мало что прояснил:

– Анатоль, я же теперь снова в искусстве, а без вдохновения работать нельзя. Так что мне хорошее настроение доктором прописано, – Раиса широко улыбнулась. Задумчивость, с какой она отвела взгляд, говорила о том, что улыбка предназначена не Анатолию. «Но кому? Кому тогда?!» – отступив, Ухов метался по залу. Впору снова нанимать кого-то для слежки. Но Колян ушёл в рейс, а его сменщик Володя, жирный и лысый, мог следить только за уровнем пены в пиве. Измождённый подозрениями, мужчина схватился за телефон.

– Иванов, шо мне делать? – простонал он.

Уже через пятнадцать минут мужчины в гараже разливали пиво по стаканам. Выпитая водка словно выпарилась из организма, и Ухов говорил сосредоточенно и чётко:

– Слушай, Егор, а может, мне и вторую машину продать к едреней матери? – Не так давно он сплавил тягач от старой фуры, погасив долг в банке.

– Уж если продавать, то весь бизнес. Чем вот только заниматься? – В отличие от хозяина гаража, хлебавшего быстро, Иванов смаковал пивко, причмокивая. Доходы, что имел Анатолий, казались смешными. Его шофёры получали в конце месяца больше, чем он, владелец машины и прицепа. Егор уже несколько раз предлагал соседу отказаться от бизнеса. Только вот продать-то просто, а что потом?

Ухов тяжело поставил стакан на табурет, служивший столом:

– Чем я ещё могу заниматься? Только таксовать.

– Таксовать? С ума сошёл! – на извозе в стране подрабатывали только обречённые. Но глядя в потухшие глаза друга, Егор спохватился: – Нет, Анатоль, ты пойми: я не против такого заработка. Но ведь ты можешь большее. – Всё же хотелось поддержать, протянуть хоть какую-то соломинку надежды. В конце концов, Ухов для этого его сюда и вызвал.

– Спасибо тебе, друг. Слушай: а если я всё продам, ты одолжишь мне тысяч пять баксов?

Егор заметил шальной блеск, мелькнувший в глазах соседа.

– Не вопрос… А зачем?

– Куплю квартиру в соседней автономии. Знаешь, я уже всё подсчитал… – Ухов стал эмоционально рассказывать про коттеджи. В пограничной автономной республике кто-то инвестировал деньги в целый строящийся городок. Возводили здания быстро и, по сравнению с домами на правом берегу Южной, квартиры там стоили недорого. – Там можно всунуться в нулевой цикл, и тогда всё окупится. Вложу бабло, потом буду спокойно сдавать за чирик. И никакого геморроя… А если купить две, то…

– А если весь коттедж, то просто прелесть. Только ведь на коттедж не хватит.

– А на две однокомнатные – вполне. Так дашь пятёрку баксов? Месяца на три. Под процент. Пока продам дачу.

Егор пожал плечами и пообещал помочь даже без всякого вознаграждения. Растроганный до слёз, Анатолий бросился с объятиями. Перестроившись на маячивший надеждой проект, он тут же успокоился и принялся рассуждать, как обрадуется его новой идее Раиса.

– Она всегда мне говорила, что вкладывать в колёса – глупо. Вот теперь вложу в недвижимость, это надёжнее. Тогда в семье сразу всё наладится, вот увидишь. Райка – она не тупая, чтобы не оценить постоянный доход.

На этом и условились. И дальше повели обычные мужские разговоры: растущие цены, скачущий курс национальной валюты, обстановка в соседней стране… Уже порядком набравшись, разошлись про политику, то ругая руководство страны, то хваля его. Вспомнили про умерших Березовского и Уго Чавеса и даже помянули кота Глазастика, который недавно, пытаясь поймать муху, на глазах Насти упал с последнего этажа.

Это заседание в гараже состоялось пятого ноября. Весь день шестого Ухов ездил к конкурентам, приценивался к машинам того же возраста, что у него, потом засел за объявление по продаже и даже стал подсчитывать деньги. При удачном раскладе и сумме, взятой в долг, вполне реально было купить две однокомнатных. Анатолий уже потирал руки и предвкушал, как расскажет Раисе о своих успехах. Но, вернувшись домой вечером в начале одиннадцатого, наткнулся на закрытую дверь в женскую спальню и объяснение по телефону, что у супруги болит голова.

