Текст книги "Сказки города Н. Часть вторая – Я тебя никому не отдам"

7. КИРА, КАТЯ И БЛАНШАР. ПРИЗНАНИЯ

Нынешняя Катя оказалась совсем не похожа на себя прежнюю. Кире даже подумалось, что она встретилась с кем-то, с кем и знакома толком никогда не была.

Они обнялись. Это было совсем неожиданно – для обеих. У Кати в глазах блестели слезы, Кира тоже шмыгала носом. Заговорили. Вначале осторожно, словно щупали ногой тонкий лед – надолго ли к нам, все ли в порядке, как работа, какие планы? Ответы тоже были уклончивыми. А потом Катя вдруг спросила:

– Ты, наверное, сердишься на меня?

– За то, что мама здесь, с тобой, осталась? Нет. Теперь нет. Раньше очень сердилась. Злилась, ревновала. А потом отец объяснил.

– Что? Что он сказал?

– Я тогда вернулась после очередных новогодних праздников. Я их здесь провела. Мама вновь сказала, что никуда не поедет. Мы поссорились. Ужасно. Я кричала на нее, она плакала. Я уехала на два дня раньше. Билеты поменяла и уехала. Папа спросил, почему так рано. И я сорвалась. Стала кричать, топать ногами. Плохие слова я тогда кричала.

Кира помолчала.

– Он меня ударил. Сильно ударил. По лицу ладонью.

– За маму?

– Да. Ну и чтобы не истерила. Сказал, что я неблагодарная дрянь. Что я даже ни разу не попыталась спросить – в чем дело? Почему так вышло? Из-за чего? Я не попыталась понять, поговорить. Я спросила – а ты знаешь почему? Он ответил – да. Я спросила – почему ты мне не сказал? Он ответил – а ты спрашивала? Нет, сказала я. Поэтому и не сказал, ответил он мне. Если бы ты спросила – я бы рассказал. Тогда я заплакала и попросила – расскажи мне.

Она вновь замолчала. Катя погладила ее по руке.

– Не вини себя. Такое сложно принять. Я ведь тоже не знала.

– Нет?! – изумленно вскрикнула Кира.

Катя покачала головой.

– Нет. Я не знала. Она сказала только твоему отцу, и маме своей – мне кажется. И все. Я бы не смогла этого принять. Я бы не поняла ее. Я бы твердила, что она не должна идти на жертвы ради меня, должна уехать к вам, не должна жить здесь одна. Я же ей не дочь. Вот она и молчала.

– Ты была ее крестницей. Для нее это было все равно, что дочь. Так по вере выходит. Для этого крестные и были, чтобы заменить родных мать и отца, случись что. Если не заменить, так подсобить хоть немного. И ты осталась без родителей. И попала в беду. А у меня был папа, я же не одна была. Вот она и решила, что надо как бы поделиться – он со мной, а она здесь, с тобой.

– Я узнала это слишком поздно, увы. Она мне призналась, но уже перед самой кончиной. Ты уже летела сюда, а мне позвонила ее подруга, как ее, Людмила, отчество у нее, такое, странное, старинное.

– Людмила Мелентьевна?

– Да! Она позвонила и сказала, что Нелли Григорьевна очень плоха и просит меня зайти. Я пришла, эта Людмила была там, у нее, она открыла мне дверь, провела в комнату, а сама ждала на кухне, пока мы поговорим. Тетя Нелли несколько раз задыхаться начинала, смолкала. Тогда она заглядывала, поила водой, давала какую-то таблетку, рассасывать, и потом тетя Нелли снова говорила, а Людмила эта опять уходила на кухню. Я сказала тогда, что никогда не прощу себе, что редко приходила, мало делилась, мало помогала. Сказала, что буду мучиться этим. А она сказала, что теперь я ее понимаю. Что она осталась для того, чтобы потом вот так же не мучиться и не ругать себя. И попросила меня простить – и ее, и тебя, и самое главное, себя саму. Она сказала, что так же все эти годы себя ругала за то, что не смогла противостоять нашей маме, не смогла защитить меня от нее, и что все эти годы она знала обо всех моих невзгодах и ненавидела себя, что не смогла их предотвратить. За то, что однажды сдалась и просто ушла. За то, что с того момента и до смерти наших родителей не общалась со мной. И даже попыток не делала. Не потому что боялась нашей мамы, а потому что «гордыня перевесила». Так она сказала.

