Текст книги "Антропологическая поэтика С. А. Есенина: Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций"

Мотив отрубания головы курице

Интересно, что во второй частушке под забавным и юмористическим внешним оформлением скрыта старинная примета, породившая обычай: если курица начинала петь петухом, это предвещало несчастье, и ей отрубали голову. В с. Константиново при жизни Есенина была записана примета: «Курица запоет петухом к пожару».[1561]1561
  ИЭА. Фонд ОЛЕАЭ. Ед. хр. 149. Л. 4 об.


[Закрыть] В Касимовском у. зафиксировали в 1888 г., что если «курица кричит петухом на чью-нибудь голову, надобно ее резать, а то будет в доме упокойник».[1562]1562
  Народные поверия и обычаи в г. Касимове и его уезде (Продолжение) // Рязанские епархиальные ведомости. Прибавления. 1888. № 3. С. 78


[Закрыть] Вероятно, таким образом хотели восстановить гармонию мира, признаками утрачивания которой оказывались смена «сущностных» (то есть особо существенных) поведенческих черт, половая неопределенность и травестийность, а в конечном счете метаморфизм персонажа.

У Есенина в «Стране Негодяев» мотив отрубания головы курам восходит к одной из двух ситуаций: 1) окказиональному бытовому ритуалу смертной казни курицы, запевшей петухом; 2) регулярному осеннему праздничному обряду резания кур с ритуальным жертвоприношением куриной головки в дар покровителям домашней птицы Козьме и Дамиану в Кузьминки 14 ноября (1 ноября по ст. ст.). Так, на Кузьму-Демьяна в д. Волынь Рязанского у. резали кур, «чтобы куры были целы» круглый год, а в с. Красное Пронского у. причт собирал по дворам домашнюю птицу.[1563]1563
  См.: Ушаков Д. Н. Материалы по народным верованиям великоруссов // Этнографическое обозрение. 1896. Кн. 29/30 (№ 2/3). С. 200. Собрал Иванов; о сущности праздника Кузьминки в Рязанской губ. см.: Самоделова Е. А. Рязанская свадьба / Рязанский этнографический вестник. 1993. С. 51–57 – в гл. 3 «Образы святых Кузьмы-Демьяна и Михаила-архангела в свадебной поэзии».


[Закрыть] Есенин сравнил в «Стране Негодяев» жилища в Европе с курами:

 
Там тебе не вот эти хаты,
Которым, как глупым курам,
Головы нужно давно под топор… (III, 56).
 

В творчестве Есенина характеристика кур часто оказывается отрицательно окрашенной, негативной: помимо «глупых кур» имеются еще строки «У моей, я хотел бы, падали // Процветала куриная жизнь» (IV, 280 – «Синий день. День такой синий…», 1925). В народной фразеологии известно выражение: куриные мозги.

Обрядовое ряженье и жестикуляция, связанные с курами

Человеческая жестикуляция, сравнимая с повадками кур и уподобленная куриным телодвижениям, вроде бы описывается как нейтральная, однако пренебрежительный оттенок в таком сопоставлении все-таки угадывается. А. Б. Мариенгоф в «Романе без вранья» (1927) дал такую характеристику своему другу: «Есенин от волнения хлопал себя ладонями по бокам, как курица крыльями»[1564]1564
  Мариенгоф А. Б. Роман без вранья // Мой век, мои друзья и подруги: Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., 1990. С. 371.


[Закрыть]

Обрядовое ряженье, объектом адресации которого становилась курочка-наседка, сохранилось в Константинове как реликтовая черта окказионального ритуала. А. Д. Панфилов подметил и прокомментировал устрашающий характер переодевания хозяйки, необходимого ради успешного гнездования кур:

Закрыла калитку бабка Марья, чтобы не было ненужного пустого хождения. В худшую из худших, латаную-перелатанную, давно за ветхостью заброшенную стеганку обрядилась. Платье под стать отыскала, чулки и ботинки. Растрепала седые волосы, сунула в них несколько куриных перьев – хоть сейчас отправляйся на студию детских фильмов играть бабу-ягу. <…> В зловещем и мрачном своем облачении бабка Марья мастерит гнездо, затем ловит закудахтавшую курицу и водворяет ее на вновь смастеренное гнездо, под плетюшку, чтобы пообвыкла немного на новом месте. Между тем, курица долго не может успокоиться, шумит дурным голосом, смертельно перепуганная необычным и страшным видом своей хозяйки, обычно такой опрятной, приветливой и миролюбивой. Наряд бабки Марьи тоже примета… – необычным, устрашающим видом отпугнуть и отогнать от новой наседки злую силу…[1565]1565
  Панфилов А. Д. Указ. соч. Ч. 2. С. 8, 10.


