Текст книги "Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века"

Хозяйственная инициатива вдов в немалой степени стимулировалась необходимостью обеспечения детей, что, конечно, было для матерей большой заботой. Особенно трудным было их положение в малой семье. Потеря мужа вела не только к уменьшению достатка, но разорению и обнищанию, особенно в случаях малолетства детей. Крестьянка Сольвычегодского у. Ратмировской вол. Окулина Ширяева дочь, «а Меншиковская жена», овдовела, а «робята, детишка наши осталися малы», и оскудела настолько, что «стало наше ныне неизможенье велико». Она вынуждена была в 1625 г. просить у писцов льготу на свой участок и получила ее на два года[236]236
  РГАДА. Ф. 141. Оп. 1. 1623. № 13. Л. 81.


[Закрыть]. Не сумев поднять запустевшую землю, вдова через полгода после получения льготы в следующем 1626 г. ее продала. За хозяйственными действиями женщины важно рассмотреть те хлопоты, к которым она прибегала, чтобы обеспечить «детишек» пропитанием. Какое-то время после смерти мужа она вела хозяйство, имея, по-видимому, некоторый достаток, ведь она платила подати и все мирские платежи даже «ныне с пуста». Подоспело писцовое описание, и вдова, возможно по совету родственников или кого-то из соседей, решила оформить на землю льготную грамоту, давшую освобождение от налогов. Ей удалось продержаться в течение года, и только тогда она продала землю, причем ближайшему соседу, который мог оказать на нее некоторый нажим, пользуясь сложившейся ситуацией. Окулина, действуя самостоятельно, представляла одновременно и своего сына. В документе приведена шероховатая формула и потому она показательна: «Се яз Окулина Ширяева дочи, а Меншиковская жена, да яз Игнатей Меншиков сын продали…» – в этой части фраза типична, а в следующей – «…есмя с сыном своим с Ыгнашею…»[237]237
  Там же.


[Закрыть] происходит сбой и как бы подмена действующих лиц, при которой вдова выходит на первый план. Из этой купчей, написанной не гладко и сохранившей включения устной речи «мужа своего, а Игнаша отца своего благословенье… жеребей», улавливается доброта и любовь матери к своему осиротевшему «Игнаше». На его долю выпали испытания, и сыну придется быстро взрослеть и поддерживать своих сестер и, может быть, младших братьев. Ведь в челобитной 1625 г. вдова упомянула своих «ребят, детишек», и опять ласково.

Другая вдова Орина Михайлова дочь, а «Мартемьяновская женаТюрикова» в сделке 1584 г. представляет интерес своего сына Ивана – она «с своим сыном Иваном, Мартемьяновым сыном» и участвует вместе с Никифором Мартемьяновым[238]238
  Там же. 1626. №. 45-2. Л. 16.


[Закрыть]. Он – старший сын Мартемьяна, ибо первым обозначен в документе, а Орина – равноправная участница в распоряжении семейным достоянием, что подчеркнуто соединительным союзом «да»: «Никифор Мартемьянов сын… да Орина Михайлова». Так как старший сын действует вместе, по всей вероятности, с матерью и младшим братом, то это означает, что все они живут одной семьей, и отец при жизни не выделил Никифора, может быть он еще не был женат. Младший сын Орины – несовершеннолетний, его место в семейной группе определяется его упоминанием в документе вслед за матерью и вместе с нею. Подтверждает это и предыдущий документ, в котором находится подобная же формулировка и точно известно, что сын – малолетний. Характерно в этом случае, что мать стремится к поддержке младшего сына, его нужно поставить на ноги, обеспечить долей в имуществе.

М. А. Островская заметила, что вдова при сделках была представительницей своих малолетних детей, она ставится рядом с детьми или в их «место», а ее имущественное положение зависело от распоряжений мужа, указанных в его духовной[239]239
  Островская М. А. Земельный быт сельского населения русского Севера. СПб., 1913. С. 62.


[Закрыть]. Со времен Русской Правды именно к младшим сыновьям переходил отцовский дом и они обеспечивали престарелых родителей. И Орина следует общепринятым порядкам.