– Мне она сказала то же самое. И сказала, что проклинает Марка. Я сказала, что он же ее крестник, а она ответила – нет. Только ты.

– Это правда. Мама не хотела его крестить. Она к нему вообще никого не подпускала. Разве только чтобы ему служили, как делала я. Тетя Нелли сказала мне, что однажды я должна буду выбрать – или я, или Марк. Она сказала, что мама уготовила мне рабство, и я должна освободиться. Должна найти в себе силу это сделать, Но появится эта сила только, когда я откажусь от навязанного служения и выберу свободу и саму себя. Что бы, интересно, она сказала, если бы узнала, что выбрав себя, я потеряла свободу.

Иван Ильич беспокойно дернулся.

– Ты неправа, девочка. Свобода внутренняя выше свободы передвижения. И ты можешь ощутить это в любой миг, когда пожелаешь. Просто ты пока еще не хочешь этого. Или хочешь, но не знаешь об этом. Или не хочешь знать.

Он отставил чашку. Кира почувствовала себя неловко – как будто она оказалась свидетелем семейной ссоры, и чтобы снять напряжение, заметила:

– Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что ее напутствие ты произнесла сейчас как пророчество? Мне кажется, свою любовь к легендам и сказкам она передала и тебе. Я, кстати, должна повиниться. Я вчера наговорила гадостей твоему брату.

– Вы виделись?

– Да, в ресторане, Там же, где меня представили Ивану Ильичу. Мне стыдно сейчас – такой был детский сад с моей стороны. Как маленькая, честное слово.

– Что ты ему сказала?

– Сказала, что Нагмани – миф. И что жемчужины никогда не было. И что… – она замялась, но продолжала, – что это ваша мама все придумала, и моей маме так сама сказала. А придумала, чтобы вас занимать, особенно Марка, потому что он был самый противный и доставучий и жутко их с отцом раздражал. И еще чтобы замуж за вашего отца выйти, а то он жениться на ней не хотел. А потом поссорилась с моей мамой, потому что та ее стыдить начала. И всех собак на нее повесила. А все потому, что перепила в тот вечер. Вот.

Она подняла руки.

– Только не убивай, Катюш! Я, как его увидела, меня аж свернуло от злости. Особенно, после того, что мне мама перед смертью рассказала. Прости, я нехорошо поступила. Маму твою оговорила. Прости.

Катя только вздохнула и развела руками.

– Что уж теперь. Понятно, почему он сюда влетел, как баба-яга на помеле, после вашей встречи. И давай меня про Нагмани допрашивать. А я, как на грех, почти то же самое ему сказала. Не так жестко, конечно, но смысл был близок. Я-то из добрых побуждений исходила, да вот результат вышел не сильно отличим.

Иван Ильич поставил пустую чашку на стол.

– Девочки, а может быть, кто-нибудь все ж таки расскажет мне про Нагмани? Что это такое и с чем его едят? И про жемчужину – тоже. Самая увлекательная часть пока написана по-китайски.

– Тогда уж на хинди, – засмеялась Кира. – Или на санскрите. Нагмани – камень нагов, змей. Кобр, короче. Кобра – змея Шивы. У змей есть царь, Шеш-наг. Он хранитель Нагмани, огромного алмаза, посвященного богу Шиве. Камень невидим, но раз в сто лет он появляется в мире людей, и тогда его можно увидеть. Камень охраняет не только Шеш-наг, но и люди-змеи, наги и нагини, оборотни, они могут менять свой внешний вид, превращаться в любого человека. Они могущественны и владеют чарами, но, как и простых людей, их можно убить. И тогда тот, кто убьет их, может взять себе Нагмани. Тот, у кого находится этот камень, становится бессмертным. Ему вечно будет сопутствовать удача – во всех делах, и он никогда не заболеет, а если его ранят – камень исцелит его. Но счастливчику нужно быть очень внимательным – когда наг-охранник умирает, в его зрачке запечатлевается лицо убийцы, и другие наги могут увидеть это, и тогда они пойдут по следам врага, и настигнут, и убьют его.

– Но как же бессмертие?

– Нагмани – частица самого Шивы. Смертный бессилен против сил великого Разрушителя. Но Нагмани – это миф.

– А розовая жемчужина? Она – тоже миф?