[Закрыть]

Есенин представлял курочку как своеобразный тест, по которому можно разграничить сельского и городского жителей. Именно последнего (особенно забавно, если это будет женщина) можно уверить в идентичности человеческих и куриных привычек, свойств и даже физиологии – на манер притчевых и басенных стилевых приемов, фольклорного зоологического и антропоморфного параллелизма и т. п. В письме к А. В. Ширяевцу 24 июня 1917 г. Есенин иронизировал над некой недалекой собеседницей в воображаемом диалоге: «…а я бы ей, может быть, начал отвечать и говорить… когда курица несет яйцо, ей очень трудно, и т. д. и т. д.» (VI, 96).

В творчестве Есенина (в частности, в эпистолярном) есть и образ цыпленка. Он дан в стихотворных строчках (пока неясно – авторских, устно-поэтических или процитированных из других авторов) и вписан в библейский контекст с поющими в полночь петухами, когда Сарра спала под телегой:

Слышит кто-то, как цыпленок

Петушиная образность в творчестве писателей-современников

Есенин внимательно изучал систему образов в лирике поэтов-современников и в рецензию «О “Зареве” Орешина» (1918) включил краткий анализ стихотворных строк с метафорой солнца – красного петуха: «…кто слышит, что “красный петух в облаках прокричал”, – могут показаться образы эти даже стилем мастера всех этих коротких и длинных песенок, деревенских идиллий» (V, 185). Есенина привлекли две первые строки стихотворения «На заре» П. В. Орешина (1917): «Красный петух прокричал // В золотых облаках» (V, 433).

Сам Есенин еще более усилил метафоричность «красного петуха», который одновременно представлял солнце в солярно-мифологической теории и пожар в бытовом крестьянском сознании, и такой образ «двойного зрения» запечатлел в стихотворении «Тучи с ожерёба…» (1917): «Плещет надо мною // Пламя красных крыл» (I, 106).

Другим символическим цветом – зеленым – обладает петух у С. А. Клычкова, друга Есенина: «…полыхает в дырке зеленый петух и бьется зеленым крылом и, разгребая песок возле окна, песчинками стучит в стекла, и по мутному стеклу стекают дождинки…».[1566]1566
  Клычков С. А. Собр. соч.: В 2 т. М., 2000. Т. 1. С. 314.


[Закрыть] Зеленая окраска петуха обусловлена уже не фольклорной, но мифологической природой: этот художественный образ олицетворяет грозу – с полыханием молний, с мощными отсветами небесного огня.

Следовательно, можно предполагать, что Есенина привлекало в «петушиных» описаниях друзей-писателей: в частности, те их художественные умения, которые заставляют изображаемый объект мерцать и переливаться палитрой тонов и оттенков цвета.

Есенин, вероятно, читал прозу С. А. Клычкова, которая изобилует метафорическими изображениями петуха. Так, в романе «Сахарный немец» (1925) встречается ряд разнохарактерных петушиных образов – от мифопо-этических до почти натуралистических: «Смотрит Зайчик, в углу петух на шесте: привстал, на ногах – сапоги желтые, на голове – корона царская, тоже на Зайчика глядит, и кажется Зайчику, что петух немало диву дается, что Зайчика видит: как это, дескать, такое выходит?… // Потом, видно, решил, что это он, петух, в своих петушьих расчетах сбился да спутался на старости лет и что так на самом деле и надо, чтобы Зайчик стоял тут, у лесенки на накат, на котором по этому лету куры цыплят высиживали, стоял тут в полутьме и его сапогами любовался, – решил и вдруг громко захлопал крыльями: лоп-лоп-лоп-лоп-лоп, и так запел, как будто Зайчик и не слыхивал до сей поры, как деревенские петухи поют»; «…как под колесный скрип и визг от накрылья телеги хлопал на шесте крыльями старый петух и не вовремя пел – видно, хотел разбудить хозяев и пораньше поднять на ноги…»; «Смотрит Зайчик на карты… и каждый король саблей чертит по земле, как петух перед курицей серебряным бравым крылом»[1567]1567
  Там же. С. 333, 340, 384.


