Текст книги "Верь мне"

17

Верить. Все, что мне остается.

© Александр Георгиев

Соня всегда болтала во сне, но раньше я этому значения особо не придавал. Забавно было послушать, как болтает – да и только. Тогда я и без этого понимал, что она чувствует.

Блядь… Конечно, понимал.

Каким же все-таки конченым дебилом я со своей ревностью был!

Сейчас же… Едва с губ Солнышка срывается первый рваный и задушенный шепот, меня словно током прошивает. С головы до ног. Резко разлепляю веки, тяну носом воздух и, сосредотачиваясь на своих ощущениях, начинаю часто моргать.

Неясно, сколько времени прошло, но мы до сих пор находимся в том же положении, что и засыпали – приклеив Соню спиной и ягодицами к своим груди и паху, крепко сжимаю руками. Между нами жар до испарины, но желания отстраниться не возникает.

– Не отпускай меня… Не отпускай… Не отпускай… – вот, что Солнышко выталкивает в бессознательном состоянии сейчас.

Тело раскалено, а все равно ознобом накрывает. Лихорадит люто. Кажется, не просто дрожь проступает, а иглы из-под кожи лезут.

Пошевелиться неспособен. Несмотря на чувства, которые подняли по всему организму бурные лавы, внешне тело цепенеет до паралича. Спать больше не могу, но и подняться возможности нет. Долго лежу, прежде чем дохожу до состояния критического кипения.

Шумно выдыхая, стягиваю ладонь по Сониному животу вниз. Достигая лобка, усиливаю давление. Она тут же замирает. Не то чтобы до этого прям металась в бреду, но я точно ощущал сокращения мышц и незначительные движения. Сейчас же, когда она напрягается, обрывается даже ее дыхание.

Стискиваю крепче и, ускоряясь, подныриваю ладонью под край ее платья. По шелковым бедрам, которые тотчас осыпает мурашками, добираюсь до промежности. Вжимаю пальцы в пышущую жаром плоть, и у нас двоих срываются стоны. Белье не служит преградой. Чувствую Соню, и мне охуеть как мощно присаживает в голову кровь.

В комнате моментально становится горячо и влажно. Видимость плывет, будто морок опутывает все. Адреналин идет на освобождение первым. Сердце раздувается и принимается одуряюще качать кровь, в которой уже расщепляется не просто весь доступный человеку гормональный набор, а целая таблица Менделеева.

– Что ты делаешь? Договор был только на один раз… – тарахтит Соня хрипло и, блядь, толкается задницей на мой член.

– Ну, давай, еще на раз… – сиплю я. – Еще раз, и все, – бессовестно обманываю.

Но она же сама просила не отпускать. Пусть это и было во сне.

Блядь… Да во сне еще важнее!

И дело даже не в сексе. Просто я любыми путями стремлюсь продлить нашу близость.

– Нет… – выдыхает Соня сначала отрывисто и не особо уверенно. Но, мать вашу, уже знаю, что это лишь разгон. Она умеет быть твердой. Мгновение спустя повторяет уже строгим и непреклонным голосом: – Нет, Саша. Больше между нами ничего не будет. Убери руки… Дай мне подняться!

Убираю. Поднимаюсь первым. Когда Соня застывает по ту сторону кровати, достаточно ровно спрашиваю:

– Так что с контрацепцией? Помню, ты не хотела детей. Передумала?

– Господи… Конечно, нет!

В то время как я остаюсь невозмутимым хотя бы внешне, по лицу Богдановой явственно видно, что не самые лучшие эмоции ее кроют.

– Да и… – дыхание учащается, а голос ломается. – Как бы это выглядело, если бы я вдруг решила сейчас от тебя забеременеть?! Глупость же… Подлость! Полный треш!

Сам я не могу определить, что думать.

Блядь, да я не знаю даже, что по этому поводу чувствую.

«Полный треш…»

– Значит, с этим порядок? Настраиваться на пополнение нужды нет? – уточняю сухо.

– Конечно, – уверяет Соня. – Я сейчас таблетки по назначению врача принимаю. У них высокий контрацептивный эффект. Если бы их не было, я бы никогда тебя без презерватива не подпустила. Я же не дурочка, Саш… Хотя, учитывая наличие твоей невесты, глупость в любом случае… Все-таки дурочка!