Седьмого ноября Анатолий пришёл с работы пораньше. Было около шести вечера. В доме стояла тишина. На зов откликнулась Мари, объяснив, что мама только что ушла к Сюзанне. Младшей дочери Анатолий давно не доверял; она научилась подыгрывать матери, прикрывая её от нападок отца. На кухне мужчина нашёл на столе тарелку для него, накрытую пластиковой крышкой. Он почесал живот. Значит, скоро вернуться жена не рассчитывала. Что-то подстегнуло Ухова, и, вопреки своим принципам не казаться смешным, он вышел из дома. Домофон у соседки не работал. Ухов дождался, пока кто-то выйдет из шестого подъезда, и нырнул внутрь. На пятом этаже, возле дверей Сюзанны, он прислушался. Показалось, что в квартире играет медленная музыка. Дрожа всем телом как пионер, застуканный при краже соседских ранеток, Анатолий нажал на звонок. Подождал. Нажал ещё раз, потом ещё и ещё. Дверь смотрела на Ухова широким глазком и словно смеялась. Стукнув по ней от злости, он бегом побежал вниз по ступеням. Рука ныла, сердце сжималось, в голове шумело. Так хреново мужчина не чувствовал себя даже после самой тяжёлой пьянки. Вернувшись домой, мужчина налетел на Мари, обвинив её в лживости и притворстве.

– Такая же вырастешь стерва, как твоя мамаша! – грозно пообещал он девочке, сцепившей зубы и кулачки. Дальнейшая речь отца состояла исключительно из матерных слов.

Воспользовавшись тем, что разъярённый отец скрылся в туалете, Мари спряталась в спальне, закрывшись на два оборота. Замок давно был вставлен мамой, чтобы хоть как-то обезопасить их во время таких вот яростных выпадов отца. Почти сразу же домой вернулась Раиса. Скандал поднялся такой, что Анатолий не только оскорбил жену, но даже сильно толкнул её, опрокинув. Крик жены от удара о мебель в прихожей и дикий вой Мари, призывающей не трогать маму, заставили Ухова очнуться. Будто вынырнув из холодной воды, он зажал виски руками и, покачиваясь, ушёл в зал от греха подальше. В состоянии подобной неконтролируемой ярости он был способен совершить ещё большую жестокость.

Всю ночь мужчина не спал. Наутро он принял окончательное решение продавать весь свой бизнес.

24

Вера потянулась в кровати и посмотрела в окно. Ранние сумерки показались светлыми. Завтра по календарю наступала зима, но в Южном этого не чувствовалось. Только утрами приходилось кутаться в шарфы и натягивать свитера с высокими воротниками. Днём же, при плюс пятнадцати, обходились лёгкими курками или плащами. Погружаясь в рой мыслей, Вера улыбнулась и снова закрыла глаза, думая о девочке, что спит рядом.

…Придя к Ивановым восьмого ноября, Мари с плачем попросила приютить её на время каникул.

– Папа с мамой кричат, дерутся… Мне страшно, – объяснила девочка, вся дрожа.

Катя осела на лавку в прихожей, беспомощно жамкая кухонное полотенце, которым протирала посуду после завтрака. Дома никого не было: дочь и муж уже ушли на работу.

– Боже мой! Да что же это творится? – она не понимала, что нужно было сделать для того, чтобы в одиннадцатилетнем ребёнке вырос такой протест против обоих родителей: – Мари, ты проходи, клади вещи на полку, – крёстная помогла снять девочке небольшой рюкзачок, указала на шкаф в прихожей, – а я пойду позвоню Раисе.

