Текст книги "Унесенные ветрами надежд"

13

Клер Дюбуа нашла себе место на юте «Элизы», откуда довольно хорошо просматривалась остальная часть корабля, тогда как она сама оставалась незаметной. Укрытием это вряд ли можно было назвать, однако легкая поворотная палубная пушка, за которой она уселась на бухту каната, давала возможность спрятаться от чужих глаз. Впрочем, ей не особенно хотелось избегать общения с матросами. Ее не смущало то, что окружающие все время пялились на нее. В конце концов, она жила за счет своей привлекательной внешности. Природная красота была ее капиталом, а для того, чтобы получать прибыль, нужно было демонстрировать этот капитал, даже если, будучи женщиной, при этом следовало соблюдать необходимую осторожность. Клер посоветовала своим девушкам подыскать себе защитников. Вивьен приняла решение в пользу энергичного боцмана Джона Иверса, Клотильда выбрала себе штурмана, отмеченного многочисленными боевыми шрамами, полученными в сражениях, Антуанетта – провиантмейстра, добродушного толстяка, который время от времени в качестве подарка преподносил ей свежее яйцо. Лично Клер держалась бы за капитана, однако до сих пор тот не проявлял к ней никакого интереса. Так что ей пришлось охранять себя самостоятельно, для чего у нее с собой всегда был наготове небольшой нож, который она прятала за подвязкой чулка. Если Элизабет и Фелисити относились к разряду «приличных женщин», то Клер и ее девушки вряд ли могли претендовать на добродетельное целомудрие. Матросы на борту этого фрегата, без сомнений, думали так же. Дикие и непредсказуемые парни, что соответствовало их разбойничьей натуре, привыкли брать себе то, что им хочется, и при этом долго не раздумывали. Они были безоговорочно преданы своему капитану и выполняли бы каждый из его приказов до последнего вздоха, однако на остальной мир им было просто наплевать. Это делало их намного опаснее, чем порабощенных матросов на корабле «Эйндховен».

Конечно, у Клер и ее девушек была возможность продолжить плавание на более крупном и удобном «Эйндховене», однако под вопросом было то, сможет ли этот корабль Вест-Индийской компании, пострадавший в шторме и почти неподвижный, вообще доплыть до Барбадоса. Им и так очень сильно повезло, что они не утонули, а еще больше повезло, что появился другой корабль, который смог взять себе пассажиров.

Вандемеер принял решение добраться до ближайшего побережья, чтобы вытащить там «Эйндховен» на мель и отремонтировать его для дальнейшего плавания. Если бы Клер и ее девушки остались на борту, то они, без сомнения, очутились бы на каком-нибудь безымянном, забытом Богом острове, может быть, даже на таком, где жили каннибалы. При любых обстоятельствах это затянулось бы еще на несколько бесконечных недель и они добрались бы до более-менее цивилизованной цели только в том случае, если бы им не помешали штормы или пираты, а с последними в этих широтах нужно было считаться всегда, о чем нетрудно было догадаться, судя по внезапному появлению корабля «Элиза».

Следовательно, для Клер даже не возникало вопроса, стоило ли оставаться на «Эйндховене». Да и зачем, если она и ее девочки за значительно более короткое время и со значительно меньшим риском могли продолжить плавание на «Элизе»? Правда, это обошлось ей в изрядную сумму – этот Дункан Хайнес и в самом деле был истинным бандитом, – но денег у нее было достаточно. Конечно, она, несмотря ни на что, отчаянно торговалась с ним, как старая базарная баба, что в душе доставило ей огромную радость, особенно потому, что он тоже явно получал от этого удовольствие. Напротив, торговля между Хайнесом и старым Данмором проходила далеко не так успешно. Холерический плантатор чуть не схватил капитана за горло из-за его бессовестных требований, однако, поскольку ему было трудно отвергнуть руку, которая могла помочь ему, он был вынужден подчиниться и заплатить ту цену, которую назначил ему Хайнес. Особенно унизительно, очевидно, для Гарольда Данмора было то, что он во время сих переговоров вынужден был сидеть на табурете перед Дунканом Хайнесом, словно слабый старикашка, – во время шторма он сломал себе ногу и был обречен на неподвижность. В отличие от других пассажиров, он даже не смог спуститься по веревочной лестнице в шлюпку и подняться оттуда на «Элизу», а вынужден был терпеть то, что его перегружали с корабля на корабль при помощи лебедки, опутав ремнями, как и кобылу его невестки. И это тоже нанесло сильный удар по его честолюбию.