[Закрыть] и др. С. А. Клычков был выходцем из соседней Московской обл. (Тверской губ.), принадлежал к «новокрестьянским поэтам» и пользовался в своем творчестве теми же методическими приемами, что и Есенин: 1) черпал сюжеты из собственной биографии и жизни своей родной деревни; 2) опирался на фольклор своей «малой родины»; 3) преобразовывал на свой лад мифологические находки А. Н. Афанасьева, вычитанные в трехтомнике «Поэтические воззрения славян на природу» (М., 1865–1869). Талантливость автора и общность творческих подходов – вот причины привлекательности сочинений С. А. Клычкова для Есенина.

Петух занимал важное место в сюжетном и образном строе русской художественной литературы и до Есенина. Можно привести множество названий произведений, в которых встречаются петух или курица: «Сказка о золотом петушке» А. С. Пушкина, «Черная курица, или Подземные жители» Антония Погорельского, «История о петухе, кошке и лягушке» В. Ф. Одоевского, «Кот и петушок» М. Л. Михайлова и др.

Афористичность изображения петуха

Петух у Есенина представлен в трех образных возможностях его наиболее выразительного раскрытия: 1) со взмахом крыльев и в движении; 2) с громким кукареканьем и 3) в привязанности ко времени, пограничному с ночью. Петух, в представлении поэта, – деятельная птица.

Зрительный образ петуха сопутствовал Есенину в его жизни и воздействовал на него. В начале 1917 г. в Москве на Кузнецком мосту было открыто литературное кафе «Красный петух» («Питтореск»), интерьер которого был оформлен художником Г. Б. Якуловым. Много раньше о Г. Б. Якулове писал М. Симонович в статье «Наш импрессионизм» (1909): «Одаренный ярким живописным темпераментом (контраст ярко-розового и зеленого в его “Петухах” радует глаз своей откровенной силой), он умеет подчинить свои красочные видения строго логической концепции».[1568]1568
  Симонович М. Наш импрессионизм // Речь. СПб., 1909, 12 июня. № 158. С. 3.


[Закрыть] По неподтвержденным пока данным, компанией Есенина был учрежден издательский знак с профильным изображением петуха.

Богатая и сложная орнаментировка русского народного костюма (в первую очередь – рубахи) обобщенно названа современным филологом И. Ч. Варгой «петушиными гребешками», очевидно, по наименованию конкретного узора вышивки или браного ткачества и применена к обличью самого поэта при характеристике его начального периода творчества: «Есенин прощается с деревенскими декорациями, лаптями, одеждой в петушиных гребешках, как в свое время простился Маяковский с желтой рубашкой – символом эпохи футуристов»[1569]1569
  Варга И. Ч. Сергей Есенин (Певец родной земли) // Slavica. XIX. Debrecen, 1983. C. 106.


[Закрыть] (ср. народное название вышивки – «кочеты» – см. выше).

Значительная роль символики петуха и курицы в сочинениях Есенина хорошо согласуется с весомостью куриной образности в рязанском фольклоре. Например, подборка Востокова «Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения» (1890, ноябрь) пестрит образом курицы (наседки), которая сопоставляется то с неразумным человеком, глупой бабой, а то, наоборот, подается как образец правильного поведения: «Говорят, что кур доят, а у них и сисек нет»; «Курица не птица; горшок не посуда; а баба не человек»; «Курочка по зернышку клюет, да сыта бывает»; «Как курица ни пой петухом, бабе не быть мужиком»; «Мокрая курица»; «Не по наседке яйца, далеко куму до зайца»; «Напрасно курица села на змеиные яйца, корпит беду, на свою голову растит»; «Скажешь курице, а она – всей улице»; «Ты ему так мила, как курице – птица-сова».[1570]1570
  ИЭА. Фонд ОЛЕАЭ. К. 14. Ед. хр. 343. Л. 7, 12, 12 об., 13, 15, 16, 17 об., 22 об., 25 – Востоков. Пословицы и поговорки, собранные в Рязанском, Михайловском и Зарайском уездах Рязанской губернии, существующие во всяких классах народонаселения. 1890, ноябрь.