Я понимаю, что ей неприятна моя блядская связь с Владой… Но мне, сука, все эти слова тоже охуеть как по нервам бьют.

– С ней я никогда без резины не трахался, – высекаю я грубее, чем следует. И вношу предельную ясность: – Да и с кем-либо до тебя в принципе. Без защиты ни с кем секса не было.

Соня тупо отворачивается.

Я сжимаю челюсти, напряженно циркулирую дыхание в легких и, подавшись вперед, начинаю одеваться. Сердце, безусловно, продолжает колотиться. Но в целом на фоне гордости, которая, вполне возможно, не всегда вовремя вылезает, мой организм охватывает и укрепляет какая-то жесткая бездушность. Ее я и выливаю вовне, транслируя миру абсолютно нездоровое и, конечно же, фальшивое равнодушие.

Джинсы, футболка, носки… Натягиваю, и покидаю Сонину спальню.

В ушах странно шумит, пока преодолеваю короткий путь по коридору в прихожую. Игнорируя это с тем же олимпийским спокойствием, достаю из шкафчика одну из трех новых пар кроссовок. Обуваюсь, подхватываю с тумбочки ключ от машины, телефон и портмоне. Щелкаю замками, берусь за дверную ручку… Уловив позади себя шаги, тут же оборачиваюсь.

– Эм-м… – выдает Соня, заправляя за уши волосы. Краснеет стремительно, но все же вскидывает на меня взгляд. – Напишешь мне, когда доберешься? Ну, знаешь, чтобы я не волновалась… – шепчет едва слышно. – Все-таки дорога…

Резко наклоняясь, заставляю ее замолчать. Скольжу ладонью на затылок, толкаю к себе и в коротком крепком поцелуе прижимаюсь к губам.

Когда отстраняюсь, вижу, что Сонины покрасневшие глаза блестят от слез. Сдерживая их, она стопорит дыхание.

– Напишу, – обещаю глухо. Вдох, и рублю уже весомее: – Не прощаемся.

Она не отвечает. Лишь как-то неопределенно мотает головой, уводит взгляд в сторону и усмехается.

Стремительно разворачиваюсь и, наконец, покидаю квартиру. Еще в Киеве нахожусь, а по сути, в тот же миг, как сажусь в машину, возвращаюсь в свое пекло. Внутренности опаляет болью, как огнем. Душу же, напротив, заполняет льдом. Сердце на этих перепадах после нескольких оглушающих ударов сжимается в камень.

В телефоне десятки пропущенных. Один только взгляд на них подрывает внутри меня тошноту. Завожу мотор, накидываю ремень и вместо того, чтобы отзваниваться по номерам, выбираю из контактов тот, который вызывает гребаный трепет.

Александр Георгиев: Люблю.

Александр Георгиев: Скучаю.

Александр Георгиев: Горю.

Дождавшись появления галочек о прочтении, выруливаю на дорогу и направляюсь в сторону выезда из города.

Люблю. Скучаю. Горю.

Вот я и дорос до той высоты, когда слова перестали быть просто словами. За каждым из них тонны смысла стеной стоят.

В груди блядски дрожит все. Слизистые адски обжигает. Дышать становится тяжело. Видимость расплывается.

Вдох. Поворотник налево. Выдох. Судорожное сжатие рулевого колеса.

Красный моргает. Желтый задерживается. Зеленый опаздывает.

Вдох. Выдох. Скрежет зубов.

Тишина удушающая. Врубаю радиостанцию, просто потому что копаться в собственных альбомах не хватает терпения. И пиздец… Там, как назло, очередное стонущее любовное дерьмо. Будто мне, сука, своего мало! Но вот сижу же, слушаю. Необъяснимо, но факт.

Вдох. Выдох.

Короткий писк, и я резко переключаюсь.

Сонечка Солнышко: Будь осторожен, пожалуйста.

Зеленый. Срываюсь с места.

Вдох. Выдох. Сбрасываю скорость.

Содержание ее сообщения, конечно, не то, чего до одури жаждет моя черная душа. Но все-таки… Сонина забота – сладкая пилюля, помогающая выдерживать боль и преодолевать все трудности. Тогда как все дороги ведут к ней, иметь силу, чтобы ехать туда, где должен быть.

Верить в себя.

Верить в нас.

Верить. Все, что мне остается.

Александр Георгиев: Дома.

