Текст книги "Унесенные ветрами надежд"

– Ну что? – тихо позвал боцман. – Ты справился?

– Пока что да, – ответил Хайнес. Это должно было прозвучать небрежно, однако Клер уловила в его голосе какую-то безнадежную беспомощность.

Хайнес остался стоять у поручней, и Клер даже слышала его дыхание. Иверс удалился, и его больше не было слышно. Через какое-то время Хайнес глубоко вздохнул.

– Черт возьми, – глухо произнес он. – Проклятье, проклятье…

После этого он удалился в направлении трапа и сошел вниз.

Клер осталась сидеть на юте за палубной пушкой. Пылающее небо постепенно превращалось в усеянную звездами бархатную черноту. Клер попыталась определить созвездия, но не смогла различить их, хотя Роберт однажды объяснил ей все и даже сказал, как они называются. Ей припомнилось, что при этом он гладил ее по волосам. Иногда он делал такие доверительные вещи, но поскольку его другая рука в это время шарила у нее под юбкой, то она не придавала этому особого значения. Роберт также рассказывал о том, что в северном полушарии земли видны совсем другие созвездия, не такие, как на юге. Интересно, неужели здесь уже появились южные звезды?

Нет, это невозможно, ведь для этого им нужно было пересечь экватор, но тот находился пока намного южнее.

Мир сошел с ума. Роберту не разрешалось спать со своей женой, и он занимался этим за деньги с проститутками, а его верная супруга, чья нежная женская натура не должна была страдать от похоти своего супруга, самозабвенно отдавалась пирату прямо на палубе! Интересно, что подумал бы Гарольд Данмор, если бы узнал об этом? Клер чуть не подавилась от своего же хихиканья. Ее даже охватил озноб, несмотря на тепло тропической ночи. Через некоторое время у нее закрылись глаза и она уснула.

14

Элизабет этой ночью снова приснился шторм. После того как ураган чуть вдребезги не разбил «Эйндховен» и не увлек их всех в пучину, ей часто стали сниться кошмары, в которых волны высотой с башню сметают ее с палубы корабля. В то время как вокруг нее бушевала вода, она пыталась уцепиться за что-нибудь, но руки у нее все время срывались, и это продолжалось до тех пор, пока под ними не оставалась одна пустота. В этот раз во сне она была уже на корабле «Элиза», и снова вокруг поднимались огромные волны, грозя поглотить ее. Посреди пенящейся пучины вод она искала Дункана. Однако как она ни старалась увидеть его, капитана нигде не было видно.

– Мы добрались! Мы добрались!

От этого крика Элизабет испуганно проснулась и моментально пришла в себя. Фелисити стояла рядом с ее гамаком и так трясла его, что Элизабет чуть не выпала оттуда.

– Барбадос на горизонте! Идем, ты должна это видеть!

Элизабет с трудом выбралась из гамака, при этом стараясь не встречаться взглядом с Фелисити. Снаружи только что взошло солнце. На востоке небо уже было освещено его яркими лучами, тогда как на западе оставалось пока матово-серым после отступающей ночи. У большинства пассажиров, собравшихся у поручней, на лицах еще виднелись остатки сна. Элизабет, быстро оглянувшись по сторонам, пришла к выводу, что все они были точно такими же заспанными и усталыми, как и она сама. Растрепанные волосы, мятая, вся в пятнах одежда и противный кислый запах, исходящий от тел, – все это говорило о том, что они вынуждены были бороться с одними и теми же трудностями. И как бы мимоходом у нее в голове пронеслась мысль, что вчера ночью ее нисколько не смущало то, что она на протяжении стольких недель вынуждена была обходиться без ванной и свежей одежды. Вчера ей было совершенно все равно, как она пахла и выглядела. Та страсть, которую она ощущала в объятиях Дункана, была сильнее ее.

Она украдкой осмотрелась вокруг, ища его глазами. К ее облегчению, Дункан находился на безопасном удалении от нее – стоял на носу корабля и держал перед глазами подзорную трубу. В следующее мгновение он опустил трубу и обернулся на верхнюю палубу, словно почувствовал на себе взгляд Элизабет. Некоторое время он смотрел на нее, а затем отвернулся и громко отдал приказ.