[Закрыть] Там же гораздо реже и в другом осмыслении встречается образ петуха: «Поп и петух одинаково поют, когда в церковь не ходят и ничего на дают».[1571]1571
  Там же. Л. 21.


[Закрыть] Как видим, у Есенина образа петуха превалирует над курицей, и такая данность опирается не на соотношение частотности двух родственных персонажей в паремийных жанрах (дающих противоположный результат). Превалирование петуха-персонажа над курицей базируется на особенностях разнообразного обрядового и песенного фольклора Рязанщины и родного села Константиново, где петух является ведущим фольклорно-этнографическим символом.

Петушиные крылья и «ангельские крыла»

Чисто зрительное восприятие стропил крыши как опущенных крыльев птицы (о назывании стропил «петухом» см. выше) легло в основу есенинских строк из стихотв. «Есть светлая радость под сенью кустов…» (1917):

 
За отчею сказкой, за звоном стропил
Несет ее шорох неведомых крыл… (IV, 160).
 

Однако осененность крестьянской избы чем-то святым (может быть, Святым Духом, изображаемым в виде голубя, сотворенного из соломы или расщепленного куска дерева) заметна в придании таинственности крыльям и в употреблении церковнославянской падежной формы – «неведомых крыл».

«Крыла» как принадлежность ангела, как его типичнейшая черта берут начало от птичьих крыльев и просматриваются в есенинских строках: «Нежно под трепетом ангельских крыл // Звонят кресты безымянных могил» (IV, 154 – «Синее небо, цветная дуга…», 1916). Заметим, что «крыла» у Есенина обычно даны одновременно в движении и звучании: передвижение петуха стремительно и кукареканье громогласно. С одной стороны, полет ангелов еле уловим и беззвучен, с другой – птицы в небе непрестанно машут крыльями или легко парят в воздухе, ловко планируют, издают резкие звуки или переливчатые музыкальные трели. «Ангельские крыла» у Есенина осеняют привычный бытовой объект, христианизируя его и переводя в церковную ипостась; содействуют его наполнению нежнейшими и сладостными звуками, иногда извлекают божественные звоны.

Удивительно, но у Есенина в стихотворении «Проплясал, проплакал дождь весенний…» (1917) ангельские крыла не вызывают обязательного восторга, какой бывает у христианина при ощущении им внимания к себе со стороны горних сил; напротив, лирический герой пресыщен божественной ратью: «Скучно слушать под небесным древом // Взмах незримых крыл…» (I, 132).

Организатор Есенинского музея в пос. Росляково Мурманской обл., словесник В. Е. Кузнецова, исследуя художественные портреты Есенина, усматривает в работе Г. Б. Якулова 1919–1920 гг. «Лик Сергея Есенина» (ГЛМ) окрыленность поэта как буквально-зримую крылатость – как проявление святости, что подкреплено ангельским нимбом: «Акварель изображает поэта крестьянским юношей со щенком (или теленком? скорее, все же щенком) на руках. Над головой поэта – нимб, как у святых на иконах. За плечом – крыло, легкое, облачное, воздушное, но явно крыло».[1572]1572
  Кузнецова В. Е. Портреты Есенина // Наука и бизнес на Мурмане (Сер.: Язык, сознание, общество). 2000, 6 декабря. Вып. 6. Вокруг Есенина. С. 17.


[Закрыть] Исследовательница ссылается на предположение искусствоведа Л. Алексеевой, соотносящей эту акварель с выступлением Есенина 3 апреля 1919 г. в Политехническом музее в Москве, которое носило название «Отелившийся бог», портрет мог быть откликом художника на это событие. Религиозное наполнение акварели ощущается в имитации колорита фрески, на которой голубоватым тоном с белилами изображено облачное крыло за плечом поэта.

Птичьи (петушиные) черты внешности Есенина

Современники Есенина (причем не один человек!) отмечали похожесть поэта на птицу, ассоциативную связь его внешности с птичьей. Легкие взмахи рук сродни расправленным птичьим крыльям, быстрое восхождение по ступенькам лестницы подобно вспархиванию птицы, будто крылатый разлет бровей – эти манеры и черты внешности Есенина притягивали к нему взоры современников. М. И. Себекин в письме к Есенину 1 апреля 1925 г. зримо представлял: «Вижу вдали большую птицу, распростершую свои широкие крылья и готовую взметнуться в голубую, звонкую высь, это – Есенин, и слышу, как крылья этой могучей птицы обламывает какая-то погань…».[1573]1573
  Есенин в стихах и жизни: Письма. С. 277–278; цит. также: ПСС, II, 433 – комм.