Ухова, ответив, запричитала:

– Катюша, дай бог тебе здоровья! Этот совсем с катушек слетел: пьёт, ревнует, устраивает дебоши. Пусть Мари поживёт пока у вас. Увидит он, что значит возвращаться в пустую квартиру! – Иванова вообще ничего теперь не понимала. Это разозлило Раису: – Что тут непонятного? Если Мари будет у тебя, я уйду к Насте. Девочка так страдает от одиночества. Знаешь, Миша спивается, дома почти не бывает. С Настей они живут очень плохо, он её постоянно оскорбляет, даже бьёт.

– Кого? Настю? – Катя отказывалась верить. Собственные тяготы с затеянным разводом и разменом квартиры вмиг показались малозначащими.

– Да, представь себе! Три дня назад пришёл в полтретьего ночи, стал орать: «Ну что, гниёшь, зараза? Пролежни ещё не належала?». И это человеку, который не знает куда себя деть от болей! Мы даём Насте сильнейшие препараты, но девочке всё хуже и хуже. У неё стали появляться навязчивые идеи, и она уже несколько раз писала мне в эсэмэсках, что не хочет жить!

Катя резко прервала жалобы:

– Раиса, ты что?! Чего ты ждёшь? Если у Настеньки уже зарождаются такие мысли, её нужно срочно лечить у психиатра! Что говорят врачи?

Ухова расплакалась: увы, она никак не могла уговорить дочь показаться специалистам. Да и самой ей трудно было смириться с мыслью, что девушка психически нездорова. А потому она искала альтернативу лечению, таская фотографию Насти к бабкам для снятия проклятий, якобы посланных их семье из зависти. Заказывала в церкви службы во здравие. Ежедневно по вечерам зажигала свечи, пламя которых, по словам «знающих» людей, могло очистить их дом от нападок нечистых сил. Покупала гомеопатические успокоительные, которые давала Насте вместе с сильнейшими транквилизаторами. Пыталась лечить её травами. Ходила к ясновидящей гадать на кофейной гуще, выливать воск на воду и всякое прочее, что успокаивало её материнское сердце. Вот только Насте лучше от этого не было. С некоторых пор она отказывалась подчиняться любым уговорам и требованиям матери. Раиса стояла на распутье.

– Не могу же я насильно поместить мою девочку в городскую психиатрическую клинику? – спросила она, словно оправдываясь.

– Конечно можешь! – На памяти педагога с тридцатилетним стажем был не один случай детского суицида. Причинами для леденящих душу историй были обычное пубертатное чувство вседозволенности, желание поиграть со смертью и привлечь внимание. Процент подростков со сдвинутой психикой был в стране пугающим. Иванова потребовала рассказать обо всём Анатолию:

– Он – отец, и его долг помогать тебе в данной ситуации. Ты не должна тащить этот воз одна. – Со стороны было очевидно, что проблемы семьи – это вина всех её членов. А значит, всем сообща и решать их.

– Что? Ты предлагаешь отдать жертву палачу? – завизжала Раиса: – Да знаешь ли ты, что он приказал Насте убираться из дома? Понимаешь: он выгнал её! Избавился от родной дочери!

Катя отстранила трубку от уха и тупо смотрела на неё. Она могла бы напомнит соседке и про то, как та радовалась на свадьбе Насти и Миши, что с уходом старшей дочери к мужу у Мари теперь наконец-то будет своё место в их комнате, и про слова, которыми награждала девочку она, мать, когда Настенька не могла выиграть соревнования по теннису. Да и ласка у Раисы была припасена на особые случаи, которыми жизнь девочек не изобиловала. Однако жалость взяла верх над упрёками: при всех своих слабостях и глупостях Ухова искренне любила своих дочерей. И не в том она сейчас была состоянии, чтобы понять, что любовь и воспитание – вещи разные.

– Раиса, ты рискуешь потерять ребёнка. Хоть это ты понимаешь? – Катя сделала паузу. Она всё ещё пыталась достучаться до сознания подруги. Но обескураженная ситуацией, на этот раз Ухова, грубо отвечая, что в ничьих советах не нуждается, прибегла вовсе не к аллегориям про пироги и рецепты.

