Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

«Вождизм» и основание новой эры

В становлении истинно мужского характера необходимо проявление лидерских задатков. Причем важно лидерство в делах рыцарских, овеянных историческим ореолом и основанных на древних этикетных традициях. Поэтому Есенин по подобию феодального цехового братства, «Общества вольных каменщиков» и рыцарских христианских средневековых орденов учредил с товарищами поэтический «Орден имажинистов» и гордо именовал себя «вождем имажинизма», «мастером». Есенин в «Автобиографии» (1924) утверждал: «…основанное в 1919 году течение имажинизм, с одной стороны, мной…» (VII (1), 17). В. Г. Шершеневич в «Великолепном очевидце» (1934–1936) также подчеркнул «вождистские» наклонности поэта: «Есенин желал вожаковствовать. В затеваемом журнале “Россияне” требовал: “Диктатуры!”».[923]923
  Шершеневич В. Г. Великолепный очевидец // Мой век, мои друзья и подруги. С. 408.


[Закрыть]

Однако склонность Есенина к «вождизму», взращенная детским стремлением «быть коноводом» среди мальчишек, подкреплялась общим стремлением имажинистов объявить себя вождями литературной молодежи и занять лидерские позиции в искусстве. Поэтому фамилия Есенина появлялась на афишах литературных вечеров и прочих затей имажинистов в «вождистском контексте»: «Вождь действующего искусства» (12 июня 1921 г., Москва – VII (2), 555).

Позже начальственные, «вождистские» нотки у Есенина проявлялись в употреблении официальных редакционных бланков (например, редакции газеты «Бакинский рабочий») не по санкционированному начальством и не по прямому назначению: они служили для черновиков стихов, что придавало дополнительную весомость произведениям в глазах их автора и одновременно принижало роль деловых бумаг. В. А. Мануйлов оказался свидетелем такого эпизода в 1925 г.:

В кабинет Чагина вошел не то заведующий хозяйством редакции, не то кладовщик и принес Петру Ивановичу стопку свежих бланков, на которых сверху было напечатано: «Редактор газеты ‘Бакинский рабочий’» и т. д. Есенин пристально взглянул на Чагина. «Ну, ну, возьми малость», – сказал, улыбаясь, Петр Иванович и протянул Есенину десятка полтора бланков. «Добрая бумага!» – Есенин пощупал бланки и, бережно согнув их пополам, положил во внутренний карман пиджака.

Я не раз видел черновики Есенина, писанные на бланках редакции «Бакинского рабочего» и даже на бланках ЦК Коммунистической партии Азербайджана. Ему доставляло особое удовольствие писать стихи на официальных бланках. И не только потому, что бумага была действительно хорошая, в этом чувствовалось какое-то почти детское удовлетворение, даже бахвальство: «Вот на каких ответственных бланках пишу я стихи! Каково!». А вместе с тем тут проявлялась и наивная скромность, как будто стихи становились значительнее от того, что они написаны на этих бланках![924]924
  О Есенине. С. 478.


[Закрыть]

Мужская основательность проявляется в образе отцов-основателей, иерархов, венценосных столпов, зачинателей. Перечислением их имен открываются новые летоисчисления подобно точке отсчета от Рождества Христова; в «Автобиографии» (1923) Есенин рассматривает себя и друзей-имажинистов в качестве основополагателей поэтической эры: «Мы были зачинателями новой полосы в эре искусства…» (VII (1), 13).

Сразу после победы Октябрьской революции стало принято знаменовать начальное летоисчисление, и искушению ощутить свое творчество приметой новой эры – летописным знаком первого века – поддался Есенин. Чуть позже поэт осознает трудности новаторства и выскажется: «Что эра новая – // Не фунт изюму нам» (II, 136 – «Стансы», 1924).

А. А. Жаров описал восприятие комсомольцами нового принципа датировки есенинского сборника «Радуница»:

К нам в Можайск попало второе издание сборника. На обложке значилось: «1918. 2-й год I века».

Такое летосчисление нравилось мне, однако многие стихи казались не соответствующими этому летосчислению.[925]925
  Там же. С. 413.


[Закрыть]

Аналогичное летоисчисление зафиксировал А. Н. Толстой в статье «О читателе (В виде предисловия)» (1925): «Восьмой год Республики. <…> Новый неведомый читатель восьмого года Республики».[926]926
  Толстой А. Н. Союз пяти. Рассказы. Л., 1925. С. 7.