[Закрыть] Н. Д. Вольпин отмечала:

На этот уже изрядно расшатанный пьедестал Есенин не взошел, нет. Широко, точно крылья, распахнув руки, еле касаясь ногой ступеней, он вспорхнул на него вполмига.[1574]1574
  Вольпин Н. Д. Указ. соч. С. 299.


[Закрыть]

А. Б. Мариенгоф писал в «Романе без вранья»: «К слову: лицо его очень красили темные брови – напоминали они птицу, разрубленную пополам – в ту и другую сторону по крылу. Когда, сердясь, сдвигал брови – срасталась широко разрубленная темная птица».[1575]1575
  Мариенгоф А. Б. Указ. соч. С. 312.


[Закрыть] Иностранка Лола Кинел вспоминала «нависшие, словно крылья, темные брови».[1576]1576
  Кинел Лола. Айседора Дункан и Сергей Есенин (Главы из книги «Под пятью орлами») / Пер. с англ. Л. Девель // Звезда. 1995. № 9. С. 163.


[Закрыть]

У С. С. Виноградской возникло свое оригинальное ассоциативное уподобление Есенина большой белой птице, когда она слушала рассказ поэта о его неизвестных приключениях на Новой Земле во времена Керенского:

Рассказывал он о жизни своей там в избе с земляным полом, о борьбе за существование и о борьбе с большими прожорливыми птицами, которые забирались в комнату и уничтожали все запасы пищи и воды…Птицы опрокидывали крышку и опорожнили кадку; они носили вилки, ложки. Больше всего и запомнилось описание этих птиц, – больших, беспокойных, сильных птиц. И сам Есенин, похожий на белую нежную птицу, словно вырастал, когда характерным движением рук описывал их. Он точно ощущал их и говорил: «Птицы милые, в синюю дрожь // Передайте, что я отскандалил».[1577]1577
  Виноградская С. С. Как жил Есенин // Как жил Есенин: Мемуарная проза. Челябинск, 1991. С. 10–11.


[Закрыть]

Добавим, что Есенин любил лебедей (тоже больших белых птиц, хотя и других), которых он впервые мог увидеть плавающими по пруду у помещика Кулакова в с. Константиново, услышать свадебные, хороводные и другие народные песни с образом белой лебедушки, а потом прочитать о мифологической интерпретации символики этих птиц в трехтомных «Поэтических воззрениях славян на природу» А. Н. Афанасьева и трудах других ученых-мифологов, заинтересоваться древней мировоззренческой основой лебяжьей образности.

Окрыленность как характеристика персонажа

Продолжением и развитием темы ангельских крыльев – в противовес им – выступает есенинское пожелание человеку не отрываться от земли, то есть оставаться живым, не умирать: «Чтоб душа, как бескрылая птица, // От земли улететь не могла» (III, 281). Здесь видно, что Есенин выступает вопреки известному народному представлению о крылатости души, о ее возможности отделяться от тела и путешествовать над землей во время сна. Однако навсегда душа отлетает от бренного тела в момент смерти.

Авторское видение окрыленного человека как крылатого в буквальной метафоричности, о способности к великим делам которого свидетельствует размах больших его крыльев, дано в родственном иконописному ангельском изображении: «И лицо закрою крылом» (II, 66 – «Инония», 1918). Создается образ ангелоподобного человека, живущего в новой небесной стране. Соответственно урожай – вслед за евангельской притчей о птицах, которые не сеют и не жнут, но всегда бывают сыты, а также вслед за ниспадением на землю по божественной воле манны небесной – представлен как звенящие на ветру хлебные колосья: «Новый он сбросит жителям // Крыл колосистых звон» (II, 66). Возникает неожиданный образ звучных крыльев-колосьев, образованный как дальнейшее развитие цепочки от петушиных (птичьих вообще) крыльев и ангельских крыл.