– Не знаю, – честно созналась Кира. – Мама говорила, что оба Гольца верили, что она есть. Поэтому и заставляли детей искать. Поэтому и хотели, чтобы дети были все время вдвоем, и чтобы не было никаких друзей. И что якобы Камилла Эдуардовна даже хотела, чтобы Катя осталась в старых девах, чтобы не выходила замуж, а была предана без меры брату, тогда даже если бы она нашла жемчужину, она отдала бы ее Марку, а не, положим, мужу или любовнику. Ее даже не смутил бы инцест – только бы жемчужина досталась ее сыночку. Но мама говорила, что та легенда, которая о розовой жемчужине, гласит, что найти ее специально нельзя, что она находится только сама, типа, она сама решает, когда и кому явиться, и к кому в руки попасть. И она – воплощение покоя и удачи. Но тот, к кому она попадет, должен употребить ее во благо, а если у него появятся злые мысли – он потеряет ее.

– Потеряет? – Иван Ильич нахмурился. – Как?

– Не знаю, – пожала плечами Кира. – Просто потеряет и все. Положит на столик вечером, а утром встанет – а на столике пусто. Или положит в коробочку – потом, глядь, а там нет ничего. Или выронит, и все перероет – и не найдет.

– А если в банковский сейф?

Катя засмеялась.

– Иван Ильич, это же легенда. Сказка. А в сказках банковских сейфов не бывает.

– И то, правда, – улыбнулся Бланшар. – Ну что, девушки, давайте прощаться. Мне пора. Кира, вы со мной или останетесь?

Кира взглянула на бледное лицо Катерины.

– Я с вами, наверное. Я же могу попросить вас вернуть меня домой? Катя, ты не против? Ты устала, мне кажется.

– Я устала, – созналась Катя. – И я не против. Но с одним условием.

– Слушаю.

– Ты придешь еще раз. Хорошо?

– Я приду, когда ты захочешь. Позвони мне.

Кира быстро написала на салфетке номер мобильного.

– Вот. Иван Ильич, я с вами, только можно я Кате два слова?.. Наедине.

Бланшар кивнул, подошел к кровати, наклонился, поцеловал Катерине руку. Потом порывисто коснулся губами ее лба, и вышел. Кира села рядом с Катериной, взяла ее за руки.

– Кэти, ты меня «бей, но выслушай». Он влюблен. И он настоящий мужчина. Теперь такое редкость. Это как алмаз. Нагмани. И он пришел к тебе по своей воле. Не отпускай его. Никогда. Поняла?

Катя смотрела на нее, широко распахнув глаза. Губы ее вздрагивали, на щеках разгорелся лихорадочный румянец.

– Ты меня поняла? – еще раз, с нажимом, спросила Кира.

Катя кивнула.

– Я… я даже думать об этом боялась. Чувствовала это, но… боялась.

– Не бойся. Он твой. Твой рыцарь, принц, возлюбленный. Твой ангел-хранитель. Не отказывай ему. Он – твой Нагмани.

– Тогда я должна…

– Стать его розовой жемчужиной. У тебя получится. Только пожелай – и получишь. Все, я побежала. Я девятого вечером улетаю, после полуночи. И я ничем тут не занята. Я приду. Позвони мне.

– Я позвоню, – эхом откликнулась Катерина.

Когда за Кирой закрылась дверь, она включила монитор, показывавший прихожую и входную дверь. Увидела, как Бланшар и Кира вышли, услышала щелканье замков. Стихли шаги и голоса на лестнице. Она осталась одна, но первый раз за все то время, что была вынуждена пролежать дома, она не почувствовала себя одинокой.

Она почувствовала себя совершенно счастливой.

Высаживая Киру около ее дома, Бланшар счел необходимым напомнить ей про обещание. Правда, сделал он это очень изящно.

– Кира, я буду вам очень признателен, если вы до отъезда заглянете еще раз к Катерине. У нее мало развлечений, а теперь еще и очень мало друзей. Когда она слегла – все разбежались. Ну, или почти все.

– Но вы остались.

– Я – другое дело. Но я часто занят, и в число моих талантов…

– Не входит легкая болтовня, которая так поднимает настроение. Понимаю.

Он засмеялся.

– На ходу подметки режете. Браво. Ну, так что – обещаете?

– Выполнить вашу просьбу? Разумеется! Я, собственно, и без этого собиралась прийти к ней, но мы договорились – она позвонит.