Не говоря уже о том, что ему при каждом простом движении нужна была помощь собственного сына. И, соответственно, он ворчал и ругался с утра до вечера, томимый болями и нетерпением, так что все, кроме несчастного Роберта, обходили его десятой дорогой. Но тем не менее Клер хорошо ладила с Данмором-старшим. Время от времени она заглядывала к нему в каюту, где хранились карты и где он вынужденно находился большую часть времени. Клер интересовалась его самочувствием, спрашивала о том, могла ли она для него что-нибудь принести, хотя он в большинстве случаев отклонял ее помощь, иногда даже довольно грубо. Однако ей следовало помнить о своем деле и о личном влиянии Гарольда на Барбадосе, где он, судя по тому, что она узнала, пользовался большим авторитетом. В нужное время он вспомнит, что она относилась к нему любезно и почтительно, хотя ей не всегда это давалось легко. В Гарольде Данморе было нечто такое, что вызывало у нее подспудный страх, который она ощущала, если мужчина обладал непредсказуемым характером.

Намного проще было общаться с Уильямом Норингэмом, тоже имевшим политическое влияние, но при этом остававшимся намного любезнее, чем Гарольд Данмор, который, судя по всему, терпеть не мог молодого лорда и даже, казалось, ненавидел его – наверное, один Бог знал почему. Но и это Клер обязательно выяснит, как она выяснила почти все об остальных людях на борту. Зачастую ей давалось это до смешного просто, потому что некоторые вещи были настолько явными, что не вызывали никаких вопросов, в них не было даже налета тайны. Как, например, то, что Фелисити была безнадежно влюблена в Никласа Вандемеера, причем сверх всякой меры. Она даже залилась слезами, когда наступил час прощания с ним. Она так рыдала, что от слез почти ничего не видела, и поэтому при переходе с корабля на корабль свалилась с забортного трапа в воду, что развеселило матросов с обоих кораблей, а также вызвало их похотливые взгляды – когда девушку выловили из воды, то под мокрыми одеяниями отчетливо стал виден каждый волнующий изгиб ее тела. Клер, поразмыслив, утвердилась в своем намерении предложить этой девушке свою защиту, если та на своей новой родине столкнется с неприятными обстоятельствами.