Элизабет почувствовала, как жар приливает к ее щекам. Кровь внезапно с такой силой устремилась по ее жилам, что ей пришлось судорожно хватать ртом воздух, словно она пробежала большую дистанцию. Она поспешно оглянулась, беспокоясь о том, что кто-нибудь по ее лицу догадается, что она сотворила накануне вечером, однако никто, кроме Фелисити, не смотрел на нее. Кузина, несомненно, ломала себе голову над тем, почему Элизабет вчера так рано отправилась спать, да и спала, не снимая платья. И еще кое-кто наблюдал за ней – Клер Дюбуа. Красивая рыжеволосая француженка с каким-то повышенным любопытством посматривала на нее, и это беспокоило Элизабет. С подчеркнутым равнодушием она направилась к поручням и, таким образом, ушла из-под взглядов Клер, встав между одним из голландцев и Уильямом Норингэмом. Последний радостно приветствовал ее:

– Доброе утро, миледи! Наша цель уже не так далека! Вы только посмотрите!

Ее взгляд последовал в том направлении, куда указывала его протянутая рука. Вдали виднелась какая-то синеватая тень, в которой пока что трудно было угадать землю. Но вот солнце поднялось выше и осветило все вокруг. От горизонта во всю ширь раскинулось небо, сияющее яркой голубизной. Море сверкало бирюзовым светом и было таким чистым и прозрачным, что под водной поверхностью можно было видеть стремительно проносящихся рыб, серебристые тела которых напоминали стрелы.

На палубе раздался возглас удивления, когда косяк рыб внезапно пронизал поверхность воды и поднялся в воздух, раскинув плавники, как крылья, что делало этих рыб похожими на некую помесь рыб и птиц. Элизабет, словно зачарованная, с восторгом наблюдала за улетавшими созданиями, быстрыми, как молния. Она читала о том, что в тропических водах водятся такие морские существа, однако до сих пор ей не доводилось наблюдать их. А теперь у нее просто перехватило дыхание – настолько потрясающим было это зрелище.

От яркого бирюзового цвета воды Элизабет ощутила резь в глазах и прикрыла их ладонью. «Элиза» на всех парусах продолжала стремительно приближаться к размытой тени на горизонте, и постепенно перед пассажирами стало вырисовываться побережье Барбадоса. Поросший сочной зеленью, обрамленный белыми пляжами и окруженный пенящимися волнами, остров вздымался из розового известкового ракушечника, который связывал его с глубинами моря. Элизабет невольно вздохнула, потому что пейзаж был настолько прекрасен, что у нее даже стало тесно в груди.

Роберт оттолкнул Уильяма Норингэма в сторону и, придвинувшись к Элизабет, обнял ее за плечи.

– Вот твой новый дом. Разве он не прекрасен, Лиззи?

Его рука была легкой, и он не пытался приставать к ней, однако она вздрогнула, как будто кто-то внезапно пробудил ее от сна.

– Да, – сказала она тихо, – он прекрасен.

И она не удержалась от того, чтобы еще раз посмотреть на нос корабля. Там стоял Дункан, и, словно по какому-то тайному согласию, их взгляды снова встретились. Она не могла рассмотреть выражение его лица, потому что ей мешало яркое солнце. Но тем не менее ей показалось, что он смотрит на нее совсем не так, как на море.

Часть третья
Барбадос
Позднее лето 1651 года

15

Элизабет направила Жемчужину через густые заросли папоротника и высокого кустарника, мимо низко свисающих с веток лиан и похожих на ходули растопыренных корней огромного дерева. Деирдре следовала за ней, правда медленнее, на невысоком мерине – одном из скаковых коней Роберта, – который, по его мнению, уже слишком состарился.