– Она может постесняться…

– Тогда я зайду накануне отъезда. И просижу долго, и сделаю все, чтобы ее порадовать. Так?

– Все так, дорогая Кира. Нет-нет, оставьте себе. – Он отвел ее руку с блокнотом и карандашиком, которые вручил ей в «Bellissimo». – Это вам, презент на Новый Год. Вы в тот вечер меня очень порадовали.

– Наездом на Марка Гольца?

– Именно. Это было красиво. Я любовался.

– Что ж, раз вы довольны, я прощаюсь. К сожалению, мне нечем вас одарить, кроме своего будущего визита к Катерине. Примете?

– С удовольствием. Хорошего вам вечера.

– И вам счастья, – промурлыкала Кира, выскальзывая из автомобиля.

Она повернулась закрыть дверцу, и не удержалась, засунула голову обратно, в салон, и понизив голос, сказала:

– Она тоже любит вас, Иван Ильич. Но она никогда сама вам не скажет. Она думает, что недостойна. Что вы ее просто жалеете. То есть любите, но из жалости. Не жалейте. Скажите, как есть. Она поймет. Желаю удачи.

Поймала изумленный взгляд Бланшара, сконфузилась и захлопнула с силой дверь. «Мерс» присел обиженно, и прыгнул вперед, как заяц. Кира влетела в подъезд и помчалась вверх по лестнице. Уши у нее горели немилосердно.

«Ругает меня, наверное, на чем свет стоит. И что я, право? Вечно мне больше всех надо, вечно я не в свое дело лезу».

Последнее заявление было правдой лишь частично. Кира лезла только в те чужие дела, которые касались ее напрямую или имели отношение к работе. В то, что ее не касалось – она не встревала. И никогда не вмешивалась в дела любовные. Видимо, в этот раз с ней и впрямь что-то было не так. Может быть, что-то в воздухе?

А Иван Ильич, откинувшись на спинку сиденья, тихо улыбался своим мыслям. Шустрая девочка! Значит, она и с Катериной успела пошептаться, пока они там были. Видимо, перед уходом, когда попросила разрешения остаться с ней наедине, на пару минут. И разговор, получается, был о нем, точнее, о его отношении к Кате, иначе Кира никогда бы не заговорила на эту тему с ним. Раз уж она осмелилась давать ему советы, значит, чувства Кати для нее – открытая книга, и именно ее содержание заставило Киру вмешаться. Она, наверное, себя ругает. Зря. Он был ей благодарен без меры. Он был счастлив. Впервые, за многие годы, он чувствовал себя снова юнцом, мальчишкой. Ему хотелось запеть, или пройтись на руках, или сделать колесо, или просто выскочить из машины и заорать: «Я счастлив!». Или можно было обнять Владика и сказать: «Влад, я счастлив. Понимаешь?»

Нет. Владика обнимать не стоило. Но сказать «я счастлив» – хотелось ужасно. Особенно потому, что хотя Кира говорила очень тихо, помощник все же мог расслышать ее слова.

Владик повернулся и по его взгляду Бланшар понял – и мог, и услышал. Что ж, лучшая защита – это нападение.

– Ну, что скажешь? Она права?

– Она права, хозяин. Я тоже так думаю. Мы все так думаем.

У Бланшара глаза полезли на лоб.

– Вы? Все? Думаете? Что вы, черт вас подери, все думаете??!

– Сделайте ей предложение, Иван Ильич. Вы же можете. И будьте счастливы. Вы оба заслужили.

Владик расчувствованно отвернулся и уставился на дорогу. В лице Дени, сидевшего за рулем, тоже была взволнованность, и Бланшар вдруг поймал себя на том, что судорожно пытается не заплакать. Это он-то! Да куда это годится! Это же курам на смех!

Но, увы, так оно и было. Он опустил шторку, отгородив себя от переднего сиденья и внимания своих спутников, и расплакался. Как мальчишка.

8. ЗОЯ И КРЫМУШКИН. УТРО 4 ЯНВАРЯ

Визит к Крымушкину оставил у Зои настолько неоднозначные впечатления, что она отложила все запланированные на вечер дела, перенесла встречу с Глашей на следующий день и даже не стала звонить Алевтине, чтобы сообщить, как прошел прием, на который она пошла вместо нее.

Крымушкин воспринял их рокировку на удивление спокойно.