Сложным было положение вдов, да еще с малыми детьми, в неразделенных семьях, оно могло варьировать от относительно благоприятного до незавидного. В 1623 г. в Окологородной вол. в д. Усть-Нимянда в сделке на жеребей с антропонимическим названием Филипповский участвовала семейная группа, включавшая Владимира Якимова сына Субботиных, его сноху «Марию Григорьеву дочи Машановых, а Ильинскую жену Якимова сына Субботиных» с сыном Григорием[240]240
  РГАДА. Ф. 141. Он. 1. 1623. № 20. Л. 1.


[Закрыть]. Перечисление родственников в начале купчей грамоты показывает, что Мария была женой Ильи Якимова сына Субботина, родного брата возглавлявшего сделку Владимира Якимова. Сын Марии Григорий упомянут при матери, как бы слитно с ней, и он, по-видимому, еще малолетний. Участие снохи в совместной сделке с деверем, причем на равных с ним, говорит о том, что она – вдова и, главное, защищает интересы сына. Характерность момента как раз подчеркивает фраза о реализации участка, принадлежавшего продавцу со снохой «по благословению отца своего Якима», а также ее продолжение, поясняющее произошедшие изменения в семье и хозяйстве: что «нам досталось от брата нашего Никиты з делу и по купчей, что нам Еким купил у Григорья Ефимова сына Роздобурдина». Данное выражение купчей помогает понять состав этой когда-то многоячейной семьи. Ее возглавлял Яким Субботин – отец продавца и свекор вдовы Марии, и с ним жили три сына и два из них определенно были женаты. Один из них, Никита, видимо старший, когда-то выделился из отцовского хозяйства, вероятно, при его жизни, получив свою долю из общесемейного имущества. Деверь и вдова с племянником, совершив куплю-продажу доставшегося им по разделу жеребья, взяли на себя общую ответственность по выполнению условий заключенной сделки. Возможно, ее инициатором был брат покойного мужа Марии, и ей пришлось согласиться с его решением, но она постаралась соблюсти права своего сына. Вдова Мария фигурирует в документе вместе с деверем и сыном, а не самостоятельно, что может означать доброжелательные отношения в этой семье, небезразличное участие дяди в судьбе племянника и его матери.

Жизненные ситуации, в которых овдовевшие женщины играли активную роль, безусловно, представляют существенный интерес. Полагаю, что престиж и общественный статус женщин, стоявших во главе домохозяйства, был намного выше, чем женщин, включенных в семью. Исключения из правил свидетельствуют об умении женщин, оставшихся без мужей, организовать жизнь семьи и ведение хозяйства так, что оно оставалось деятельным. Их авторитет в семье был настолько высок, что с ним считались девери и взрослые сыновья, как видно из представленных уже случаев, а сила характера преодолевала возможное недовольство невесток. Главенство таких женщин в доме признавала не только семья, но и община, одной из обязанностей которой было наблюдение за исправностью дворов, как в морально-этическом, так и хозяйственном плане, и в случаях необходимости община могла вмешаться во внутрисемейные дела.

Конечно, чаще всего именно обстоятельства вынуждали женщин брать на себя ответственность, ведь лишившись содержания мужа, необходимо было поднимать детей. Лидерство в доме было сопряжено с принятием жизненно важных решений, от которых зависело каждодневное существование. И женщине приходилось проявлять активность и организаторскую сметку при ведении хозяйства, естественно не только у домашнего очага, но и умело манипулировать семейным достоянием. Такова «Олена Денисьева дочи Дурьнева, а Димитриевская жена Важенинова». Она в 1577 г. продала своему соседу Данилу Иванову Шардину «орамую землю пашенную и непашенную» в Сольвычегодском у.[241]241
  Там же. 1626. № 45-1. Л. 63.


[Закрыть]. Из документа выяснилось, что в свое время у того же Данилы она купила полдеревни. Она настолько умело вела дела семьи, что построила новый дом на высоком подклете, сохранив при этом старый. Сам этот факт можно толковать и как надобность обновления обветшавшего дома, и как заботу о, вероятно, имевшихся сыновьях и предстоявшей в перспективе необходимости отделить кого-то из них для самостоятельной жизни. Покупка Оленой деревни, строительство большого дома показывают, что она обладала деловой смекалкой, сообразительностью и явно сумела приумножить благосостояние семьи, а продажу участка можно считать как вынужденной, так и очередным деловым маневром.