Набиваю Соне на въезде в Одессу, прежде чем включить геолокацию. Она ничего не отвечает. Лишь лайкает мое сообщение. Таращусь на это крохотное сердце дольше, чем должен. Пока сзади какой-то реактивный долбодятел не трубит.

Не перезваниваю ни матери, ни отцу, ни даже Владе. Просто еду в родительский дом, предполагая, что там всех чертей и застану.

– Алекс! – подскакивает Машталер с радостным воплем. Челюсть сводит от одного взгляда на нее. – Ты где гуляешь, дорогой? Мы тебя потеряли.

Заставляя себя придержать девушку за талию, в который раз удивляюсь, как неправильно она ощущается. Ее огромные силиконовые сиськи встают между нами, словно подушки безопасности. Но Влада, увы, использует их как инструмент соблазнения. Если раньше я просто игнорировал это, то сейчас охренеть как трудно сдерживать неприятие. Дождавшись, пока оставит на моей щеке жирный отпечаток помады, бесцеремонно отодвигаю ее в сторону.

– Добрый вечер, – приветствую свою долбаную родню.

– Ну и где ты пропадал? – выплевывает отец.

Сидящий рядом с ним Владимир Машталер приподнимает в подобии улыбки верхнюю губу, обнажая ряд мелких зубов.

Стискивая ладони в кулаки, давлю очередной порыв разорвать этих ебаных тварей на части.

– Заебался. Отдыхал, – оповещаю намеренно флегматично.

Даю всей троице оценить засосы на шее и свой сволочной взгляд. Знаю, что схавают молча. Выебываться перестали, как только я встал у руля дедовской компании и перекрыл им кислород. Отец, конечно, попытался меня по старой привычке прижать, но едва я напомнил, что он по отношению к «Вектору» никогда никаких прав не имел, и все затихло.

На прошлой неделе показательно одну черную линию пропустил, так они чуть ноги мне не целовали. Я не собирался делать это регулярно. На хуй мне их счастье не сдалось. Но пока дело со всех сторон в раскрутке, вынужден периодически раскидывать «пряники».

– А мама где? – спрашиваю так же холодно.

Удивлен, что не встречает. В прошлый раз она выбежала во двор, едва я ворота открыл.

– Она отошла. Позвонили по работе, – бормочет отец, тщательно скрывая недовольство. – Ужинать останешься?

– Да, – соглашаюсь из своих личных корыстных соображений. – Только в душ схожу.

Поднимаюсь на второй этаж.

Пока иду по длинному коридору, с неосознанной улыбкой вспоминаю, как чуть больше года назад столкнулись здесь с Соней.

Она – в форме официантки. Я – сорванный с якоря.

Глянул на нее, и понесло.

Вот бы уснуть и проснуться в том дне… Таким долбоебом был, когда считал Соню Богданову своей проблемой. Пытался бороться с зависимостью. И, блядь, с рассвета до рассвета сох по ней все сильнее.

Захлопнув дверь в свою спальню, с той же мятой тоской по прошлому выхожу на балкон.

Выхожу и резко замираю.

Ноздри медленно тянут паркий вечерний воздух. Глаза напряженно прищуриваются. Сердце стынет в ноль. Кардиограмма рисует сплошную ровную линию, пока вглядываюсь в темноту.

Из-за дальности расстояния не долетает ни звука. Но по жестикуляции матери я точно знаю, что она разъяряется бурными возмущениями. И целью ее гнева является Полторацкий.

Он что-то говорит. Кажется, что пытается ее успокоить, взять за руку… Она хлещет его по щеке.

Я по-прежнему ощущаю себя оглушенным, но вместе с тем… В ушах возникает звон. Сердце срывается и принимается агрессивно бомбить в ребра.

Полторацкий дергает мою мать на себя и, блядь… Блядь, он ее целует. Видя явные попытки его оттолкнуть, я буквально заставляю себя оцепенеть. А мгновение спустя запредельно охуеваю, потому что ее долбаное сопротивление прекращается, а их ебучее лобызание – нет.

Во мне, мать вашу, вопреки всему закипает праведный гнев, ненависть, стыд, презрение, сострадание… Да, сука, эмоций до хрена! Без подготовки. Давно не сталкивался с таким дома.

Рвано выдыхаю и натужно втягиваю свежую порцию кислорода. Заторможенно моргаю.