– Вы не удивлены? – подняла брови Зоя.

– Нет, – ответил Сергей Валерьевич. – С чего бы?

– Ну, не знаю. Она не смогла, прислала меня вот, с анализами.

– Это нормально. Лучше чем, если бы она прислала вас, без анализов, зато со словами «приду, как смогу». Что ж, придет, как сможет. Анализы посмотрю, и рекомендации дам. Но ей. Или дочери ее. Я позвоню сам – или одной, или второй. Вам спасибо, что взялись за это. Вот только…

– Что?

– Вы, Зои Мехлебовна, – я правильно произношу? – вчера до икоты напугали нашу регистраторшу. Право, не стоило вот так, сразу, с тяжелой артиллерии…

Зоя засмеялась.

– Вы меня правильно произносите. И вы простите меня, пожалуйста. Я.. ну, мне очень было нужно, а она начала меня допрашивать – кто да что, ну я погорячилась немножко, признаю. Простите!

– Прощаю, – улыбнулся Крымушкин. – А на будущее – вам надо было сказать, что вы только анализы доктору передать придете, и вообще на секундочку. Понимаете, у нас это частое явление. И мы всегда идем навстречу. А рекомендации на основании анализов мы все равно только самим пациентам даем, если не оговорено иное законным порядком – доверенное лицо, представитель больного и прочее…

– Ну, видите ли, – замялась Зоя, – мне как раз надо было поговорить, а не просто бумажки передать. И у меня вопрос к вам был и, может быть, просьба еще. Но…

– Вы хотите сказать, что у вас проблемы со здоровьем, и вы решили совместить?

– Да, но у меня нет проблем. Позвольте, я объясню все же, раз я тут.

Крымушкин откинулся на спинку стула, снял очки в толстой оправе, взгляд сразу как-то смягчился, лицо утратило сосредоточенное выражение. Он наклонил голову, скрестил руки на груди.

– Ну что ж, давайте. Слушаю.

Зоя облегчено отставила на кушетку сумочку, закинула ногу на ногу, и чуть нервно переплела пальцы, обхватив ими колено.

– Вот вы сказали, что позвоните или одной, или другой. Тогда лучше Алевтине, она, правда, сейчас в другом городе, уехала. Я, собственно, поэтому и здесь.

– Понимаю.

– А Глаше, я вас прошу, не звоните пока с этим. Она в больнице.

Крымушкин прервал ее.

– Я знаю. Только не знаю, зачем вы мне это рассказываете. Вы хотели объяснить все – так может быть, объясните уже, наконец?

– Я, доктор, о Глаше хотела с вами поговорить. О ваших планах.

– Моих?

– Ну да. В плане ребенка, и вообще…

Он встал, нервно прошелся по кабинету. Вернулся к столу, поднял трубку телефона.

– Марьюшка? Не пускай ко мне пока никого. И тех, кто в очереди сидит, предупреди аккуратненько, что подождать придется. Да. Не знаю пока. Ну, сверх программы полчасика, как минимум. Угу. Спасибо, солнышко.

Положил трубку, снова уселся на стул напротив Зои.

– Давайте, выкладывайте. Что у вас там – «вообще»? Только, чур, без этих ваших дамских виляний. Давайте, как у прозектора2121
  прозектор – патологоанатом


[Закрыть] на столе. Весомо, грубо, зримо. Я вас слушаю.

Зоя усмехнулась. Ей начинал нравиться этот властный грубиян, умудряющийся быть одновременно внимательным, обходительным и заботливым. Короче, профессионалом.

– Ну, если как у прозектора, тогда давайте, я пойду напролом. Только, чур, не делать большие глаза. И попрошу без ваших этих, пафосных мужских восклицаний.

Он метнул в нее яростный взгляд, но смолчал. Зоя продолжала.

– У меня к вам три вопроса. Первый – ваши планы касательно Глаши. Второй – ваши планы касательно вашего общего ребенка.

Он открыл рот, она подняла ладонь.

– Нет-нет. То, что вы сказали Глаше – что будете заботиться и прочее – я знаю. Это она нам сказала.

– Кому нам?

– Мне и Катерине Гольц. Вы должны ее знать.

– Я знаю.

– Так вот, то, что вы сказали Глаше – нам известно. Я хочу услышать, что вы скажете мне. Это ведь не одно и то же.