Не только вдовы, но и солдатки поступали решительно. Жена крестьянина Стефана Яковлева из вотчины Вологодского архиепископа, взятого в рекруты в 1708 г., Матрена Гаврилова дочь с сыном Иваном остались в доме свекра Якова, у которого был еще сын Афанасий, приходящийся Матрене деверем. Она прожила в семье родственников без мужа примерно год и в 1709 г. подала челобитную архиепископским властям, о чем известно из документа следующего года. По-видимому, отношения солдатки со свекром и деверем осложнились. Родственники мужа, может быть, были не удовлетворены работой невестки по дому или по хозяйству, а может быть, ее поведением или еще чем-либо. Высказаться определеннее невозможно за полным отсутствием даже намека на причину недовольства солдатки. Во всяком случае, она захотела от свекра отделиться. Комиссия общинных должностных лиц в присутствии вотчинного представителя – архиепископского приказчика «отделили» ей с сыном «от свекра моего скота и крестьянской рухляди треть, а сухово хлеба малое число. А земли и хором по тому указу мне не отделили»[242]242
  ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. № 323. Л. 27об.


[Закрыть]. Судя по этим словам, Матрена получила долю в общесемейном добре. По всей вероятности, на тот момент (1709 г.) солдатка удовлетворилась таким частичным обособлением в семье свекра. Однако ее отношения с родственниками мужа были далеки от доброжелательности, не наладились, по всей видимости, еще ухудшились. В 1710 г. она снова подала челобитную архиепископским властям с изложением предшествующих обстоятельств и жалобой на свекра и деверя, потому что они в доме ее «не держат», «земли и хором не дают». Матрена, конфликтуя с родственниками мужа, настаивала на разделе со свекром, так как «с сыном своим скитаюсь меж двор», и просила сделать это «по правилам»[243]243
  Там же. Л. 28.


[Закрыть]. Важно отметить данный факт, потому что он указывает на стремление Матрены поступать в рамках общепринятого поведения и действующего обычая при проведении хозяйственного раздела с родственниками. Он должен был состояться, необходимая подготовка для него была проведена, но появились непредвиденные осложнения, о чем будет сказано далее.

Противоречиво складывавшиеся внутри семьи отношения порой достигали большой остроты. Страсти особенно накалялись, когда конфликт фокусировался на фундаментальных компонентах, обеспечивающих само существование семьи, а именно на наследуемой земле и недвижимом имуществе. Родственники не справлялись с узлом противоречий, и тогда они должны были обращаться к властям – вотчинным, мирским или государственным. Страдательной стороной в конфликтных ситуациях в крестьянской семье, и чаще неразделенной, была женщина, тем более оставшаяся без мужа. О сложностях, подстерегавших ее, говорят приведенные выше документы.

Иногда обстановка в семье складывалась для женщины и ее детей, грозя потерей минимального обеспечения и даже крова. В 1696 г. к Вологодскому архиепископу обратилась крестьянка Спасо-Нуромского монастыря Агриппина Петрова дочь, жена Осипа Павлова[244]244
  ГИМ ОПИ. Ф. 226. № 26. Л. 23.


[Закрыть]. Муж бросил ее, «сшел… неведомо куды, а меня с парнишком моим оставил в доме отца своего Павла». Судя по форме «сшел», можно думать, что Осип отправился на приработки и, вероятно, сгинул «неведомо» где, ибо прошло уже более двух лет. Невестку с внуком свекор «из двора от себя… сослал», приданое, как полагалось, ей не возвратил. Она с ребенком «скитается по миру межу дворы», можно думать, прирабатывая поденной работой или/и кормясь подаянием. Став отрезанным ломтем в доме свекра, не желавшего иметь два лишних рта, Агриппина могла бы возвратиться в дом отца. Но и последнему его дочь в положении «соломенной вдовы» оказалась не нужна. Характерно, что Агриппина считала своего мужа погибшим и потому добивалась возвращения приданого, а также того, чтобы свекор выделял ежегодно ей и «парнишку моему» хлеб, т. е. зерно для прокорма. Из черновика, оставшегося в архиепископской канцелярии, следует, что в какой-то момент разбора дела было велено Агриппину «держать в доме у себя отцу ея Петрушке Осипову, а свекру ее Пашке на препитание велеть давать ей на год по четверти ржи да по другой овса», а также возвратить приданое[245]245
  Там же. Л. 25. Четверть ржи равнялась 6 или 8 пудам.