Для нее не было тайной и то, что несчастный Роберт Данмор не имел права прикасаться к своей юной жене, потому что это запретил ему его же собственный отец. Данная ситуация уже принесла Клер изрядную сумму, потому что, естественно, она требовала оплату за то, что молодой Данмор усмирял свой пыл с ней и ее девочками. А он делал это часто, бывало даже по нескольку раз в день. Его половой инстинкт был неисчерпаем и безграничен, казалось, что он буквально одержим этим и просто не может спокойно смотреть ни на одну женщину, проходившую мимо него, не испытывая при этом желания залезть к ней под юбку. Клер знала нескольких таких мужчин. Они отличались от остальных клиентов, которые приходили к ней, чтобы получить удовольствие, тем, что их гнал непреодолимый внутренний инстинкт, иногда доводивший их до полного разорения. До этого Роберт Данмор, конечно, не дойдет. Во-первых, потому что благодаря своей женитьбе он получил чрезвычайно выгодное приданое, а во-вторых, он сын богатого плантатора и на Барбадосе у него есть возможность иметь достаточно красивых женщин и девушек, причем так часто, как он сам хочет. У его отца было большое количество молодых служанок, каждая из которых должна была удовлетворять похоть Роберта, когда ему только заблагорассудится. Его приятный внешний вид и вкрадчивые манеры, без сомнения, очень помогали ему добиться цели, не наталкиваясь на сопротивление, которое, естественно, встречалось крайне редко. За исключением его собственной невесты, этой чванливой английской леди, которая уже через короткое время стала отвергать его притязания. Несмотря на свой юный возраст, Элизабет Данмор отличалась своеобразным упрямством и неустрашимостью, и это даже вызывало у Клер своего рода невольное восхищение. Этой девушке даже удалось добиться того, что Данмор-старший начал усмирять свою злость. В ее присутствии он вел себя более сдержанно и старался контролировать свое поведение, подавляя приступы злобы и ярости. По нему было видно, что он хотел, чтобы у Элизабет сохранилось хорошее впечатление от них, прежде чем она по-настоящему войдет в эту семью. Что касается Роберта, то там, очевидно, все уже было потеряно, как говорится, и хмель, и солод пропали впустую, зато, может быть, остальная часть семьи в лице супруги Гарольда, матери Роберта, окажется более приятной. Впрочем, о Марте Данмор Клер удалось узнать совсем немного, хотя она и пыталась расспросить о ней обоих мужчин.

– Мать? Она… Ну, мать как мать, – однажды ответил Роберт на вопрос Клер.

Она заметила, что он сразу же смутился и, словно маленький мальчик, убежал из ее каюты, не утолив своей похоти. Поразмыслив, Клер решила, что открыла еще одну его тайну: страсть Роберта, обычно такая неиссякаемая, моментально охлаждалась, едва разговор касался его матери. Этот факт Клер присовокупила к уже имеющемуся у нее объему информации, которую она тщательно собирала, ибо руководствовалась принципом: любое знание когда-нибудь да пригодится.

Так, например, она не сомневалась, что непременно воспользуется информацией об Элизабет Данмор и Дункане Хайнесе, – это лишь вопрос времени. Капитан лично помог молодой женщине перейти на борт корабля «Элиза» и по всем правилам вежливости поцеловал ей руку, так как она была дамой из высшего света. Клер, в этот момент уже находившаяся на палубе, услышала несколько слов, которыми они обменялись друг с другом.

– Для меня настоящая радость, что мне позволено снова прийти вам на помощь, – учтиво произнес Дункан, помогая Элизабет сойти с веревочного трапа на палубу.

Но почему же при этих словах лицо Элизабет стало пунцовым и она так поспешно отступила в сторону, словно хотела убежать от него?

Вслед за ней на борт вскарабкался Роберт, и он тоже не особенно обрадовался, увидев капитана.

– Мастер Хайнес, – сказал он с мрачным выражением лица и коротко кивнул.

Позже Клер, воспользовавшись моментом, спросила его:

– Ты знаешь этого пирата?

– Смотря что подразумевается под словом «знать». Он – мерзавец и головорез. Нападает на честных торговцев, грабит их и прикарманивает себе их богатства.

– Но ведь он грабит только испанцев и французов, не так ли?

– А кто за это может поручиться? Когда они гниют на дне моря, никто уже ничего другого не скажет.

Настоящей причиной такого отношения скорее было то, что от услуг Дункана Хайнеса, как партнера по торговле, ни один плантатор на Барбадосе не мог отказаться, хотя его методы ведения сделок часто вызывали недовольство, особенно в той части, которая касалась его доли. Изрядную часть своих доходов он получал от перевозки сахара и табака в Англию. Плантаторы на Барбадосе вследствие быстрого расширения возделываемых земель массово производили сахар, но не всегда могли ожидать захода к ним достаточного количества фрахтовых кораблей, а потому вынуждены были пользоваться любой возможностью, чтобы избавиться от своих запасов.

– Неужели Хайнес недостаточно платит вам за ваш сахар? – полюбопытствовала Клер у Роберта.