Молодая ирландка была служанкой в доме Данморов, имевшей долговой рабочий контракт на несколько лет, и таких людей на Барбадосе было очень много. Элизабет за два с половиной года, которые она прожила на Барбадосе, успела полюбить эту девушку. Из всех домашних служанок Деирдре была самой приятной для нее. Она говорила немного, все свои задания выполняла быстро и аккуратно и никогда не жаловалась, даже в тех случаях, когда Элизабет, как это часто бывало, принимала неожиданное решение устроить конную прогулку или поехать искупаться, для чего ей требовалось сопровождение.

Медно-рыжие волосы непокорными локонами падали девушке на лицо. Нос, усеянный веснушками, покраснел от солнца, а загорелое плечо, которое выглядывало из сползшей рубашки, было оцарапано о низко свисающие ветви. Она выглядела одновременно чувственно и невинно, и Элизабет, глядя на нее, могла представить, какое впечатление она сама могла бы произвести на постороннего наблюдателя, – молодая женщина сидела на лошади с широко расставленными ногами, ее плечи и лодыжки были оголены, пышные волосы распущены, а лицо усеяно мелкими жемчужинами пота.

Только что прошел дождь, и лес был наполнен быстро испаряющейся влагой, смешанной с ароматом растений. Пар, который поднимался от земли, казался плотным и тяжелым, как и туман, наполненный запахом пряностей и состоявший из мириад мельчайших капелек. Рой комаров вился на просеке перед ними, и Элизабет прихлопнула двух жадных кровососов, которые хотели усесться к ней на руку.

Она на короткое время остановила Жемчужину, чтобы полюбоваться огромным ярко-пурпурным цветком. Вокруг цветов кружились стаи колибри, которые пили из них нектар и так быстро махали своими маленькими крылышками, что те сливались в воздухе в мерцающую тень. Среди густых зарослей можно было увидеть множество прекрасных уголков и получить радость от их созерцания. Мысль о том, что все больше и больше этих пышных тропических лесов становятся жертвами топоров плантаторов, внушала страх Элизабет. Все эти огромные мощные деревья с их переплетающимися ветвями, росли здесь сотни лет, однако теперь стали помехой для расползающихся во все стороны плантаций сахарного тростника.

Элизабет смахнула влажные волосы с лица и поправила корсет. Она уже распустила его насколько могла, больше расшнуровать его было нельзя, иначе рубашка начала бы трепетать на ветру и показалась бы голая кожа, которая могла привлечь еще больше комаров. Не говоря уже о нежелательных взглядах.

Добропорядочные жены давно живущих на острове плантаторов с недовольством взирали на Элизабет и ее привычку скакать в мужском седле с подобранными юбками. Надежда, что на Барбадосе с этим будет несколько свободнее, разбилась вскоре после ее прибытия туда. Пусть даже Бриджтаун в остальном был настоящим Вавилоном греха, однако самозваные блюстители нравственности высоко держали знамя пуританских идеалов и усердно защищали их от всяческих вредных влияний, независимо от того, исходили они от роялистских происков или от бессовестных, имевших ни нравственности, ни уважения женщин из своих же собственных рядов.

Элизабет знала, что она, благодаря тому, что ее свекор был влиятельной особой на острове, находилась в привилегированном положении. Так же, как и в Англии, где она не особо обращала внимание на общественное мнение, здесь, на Барбадосе, ей не нужно было налаживать хорошие отношения с апостолами морали или самоуверенными сплетницами. Ни ее отец, ни теперь уже Гарольд Данмор не делали ей никаких предписаний. Гарольд все равно большую часть времени находился в поместье Рейнбоу-Фоллз, где с утра до вечера надзирал за рабочими и добычей сахара, а в городе бывал редко.

Однажды Элизабет, находясь на званом ужине, случайно услышала из соседней комнаты, как одна из жен плантаторов обратилась к Гарольду, заговорив с ним о несколько свободной манере поведения его невестки. Гарольд, усмехнувшись, решительно заявил, что тот, для кого нравы на острове кажутся недостаточно строгими, пусть просто переселится подальше отсюда, к фанатикам – в Новую Англию. Лично он переселился из Англии на Барбадос, чтобы жить, как свободный человек в свободной стране, и то же самое право он признает за своими родственниками. И действительно, Гарольд так и поступал. Он не запрещал ей конные прогулки. Возможно, он также считал, что эти небольшие вольности послужат некоторой компенсацией за эскапады Роберта.