[Закрыть]. Столкнувшись с неприязненным отношением семьи свекра к себе и, главное, к внуку, пока он не подрос, тобы посильной работой оправдывать свой прокорм, она могла, распорядившись приданым, обеспечить их существование. Подав жалобу архиепископу, женщина пошла на полный разрыв с семьей свекра. И она сама, и архиепископская канцелярия приравняли ее положение к вдовству. Приданое же, принесенное женщиной в дом мужа и находившееся в распоряжении семьи, по стойкому обычаю, известному со времен Русской Правды, возвращалось жене по смерти мужа. В силу этого обычноправового представления Агриппина настаивала на таком решении, и архиепископская власть последовала ему.

В 1682 г. Ананьица Осипова жаловалась Вологодскому архиепископу на своего свекра Ефима Никифорова, который сослал ее «с двора» с тремя сыновьями 9, 5, 1 года. Она пояснила, «а муж мой Иван покойный жил вместе в одном хлебе», т. е. семья была неразделенной. Оборот «в одном хлебе» встречается в крестьянских актах не однажды, он был употреблен в приводимом выше постановлении 1608/09 г. о торговых пошлинах со стрельцов[246]246
  См.: Гл. 1. С. 27.


[Закрыть]. Выражение было распространено в обществе XVII в., означало типичную ситуацию внутренней жизни семьи, хозяйственно-имущественное единство составляющих ее ячеек. Его бытование в разных социальных группах убеждает в стойкости этого понятия. Оно аккумулировало совместное проживание и ведение хозяйства, общность семейного «бюджета», говоря современным языком. Вдова Анания, по-видимому женщина твердого характера, оставшись с малолетними детьми, не намеревалась «скитаться меж двор», как вышеупомянутая Агриппина. Неясно, чем была вызвана враждебность свекра к невестке, но она распространилась и на ее малых детей, а его внуков. То, что отношения свекра к Анании были больше чем недобрыми, показывает момент, выбранный им для изгнания невестки. Он проделал это после уборки хорошего урожая, именно 19 сентября[247]247
  Архив СПб ИИ РАН. Кол. 34. Карт. 8. № 2. Л. 3.


[Закрыть].

Вдова не потерпела насильственного действия со стороны главы дома и сумела обставить свою «ссылку» с двора свидетелями. «А сошла при батьке при Семене да при старосте при церковном при Фефиле Емельянове, при крестьянине Илье Нестерове». Можно представить женщину, отчаянно решительную в экстремальной для нее ситуации, прибежавшую в дом отца с такой вестью, затем помчавшуюся к уважаемому однодеревенцами крестьянину, выбранному ими в церковные старосты, призвавшую одного из соседей или представителя общинных властей и заручившуюся их поддержкой. Защищая детей и себя, осознанно идя на разрыв с семьей свекра, женщина обращается, как это было заведено, к соседям и представителям крестьянского мира. Вспоминается пословица: «На миру и смерть красна!»

Видимо, между свекром и невесткой произошел бурный, нелицеприятный разговор, в челобитную врывается почти прямая речь, передающая посулы свекра: «А в то время сулил мне корову да овцу, а корова да овца – приданая со мной. Да дам тебе хлеба, колько надобетца с робятишками». Свекор, быть может движимый жадностью, а скорее нежеланием делиться со снохой, из 270 пудов (при 8-пудной четверти) или 210 пудов (при 6-пудной) умолоченых хлебов (ржи, овса, ячменя, гороха и даже пшеницы) невестке «всего дал… четвертку ржи (4 или 3 пуд.) да осьмину овса» (1 или 3/4 пуд.). Хорошо зная, что на этом с тремя детьми не проживешь, вдова жалуется на главу семьи архиепископу и желает получить от свекра достаточно хлеба на пропитание, причем его же внуков, и возвратить свое приданое. Резолюция на челобитной адресуется к попу прихода и церковному старосте. Она рекомендует свекру: «той снохе… з детьми с тремя сыны отделить хлеба и скота и всякого живота четвертую долю и отдать ей… с росписью, а приданое ее опрочь тое четверти живота отдать особо». Если же свекор «снохе своей приданова не отдаст» и, главное, «живота своего делить с нею не станет», то тогда его следовало «за поруками послать на Вологду». Возврат приданого, а им были в данном случае домашние животные, наряду, конечно, с какой-то одеждой, был само собой разумеющимся. Оно, как видно из резолюции, не могло быть поглощено общесемейным имуществом и раствориться в нем, приданое женщины – «особо» и не входит в выделяемую вдове часть имущества на прожиток. Скорее всего, за этими событиями последует семейный раздел, правда, женщине с тремя детьми жить и хозяйствовать весьма трудно.