– Он вообще ничего за это не платит. Это он заставляет платить себе, причем по-королевски. Зато с голландцами, которые привозят на Барбадос большое количество приличных товаров из Европы и обменивают их на наш сахар, получается реальный равноценный обмен. Но этот жадный до денег пират высасывает из нас кровь до последней капли своими наглыми методами торговли. Он забирает сахар с собой и ничего не оставляет взамен этого. Вообще ничего, – подчеркнул Роберт.

– А почему же вы тогда торгуете с ним, если не получаете за это ни единого су? – с сомнением спросила Клер.

Она узнала, что Хайнес брал сахар на условиях комиссионной продажи и продавал его в Лондоне по собственному разумению. От полученной прибыли он оставлял себе долю – и, по мнению Роберта, неслыханно большую. Еще одну часть денег он превращал в золото и серебро, которое отдавал живущим в Лондоне поручителям плантаторов или же при своем следующем визите на Барбадос отдавал плантаторам. На остаток денег он закупал в Англии товары, которые привозил на Барбадос.

На вопрос Клер, какие товары имел в виду Роберт, тот ответил, что Хайнес привозил плантаторам те товары, которые они заказывали целенаправленно и которыми не торговали голландцы. То ли потому, что их было трудно достать, то ли потому, что их транспортировка была слишком сложной и дорогой. Это могли быть картины и произведения искусства или же благородные украшения, ценные бокалы, лампы, редкие материалы и кружева, мебель, книги и тому подобное. Хайнес даже перевез на остров двух породистых лошадей – вот почему он, не раздумывая, выделил часть грузового трюма для лошади супруги Роберта, естественно, за очень большую дополнительную плату. Короче говоря, он занимался тем, что делало жизнь более роскошной и более приятной, в то время как голландцы взяли на себя поставку товаров повседневной необходимости. Они везли на Барбадос полотно, шерсть, кожу, дерево, кирпичи, инструменты, смолу, мясо в виде привозимого на забой и выращивание крупного рогатого скота, зерно, соль, вино и бобовые.

Роберт скорее с неудовольствием признал, что Хайнес всегда осуществлял свои поставки надежно и в полном объеме. Он никогда не терял своего груза ни во время поездки в Англию, ни на обратном пути. Кроме того, он брал на себя и другой риск – часть выручки за сахар привозил на остров в виде серебряных стерлингов, хотя вывоз денег был ограниченным, поскольку Англия не хотела выпускать свои богатства за пределы страны, тем более в колонии, потому что это могло способствовать укреплению их независимости. На Барбадосе постоянно не хватало наличных денег, и купцы вынуждены были рассчитываться за многие товары, обменивая их на сахар и табак, или производить расчеты на основе их стоимости.

Иногда возвращение Хайнеса несколько затягивалось, потому что он между делом периодически занимался каперством, и, захватив соответствующий трофей, легко заполучал в несколько раз больше, чем приносили ему торговые сделки с плантаторами. Впрочем, до сих пор он всегда возвращался на остров.

– Признаться, я вообще не понимаю, что ты имеешь против него, – сказала Клер, внимательно выслушав Роберта. – Мне бы понравились такие деловые партнеры!

Однако Роберта, похоже, волновало только то, как много денег Хайнес кладет в свой собственный карман. Когда Клер лаконично заметила, что плантаторы сами могли бы оснастить корабль и за общий счет отправляли бы его в плавание между Англией и Антильскими островами, Роберт лишь скривил лицо в недовольной гримасе.

Клер стало ясно, почему эта, собственно говоря, логичная возможность исключалась для плантаторов. Опытных капитанов, которые ходили в плавание по океану и при этом постоянно рисковали жизнью, было немного. Не имея перспектив на богатую прибыль, некоторые из них предпочли бы лучше провести свою жизнь на суше.