Положив трубку, Иванова вышла на балкон в комнате Веры. Мысли разбегались, в груди не хватало воздуха. А ещё хотелось скрыться от пытливого взгляда Мари. Чем Катя могла помочь ей? Приютить на время? Конечно, это даже не обсуждается. Егор только рад будет появлению в доме детского голоса: он всегда любил детей и тайно страдал от того, что у Кати их не было. Вера? Она – добрый человечек и не будет возражать против того, что Мари поживёт с ней. Тихая и незаметная, особого внимания девочка не требовала. Этого ребёнка, до времени повзрослевшего, Ивановы смогут душевно согреть. А как быть с Настей? Чем ей помочь? Мысли разбивались о требование Раисы не лезть в их семью.

За обедом Катя осторожно вернулась к волнующей теме и рассказала про Настины эсэмэски. Муж и дочь опустили ложки на стол. Вера, отпросившись у Егора с работы, тут же понеслась к подруге.

Воздух в квартире Киселёвых был спёртым. Приглушённый свет ночника, выбивающийся из спальни, еле освещал Настю, поднявшуюся открыть дверь. Вслед за ней к двери выползли Флинт и два ещё совсем маленьких котёнка.

– Подкидыши, – коротко объяснила Ухова, – никому не нужны. Выставили их на холод умирать… Изверги. Мне соседка принесла.

Вера наклонилась за тем котёнком, что не испугался её. С некоторых пор благотворительность в отношении котят превратилась для Насти в смысл жизни. Она покупала им альбуцид для глаз, шампунь от блох, специальное питание, витамины, соски, расчёски… Это была любовь, нерастраченная на детей, родить которых у девушки почему-то так и не получалось.

– Понятно… – Вера отдала котёнка в протянутые руки. В ночной рубашке до пят Настя смотрелась, как в смирительной робе. На её плечи был накинут пуховый платок. Девушка щурилась и ёжилась. Вместо верхнего света она зажгла четыре круглые свечки и, расставив их на пианино мужа, вернулась на диван. Её истаявшие кисти рук и стопы казались прозрачными, губы бескровно синели. Тщедушные котята выглядели бодрее, чем их опекунша. Вот уже два месяца как Настя глушила таблетками боли и недуги, но даже самые сильные лекарства не могли избавить её от безразличия мужа и родных.

Рассказывая, подруга даже не жаловалась, как обычно:

– Мать приходит, да. А что толку? Она как машина: мажет меня кремами, пичкает едой и лекарствами, а сама то и дело смотрит на мобильник, не пришло ли сообщение. Так что и ей не до меня. Поругает, поплачет и убегает. А я остаюсь. И не понимаю, как быть дальше. Вера, мне так плохо… Хочется закрыть глаза и уже никогда больше не проснуться. Или вон как Глазастик… – Настя громко сглотнула слюну, открыла глаза, в которых было безумие. – Страшно вот только… С последнего этажа – это, наверное, больно?

Вера от ужаса передёрнулась. Да, рассказы матери подтверждались, и Настя думала о смерти, как о спасении.

– Настюха… Дорогая моя, самая любимая Настюха, что ты говоришь? – Вера подсела рядом и стала гладить её холодную кисть: – Зачем ты так? Из-за Мишки? Ну да и бог с ним. Да я завтра же помогу тебе развестись! – Котята, ощутив себя лишними, спрыгнули на пол и побежали в спальню к кормушке. На покрывале остался только Флинт, словно он по возрасту уже имел право присутствовать при столь серьёзных разговорах. На громкий возглас Веры кот вскочил и выгнул с шипением спину. Вид храбреца вызывал умиление. – О, смотри, какой у тебя защитник!

Настя усмехнулась и посмотрела со слезами:

– Вера, я тоже очень тебя люблю. Ты даже не представляешь, как… И спасибо тебе. Но… Что даст развод? Куда мне потом идти? Что делать? Мне, как и им, даже жить негде. – Настя махнула слабой рукой в сторону животных. – Только меня ведь никто не подберёт. – Она и себя ощущала будто котёнком – брошенным и никому не нужным.

Вера резко встала, подошла к выключателю, зажгла свет.