Однако выход может быть и таким, как в следующем эпизоде. Сговорная запись крестьянина Спасо-Прилуцкого монастыря Марка Иванова Скоровского 1611/12 г. дает условия брачного контракта и состав приданого женщины. Он «сговорил» крестьянку подмонастырского села Выпрягова Епистимию Окинфиеву дочь «прозвищем» Милова «взяти за собя». «С нею» Марк получал полплуга земли с двором и с насеянной рожью, 40 четвертей сухого хлеба, платье «да двои серьги». Далее обращает на себя внимание формальная сторона продолжения записи, указывающая: «да у четырех дочерей по двоим серьгам, да с нею же сын Василей, да две кобылы», жеребчик, овцы, свиньи, корова, 11 руб. денег, купленная пожня. Епистимия осталась с детьми, а значит, овдовела, и у нее значительный земельный надел. В этом перечислении земля и имущество находятся на первом плане и, следует подчеркнуть, доминируют над людьми: серьги, скорее всего серебряные, первостепеннее указания на дочерей, а упоминание о сыне вставлено в показания об имуществе: «…подвоим серьгам, да…сын Василей, да две кобылы» и т. д. Из этого же выражения ясно, что у Епистимии Акинфиевой пятеро детей. Примечателен акцент фразы, сделанный на словах «с нею же сын», чем подчеркивается неотделимость его от матери в отличие от дочерей, указание на число которых сопровождает фиксирование имевшихся серег. Такая связь сына с матерью говорит о его малолетстве. Сам Марк Иванов Скоровской вступает в брак не с пустыми руками. У него «живота пришло в дом к ней», Епистимии, 2 мерина, кобыла, 2 овцы, баран, 30 четвертей хлеба, 11 руб. денег, однорядка, серьги, то есть имущество, состоящее из рабочего и мясного скота, зерна, денег и вещей. Выражение «в дом к ней» можно понять как свидетельство инкорпорации Марка в двор и хозяйство женщины; он, по стилистике других документов, «принялся» к Епистимии. Важным условием сговорной свадебной записи было имущественное обеспечение детей. В первую очередь речь идет о дочерях Епистимии, их «выдавати замуж из вопча по изможному», другими словами, они обеспечиваются приданым из общего добра по материальной на тот момент состоятельности семьи, которое сложится из привнесенного супругами и будет дополнено совместно нажитым. Сын Епистимии Василий, когда вырастет, если «захочет прочь», т. е. отделиться, то ему выделяется «земли четверть плуга… да четверть изо всего живота», другими словами, он получает половину надела своего отца, умершего до составления сговорной записи. И если самому Марку «случитца смерть, ино его дитем трема сыновьям половина живота». Только отсюда становится известно, что Марк, вступая в брак, тоже имел сыновей и, значит, так же как и Епистимия, овдовел. Его трое сыновей могли рассчитывать на половину имущества. Свадьба Епистимии и Марка должна была состояться «после Велика дни нынешняго 120-го году в первое воскресенье», т. е. традиционно на Красную горку, открывавшую весенний свадебный цикл после Великого поста и праздника Светлого Христова воскресения. Если же «Марк не возьмет за себя Епистимию», то в соответствии с этой сговорной записью «взять Епистимии на нем» 10 руб. «неустойки». Документ был составлен в присутствии Никольского священника Василия Якимова сына и трех свидетелей и написан «по противням»[248]248
  АЮБ. Т. 3. СПб., 1884. Стб. 305–307.