С его ведома она даже научилась плавать под руководством Деирдре, поскольку обнаружила, что на таком острове, как Барбадос, умение плавать является очень полезным навыком и, помимо того, очень приятным времяпрепровождением. Естественно, Элизабет делала это не у всех на виду, а в одной потаенной бухте, подальше от поселений, где она беззаботно могла выскользнуть из своей одежды и прыгнуть в кристально чистую воду без того, чтобы по этому поводу стал шептаться и возмущаться целый свет.

Вот и сегодня в послеобеденное время они с Деирдре вдоволь наплавались. Освежившись телом и душой, они на обратном пути совершили еще и дополнительную прогулку, потому что Элизабет не хотелось так рано возвращаться в Бриджтаун. Ей было не по себе от мысли о предстоящем празднике и об ожидаемых почетных гостях в их строгих одеяниях. К счастью, на праздник были приглашены также Уильям и Анна Норингэмы и их мачеха, леди Гэрриет, которые все же были здесь неким лучом света. Однако остальные гости, как и всегда, с презрением будут взирать на нее и Роберта и шептаться у них за спиной. Хотя, надо признать, некоторые из сплетен действительно были вызваны дерзким поведением Элизабет. Однако бо́льшая часть слухов все же была связана с поведением Роберта. Тот вообще даже не пытался скрывать свои похождения и связи. Не проходило и недели, когда Элизабет тем или иным образом узнавала, что его видели с очередной женщиной. Служанки, проститутки, даже дочери из хороших семей – ни одна красивая молодая женщина не могла чувствовать себя в безопасности, оказавшись рядом с Робертом Данмором. Благодаря своему обаянию и сияющей улыбке он легко покорял их. Поговаривали, что уже как минимум полдюжины отпрысков появилось по всему острову от этих краткосрочных любовных связей, а Роберт, как и Гарольд, игнорировал этот факт. До сих пор Данмор-младший не опасался никаких последствий, за исключением одного-единственного раза, когда он совратил и обрюхатил самую младшую дочь одного богатого плантатора. Девушка через полгода умерла при родах, и ребенок умер вместе с ней. Отец этой девушки, будучи вне себя от горя и гнева, попытался застрелить Роберта, однако промахнулся. После этого он хотел расправиться с ним при помощи шпаги, однако в поединке с Робертом потерпел неудачу и получил тяжелую рану.

Когда плантатор оправился от последствий ранения, они с женой навсегда покинули Барбадос. Гарольд Данмор через подставное лицо выкупил соседскую плантацию и тем самым увеличил свои и без того огромные земельные владения.

Этот случай послужил для Элизабет горьким уроком не только в том, что касалось неисправимого характера Роберта, но и привел ее к неутешительному выводу, что даже самый недостойный поступок Данморов лишь приводит к их дополнительному обогащению. Возможно, Гарольд Данмор действительно уповал на то, что Роберт, женившись, станет вести себя прилично. Элизабет тоже некоторое время верила, что они смогут наладить нормальную семейную жизнь. Именно поэтому она преодолела свое отвращение к нему и после рождения Джонатана снова стала спать с ним, надеясь, что он прекратит свои амурные похождения и станет любящим отцом семейства. Эта надежда разбилась навсегда, когда скандальная история с бедной девушкой стала достоянием общественности.

Другую, не менее наивную надежду Элизабет похоронила за многие месяцы до этого печального случая: вплоть до самых родов она верила, что Дункан все-таки заберет ее с этого острова и увезет куда-нибудь, все равно куда. За это время Элизабет уже сама перестала понимать, как она могла быть такой глупой, вообразив себе нечто подобное. Нельзя сказать, что капер старался держаться подальше от Барбадоса. На самом деле Дункан Хайнес на протяжении последних двух лет более-менее регулярно появлялся на острове. Он в обычной для себя манере обделывал свои темные дела с плантаторами и получал свою прибыль. Однако он избегал встречаться с Элизабет, а если они, что время от времени происходило, встречались по какому-либо общественному поводу на приеме, то он после вежливого приветствия тут же быстро отходил в сторону. А в последнее время именно Элизабет карала его своим невниманием и, как только видела его, даже издали, быстро уходила подальше от того места.