[Закрыть]

Как новая – Советская – власть учреждала свои декреты и устанавливала свои законы, диктовала новые нормы поведения, так и имажинисты действовали ей под стать, копируя не «букву закона», но «дух эпохи», вводя свои «диктатуру» и «всеобщий диктат» искусства. В 1919 г., одновременно с зарождением имажинизма, уже В. Г. Шершеневич провозгласил (сравните с сутью «Декрета об отделении церкви от государства»): «Мы, имажинисты, – группа анархического искусства – с самого начала не заигрывали со слоновой нежностью… не становились на задние лапки перед государством. Государство нас не признает – и слава Богу! Мы открыто кидаем свой лозунг: “Долой государство! Да здравствует отделение государства от искусства!”».[927]927
  Шершенева В Г. Искусство и государство // Жизнь и творчество русской молодежи. 1919. № 28/29, 13 апр. С. 5.


[Закрыть] Другой пример в «Восьми пунктах» (1924) – с кивком в сторону крестьянской реформы 1861 года: «Октябрьская революция освободила рабочих и крестьян. Творческое сознание еще не перешагнуло 61 год. // Имажинизм борется за отмену крепостного права сознания и чувства» (VII (1), 314).

А. Б. Мариенгоф вспоминал об их с Есениным мечтании о «золотом веке поэзии»:

– Давай-ка, Толя, выпустим сборник под названием «Эпоха Есенина и Мариенгофа».

– Давай.

– Это ведь сущая правда! Эпоха-то – наша.[928]928
  Мариенгоф А. Б. Мой век, мои друзья и подруги // Мой век, мои друзья и подруги. С. 120 (курсив автора).


[Закрыть]

Книга эта издана не была, но сохранилась половина макета сборника с двойным автографом на шмуцтитуле его неполной верстки. Друзья применили прием построчного вписывания большими печатными буквами общего посвятительного текста. Заметна разница написаний буквы «Е» у Есенина и «ﻉ» у Мариенгофа: «Верховному мастеру ’ордена имажинистов’, создателю декоративной эпохи Георгию Якулову посвящают поэтическую эпоху Есенин и Мариенгоф» (ГЛМ, ф. 4, оп. 1, ед. хр. 22; подробнее см. в главе 13).

Учреждение новой эры не препятствовало сохранению календарного восприятия бытия, унаследованного от предков природосообразного круговорота жизни. Повествуя о последнем периоде жизни Есенина, о 1925 г., его друг и свояк В. Ф. Наседкин сообщал: «…отбирая материал для первого тома, он заметил, что у него мало стихов о зиме. “Теперь буду писать о зиме, – сказал он. – Весна, лето, осень как фон у меня есть, не хватает только зимы”».[929]929
  Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 495.


[Закрыть] Далее В. Ф. Наседкин привел перечень произведений, у которых в большинстве названий, данных по первой строчке, фигурируют зимние реалии – в основном это транспорт на полозьях и заснеженный пейзаж с разгулом снежной стихии: «Появились стихи: “Эх вы, сани! А кони, кони!..”, “Снежная замять дробится и колется…”, “Слышишь – мчатся сани…”, “Снежная замять крутит бойко…”, “Синий туман. Снеговое раздолье…”…».[930]930
  Там же.


[Закрыть]

Действительно, «Эх вы, сани! А кони, кони!..» помечено «19 сентября 1925», «Снежная замять дробится и колется…» – «20 сентября 1925», «Слышишь – мчатся сани…» – «3 октября 1925», «Снежная замять крутит бойко…» – «4/5 октября 1925», «Синий туман. Снеговое раздолье…» – «24 сентября 1925» и помещены друг за другом (со вставками еще других стихотворений в некоторых местах линии); все даты написания не отвечают «зимнему» содержанию произведений, что объясняется тематической заданностью направления авторской фантазии, умением представить себя действующим лицом в разбушевавшейся снежной вьюге.

Конечно, стремление добавить в солидный стихотворный том «зимнюю лирику», чтобы придать ему «календарную стройность» и «округлость композиции», свидетельствовало, прежде всего, об эстетстве, присущем каждому поэту, в том числе и Есенину. Однако это же обстоятельство в равной мере характеризует свойство «мужской логики» с ее тягой к планомерности каждого события и к равномерному выстраиванию любой структуры (в том числе и нарочито уродливой, перекошенной, диссонансной, асимметричной, дисгармоничной – как тщательно продуманной, а не случайной). А в случае с Есениным как выходцем из крестьянской среды «календарный» подход был обусловлен привычным круглогодичным счетом времени, что прослеживается по многим творческим параметрам (заглавиям произведений и их композиции, сезонно-аграрному маркированию тематики и т. д.).