– Вы правы. А вы уверены, что у вас есть право это знать?

– Да, уверена.

– Почему? И кстати, вы сказали, что у вас три вопроса, но озвучили только два. Каков третий вопрос?

– Я рада, что вы следите за тем, что я говорю. Я скажу сейчас. Только хочу отметить, что именно из-за третьего вопроса я сюда приехала. От вашего ответа на него будет зависеть очень многое, в том числе и ответы на первый и второй. Точнее, не ответы, а итоги. В смысле итоговые планы. И мои, и Глашины, и ваши – в том числе.

– Они что, могут поменяться?

– Запросто.

– Ваш третий вопрос?

В голосе Крымушкина сквозили нетерпение и досада. Зоя подалась вперед, впилась в него взглядом.

– Как вы отреагируете, если в городе станет известно, что у вас вот-вот появится ребенок, и что его мать – шлюха из «Рая на Окраине»? Вы ведь, по словам Глаши, не против, вы сказали ей, чтобы она не делала аборт, чтобы рожала, что вы будете ей помогать. А что вы будете делать, если все это станет широко известно, в том числе среди ваших коллег и пациентов?

– Зачем вам это?

– Это самый важный на сегодня вопрос, Сергей Валерьевич. От него многое зависит, Вернее, от вашего ответа, подчеркну, честного ответа на него. Я сюда ради этого ломилась, и без него я не уйду. Точнее, может, и уйду, но только потом – без претензий. Не приму.

– Вы меня напрягаете, Зои Мехлебовна. Я, право, нервничать начинаю.

– Это хорошо. Значит, вы чувствуете, даже если не понимаете. Так каким будет ваш ответ?

Крымушкин потер глаза, взял со стола очки, надел их, снова снял. Взгляд его голубых глаз внезапно из недоверчивого и раздраженного стал каким-то детским, растерянным.

– Знаете, Зои..

Она перебила его.

– Просто Зоя. Не мучайтесь.

И улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.

– Спасибо. Ну что ж. Видите ли, Зоя, я, если честно, даже не задумывался над этим вопросом. Ну, как-то повода не было.

– Теперь он есть.

– Да, теперь он есть. Скажите, а вас не удивляет, что я еще не выставил вас за дверь? Сижу вот тут, слушаю вас, отвечаю на вопросы. Я ведь даже не знаю, кто вы.

– Я думаю, вы знаете, кто я. Поэтому и не выставили за дверь. Вы знаете. И понимаете, что просто так я бы не пришла. Но вы ждете, пока я сама расскажу, зачем явилась. Более того, вы хотите, чтобы я рассказала об этом первая. И потому что сама на встречу напросилась, и потому что вы здесь – хозяин, а я только гость. Правила игры требуют откровенности от меня первой, но правила гостеприимства не позволяют вам давить в открытую. Нет?

Он щелкнул пальцами.

– Да. Вы очень умны, Зоя. Глаше повезло, что вы за нее впрягаетесь. Ведь это так, я правильно понял?

– Правильно.

– И не только вы, если я опять-таки…

Зоя потянулась к нему и взяла его за руку.

– Да, Сергей Валерьевич, вы опять-таки… правы. Но, давайте, вы ответите на мой вопрос. И если вы еще не думали – давайте подумаем прямо сейчас. Пожалуйста! Это важно. Я бы сказала, очень важно.

Он вздохнул. Зоя отодвинулась.

– Хорошо. Давайте, я помогу. Начну. Вы боитесь, что ваша связь с Глашей откроется?

Он покачал головой.

– Вы очень добры. Нет, я не боюсь. Я большой мальчик. Прошлое мое безупречно. Настоящее – в общем, тоже. Почти. Понимаете, я старый холостяк. Таких всегда норовят женить. Из принципа. Это первое. Второе – в моем окружении много тех, кто смотрит на врача, как на Бога. Те, кого лечишь, те, кого вылечил. Пылкая влюбленность в эскулапа – общее место. В действительности, это… – он замялся.

– Это благодарность. Или просьба спасти. Но к любви это чаще всего отношения не имеет.