– Осторожно! – воскликнула Деирдре. – Там, впереди, в кустах…

Элизабет резко дернула поводья и в последний момент сумела остановить Жемчужину, не дав ей испугаться, потому что перед ними в кустах раздался треск и оттуда выскочил дикий кабан, весь покрытый листьями. Правда, он тут же с хрюканьем убежал. Элизабет щелкнула языком и стала гладить Жемчужину между ушами, пока кобыла не перестала нервно пританцовывать. Мерин стоически не сдвинулся с места. Его мало волновала здешняя фауна, потому что он родился и вырос на острове. Элизабет направила кобылу в объезд густого кустарника и затем выехала на открытое пространство. Она натянула удила Жемчужины и остановилась, чтобы насладиться пейзажем. Деирдре, однако, обеспокоенно посмотрела на небо и на положение солнца.

– Уже пора, – констатировала она.

– Я знаю, – со вздохом сказала Элизабет. – Еще пару мгновений. Несколько минут уже не сыграют роли.

Ветер дул здесь сильнее и был приятнее, он высушил ее мокрые после плавания волосы и остудил покрытую потом кожу. Перед Элизабет открылся вид на бухту, от которого у нее захватило дух. Извилистая тропинка вела от холма вниз к Бриджтауну. Отсюда город казался чем-то вроде широкой, сужающейся по краям россыпи игрушечных кубиков глинистого цвета, местами вложенных один в другой, с возвышающейся посреди поселения колокольней, а также складскими помещениями, расположенными вдоль доков. Движущийся лес мачт вырастал из гавани. Там стояли на якорях корабли всевозможных размеров – от еле держащихся на воде старых развалин так называемых «продавцов душ» весьма сомнительного происхождения до огромных купеческих кораблей с позолоченными палубными надстройками на корме и тщательно вырезанными и пестро раскрашенными фигурами на носу корабля.

За это время Барбадос, благодаря постоянно растущему экспорту сахара, стал излюбленным местом торговли, а также местом, куда сползались искатели счастья и всякий сброд. Среди них было довольно много таких, с которыми лучше бы не встречаться в темноте. В порту, как казалось Элизабет, было больше кабаков, чем в любом другом месте на свете, и самым известным заведением было «Chez Clair»[14]14
  «Дом Клер» (фр.).


[Закрыть].

Дом этот отличался тем, что был похож на яркую цветную кляксу. Он был выкрашен в яркий красно-коралловый цвет, и его можно было увидеть издалека, так что морякам, жаждущим удовольствий и попадавшим сюда со всех концов света, не приходилось тратить время на поиски заведения, предлагавшего вполне определенные услуги.

Взгляд Элизабет невольно упал на полукруглую бухту порта, и вскоре среди многочисленных кораблей она обнаружила изящный силуэт «Элизы». Она не сомневалась, что его капитан, этот мерзавец, был одним из постоянных и важных гостей Клер Дюбуа, а за поставки изысканных товаров, которые он привозил на Барбадос по заказу француженки, ему щедро платили натурой, и, возможно, оплату осуществляла лично рыжеволосая хозяйка этих апартаментов.

– Там, внизу, на якоре стоит «Эйндховен», – сказала Деирдре, протянув руку в сторону корабля Вест-Индийской компании, находившегося на краю бухты. – Придет ли на сегодняшний праздник мастер Вандемеер?

– Придет. Готова поспорить на что угодно, – сказала Элизабет, чей взгляд все еще был прикован к «Элизе».

– Прекрасно! – беззаботно воскликнула Деирдре. – Мисс Фелисити будет вне себя от счастья!