[Закрыть]. Последний факт подчеркивает договорную сущность брачного соглашения, которое составлялось, как было общепринято при оформлении подобных отношений, в двух экземплярах, предназначенных для каждой из сторон. Прозрачно и название документа – «сговорная» запись.

Многообразие семейных отношений, осложненных противоречиями, выступает из челобитной крестьянки Спасо-Прилуцкого монастыря д. Чюглак Марии Сидоровой дочери. Эта женщина жаловалась на своего бывшего деверя Ерофея Емельянова и сообщала, что осталась «после мужа своего упокойного Филипа Емельянова с ним деверем в одном хлебе». Ясно, что братья, один из которых был женат, жили одной семьей, имели общее семейное достояние, которое складывалось при посильном участии всех трудоспособных в семье. Вдова Мария Сидорова осталась по смерти мужа с сыном Фролом и двумя дочерями, которые были «в малых летех». Деверь отказался от совместного ведения хозяйства с невесткой, она сообщила об этом следующим образом: «в то время он Ярофей детей моих к себе не взял на кормление»[249]249
  ГИМ ОПИ. Ф. 61. № 145. Л. 29.


[Закрыть]. Из этих слов можно понять, что работа вдовы, и не только непосредственно по дому, но и в полевую страду, не обеспечивала содержания женщины и трех ее детей. Во всяком случае, деверь считал для себя необязательным поддерживать семью брата. Вдова продолжала, воспроизводя слова деверя: «Яз де твоих детей не стану поить и кормить, прими к себе приемника». Брат мужа прямо рекомендовал овдовевшей женщине привести в дом нового мужа. Обычай приема в дом мужа-примака к дочери, племяннице или вдовой снохе во избежание упадка семьи был распространенным в крестьянской среде[250]250
  См.: роспись крестьянам Спасо-Прилуцкого монастыря, принятым в хозяйства в 1692 г. – Гл. 1. С. 49; Александров В. А. Обычное право крепостной деревни России. XVIII – начало XIX в. М., 1984. С. 198–206.


[Закрыть].

Отказ деверя содержать племянников, думаю, был вызван в большой мере материальными соображениями, нежели черствостью. Его предложение снохе выйти замуж, приняв «мужа» на основе договора, продиктовано суровым житейским прагматизмом. В сложные жизненные моменты забота о воспитании детей, их прокормлении руководили поступками вдов. Деверь же Ерофей Емельянов притеснял вдову Марью Федорову, «в работе и во всем учал изганивати», правда, неясно, какими способами. Интересно, что предметом конфликта стала как раз ее работа в домохозяйстве, которой деверь препятствовал и даже отвергал ее. Он действовал при этом намеренно и недоброжелательно, чтобы не только вдове, но и представителям общины заявить, что она и ее дети даром едят его хлеб, и в любой момент лишить крова и сослать ее со двора.

В столь сложной для себя ситуации вдова Мария приняла в мае 1689 г. «к себе приемника»-мужа, от которого у нее родилось еще двое детей. Конфликт с деверем оказался глубоким и затяжным. По прошествии нескольких лет ее сын от первого брака подрос и начал «приставать к работе», и теперь-то он «запонадобился» деверю. Последний, видимо, был не молод и нуждался в помощнике. Дядя, по всей вероятности, обещал племяннику передать хозяйство, он «перезвал сына ее Фролка к себе в дом сего лета от страдные поры». Мария считала, и видимо, не без основания, что деверь хочет ее с мужем «из деревни вон выжить и животишками нашими завладеть и хоромишками и земляным участком». Опасения женщины имели под собой почву, ведь деверь нашел доводы, чтобы переманить ее сына в самый разгар уборки урожая, когда на счету были каждые рабочие руки. Она уточнила, что «хоромишка наши все строение приемника моего Матвея», а в старых хоромах живет он, ее бывший деверь.

Судя по тому, что Мария с мужем-примаком Матвеем имели свой двор и землю, на которые зарился бывший деверь, она с ним совершила хозяйственный раздел. Вдова должна была получить долю, причитавшуюся ее первому мужу и затем переходившую к сыну. Полагаю, что хозяйственный раздел и прием Марией мужа происходили, если не одновременно, то не были удалены во времени. За протекшие 3–4 года Матвей отстроил двор, хозяйство стало на ноги, родились дети, появилось и «животишко», которое возбуждало зависть и алчность деверя.