По всей вероятности, было еще кое-что, что влекло Дункана Хайнеса на Барбадос, однако Роберт умолчал об этом. От Клер не укрылось, что молодой человек собрался было рассказать ей о других товарах, но в последний момент опомнился и замолчал. Она была неглупой женщиной, и ей не нужно было долго раздумывать, чтобы самой догадаться, что речь могла идти только об оружии, но Клер и словом не обмолвилась об этом. Эта информация тоже могла стать весьма полезной. Клер была убеждена в том, что на свете не было ничего более ценного, чем те знания, которыми можно поделиться лишь с немногими людьми, прежде всего с теми, кто обладал властью и влиянием. Имея такую информацию, всегда можно было обеспечить себе защиту и безопасность. Клер тихо улыбнулась про себя, вспоминая разговор с Робертом. Бедный мальчик! Он так дословно, как молитву, повторял все злобные тирады своего отца, что у нее невольно появился вопрос – а был ли у него свой собственный разум?

Клер вытянула ноги. Сидеть на бухте каната было не очень удобно, пусть даже она была не такой твердой, как доски. Стул, который она могла бы взять с собой на палубу, здесь найти было невозможно. В кают-компании с пристроенным помещением для карт имелись лишь прибитые к палубе скамейки и два кресла, тоже прикрученные к палубе. Но зато они были очень удобными. И вообще, вся обстановка в каюте капитана, без сомнения, выдавала определенную склонность к роскоши: здесь даже было встроенное в стенку зеркало, а матрац на прибитой к стенке койке был обтянут свежей белой льняной тканью.

О таких излишествах пассажиры в своем помещении, которое им выделили, могли только мечтать. Они ночевали под палубой в передней части грузового трюма, где с помощью двух перегородок из вонючей парусины кое-как было сделано два отсека: один – для мужчин, другой – для женщин. Их гамаки висели так близко друг к другу, что самое малейшее движение одного них заставляло его натолкнуться на спящего рядом соседа. Кроме того, всю ночь были слышны нежелательные звуки с батарейной палубы, где спали члены команды. Их ночные стоны, храп и шумное испускание газов из кишечника, а также смех, проклятия, похабные шутки и ссоры собирались в один неисчерпаемый источник всего, что мешало людям отдыхать ночью и практически делало этот отдых невозможным. Все пассажиры страдали от недостатка сна, из-за чего они зачастую даже днем засыпали на скамейках в кают-компании и только при следующей качке корабля испуганно просыпались.

Между тем солнце клонилось к горизонту. Как всегда, в этих тропических широтах до наступления полной темноты проходило очень мало времени. Ночь иногда наступала так быстро, что не было времени даже зажечь лампу.

Клер прислонилась спиной к креплению палубной пушки. Эта штука была жесткой и большой, и она подумала о том, что лучше, наверное, вернуться в каюту. Может быть, они вообще не придут? Однако затем она услышала легкие шаги и облегченно вздохнула. Элизабет покинула свою каюту и поднялась на ют. Ее юбки шелестели на ветру, когда она заняла свое привычное место. Она часто целыми часами стояла здесь, наверху, устремив свой взор на море, словно там было видно что-то, чего никто, кроме нее, не знал. В этот раз молодая женщина недолго будет стоять тут одна. Клер узнала об этом от Вивьен, а та – от Джона Иверса, получившего приказ стоять на страже и никого не пускать на ют, – естественно, кроме человека, от которого исходил этот приказ.

Вскоре Клер услышала его твердые шаги. Спрятавшись в тени за бортовой пушкой, она навострила уши.

Элизабет повернулась и, увидев Дункана Хайнеса, смешалась от неожиданности. Больше всего ей хотелось убежать подальше, однако на корабле для этого возможности были весьма ограничены. Уйти с дороги у него она не могла, разве что ей пришлось бы для этого прыгнуть за борт. На миг она даже почувствовала какой-то внутренний импульс – поступить именно так. Она попыталась протиснуться мимо него, однако он перегородил ей дорогу.

– Лиззи, – тихо произнес он.

– Пропусти меня.