Элизабет решительно отвела взгляд от порта и одновременно пришпорила Жемчужину, чтобы та бежала быстрее. Мерин неторопливо следовал за кобылой и немного отстал. Элизабет проскакала мимо холма, поросшего пальмами, и приблизилась к внешней черте городка.

В поле ее зрения возник городской дом Данморов. Построенный не более трех лет назад, он был совсем новым, когда Элизабет поселилась в нем. Красота окрашенной в ярко-белый цвет виллы немного примирила ее и Фелисити с тяготами их дальнего пути. «Данмор-Холл», как все немного эвфемистически называли эту усадьбу, конечно, не мог заменить Элизабет ее родных апартаментов в Рейли-Манор, однако в этих широтах жилище Данморов было олицетворением максимального комфорта. Ни у кого на острове не было такого просторного и хорошо обставленного дома. Окруженный каменным забором выше человеческого роста, дом снаружи казался приземистым и несколько грубоватым из-за своих маленьких окон, однако, войдя в просторный внутренний двор, посетитель имел возможность полюбоваться щедрой архитектурой. Вход и большие парадные двери, обрамленные колоннами, размашисто спланированные помещения, лоджии на верхнем этаже, довольно широкие со стороны внутреннего двора, – все это производило приятное впечатление. К тому же повсюду росли яркие цветы, аромат и вид которых были усладой для глаз и обоняния. Кухня находилась в отдельном здании, так же как и конюшни для лошадей, и каретные сараи. Что касается слуг, то они проживали в отдельной части дома.

Свекор Элизабет тщательно, вплоть до мельчайших деталей, сам спланировал строительство этой прекрасной усадьбы и заплатил за нее целое состояние. Как он сам признавался, ему хотелось создать нечто такое, чего хватило бы на несколько поколений. Для него был немаловажен и такой аспект, как авторитет семьи, которого она заслуживает, поэтому шикарный дом должен был соответствовать тому положению, которое занимали Данморы в обществе. Тем более удивляло Элизабет то, что сам он редко находился в доме, явно предпочитая бо́льшую часть времени проводить на плантации Рейнбоу-Фоллз. Нельзя сказать, что его отсутствие было неприятно для нее или еще кого-то в этом доме. Слуги дрожали, боясь его гнева, и то же самое относилось к Роберту, который чаще всего старался куда-нибудь спрятаться, как только отец возвращался домой.

Даже Марта сразу же удалялась в свою комнату, сославшись на мигрень, едва обнаруживала присутствие супруга. Что до Элизабет, то она, как и Фелисити, всегда находила отговорку, если нужно было избежать его общества.

Элизабет доставляло почти физическое неудобство, когда Данмор-старший, поглощенный своими раздумьями, молча сидел, уставившись перед собой, чтобы затем неожиданно обратиться к ней с каким-то абсолютно необязательным вопросом, вроде того, как идут дела у ребенка или довольна ли она всем.

Бывало и такое, что он резко вскакивал и по ничтожному поводу начинал громко и злобно орать на всех. Иногда он хватал плетку, чтобы наказать кого-то из слуг прямо на глазах у всей семьи, и при этом достаточной причиной было то, чтобы хлеб оказался слишком твердым или несчастная служанка уронила пару капель вина на стол. Тогда все сидели с опущенными головами, уставившись в стол, и молчали, хотя Элизабет было очень трудно сохранять сдержанность перед лицом такой жестокости. Она знала, что у Данмора было право избивать слуг, работавших по контракту, – они считались его крепостными, пока действовал трудовой контракт, – не говоря уже о рабах, которые были его собственностью и с которыми он мог поступать, как ему заблагорассудится. Но Элизабет ненавидела жестокосердие, она с трудом переносила сцены, когда была вынуждена наблюдать, как унижают подневольных людей. Ее отталкивало то, что он всегда носил на поясе плетку, чтобы при любом удобном случае она была у него под рукой.