По-видимому, и взаимоотношения Марии и Матвея переросли рамки сугубо материального договорного соглашения, возможно, и это обстоятельство как-то задевало деверя. Примечателен следующий довод, который приводила Мария. «По другой год хлеб вызяб, и в прошлом году он Матвей прокормил нас своим старым особным хлебом, привез к нам десять четвертей ржи добрые, сухие, что ему Матвею досталось с делу от братей». Характерно, что женщина сочла необходимым сказать об этом в челобитной, причем сообщила такие подробности, как количество зерна, а его не так мало – 60–80 пудов (в зависимости от веса четверти в 6 или 8 пудов), что оно из старых запасов (они имелись!) и хорошего качества. Немаловажная деталь, что зерно – «особное», доставшееся Матвею по разделу с братьями, из чего следует, что этот раздел состоялся до того, как Матвей «принялся» к Марии. Главное же заключение вдовы: «и нас сирот в мир не спустил»[251]251
  ГИМ ОПИ. Ф. 61. № 145. Л. 29.


[Закрыть]. Матвей оказался добропорядочным, трудолюбивым, хозяйственным человеком, заботливым отцом и отчимом. В неурожайный год он не допустил, чтобы жена и дети сошли в «мир» собирать подаяние. Хотя заключительные слова Марии наполнены рациональным хозяйственным смыслом, однако сквозь него просматриваются добрые отношения с Матвеем, построенные на взаимном уважении и чувстве, проникнутые теплотой, ведь она помнит и называет в челобитной время (с точностью до месяца) его прихода в дом.

Эта челобитная интересна фигурами мужчин, которых невольно характеризует Мария. Деверь, дядя ее детей, не проявил к ним сострадания, не захотел поддержать малолетних, готов был лишить их крова и еды. Он понудил сноху заключить хозяйственно-семейный союз, а когда обнаружил, что у Марии и Матвея жизнь сладилась, не успокоился. Мария не известила, был ли женат ее бывший деверь. Проявленная им заинтересованность в подросшем сыне снохи говорит, что ему был необходим работник. Матвей, получив по разделу с братьями свою долю в отцовском имуществе, кроме ржи, о которой упомянула Мария, конечно, имел и часть надельной земли. Возможно, именно поэтому бывший деверь Марии вознамерился отобрать у снохи участок и двор своего покойного брата. Матвей предстает не только рачительным хозяином, но и решительным человеком с чувством долга и ответственности за судьбы женщины и ее детей. Он сделал выбор в пользу женщины-вдовы, войдя в дом ее деверя, согласился на определенные условия и принял обязательство соблюдать их.

Характерен и сын Марии, юный Фрол, поддавшийся на уговоры дяди, который мог пообещать ему, как наследнику отцовской доли, и свою часть. Юноша проявил явную неприязнь к матери и, надо думать, более всего к отчиму, покинув их дом в разгар страды. Одним из веских аргументов для подобного выбора мог быть довод, что со временем Фрол соединит в своих руках дедовский надел, и он прельстился посулами дяди. Во всяком случае, его уход может быть истолкован как акт явно несложившихся отношений с отчимом.

Положение вдов с детьми по большей части было очень уязвимо, они подвергались притеснению и гонениям родственников, не желавших кормить их. Вдовы в малой семье, оставшись без мужа, не справлялись с налоговыми и хозяйственными тяготами и потому были обречены на полуголодное существование. Овдовевшая крестьянка Кирилло-Белозерского монастыря Устинья, жена Ивана Завьялова, с тремя детьми в 1677 г. лишилась надельной земли, правда, из ее челобитной неясно – всей или части. Не имея работника-тяглеца, она по общераспространенному правилу должна была сдать землю. Поэтому надел «мужа моиво и с насияною рожью, полвыти, взят в монастырь». Примечательно, что она говорит о земле, как «мужа моиво», и эти слова полновесно выражают материальную зависимость женщины от мужа. Вдова сообщала, что ее муж и она сама «до полугода всякие подати платили, изделье делали». Она просила из урожая, собранного с их участка, дать ей с детьми на пропитание хлеба, на том основании, что засевал участок муж «своими семянами»[252]252
  Крестьянские челобитные XVII в. М., 1994. № 199.