Однако Дункан не собирался отходить в сторону. Его массивная фигура стояла у нее на пути, и она поняла, что шансов убежать нет. В свете вечернего солнца его лицо, казалось, было погружено в жидкий огонь, а глаза загадочно горели глубоким синим цветом, как блуждающие огни. Рубашка была широко распахнута, точно так же, как в тот день, когда… Элизабет прикусила губу. Сейчас она не должна думать об этом.

И без того за последние недели ей было достаточно трудно напускать на себя равнодушный вид в его присутствии. На корабле «Элиза» было так тесно, что ей едва удавалось не попадаться ему на глаза. Бо́льшую часть времени она боролась со своим внутренним смятением, стараясь просто смотреть куда-нибудь в сторону или беседовать с кем-нибудь. Таким образом Элизабет даже разговорилась с голландскими купцами, как и с француженками, жизненные истории которых она за это время узнала до мельчайших подробностей. Они вместе играли в пике и болтали о моде. От голландцев она узнала очень много о транспортировке товаров, от Уильяма Норингэма – обо всем, что только можно было знать относительно возделывания сахарного тростника, а также о том, чем занимались его мачеха и сестра. С Уильямом ей нравилось разговаривать больше всего, однако, поскольку эти разговоры постоянно проходили в пределах слышимости и под недовольными взглядами ее свекра, радость от этого общения была ограниченной. Достаточно часто ей очень хотелось вскочить и выйти из каюты на палубу к поручням, однако на палубу она выходила только тогда, когда могла быть уверена, что там нет Дункана. Например, в вечерние часы после ужина, когда он изучал морские карты, разложенные на большом столе, или болтал с другими пассажирами. Конечно, она могла бы в любое время удрать в трюм, однако тесное смрадное пространство выдерживать было очень трудно. Достаточно и того, что ей каждую ночь приходилось спускаться в трюм, чтобы переночевать там.

– Мы скоро будем на месте, – сказал Дункан, отвлекая ее от мятущихся мыслей.

Она удивленно воззрилась на него.

– Ты имеешь в виду – на Барбадосе? – спросила она.

Он кивнул.

– Это уже недалеко.

– О, как замечательно! – воскликнула Элизабет, испытывая огромное облегчение.

Однако одновременно с этим она все же почувствовала неясное ощущение какой-то пустоты, словно от предстоящего прощания. Она сама себя укоряла за это, потому что их плавание со всеми передрягами было действительно не тем занятием, которое кому-то могло понравиться. И все же… Широкое море, покрытое пенными волнами, бесконечность горизонта, огромный красный огненный шар, в который солнце превращалось каждый вечер… И сюда же относились, хотя и непростительным образом, ее тайные мысли об этом бессовестном пирате. Каждый раз, стоило ей лишь увидеть его, ее охватывал жар. Когда же она тайком, против своей воли, наблюдала за тем, как он, обнаженный по пояс, поднимался на такелаж или, выпрямившись и заложив руки за спину, стоял у шканцев и смотрел оттуда вдаль, словно повелитель, окидывающий взором свою империю, мысли начинали лихорадочно метаться в ее голове. Это было своеобразное волшебство: ей казалось, что, глядя в морскую даль, Дункан пытается увидеть свою возлюбленную, которой он безгранично предан. Смотрел ли он так когда-нибудь на самом деле на какую-либо женщину?

– Я не могу отпустить тебя, не поговорив с тобой еще раз, – сказал он.

– Не существует ничего, о чем бы мы могли разговаривать с тобой. – Она угрожающе посмотрела на него. – Если ты прикоснешься ко мне, я закричу!

– Не бойся. – Его голос звучал сердито. – За прошлые недели и дни невозможно было не заметить, что тебе вполне хватило того, что ты использовала меня только один-единственный раз.

– Что? – возмутилась она. – Это я-то тебя использовала?

– А как иначе? Зачем же тогда тебе во второй раз захотелось приехать к старому коттеджу? Разве не для того, чтобы перед своей свадьбой еще раз по-настоящему попробовать кого-нибудь другого? Я тебя пригласил, ты помнишь? И ты тут же появилась.

– Как ты смеешь!