Вся семья вздыхала с облегчением, когда он снова уезжал верхом в поместье Рейнбоу-Фоллз. Роберт же, в свою очередь, будучи в вынужденном порядке проводить часть недели на плантации, потому что он должен был когда-нибудь унаследовать ее, радовался каждый раз, когда ему разрешали возвратиться назад, в Данмор-Холл.

Элизабет уже как-то свыклась с Робертом, насколько это могло быть возможно для них обоих. Собственно, они просто оставляли друг друга в покое, во всяком случае, на большую часть времени. Если он слишком увлекался развратом, то по этому поводу время от времени бывали ссоры. Элизабет боялась того дня, когда Джонатан станет достаточно взрослым, чтобы понять, что вытворяет его отец. Она уже сейчас беспокоилась о том, что его детская душа может от этого пострадать.

Если же она пыталась жаловаться Роберту на его поведение, то он упрекал ее в том, что всему виной лишь ее холодность по отношению к нему. Он не уставал повторять, что вынужден получать от других женщин то, в чем отказывает ему собственная жена. Причем все это высказывалось на полном серьезе. Выражение его лица и тон ясно показывали, насколько остро он чувствует ее пренебрежение к себе и как ему трудно согласиться с тем, что у него нет права на супружескую неверность, если его жена совершенно равнодушна к нему. Он даже осмелился дойти до заявления, что любит ее и не может понять, почему она не отвечает на его чувства. Вследствие этого их отношения были весьма хрупкими и неустойчивыми, однако каким-то непостижимым образом им все-таки удавалось сохранять своего рода перемирие. Малыша Роберт действительно любил и с удовольствием занимался им, если время от времени ему удавалось сосредоточиться на роли отца, что, как правило, длилось не особенно долго, на что Элизабет, однако, не жаловалась. У Джонатана совершенно определенно не чувствовалось недостатка в обществе. Кто-то постоянно находился рядом, с ним играли, его всячески ублажали, и прежде всего это были Марта и Фелисити, которые соперничали друг с другом в умении избаловать ребенка. Если же их не было, то под рукой всегда оказывалась Деирдре, которая с обязательным постоянством появлялась на месте, если кому-то нужно было позаботиться о малыше. Кроме того, время от времени в доме появлялась бывшая кормилица Джонатана Миранда, искренне привязанная к мальчику.

Элизабет повернулась к девушке. Деирдре перед последним поворотом сократила дистанцию, вцепившись в поводья своего старого мерина. В седле она держалась не очень хорошо и все время боялась упасть с коня.

– Ваша одежда, миледи, – несмело произнесла она.

Элизабет оглядела себя и увидела неприятный сюрприз. Ее рубашка широко распахнулась, да так, что значительно открыла ее грудь, на что не решилась бы даже самая легкомысленная девица с Барбадоса, не говоря уже о том, чтобы при этом скакать верхом в мужском седле. Остановив лошадь в тени тамариндового дерева, она поспешно поправила свою одежду, потуже зашнуровала корсет и завязала волосы в узел.

– Так сойдет? – спросила Элизабет.

Деирдре кивнула. Сама она уже на опушке леса привела в порядок одежду – застегнула до самой шеи бесформенную, похожую на халат рубашку, опустила, как и полагалось, до щиколоток юбки и заплела волосы в аккуратную косу. Кроме того, на голове у нее снова красовалась грубая соломенная шляпа с широкими полями, под которыми почти полностью скрывалось ее узкое молодое лицо. Лишь на пляже и в джунглях кажущееся бесцветным и незаметным создание вдруг преображалось в симпатичную молодую фею с большими глазами, грациозным телом и длинными волнистыми волосами. Просто чудо, что Роберт до сих пор не обратил на нее внимания. Однако Элизабет тут же мысленно поправила себя. Конечно, Деирдре, несомненно, бросилась ему в глаза. Не может быть такого, чтобы он не заметил, какая она очаровательная девушка! По всей видимости, он просто еще не нашел удобного случая, чтобы заняться девушкой вплотную. Однако Элизабет и за это не могла поручиться.