Они, блядь, продолжают целоваться.

– Алекс? Дорогой?

Оклик Влады вынуждает меня отмереть, перевести дыхание и стремительно покинуть балкон. Закрываю дверь, когда она пересекает спальню.

– Решила составить тебе компанию, – мурлычет приторно, снова толкая в ход свои буфера. – Просто помассирую спинку, ок? Ты выглядишь очень распаленным… Мм-м…

18

Иногда мне кажется, что я тебя просто выдумала…

© Соня Богданова

Насыщенные рабочие часы, унылый быт, приятные встречи с друзьями, милые разговоры с Анжелой Эдуардовной, беспокойный сон… Время вновь начинает тянуться с несвойственной Вселенной скоростью.

В один из своих редких, свободных ночных выходных я распахиваю все оконные створки застекленного балкона и располагаюсь в плетеном кресле с электронной книгой. Включаю гаджет и несколько долгих минут бесцельно пялюсь в экран. С того страшного февраля, когда умерла моя душа, я, пылкая фанатка романтической прозы, не прочитала ни одной книги о любви. Начинала и на первых же страницах бросала. Все эти якобы яркие эмоции и трепетные волнения вызывали у меня если не боль, то раздражительность, разочарование и гнев.

Казалось, я навсегда утратила веру в светлые чувства.

Но…

Пару дней назад, дочитывая очередной триллер, я вдруг поймала себя на мысли, что хочу, как в старые добрые времена, погрузиться в любовные переживания.

Словно мне своих мало…

Стоит признать, что в последний приезд Георгиева я будто в высокую траву упала. Упала и застыла на прохладном шелковистом покрывале. Тонкие острые верхушки растений точно так же, как когда-то, сошлись надо мной, закрывая от остального мира. Я вижу лишь небольшие участки безоблачного голубого неба, качаюсь в теплом коконе своих чувств и, вопреки всем доводам рассудка, не желаю подниматься.

На самом деле я даже боюсь того момента, когда энергетическая связь с Георгиевым прервется, эмоциональная насыщенность выдохнется, и меня снова вытолкнет в реальность.

Восемь дней августа уплывает… Он не приезжает, не звонит и почти не пишет.

Я гоню неконструктивные переживания, глушу необоснованную ревность, всячески успокаиваю свои нервы и отвлекаюсь… Сознательно погружаюсь в дополнительный воздушный рулон сахарной ваты – перечитываю один из любимейших романов. Мало того, что книга сама по себе прекрасная, так еще ассоциируется у меня с тем временем, когда мы с Георгиевым были парой.

В августе Киев изумительно спокоен. По крайней мере, наш микрорайон. Этот месяц, как и прошлый, является периодом массовых отпусков, и все, кто имеет возможность, покидают столицу до осени. Часть жителей едут на юг к морю, часть – летит за границу. Ну а приверженцы более продуктивного отдыха прячутся в дачных поселках.

В непривычной ночной тишине я сама забываю, что нахожусь в чертах многомиллионного города. Полностью увлекшись книгой, слышу и вижу лишь то, что происходит в мире героев. Плачу с ними, тревожусь, смеюсь, чувствую их любовь и испытываю страстное возбуждение. Подобное так давно со мной не происходило. Сейчас же все эти чувства своими живостью, силой и яркостью наполняют душу, вызывают дрожь и неизбежно изматывают.

Когда телефон пищит, сигнализируя о новом входящем, от неожиданности вздрагиваю. Охнув, резко подаюсь в кресле вперед и выпрямляюсь.

Александр Георгиев: Не спишь?

Мышцы живота сокращаются. Сжимаются до жгучей боли. И расслабляются лишь тогда, когда полость заливает лавой. В ней выживают, но превращаются в каких-то жадных голодных монстров мои трепетные бабочки. Разлетевшись по всему организму, эти странные существа устремляются к сердцу и создают в груди главный очаг воспаления.

«Проигнорируй… Проигнорируй… Проигнорируй…» – убеждаю себя я.

Но все равно набиваю ответ. И не потому, что боюсь показаться грубой, после того как Георгиев получил подтверждение прочтения. Давно не боюсь. Просто не могу удержаться.

Сонечка Солнышко: Нет.

Дыхание сбивается. Становится чрезвычайно частым и шумным. И виной тому уже не эмоции, вызванные книгой. Это мое мощное, настоящее, живое сумасшествие.