– Всё, Настя! Пипец… Достали меня твои родичи. Какие эгоисты! Во что они превратили вашу жизнь? Ты тут загибаешься, Мари к нам сбежала. – Она стала задувать свечи одну за другой. Настя натянула платок на лицо и украдкой смотрела из-под него. – Нужно что-то делать… Помнишь, тогда, на море, я предлагала тебе кое-что?..

В глазах Насти забрезжил интерес:

– Ты думаешь, получится?

– Я не думаю – я уверена. Всё, Настюха, начинаем действовать. Так, какое сегодня число? Восьмое ноября? Прекрасно! Вот увидишь: уже через месяц, максимум к Новому году, ты и вспоминать не будешь о том, что хотела… ну… про все эти глупости. – Вера подошла к дивану и ласково нажала Насте на кончик носа, как иногда делают, когда заигрывают с детьми: – Би-бип… Вставай, малыш! Карлсон тебя не бросит. Он прилетел. – Иванова надула живот и щёки, изображая сказочного героя. Впервые за многие недели на лице Насти появилась слабая улыбка.

На следующий день Вера, поднявшись к Уховым, вытащила из сумки фотоснимки и положила их в зале на стол.

– Дядя Толя, если через месяц вы не купите Насте квартиру, я передам эти фото папе. Дубликаты у меня есть. – Сказала она это так, чтобы не слышала Раиса. На фотографиях был заснят черноморский пляж. На одной из них – Вера на полотенце у воды и Анатолий, запускающий руку в трусы её купальника, на другой – под лифчик.

Замерев, мужчина смотрел на них, пытаясь унять дрожь в руках. После вчерашней ссоры с Раисой сегодня он уже договорился о продаже остатков техники и взял у Иванова обещанные пять тысяч. Доллары были надёжно спрятаны в сейф на работе, договор продажи лежал у нотариуса, подписанный обеими сторонами. В течение двух недель покупатель должен был перечислить Анатолию четыре с половиной миллиона монет. Продать за пять, как хотелось бы, учитывая спешку, ему не удалось. «Но теперь сделка играет мне на руку. Обратной дороги для меня нет!» – молча подумал Ухов. Ему даже представить было страшно, чем обернётся пляжная история, узнай о ней Егор.

Загнанный в угол, Анатолий дождался официального оформления всех бумаг и внёс залог на покупку не двух строящихся квартир в автономной области, а готовой однокомнатной в Южном, совсем неподалёку от их дома. Жильё для Насти он выторговал за три миллиона восемьсот тысяч монет. Деньги на залог снял с перечислений за последние перевозки. Зарплату шоферам рассчитывал отдать сразу же после оформления покупки, чтобы разом расплатиться со всеми. Боже, как он устал! Кто бы только знал, как он устал… Считать, продавать, покупать, бояться, крутиться, прятаться и выкручиваться из созданной ситуации. А ещё – не знать, что теперь будет с женой, и вообще с семьёй. Настя ушла на квартиру сватов, домой носа не кажет и к себе не зовёт. Не отвечает даже по телефону. Редко когда посылает в ответ эсэмэску, скупую, без эмоций: «У меня всё по-прежнему». Мари живёт у Ивановых и тоже видеться с отцом не хочет. При встрече во дворе, или когда приходит к матери, – торопится опустить глаза и скрыться из виду. Раиса… Отчуждённость жены Анатолий воспринимал хуже всего. Это было как предательство. Не с кем ему теперь было дома разговаривать, советоваться. Некому, как раньше, поддержать его, внушить надежду на лучшее. Единственным на всём свете, к кому можно было обратиться за сочувствием, оставался Егор. Но и с ним, учитывая щекотливую ситуацию с фотографиями, Анатолий временно прекратил всякие обсуждения своих дел.