На площадке перед Данмор-Холлом они спрыгнули с лошадей и передали их конюху. Везде мельтешили слуги, которые таскали между кухней и главным домом бочки, мешки, кружки, миски и тазы. Эта кутерьма продолжалась уже несколько дней. Состав обычных слуг, чтобы справиться с подготовкой к празднику, был увеличен за счет нескольких рабочих и рабов с плантации Рейнбоу-Фоллз.

За последние недели ее свекровь не говорила ни о чем другом, кроме как о блюдах праздничного стола. Элизабет за короткое время выучила все меню наизусть. На стол должны были подаваться говядина, мясо козленка, овечьи окорока, поросенок на вертеле, спина дикой свиньи, жареные куры, гуси и утки, а кроме того, рыба, устрицы и крабы во всех вариантах, не говоря уже о всевозможных овощах и фруктах, которые в жареном, пареном, сыром, взбитом, толченом или глазированном виде должны были служить в качестве гарнира. А во время еды и после нее будут галлонами подаваться алкогольные напитки, что, без сомнения, подвигнет целый ряд гостей к тому, чтобы напиться до беспамятства и к более позднему часу валяться под столами. И при всем этом действе должны были играть музыканты, причем самые лучшие, которых Гарольду только удалось найти на острове.

Марта Данмор стояла перед кухней, под черной от копоти дверной балкой, и с чрезвычайно сосредоточенным видом наблюдала за всем, что там творилось. Она взмокла от пота, ее волосы, в которых уже серебрилась седина, были влажными и прядями свисали на лицо, а на щеках виднелись многочисленные красные пятна. Ее голубые, похожие на фарфоровые глаза были наполнены слезами. Увидев Элизабет, она тут же поспешила к ней.

– Пропала филейная часть туши быка, – сказала она, скрестив руки под своей пышной грудью. – Что мне теперь делать?

Ее голос, в котором звучало бессилие, начал слегка срываться.

– А что случилось? – осведомилась Элизабет скорее из вежливости, хотя на самом деле ее это мало волновало.

Со свекровью отношения у нее были далеко не самые сердечные. Марта по своему характеру все время находилась в состоянии между какой-то старательностью и истерикой, причем ее поведение чаще всего было отмечено печатью определенного недовольства и нерешительности. Зачастую Элизабет даже казалось, что ее свекровь тайно наблюдает за ней. Иногда она чувствовала на себе ее косые взгляды, а когда поворачивалась к Марте, то та приобретала виноватый и почти испуганный, но тем не менее упрямый вид, словно она узнала что-то очень для себя важное, чего заранее ожидала, и при этом именно в такой форме.

– Один из рабов забрал это мясо, – сообщила ей Марта.

– Кто?

– Акин. – Марта с преувеличенным отчаянием стала заламывать руки. – И надо же, чтобы это был именно он!

– Что ты имеешь в виду, сказав «именно он»? – спросила Элизабет без особого интереса.

Марта, понизив голос, пояснила:

– Он мятежник. Во всяком случае, так недавно сказал Гарольд. Он считает, что Акин еще причинит нам очень много неприятностей.

До сих пор Элизабет не часто встречалась с рабами. В Данмор-Холле работали почти исключительно ирландские и английские слуги, которые либо были осуждены, получив наказание в виде принудительных работ, либо должны были отрабатывать свои долговые контракты. Двое рабов вместе с конюхом ухаживали за лошадьми, а в кухне пожилая чернокожая рабыня помогала готовить еду. Все остальные рабы Данморов находились на плантации Рейнбоу-Фоллз, где Элизабет до сих пор была всего лишь один раз, когда Роберт показывал ей плантацию. А второй раз она проезжала мимо плантации во время конной прогулки. Признаться, в Рейнбоу-Фоллз ее ничто не привлекало, потому что там она не чувствовала себя как дома. Был там всего лишь один примитивный деревянный дом, пара сараев для переработки сахара, один ряд безрадостных хижин, в которых жили слуги, отрабатывавшие свои долги, и еще более жалкие помещения – жилье рабов. Все это было окружено обширными, насколько хватало взгляда, полями сахарного тростника.