Александр Георгиев: Привет. Как у тебя дела?

Вот казалось бы, что такого? А у меня мурашки!

Сонечка Солнышко: Привет. Все нормально.

Александр Георгиев: Хорошо. Рад.

Александр Георгиев: Тут такой пиздец творится… Если рассказать, не поверишь.

Мне интересно, конечно. Да и по подбору слов вижу, что Саше необходимо кому-то высказаться. Однако я старательно делаю вид, что не чувствую этого.

Сонечка Солнышко: А ты как? Почему не спишь?

Понимая, что больше к чтению не вернусь, выключаю электронку. Поднимаюсь и иду с телефоном в спальню. Успеваю забраться под одеяло, прежде чем приходит ответ.

Александр Георгиев: Только зашел в квартиру, перекусил, принял душ… Лежу в нашей кровати.

Заскочивший мне на подушку Габриэль с урчанием перебирает лапами пряди моих волос, а я не реагирую. Застываю неподвижно, какое-то время опасаясь даже дышать.

Александр Георгиев: Думаю о тебе.

Александр Георгиев: Скучаю. Очень.

Мой организм с грохотом отмирает. Все внутри сотрясается с такой силой, что кажется, обратно на место уже не встанет.

Забываю о том, что собиралась спросить, откуда он так поздно вернулся домой… Что собиралась переступить через себя и сострить, поинтересовавшись едко, где Влада… Что собиралась сказать, будто выбросила все его вещи…

Дышу с каждым мгновением тяжелее. Сердце сходит с ума.

Александр Георгиев: А ты? Скучаешь?

Игнорировать этот вопрос, когда все нутро скручивает, крайне сложно. Но врать я не хочу, а правду писать – не имею права.

Сонечка Солнышко: Иногда мне кажется, что я тебя просто выдумала… Что не было никогда ничего… Что ты ненастоящий…

Саша с реакцией не задерживается. Карандаш рядом с его именем практически сразу же начинает двигаться.

Александр Георгиев: Я настоящий.

Александр Георгиев: Помнишь?

Бывает так, что в огромном потоке слов мы цепляемся за какие-то определенные. По сути самые обычные, но именно они будоражат, вскрывая последние тайники души.

«Я хочу все это с тобой, Соня… Хочу быть твоим настоящим…»

Помню. Как забыть? Я на две Вселенные существую. И все равно, когда нахожусь в этом угрюмом сером мире, тот второй, яркий, кажется иллюзией.

Сонечка Солнышко: Да.

Не могу не признать.

И Саша сразу же напирает, усиливая и без того невыносимое давление.

Александр Георгиев: Можно набрать тебя? Хочу услышать голос.

Наконец, он вызывает во мне не только волнение, но и негодование.

Сонечка Солнышко: Не стоит. Мне уже пора спать. Завтра дел много, а вечером на смену.

Карандаш движется долго. Наверное, он набивает текст и тут же стирает его. Потому что позже, когда сообщение все же приходит, оно не является ожидаемо большим.

Александр Георгиев: Не прощаемся.

Я заставляю себя заблокировать телефон и положить его на тумбочку. Лишь когда в комнате становится темно, возвращаюсь в свою реальность. Улавливаю сопение Габриэля и мерные дыхательные движения его теплого бока у своей головы и с улыбкой закрываю глаза.

Утром неожиданно просыпаю.

Чтобы успеть на встречу с подругами, приходится носиться по квартире как угорелой. Никакой сакральной важности наше рандеву на Крещатике, конечно, не несет, но больше опаздывающих я ненавижу, только когда меня саму ждут.

Хвала Богу, успеваю. Выходим на станции одна за другой. Поздоровавшись, покидаем метро и отправляемся на нашу обычную пешую прогулку от Европейской площади до Бессарабской. Разомлев от жары и приятной усталости, забегаем в кафе. Девчонки берут себе бургеры и картошку, а я, за неимением аппетита, заказываю только огромный стакан освежающего лимонада. Зато в торговом центре неожиданно разгуливаюсь. Давно ведь прекратила болеть шмотками, стала практичной и экономной… И вдруг покупаю два дорогущих комплекта белья и абсолютно ненужное платье.

«Вот зачем?» – сокрушаюсь уже дома, еще раз примеряя все это добро и жалея потраченные деньги.