О. Е. Воронова исследовала построение есенинской повести «Яр» (1916) по календарной хронологии, что свидетельствует о понимании автором-крестьянином ведущего мировоззренческого принципа в организации всего жизненного строя земледельца: «Сама композиция произведения построена в соответствии с народным месяцесловом, годовым аграрным циклом и церковным календарем. <…> Каждому значительному событию в повести соответствует определенная календарная дата».[931]931
  Воронова О. Е. Фольклорно-этнографическая основа повести С. А. Есенина «Яр» и ее связь с народными традициями Рязанского края // Этнография и фольклор Рязанского края (Первые Лебедевские чтения) / Рязанский этнографический вестник. 1996. С. 129.


[Закрыть]

О годовой «народной хронологии», прочно внедренной в крестьянское сознание, свидетельствуют есенинские названия сборников вышедших и невышедших – «Авсень» (1915, не издан), «Радуница» (1916 и др.) и стихотворений «Русалка под Новый год» (1915), «Чую Радуницу Божью…» (1914), «Ег-рий» (1914), «Троицыно утро, утренний канон…» (1914), «Матушка в Купальницу по лесу ходила…» (1912) и др. (см.: VII (3), 74; т. I и IV).

Все указанные Есениным праздники отмечались в с. Константиново. Местные жители рассказывают: «Под старый Новый год Авсень кличуть».[932]932
  Записи автора. Тетр. 8. № 139 – Вавилова Мария Николаевна, 1908 г. р., с. Константиново, 03.10.1993.


[Закрыть]

Старожилы села уточняют время жизнедеятельности русалок: «Русальская неделя, это когда поспяваеть хлеб» и «русалки бегають по ржам».[933]933
  Записи автора. Тетр. 8б. № 608 – Дорожкина В. А., 86 лет, 03.10.2000; Тетр. 8а. № 441 – Зинаида Борисовна Абрамкина, 76 лет, с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть] Однако в их памяти сохранились лишь отголоски верования в русалок: «Да как сказать – русалки? <…> Это наряженные во всем белом. На голове платок, наверное, белый тоже»; «Да, русалок провожали, русалок. Нарядются бабы, нарядются, наденуть все, как нарядются. И вот выходють. И с гармонями ходили пó полю русалки, играли и плясали, все наряженные-наряженные. Раньше-то панёвы какие наденуть, то в какие-нибудь шали такие цветастые нарядятся – это русалки-то. Какие они, русалки-то? Ну просто народ такой, народ! Какие уж там русалки, народ! Да-да-да, щекотать, говорять, можеть русалка. Ну, я не знаю, как она щекочеть, не помню. Все я не могу тебе сказать. Ну, это такая поговорка, никакая там ни русалка, а просто так прозвища, прозвища».[934]934
  Записи автора. Тетр. 8а. № 445 – Абрамкина З. Б., 76 лет, и Назарова Анна Федоровна, 1931 г. р., 12.09.2000; № 569 – Морозова Анастасия Павловна, 90 лет, с. Константиново, 14.09.2000.


[Закрыть]

В народных верованиях повсеместно в тех регионах, где имеются представления о русалке (в Центральной и Южной России, где сеяли рожь и коноплю), она является мифологическим персонажем, приуроченным ко времени цветения и колошения хлебов и подобных агрикультур. Следовательно, повествуя о зимней русалке, Есенин сознательно встал на линию изображения русалки в соответствии с описанием А. Н. Афанасьева, опиравшегося на западноевропейскую мифологическую и литературную традицию. Основа стихотворения является поэтическим переложением фрагмента афанасьевского текста: «Девицы, бросающиеся с горя и отчаяния в воду, подхватываются русалками и поступают в среду этих водяных нимф», а «весною, выходя из глубоких вод, они разбегаются по соседним лесам и рощам», «защекочивают насмерть и увлекают в омуты неосторожных путников», и там «у них есть подводные хрустальные чертоги».[935]935
  Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу: В 3 т. М., 1865–1869. Т. 3. С. 240, 125, 123; впервые это наблюдение – Самоделова Е. А. Роль «Поэтических воззрений славян на природу» А. Н. Афанасьева в развитии русской литературы XIX–XX веков // Начало: Сб. работ молодых ученых. Вып. 4. М., 1998. С. 382; Самоделова Е. А. Историко-фольклорная поэтика С. А. Есенина / Рязанский этнографический вестник. 1998. С. 51