[Закрыть].

Тяготы жизни, в первую очередь, били по женщинам с детьми. В 1639/40 г. в Вожбальской вол. Тотемского у. было обнаружено запустение многих дворов, произошедшее от налогово-повинностных тягот, умерло 215 дворохозяев. В обстановке разорения «многие горькие бедные вдовки и з детишками своими бродят меж дворы, помирая з голоду»[253]253
  АПД.М., 1917. № 116.


[Закрыть]. Примечательно, что в документ сугубо официального характера, отписку в Устюжскую четверть, врывается живой человеческий голос, наполненный сочувствием и состраданием к судьбам обездоленных женщин и детей.

Не справляясь с тяготами жизни, женщины бросали дом и бежали куда глаза глядят, надеясь на лучшую долю. В 1680 г. крестьянка Спасо-Прилуцкого монастыря «сбежала» от своего мужа «безвестно», воспользовавшись тем, что он сидел за пьянство в «смирении». Жена забрала свое приданое, имевшиеся деньги, которые непутевый муж считал своими, его рубашки, «сухие и мокрые, которые мыла того дни»[254]254
  Архив СПб ИИ РАН. Ф. 271. Он. 1. № 997.


[Закрыть]. Можно представить, до какого отчаяния дошла женщина, что в сердцах схватила даже стираные и еще не высохшие вещи. Однако, муж-пьяница счел себя обобранным и подал челобитную монастырским властям о бегстве жены.

В 1682 г. крестьянин вотчины Вологодского архиепископа заявил, что год назад от него сбежала жена, а подговорила ее к побегу ее же мать с братьями. Жалуясь на снос «всякой домашней рухляди», этот крестьянин замечает, что теща держит его жену у себя[255]255
  Там же. Кол. 34. Карт. 8. № 2. Л. 7.


[Закрыть]. Каково же было житье этой женщины, вероятно избиваемой мужем, что мать увезла дочь от него.

Помещичий крестьянин Вологодского у. обратился к Вологодскому архиепископу за разрешением венчаться вторым браком, так как примерно 13 лет назад, в голодный год его жена «сошла» от «хлебной скудости» и он не знает о ее судьбе[256]256
  Там же. № 23. Л. 1.


[Закрыть]. Крестьянин Спасо-Прилуцкого монастыря в 1682 г. бил челом на свою сноху, которая пошла в город и не вернулась, причем «сбежала от меня сноха моя» в декабре месяце, не страшась суровой северной зимы. Факты можно умножить, но и приведенных достаточно, чтобы понять, что в бегстве проявлялся бунт женщин против изнурительной семейной жизни, столь нередких побоев и пьянства мужей. Однако такой радикальный способ свидетельствовал о полном отчаянии женщины, а с другой стороны, требовал от нее большой решимости.

Порой женщины пытались отстаивать свои права внутри деревни. Выше упоминалась солдатка из вотчины Вологодского архиепископа Матрена Гаврилова дочь Стефановская жена, которая в 1710 г. потребовала раздела со своим свекром. Раздел стали проводить посельский старец, специально приехавший для этого в деревню, поп приходской церкви и крестьяне-свидетели. Представители вотчинной власти присутствовали обычно при разделах, так как в их результате появлялись новые хозяйства, и на них налагалось соответствующее тягло, которое учитывалось вотчинной администрацией. Способность и согласие главы вновь организованного двора нести тягло были необходимым условием совершения раздела. Солдатка Матрена предъявила свои требования понятым людям. Она заявила, что «с пахотной де тяглой земли, которую ей от свекра ее отделят, податей платить и сельского изделья она делать не станет». Она наотрез отказалась нести тяглые обязательства с отделенной ей земли. Вероятно, со стороны мирских людей последовали увещевания. Но Матрена продолжала: «И если де мирские люди тое отделенной тяглой земли не обелят и подати править и сельское изделье делать заставливать станут, и ей де Матрене в тягло та земля и хоромы не надобны»[257]257
  ГАВО. Ф. 496. Оп. 1. № 323. Л. 26.


[Закрыть].