– Как я могу не сметь?

– Все было не так! – вырвалось у Элизабет. – Это было… Это было совершенно по-другому! – Она всхлипнула, лихорадочно подбирая слова. Она не имела ни малейшего понятия, что должна сказать, но ни в коем случае не могла стерпеть то, что он про нее так думал.

– Ты хотела этого, как дикарка, и тут же получила свое, стоило нам только начать, – заявил он.

От его грубых слов она вздрогнула, а затем обеспокоенно прислушалась и посмотрела в направлении трапа. Он говорил тихо, однако ей показалось, что их кто-то подслушивает.

– Там кто-то есть, – прошептала она.

– Я поставил перед трапом Джона Иверса, потому что хотел поговорить с тобой без помех.

– Я уже сказала, что нам не о чем говорить! – Элизабет со злости хотела оттолкнуть его, однако он схватил ее обеими руками за плечи и прижал спиной к поручням. Он настойчиво смотрел ей в лицо.

– Если это было не так… то как же это было?

– Я не знаю, – пробормотала она. – Я была… Ты был таким… Я хотела выслушать твою историю.

– Какую историю? – обескураженно спросил он.

– Историю о твоей семье. Ты пообещал рассказать ее мне, и только поэтому я во второй раз поехала к коттеджу.

Он покачал головой, затем недоверчиво рассмеялся.

– Неужели ты говоришь это всерьез? Единственное, чего ты хотела от меня, было то, что я и сделал с тобой.

Она хотела ударить его по лицу, но, когда ее рука взметнулась вверх, Дункан небрежным движением перехватил ее и крепко удержал в своей.

– Оставь это, – властно произнес он. – Ты лишь сама себе сделаешь больно.

– Ты – проклятый мерзавец! – воскликнула Элизабет дрожащим голосом.

Она была готова вот-вот расплакаться и ненавидела себя за это. Но еще больше она ненавидела его, потому что он так разговаривал с ней и совершенно безо всякого труда проникал в ее тайные мысли, за которые ей было стыдно, как никогда еще за всю свою предыдущую жизнь.

– Ты что, плачешь? – спросил он. – У тебя такой вид, словно то был первый раз в твоей жизни.

Ее подавленное всхлипывание заставило его внимательнее посмотреть на нее.

– Боже мой, – медленно произнес он.

– Я… Я сказала, что не хочу этого, но ты не послушал, – заикаясь, сказала она. – Ты был таким настойчивым… Все получилось так быстро, что я не смогла… А я всего лишь хотела…

– Послушать историю, – тихо продолжил он ее фразу после того, как она замолчала.

Элизабет кивнула, опустив взгляд. Она знала, что это была далеко не вся правда. Даже не наполовину.

– Лиззи, – пробормотал он. – Я очень сожалею. У меня и в мыслях не было, что ты… наивна и неопытна.

– Что тебе от меня надо? – раздраженно спросила она. – Зачем тебе еще раз вытаскивать все это на свет божий, хотя нам с тобой лучше просто забыть обо всем?

– Черт возьми, если бы я сам это знал!

Он отпустил ее и вцепился обеими руками в свои волосы, так что они буйными прядями стали торчать во все стороны, придавая ему вид дикого льва. Когда Элизабет хотела воспользоваться возможностью и ускользнуть от него, он снова схватил ее за руки.

– Не уходи!

– Что тебе от меня надо? – снова спросила она.

Его глаза сверкали в лучах заходящего солнца.

– Того, чего ты хочешь тоже.

Он прижал свою руку к ее щеке, нежно и крепко одновременно. И, как уже было однажды, ей в нос ударил его запах – запах соли, пота и мужчины. У нее перехватило дыхание, и она попыталась отвернуться.

– Я хочу забыть тебя.

Его рука прикоснулась к ее волосам, нежно погладила их, и она невольно подняла взгляд на него.

– Ты врешь.

– Я замужем, – сказала она.

Это должно было прозвучать холодно и сухо, но чувствовалось, что все это ближе к отчаянию.