[Закрыть]

Местные жители рассказывают: «…Егорий, бываеть он шестого мая. Вот за реку перевозють. Вот у церкви был такой прудик, счас вот его вырыли – это глубокий, а воды не бываеть, а тогда мелкий был прудик. Ну и вот. Вперед лошадей вядуть, гонють, а батюшка стоить вот так вот – кропить вот этой водой. Зá реку переводили. У нас тогда за рекой были коровы и лошади, вся скотина. <…> А потом – вторые этих ведуть коров. Вот каждая хозяйкя свою ведеть, и батюшка вот так святой водой и кропил. И всегда всех за реку. <…> Там паром такой, туда выгоняють, и за реку перевозили. Это на Егория».[936]936
  Записи автора. Тетр. 8б. № 622 – Дорожкина В. А., 86 лет, с. Константиново, 03.10.2000.


[Закрыть] Также вспоминают: «…вот на Егория-то молебен был – скотину выгоняли. На Егория этот самый молебен бывает скотиний. Там священник все причитывал, все молебен отчитывал, чтоб скотина была в полном порядке».[937]937
  Записи автора. Тетр. 8а. № 403 – Дорожкина Мария Григорьевна, 1911 г. р., с. Константиново, 12.09.2000.


[Закрыть]

Можно с уверенностью предполагать, что Радуница также отмечалась в с. Константиново. Старожилы с. Лучинск Старожиловского р-на (где служил до перевода в Константиново любимый Есениным священник отец Иоанн Смирнов) отмечают: «Первая родительская – Рáдоница – через неделю во вторник после Пасхи. Все радуются».[938]938
  Записи автора. Тетр. 11 А Старожиловского р-на. С. 119. Зап. наша и М. В. Скороходова от Фенойкиной Аграфены Павловны, 1915 г. р., Рязановой Александры Павловны, 1928 г. р., с. Лучинск, 15.08.1994.


[Закрыть]

Имеется также множество данных о праздновании Троицы и Купальницы в с. Константиново (анализ их может послужить темой отдельного исследования).[939]939
  Нами собирались данные в 1993, 2000 и 2003 гг.


[Закрыть] На «малой родине» Есенина даже в частушках (генетически более позднем жанре) время измерялось важнейшими православными праздниками:

 
Ой, залетка дорогой.
Дорогой, рязанский.
Мы не виделись с тобой
С Пасхи до Казанской [940]940
  «У меня в душе звенит тальянка…». С. 152–153 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть].
 

Календарной цикличностью пронизаны самые разнообразные мировоззренческие уровни восприятия и типы вероучения. Во-первых, это крестьянское сознание, связанное с круглогодичным аграрным месяцесловом; народное и церковно-каноническое православие; во-вторых, масонское круговращательное общественное строительство и мастерское служение. Всем этим круговращением природы и общества интересовался Есенин, был лично вовлечен в постоянное вращающееся движение всего и вся, сам в своем творчестве отражал круговой и поступательный характер истории страны и человеческой души.

Так, в монографии д-ра Папюса «33-я, 90-ая, 96-ая. Генезис и развитие масонских символов. История ритуалов. Происхождение степеней. Легенда о Хираме (То, что должен знать Мастер)» (СПб., 1911. Пер. с фр.) говорится о масонских степенях, подчиняющихся круговороту природы (в его суточном и годовом вариантах). Выводятся символические параллели: 1) «ученик будет человеком утра или восходящего солнца» в первой четверти круга «Земли вокруг самое себя» с 6 до 9 часов и «будет распускающимся зерном» в соответствии с весной; 2) подмастерье (он же товарищ) окажется «человеком полудня и полного солнца» во второй четверти круга с 9 до 12 часов и «цветущим растением» летом; 3) мастер станет «человеком заходящего солнца» в третьей четверти круга с полудня до захода солнца и «растением, приносящим плод» осенью; 4) мастер же в четвертой четверти круга от захождения солнца до ночи получится «плодом, падающим с целью произвести новые растения, при помощи заключающихся в нем зернышек».[941]941
  Д-р. Папюс. 33-я, 90-ая, 96-ая. Генезис и развитие масонских символов. История ритуалов. Происхождение степеней. Легенда о Хираме (То, что должен знать Мастер) / Пер. с фр. СПб., 1911. С. 17–18. См. также ил. на с. 19.