Ожидая тридцатого ноября, дня окончательного оформления покупки однокомнатной квартиры у нотариуса, Ухов перестал пить. Время сжалось вокруг него, и часы тикали в висках: тик-так, тик-так, тик-так, вызывая головную боль и бессонницу. Он снова стал курить, ночью, на лоджии, одну за другой. Напротив на Казачьей пугали близостью очертания строящегося здания – по-прежнему было неизвестно, что же в нём будет. Далеко за парком за высотками блестела река. Из-за тепла ночи были светлыми, прозрачными. Анатолий задумчиво глядел вдаль, мечтая наконец-то избавиться от нависших проблем и заняться извозом. Жить на заработанное таким способом было нельзя, прожить – пожалуй. А из забот – только следить за машиной. На это тоже придётся брать из семейного бюджета. Но ничего, они затянут пояса, будут жить на пятнадцать тысяч, столько же, по возможности, откладывать каждый месяц. Глядишь, за год насобирают тысяч сто пятьдесят – сто восемьдесят… За пять лет будет уже миллион в кармане. Неплохо. И долгов никаких. А если и Раисе пойти работать, то и больше получится.

Да, теперь Ухов спокойно думал о том, что жене придётся идти работать. Хватит сидеть на его шее! Пусть почувствует, что значит батрачить, как, например, её мать – кассиршей в супермаркете, зарабатывая при этом минимум. Может, тогда перестанет пилить его из-за денег… Да, пусть идёт! Она ведь всегда повторяет: дескать, лучше работать весь день, чем обслуживать их… А если он купит Насте квартиру, то и у дочери начнётся новая жизнь: матери руки развяжет, появится стимул, пойдёт на поправку… Верка – шельма, дрянь, сказать нечего. Но, с другой стороны, они с Настюхой с песочницы вместе, так что у дочери есть крепкое плечо. А Миша теперь пусть гуляет. Да. Так ему и сказать: гуляй, сквознячок! Не сумел бабу сделать счастливой – иди куда подальше. И сватов тоже надо будет послать… Ох, с каким наслаждением выскажет им Анатолий напоследок всё, что думает об их ненужной порядочности, прямо-таки лизоблюдстве перед нынешней властью! Тоже мне, исусики. Другой бы на месте свата так свою жизнь устроил, что сыновья не чужие бы деньги в банке считали, а свои. Эх, да что говорить… Его бы, Ухова, на такое место в мэрию! Вот он бы развернулся! А Вадим Николаевич – слизняк. Говорит и оглядывается. И Миша таким же слюнтяем вырос. Потому и пьёт. Молодой, а уже алкаш.

Эти мысли роились в голове мужчины каждую ночь. И каждую ночь он строил их то в одном порядке, то в другом. Сначала хотелось поквитаться со сватом, потом он умилялся, представляя себе лицо жены в тот день, когда ей придётся идти на биржу труда… Он продолжал злиться на Настю за то, что из-за её беспутности сам остался без дела и без денег. «Взятые у Иванова пять тысяч долларов придётся отдать. Куда их теперь? Ни к чему они. И офис надо продать, – небольшую комнатку он прикупил при станции техобслуживания на выезде из города. Там же арендовал паркинг для тягача, там же ремонтировал свою технику. Туда же привёз для продажи прицеп, за который дали всего полмиллиона вместо восьмисот тысяч. Купил какой-то армянин, а потом хозяин техстанции проговорился, что прицеп выкупил тот, кто его арендовал. – Крысы! Рвачи. Всё им мало. Нагрели… Эх, да что уж теперь? Теперь лишь бы всё сбагрить с плеч…» – отмахивался мужчина от тягостных рассуждений, ожидая нужного дня. Двадцать девятого ноября он принёс домой четыре с половиной миллиона монет, тут же перезвонил Вере и попросил завтра принести к нотариусу паспорт Насти. Деньги Анатолий положил в секретер стенки. Раньше там было много бумаг, а теперь лежали две-три платёжки. Закрыв шкаф на ключ, он вышел в коридор. Дома было непривычно многолюдно и весело: Раиса пригласила Мишу и Настю, пришла Мари, на огонёк заглянули Сюзанна и Кирилл, давно не видевшие девочек. Анатолий хотел пройти в кухню, но Раиса остановила его на пороге и стала отчитывать за какое-то полотенце, найденное в ванной разорванным. Никакого полотенца Ухов не рвал, поэтому, разозлившись, пошёл в магазин за водкой.