– Замужем за мужчиной, который не прикасается к тебе, зато вовсю спит с француженками, да так, словно от этого зависит его жизнь, – мягко пошутил он.

– Откуда ты это знаешь? – раздраженно спросила она.

– Это – корабль, а я – его капитан, – сказал Дункан, словно этот факт был достаточным основанием для того, чтобы он знал все и обо всем, что происходило на борту. Возможно, это было правдой, однако не давало ему права вмешиваться в ее жизнь таким бесцеремонным образом.

– Это не твое дело, – резко произнесла Элизабет.

Дункан испытующе посмотрел на нее.

– Ты совершила ошибку, выйдя за него замуж, – заявил он.

– Очевидно, мне свойственно постоянно делать не то, что следует.

Он помедлил, затем кивнул, словно это был достойный внимания вывод.

– Все мы делаем ошибки, – добавил он. – И я, наверное, еще больше, чем ты.

Это признание, однако, не удержало его от того, чтобы подсунуть свою ладонь ей под подбородок и поднять его вверх. И как-то сразу он очутился в опасной близости от нее. Она хотела отстраниться, но позади нее было лишь море. Солнце, чей огромный красно-золотистый диск, дрожа, опускался в океан и, казалось, при этом зажигал все небо, словно коснулось кожи Элизабет. Однако она знала, что ощущаемый ею жар был вовсе не от солнечных лучей, а от близости Дункана. Когда он нагнулся к ней и она почувствовала его дыхание на своих губах, ей удалось лишь прошептать:

– А если нас кто-то увидит?

– Никто нас не увидит. Я схожу с ума от тебя, и ты снова должна быть моей, Лиззи.

– Нет, мы не имеем права так поступать, – запротестовала она, однако это прозвучало не очень убедительно.

Не обращая внимания на возражения, он поцеловал ее, сначала нежно, а потом со всей страстью. При этом он обнял Элизабет и прижал ее к боковой стене надстройки. Его руки проникли к ней под одежду, обхватили ее бедра, а поцелуй стал таким всепоглощающим, что в ней разгорелось пламя и она почувствовала, как сгорает в нем.

Клер в своем укрытии затаила дыхание. Черт побери, такого с ней давно уже не было – ей даже самой стало жарко от возбуждения, хотя она без движения сидела на жесткой бухте каната и никто к ней даже не прикасался. Капитан и благородная девица, кто бы мог такое подумать? Причем они не тратили времени на долгие разговоры. Какую бы антипатию эта девица ни испытывала раньше по отношению к пирату, но под напором его поцелуев ее сопротивление растаяло, как сливочное масло на солнце. Если, конечно, она вообще сопротивлялась. Скорее, судя по звукам, она безвольно отдалась ему. И даже получила огромное удовольствие, насколько Клер могла судить по ее стонам и слабым приглушенным вскрикам. Неужели этот тип зажал ей рот? Но, возможно, он закрыл его поцелуем. Впрочем, что касается поцелуев, то они не входили в ее услуги. Клер берегла их для настоящих любовников, для тех мужчин, которые завоевывали ее сердце. А таких у нее было всего два за всю жизнь – и при этом она узнала от них, что чувствует женщина, когда твое сердце, подаренное другому человеку, рвут на куски и бездумно втаптывают ногами в пыль.

В любом случае девушка была легкой добычей для Дункана Хайнеса. Она была юной и неопытной, как ребенок, который не умеет держать свои чувства под контролем. Любовный акт закончился, и теперь Клер слышала только постепенно успокаивающиеся вздохи и шуршание одежды, которую они поправляли на себе. Затем все стихло. Интересно, они все еще держат друг друга в объятиях? Может быть, он гладит ее по голове, как делают мужчины с женщинами, которые им нравятся? Клер попыталась представить себе это, однако картина получилась размытой. Через минуту она услышала торопливые удаляющиеся шаги – это Элизабет уходила с палубы. И сразу же после этого послышался голос Джона Иверса.