– Вы правы. Но ревность все равно присутствует. И пылкость, и вздорность, и прочие чисто женские качества, только они еще и усугублены. Болезнью. Страхом. Одиночеством. Я с самого начала поставил себе за правило не связываться с пациентками, не заводить с ними романов. Особенно с замужними. Подобная история сгубила моего учителя, человека очень известного в свое время в наших онкологических кругах. К нему перестали ходить на прием, перестали консультироваться, перестали его рекомендовать. В институте поползли шепотки, потом начались разговоры в голос. Его попросили поменять работу. Во избежание. И он ушел – в никуда, думал, найдет потом, со временем. Не нашел.

Крымушкин замолчал вдруг, как-то беспомощно поднял плечи, лицо его стало пустым, отстраненным.

– Он спился, в итоге. И замерз в новогоднюю ночь. Вернее, в канун ее, как маленькие сиротки замерзают в сказках. Его нашла соседка, он, видно, пошел за бутылкой или за едой, но не дошел – даже до конца дома. Он лежал около скамейки, наверное, сел покурить. И не встал с нее больше.

Он зажмурился. Крепко-крепко, словно нарисованная им картинка стояла у него перед глазами, а он не хотел на нее смотреть.

– Вот такая история. И я сказал себе – никаких романов. Хотя соблазны были, и еще какие. Но я никогда не пользовался.

– А в качестве платы за ваш труд? Иногда ведь бывает. По взаимному согласию.

– Ну, Господь с вами! Это и вовсе теперь из области фантастики. Но отвечу – я лучше приму тогда без оплаты. Могу себе позволить. И потом, консультация предполагает использование моего опыта и ума, а это вещи нематериальные. На анализы все равно придется где-то деньги искать, или идти в обычную поликлинику. Понимаете, у меня сложилась такая ситуация: жен и детей нет, романов с пациентками не завожу, а на посторонних дам и ухаживания у меня нет времени. Поэтому девочки по вызову – это выход. Для меня, конкретно.

– Но к нам вы не ходили, если я правильно понимаю.

– Нет, к вам я не ходил. Глаша сама пришла ко мне, по рекомендации от моего друга. Он психотерапевт. Вот он у вас – частый гость. Но больше по массажной части. Он, собственно, Глашу на массаже и приметил. Потом был ее клиентом какое-то время. А потом попросил маму ее проконсультировать.

– То есть Глаша бывала у вас сама?

– Да. И здесь, и дома. Мне, знаете, небезразлична ее судьба. У нее дар. Она как хилер. Боль купирует, ломоту в суставах, под ее руками страхи уходят. Пульс нормализуется. Она панические атаки снимает на раз. Мигрени убирает. Просто тепло от рук идет, и все. Мне бы не хотелось ее отпускать от себя. И очень бы хотелось ее от вас забрать. Ей учиться надо, а не распутничать.

– Я к вам поэтому и пришла, – ответила Зоя. – Вы можете помочь ей, но сначала вы должны ответить на вопрос – что вы будете делать, вы – известный на весь город онколог, с кучей пациентов и связей, если все важные шишки и их семьи узнают, что шлюха из «Рая» родила вам ребенка, и вы готовы его признать. Вы ведь готовы? Или нет?

– Понятно.

– Что понятно?

– Почему вы сказали, что от моего ответа на третий вопрос будут зависеть и мои планы. И не только мои. Да, я готов. Я серьезно. Мне плевать на шишек, на их связи, на их мнение. Я же не прыщи на заднице лечу. Знаете, сколько здесь, вот в этом кабинете, за мою практику шишек всяких перестояло. И местных, и не очень. На коленях стояли. Дни вымаливали. Да что там дни, часы! Сделайте что-нибудь, доктор, помогите, спасите. Еще хоть день, хоть час! Вы хотя бы просто скажите – вы проживете еще два дня. Не месяц-два, а месяц-два и еще два дня. Или три, или десять. Вы просто скажите, и все. А я вам поверю. И буду надеяться. Доктор, ну что вам стоит! Ну, соврите мне, вы же можете!

Он почти кричал. Лицо его покраснело, он схватил дрожащими руками очки, нацепил их на переносицу, они сели криво, а он не заметил. Потом спохватился, поправил, снова снял и отбросил.

– Вы думаете, я боюсь их? Да плевал я! Куда они денутся?! Сейчас не те времена. Не будут ходить ко мне здесь, перееду в другой город. Меня много где ждут. И потом, Глаша ведь не вернется к вам больше, так что и говорить не о чем.

Зоя хлопнула рукой по столу.