[Закрыть]

Есенин мог ознакомиться с этим и другими трудами д-ра Папюса в библиотеке А. М. Кожебаткина,[942]942
  См.: Шубникова-Гусева Н. И. Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Черного человека»: Творческая история, судьба, контекст и интерпретация. М., 2001. Гл. 7. Главка «“Черный человек”, или Диалог с масонством». С. 574.


[Закрыть] а интерес к масонству у него мог возникнуть при чтении романа Б. Пильняка «Голый год» (1920) с перечнем продающихся в Ордынине масонских книг, при знакомстве с пьесой В. Г. Шершеневича «Дама в черной перчатке» (1922) о масоне де Грильоне,[943]943
  Там же. С. 570–571.


[Закрыть] а также при изучении драмы А. Б. Мариенгофа «Заговор дураков» (1921), пародирующей масонские ритуалы. Есенина привлекали деятели культуры прошлого и современности, состоявшие в масонах или увлекавшиеся масонством со стороны: В.-А. Моцарт, А. С. Пушкин, А. А. Блок, М. А. Осоргин, Б. М. Зубакин и др.[944]944
  Там же. С. 571–578.


[Закрыть]

Показательно, что в период написания революционно-библейских «маленьких поэм» 1917–1919 годов усилилось восприятие Есениным религиозных праздников, специально вычлененных поэтом из народно-православного календаря, чтобы на более понятной широкой публике системе христианско-православного летоисчисления выстроить новый мир. Важнейшими календарными датами постулируются великие двунадесятые праздники, причем название одного из них выведено уже в заглавии: «Новое восславят // Рождество поля» (I, 106 – «Тучи с ожереба…», 1917); «Святись преполовеньем // И рождеством святись» (II, 41 – «Октоих», 1917); «Зреет час преображенья» (II, 55 – «Преображение», 1917); «Сердце – свечка за обедней // Пасхе массы и коммун» (II, 71 – «Небесный барабанщик», 1918); «Нового вознесения // Я оставлю на земле следы» (II, 65 – «Инония», 1918).

Самореализация мужчины под эгидой всеобщего строительства

Для мужчин как первооткрывателей и укрепителей своей территории и собственного дома характерна деятельность строителя, нашедшая воплощение у Есенина в тематике и соответствующей терминологии строительства в сочинениях: вспомните задумку мельника Афонюшки построить церковь и постройку школы в Раменках на его деньги Каревым (V, 38, 43 – «Яр», 1918); мнение о строительстве какого-то не того социализма в письме; мысль о новом богостроительстве и создании Третьего Завета в «христианско-революционных поэмах» и др.

Разворот строительной тематики прежде всего как церковного строительства (пусть и осмысляемого в плане метафоры любого творческого процесса) характерен для дореволюционного периода творчества Есенина и его «маленьких поэм» 1917–1919 гг.: «На крепких сгибах воздетых рук // Возводит церкви строитель звук» (I, 102 – «Твой глас незримый, как дым в избе…», 1916). В «Ключах Марии» (1918) Есенин провозглашал идею грандиозной литературной стройки: «…и в свой творческий рисунок мира люди, как в инженерный план, вдунут осязаемые грани строительства», говорил о «строительстве пролетарской культуры» (V, 203, 213; см. также в главе 13).

В условно называемых революционными «маленьких поэмах» типичными оказываются различные строительно-архитектурные конструкции, которые традиционно уже наполнены символическим смыслом, но специально переосмыслены Есениным. Во-первых, это божественная лестница: «Лестница к саду твоему // Без приступок» (II, 49 – «Пришествие», 1917) и «Не хочу я небес без лестницы» (II, 61 – «Инония», 1918). Как следует из этих примеров, в революционные годы есенинская «небесная лестница» уже разомкнута, что свидетельствует о разрушении всеобщей гармонии, разорванности Вселенной и недостижимости блаженства для человека. Прежде в мире царила вселенская благодать: «Звонкий мрамор белых лестниц // Потянулся в райский сад» (II, 15 – «Микола», 1915). В основе есенинской метафорически переосмысленной лестницы лежит типический библейской образ: «Предначертанные спасению тоскою наших отцов и предков чрез их иаковскую лестницу орнамента слова…» (V, 213 – «Ключи Марии», 1918). Сравните исходное понятие: «…лестница стоит на земле, а верх ее касается неба; и вот Ангелы Божии восходят и нисходят по ней. // И вот Господь стоит на ней» (Быт. 28: 12–13).