Однако в «Инонии» крылатый образ не так-то прост и несводим ни к ангельскому чину, ни к крылатости колоса. Согласно иконописному канону, ангелы шестикрылы – вспомним безусловно известные Есенину слова пророка Исайи и основанные на них пушкинские строки: «И шестикрылый серафим // На перепутье мне явился» («Пророк», 1826), а также есенинское «Что в елях – крылья херувима…» (I, 45 – «Не ветры осыпают пущи…», 1914). Число крыльев у есенинского лирического героя в «Инонии» превышает все известные тварные (например, у насекомых – с учетом подкрылков) и божественные (так, у серафимов шесть крыльев) пределы. Вероятно, это произошло из-за соревновательности с Пушкиным и особенно потому, что автор описывает «иную страну», с иным – возможно лучшим! – вероучением:

 
Грозовой расплескались вьюгою
От плечей моих восемь крыл (II, 62).
 

Конечно, можно еще поразмышлять о вероятностной соотнесенности есенинской «восьмикрылости» с богородичным иконописным каноном Неопалимая Купина: Богородица изображена с младенцем Христом на руках и вписана в кругообразно-зауженные ромб и квадрат, что отдаленно напоминает «крылатый» восьмиугольник. Этот иконописный тип славился широчайшей известностью на Руси как оберег от пожара: существовало поверье, что обход вокруг горящего дома с Неопалимой Купиной усмиряет огонь и не позволяет ему перекинуться на соседние постройки. Такое поверье до сих пор бытует в с. Константиново.

Облик самого Есенина остался «крылатым» в памяти некоторых его современников: «“Боже мой, Боже мой, да ведь это ангел с разбитыми крыльями”, – неожиданно сказал один молодой красный драматург»[1578]1578
  Чернявский В. Три эпохи встреч (1915–1925) // Сергей Есенин в стихах и жизни: Воспоминания современников. С. 129. – Цит. по: Карохин Л. Сергей Есенин и Виктор Шимановский. СПб., 2000. С. 49.


[Закрыть] (о поэте 15 апреля 1924 г.). С. С. Виноградская приводит бытовавшее при жизни Есенина наименование его окружения из числа начинающих поэтов – «есенинские птенцы».[1579]1579
  Виноградская С. С. Указ. соч. С. 18.


[Закрыть]

Кроме того, известен и облик ангелоподобного Есенина, созданного его современниками. В частности, именовала поэта ангелом Айседора Дункан, будучи его женой: «Она опускалась на пол около стула, на котором сидел Есенин, обнимала его ногу и рассыпала по его коленям красную медь своих волос: “Anguel”».[1580]1580
  Мариенгоф А. Б. Указ. соч. С. 395 (исходное написание «Anquel» исправлено нами на «Anguel» в соответствии с записью на С. 390 этого же издания. – Е. С.).


[Закрыть]

И все-таки в генетической праоснове вся символика крылатости в «Инонии» восходит к образу курочки, ибо налицо соотнесенность двух пар строк: «Я сегодня снесся, как курица, // Золотым словесным яйцом» и «Все молитвы в твоем часослове я // Проклюю моим клювом слов» (II, 62, 63).

Еще дальше от образа петуха отстает метафора окончания солнечного дня, отсылающая к домашней птице лишь упоминанием крыльев и с помощью цветового эпитета – вспомним красочного гордого красавца-петуха: «Гаснут красные крылья заката» (IV, 127 – 1916). Этот поэтический образ основан на народном выражении, распространенном повсеместно, в том числе и на Рязанщине: «пустить красного петуха», то есть устроить пожар.[1581]1581
  Записи автора от уроженца с. Б. Озёрки Сараевского р-на Михаила Федосеевича Трушечкина (1901–1992).


[Закрыть]

Есенин ценил удачные образы, восходящие к птичьей символике и пропущенные поэтом сквозь индивидуально-авторское видение мира. Н. Д. Вольпин вспоминала, как при прочтении ее стихотворения «Седьмой этаж» Есенина привлекло двустишие «Простерлось в комнате, ложась на крыши // Плавучей ночи лунное крыло» и он сказал: «А вот это образ! Зримый образ!».[1582]1582
  Вольпин Н. Д. Указ. соч. С. 233.


[Закрыть] Вероятно, Есенин мог увидеть в усложненной и удаленной от лежащего в основе птичьего образа и метафоры наступления ночи родственную его поэтической линии воспевания крылатости птиц метафоричность.