– Вот. Мы наконец-то добрались до сути. Нам всем нужно, чтобы она туда больше не вернулась. Ей, ее матери, вам, и даже мне. У нее есть шанс освободиться. Беременная «бабочка» может выпорхнуть из «Рая» навсегда, в обнимку с пособием, и больше не возвращаться. Одно условие – рот держать на замке. И поверьте, держат, ибо у «Рая» и его хозяев есть способ наказать ослушницу. Но с Глашей все непросто. Она дважды нарушила те табу салона, которые нарушать нельзя. За них наказывают. Первый раз ей повезло. Тогда ее спасли я и Катерина. Глаша ваша в долгу у меня, потому что я тогда за нее наказание приняла. Второй раз я сделать то же самое не могу. Но кто-то должен ее заслонить. Мы с Катей не можем. Точнее можем, но этого недостаточно. А вот если те, кто собирается привести наказание в исполнение, узнают, что она действительно беременна, и что ребенок – от вас, и что вы в курсе и готовы признать ребенка, они могут и передумать ее преследовать. Во всяком случае, тогда ее жизнь станет гораздо более спокойной, чем сейчас.

– Вы будете с ними разговаривать?

– Разумеется.

– Скажите, что она очень важна для меня.

– Не стоит. Они могут начать шантажировать вас. Будут требовать деньги, к примеру. Глаша-то – вот она. А ребенок – это еще когда будет! Просто если они поймут, что вам нужен и важен только ребенок, они к ней будут относиться как к его оболочке, которую пока нужно сохранить. Из разряда – ну пусть родит, потом он ребенка заберет, а девку нам вернет. Так они будут рассуждать.

– Откуда вы знаете? – Он, кажется, был шокирован ее рассуждениями. Она улыбнулась про себя. Это цветочки, мальчик, это я тебе в салфеточку все завернула. В вышитую, наглаженную. А без салфеточки – там совсем беда. Но тебе об этом знать не надо. Догадываться – можешь, догадывайся, пожалуйста, а знать – нет. Не для чего. Не вашего ума это дело.

– Ну, вы же знаете, откуда я, в смысле, где я работаю? Ну вот. И они оттуда. Так что я им все это и озвучивать буду. Именно в таком виде. Но это – в крайнем случае. Сначала я узнаю, сколько будет стоить ее свобода. Для этого разговора мне и нужны ваши ответы.

– Мои гарантии, вы хотите сказать?

– Да.

– Они могут взять деньгами? Отступными, откупными?

– Очень на это надеюсь. Вариант с ребенком – это край. Но чтобы говорить с ними, я должна была сначала узнать ваши взгляды на этот счет. А то я им скажу, а вы потом заявите, что вам все ехало-болело. И Глаша, и ребенок.

– Я понял, Зоя, вы меня только держите в курсе. Что кому сказать, куда бежать..

– Никуда бежать не надо…

Зоя хотела еще что-то добавить, но тут приоткрылась дверь и молоденькая медсестричка аккуратно просунула в кабинет свой изящный розовый носик.

– Сергей Валерьевиииич! Тут.. ой… вы как?

– Сейчас, Маш, пять минут еще. Скажи, что приму всех, даже после окончания положенных часов. Извинись там сейчас. Пять минут!

– Ага. – Нос исчез за дверью.

Крымушкин встал.

– Зоя, вы простите меня. Давайте так. Вы мне позвоните завтра, я завтра в утро, после трех свободен. Мы можем кофе попить – лучше у меня, может быть. И спокойно еще раз все обсудим. А теперь давайте быстро придумаем, зачем вы ко мне рвались.

Зоя пожала плечами.

– У меня на талии, на спине – родинка. Небольшая, не мешает обычно. Но иногда словно воспаляется. Становится крупнее и даже побаливает. Буду говорить, что задела, она заболела, я перепугалась. Помчалась к вам. А вы сказали, что надо анализы и всякое такое. И назначили время, после шестого января.

– Почему после шестого?

– А я уеду сейчас. К Алевтине. На два дня. Шестого буду обратно. Так что на кофе к вам я не смогу. Приду, когда вернусь. Я позвоню. А вы меня и впрямь запишите. Легенду надо поддерживать.

– Вы поэтому ко мне вчера так ломились? Глаша без прикрытия остается?

– За ней присматривают, Сергей Валерьевич. Наши с Катей люди. Но ваше участие будет бесценно.