Разворот тематики строительства на уровне фундамента как основы всяческой воздвигаемой постройки дан в «Предисловии» (1924) Есенина применительно к литературной монументальности и основательности: «Не я выдумал этот образ, он был и есть основа русского духа и глаза, но я первый развил его и положил основным камнем в своих стихах» (V, 223–224).

Пахарь и сеятель

Образ пахаря и сеятеля является достаточно частотным для творчества Есенина. Относясь к оседлому типу населения, он выражает такие стороны русского национального характера в его мужской ипостаси, как патриархальность и патриотизм, укорененность на «народной почве», приверженность идеалам сельской общины и артельного ведения хозяйства. Будучи выразителем одного из древнейших жизненных укладов, оказавшись представителем наиболее ранней, первичной профессии, пахарь воспринимается в качестве архетипа. Образ земледельца вообще является типичным для русского фольклора и литературы: вспомним былинного Микулу Селяниновича.

Образ пахаря также восходит к библейскому сеятелю из евангельских притч. Безусловно, Есенин читал в Евангелии: «Сеятель слово сеет. Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их. <…> А посеянное на доброй земле означает тех, которые слушают слово и принимают, и приносят плод, один в тридцать, другой в шестьдесят, иной во сто крат» (Мк. 4: 14–20). Этот мотив стократного увеличения зерна в колосе воплотился в «Авсене», распевавшемся ребятишками под старый Новый год в Константинове – вот фрагмент текста:

 
Мы тащимся, волочимся
К Ивану на двор.
Он уехал в поле
Пашеницу рассевать.
Зароди ему, Бох,
Из полна зерна пирох!
Как из целого зерна —
Ему два пирога.[945]945
  Записи автора. Тетр. 8. № 139 – Вавилова Мария Николаевна, 1908 г. р., с. Константиново, 03.10.1993.


[Закрыть]
 

Соседка Есенина рассказывала, как он ходил «“Авсень” кликать»:

 
Помню, пошел Сергей с ребятами блины собирать, «Авсень» петь, – говорит Евдокия Александровна Воробьева. – А как уходил из дома, взял с собой свои блины.
Когда вернулся, отец ему сказал:
– Да что же ты, стервец, наши блины-то обратно принес?
Он отвечает:
– Дядя <Батя (?)>, нехорошие у Кострюковых блины, я их не брал…
Мы так и повалились: с «Авсеня» собственные свои блины принес.[946]946
  Панфилов А. Д. Константиновский меридиан: В 2 ч. М., 1992. Ч. 1. С. 139–140.


[Закрыть]
 

Этот ритуал сохранился до настоящего времени. Уроженка с. Константиново рассказала: «Под старый Новый год “Авсень” кличуть. Утром ребятишки поменьше. <…> А кто не дасть, прибаутку сыграють. Блины собирали за это, одаривали. <…> Если хозяина звать Андреем – “На Андреев день”. Играется на улице на крыльце. Все с палками, стучать, прибаутки поють – я Вам сказала. Шубу вывернуть, покроются тряпкой. Блины делили по себе».[947]947
  Записи автора. Тетр. 8. № 139 – Вавилова М. Н., 1908 г. р., с. Константиново, 03.10.1993.


[Закрыть]

В Евангелии от Матфея Господь Иисус Христос разъясняет притчу: «…сеющий доброе семя есть Сын Человеческий; // Поле есть мир; доброе семя – это сыны Царствия, а плевелы – сыны лукавого; // Враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина века, а жнецы суть ангелы» (Мф. 13: 37–39).

А. Н. Захаров, подробно рассмотревший процесс агрикультурного возделывания земли и выявивший образные решения Есениным подготовки почвы, пахоты, сева, ожидания урожая и пожинания снопов, пришел к выводу: «Весь мир представляется Есенину засеянным и дающим урожай полем».[948]948
  Захаров А. Н. Художественно-философский мир Сергея Есенина: Дисс…докт. филол. наук. М., 2002. С. 132.


[Закрыть] Исследователь увидел совмещение разнородных истоков в проходящей через все творчество поэта единой сюжетно-композиционной линии взращивания зерна: «Соединив библейское и бытовое, по-своему понимая “науку // О полезном // хозяйстве” (IV, 299 <черновой вариант “Сельского часослова”>) и обыгрывая эту притчу, Есенин не раз воспроизводит в образной форме весь “сельскохозяйственный цикл”, используя и наполняя символическим смыслом все его этапы».[949]949
  Там же. С. 129.


[Закрыть]

В сочинениях Есенина в образе пахаря и сеятеля просматриваются многие последовательно возникавшие мировоззренческие пласты типа земледельца, запечатленные в Библии, фольклоре и литературе, имеющие многовековую историю и разнообразные вариации прочтения и осознания этого образа, его сложной прямой и символической трактовки. Знаковый характер образа земледельца также не остался обойденным вниманием Есенина.

Фигура сеятеля у Есенина представлена многочисленными образными решениями. Это намек на Иоанна Предтечу – «в предтечах // Был пахарь и вол» (II, 47 – «Пришествие», 1917). Непосредственно к Новому Завету, но без привязки к конкретному библейскому персонажу восходит образ:

 
Новый сеятель
Бредет по полям,
Новые зерна
Бросает в борозды
(II, 54 – «Преображение», 1917).
 

Образ добиблейского мифического земледельца просматривается в фигуре деда, обмолачивающего зерно: «Вышел зараня дед // На гумно молотить» (IV, 91 – «Молотьба», условно 1914–1916). Родственный ему атмосферно-мифический прародитель выращивает необычный урожай злаков – человеческие души: «Бредет по туче седой Старик. // Он смуглой горстью меж тихих древ // Бросает звезды – озимый сев. // Взрастает нива, и зерна душ // Со звоном неба спадают в глушь» (I, 89 – «Под красным вязом крыльцо и двор…», 1917).

Следующий после библейского сеятеля исторический этап развития мирового образа пахаря воплощен в фольклорной фигуре былинного богатыря Микулы Селяниновича. Этот герой упомянут как прародитель сыновей Новгородского государства (несмотря на свою принадлежность к былинам Киевского цикла) в «маленькой поэме» 1914 г. «Марфа Посадница» в возгласе заглавной героини: «Ой ли, внуки Васькины, правнуки Микулы!» (II, 7). В стихотворении «Покраснела рябина…» (1916) Микула напрямую не назван Есениным, однако его присутствие ощущается в поникшей фигуре былинного князя Вольги, которому со всеми своими дружинниками не справиться с трудной задачей без помощи пахаря-крестьянина:

 
Край ты, край мой родимый,
Вечный пахарь и вой,
Словно Вóльга под ивой,
Ты поник головой (I, 100).
 

Фигура «вечного пахаря», неизменного в своем постоянстве с былинных времен до современности, возводится до высочайшего уровня олицетворения Родины.

Однако во времена Гражданской войны величественный пахарь перестал являться опорой государства и был низведен до самого ужасающего положения (это еще до эпохи «раскрестьянивания» и коллективизации): «Удел хлебороба гас» (III, 183 – «Анна Снегина», 1925).

Поскольку при жизни Есенина и в предшествующие времена не был известен машинный способ пахоты и все пахали при помощи домашнего скота, то пахаря сопровождает образ животного-помощника. В «Октоихе» (1917) в его роли выступает мифически-атмосферный зверь вроде коня и одновременно антропоморфный персонаж-абстракция из сферы «духовно-телесной предметности»:

 
Овсом мы кормим бурю,
Молитвой поим дол,
И пашню голубую
Нам пашет разум-вол
(II, 42 – «Октоих», 1917).
 

Образ пахаря был необходим Есенину еще и потому, что в нем в иносказательно-притчевом виде отразились представления поэта о творчестве, которое сопоставимо по степени вложенных в него затрат с трудом возделывателя пашни, а по значимости – с конечным продуктом земледельца – хлебом (вспомним также библейскую аллюзию на «хлеб духовный»). По словам А. Б. Мариенгофа, Есенин утверждал, что «стихи писать, как землю пахать: семи потов мало».[950]950
  Мариенгоф А. Б. Мой век, мои друзья и подруги // Мой век, мои друзья и подруги. С. 249 (курсив наш. – Е. С.).


[Закрыть]