Злясь на себя, закидываю покупки на полку, до которой достаю только с табуретки. Там же спрятала Сашины вещи. Боялась натыкаться и болеть каждый раз. Вот не зря… Сейчас вижу, и сразу же по телу горячая волна прокатывается.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить верхнюю из футболок и не уткнуться в нее лицом. Дождь, порошок и время не перебили запах его парфюма. Стойкий он, на всем подолгу хранится. Едва уловимо, конечно. Но все же ощутимо.

Соскакивая с табуретки, резко захлопываю шкаф.

Без особой охоты занимаюсь домашними делами, кормлю и вычесываю Габриэля и, наконец, начинаю собираться на смену. Подумать только… Радуюсь возможности сбежать из дома! Пусть даже придется полночи таскаться между столиками, обслуживая не всегда приятных и благожелательных посетителей.

С обеими моими подругами – Ниной и Женей – мы трудимся в одну смену. Встречаясь вечером на работе, некоторое время обсуждаем дневную прогулку и строим планы на следующий выходной.

– Нужно съездить на Днепр, пока лето не закончилось, – рассуждает Женя.

– А может, мотнемся к тебе на родину, в Одессу? – усмехается Нина. – Я никогда не была на море!

– Мне, конечно, хотелось бы вас пригласить… – бормочу я, не отрываясь от протирания столика. – Но пока не могу. Давайте позже.

Девчонки, слава Богу, не обижаются. В общих чертах осведомлены, почему я не рвусь домой.

И, естественно, уже узнают Георгиева в лицо.

– О, твой приехал, – толкает Женька через динамичные ноты музыки, едва я лишь ощущаю колючие шпоры холода на затылке. – Чем ты его все-таки привязала, что он ездит за пятьсот километров, только чтобы посмотреть на тебя?

Едва этот вопрос повисает в густом воздухе, разражается грохот и звон разбивающегося стекла – это я не удержала на подносе пивные бокалы.

– Черт… – присев, быстро собираю осколки.

Мне так стыдно из-за своей возмутительной нерасторопности, что я даже забываю о вспыхнувшей было злости. Зато разыгравшееся в груди волнение никуда не исчезает. Напротив, с каждой секундой напряженного наблюдения, которое я столь явственно ощущаю, усиливается.

«Он приехал… Приехал… Приехал… Он здесь… Сейчас…» – стучит у меня в висках.

– Так, давай, убирайся и приходи в себя, – шепчет мне Женя, ненадолго сжимая мою ладонь. – Я пока обслужу его.

Но прийти в себя не получается. Эта встреча почему-то оказывается в разы тяжелее, чем две предыдущие. Я не могу себя заставить даже встретиться с Сашей взглядом. Периферийным зрением улавливаю, за каким столиком сидит, и всячески его избегаю. Достаточно того, что перманентно ощущаю внимание на себе.

Доработать смену стоит мне нереального труда. Я, вполне возможно, половину жизненных сил теряю, пока выдерживаю эти несчастные полтора часа.

Людей слышу, будто сквозь огромную толщу воды. В голове непрерывно звучит голос Георгиева. Какие-то давние его признания и фразы.

Ну, и то, что говорил в свой крайний приезд.

«Ты нужна мне, Соня…»

«Я люблю тебя…»

«Ты же только моя, правда?»

«Ты такая сладкая, я хуею…»

«Все уже… Не отпущу…»

«Я тебя везде найду…»

«Я буду рядом, Сонь… Всегда. Готовься!»

В голове такой гул стоит, что кажется, в какой-то момент она взорвется. Но, как ни странно, этого все-таки не случается.

Смена заканчивается, кафе готовится к закрытию, и я просто вынуждена покинуть здание. Можно было бы выйти через другую дверь и таким образом сбежать от Георгиева, но я ведь понимаю, что это ничего не решит. Да и… Несмотря ни на что, я жажду его увидеть. И отказать себе в этом желании, как бы ни было волнительно и страшно, не могу.

– Привет, – едва взглянув на Сашу, тут же прячу взгляд.

Пары секунд хватило, чтобы за грудиной развернулась буря. Медленно дышу, чтобы ее унять.

– Привет, – выдыхает хрипло. Пока я, закусывая губы, проживаю стремительную волну дрожи, выдерживает паузу. – Подброшу тебя домой, ок? Привез новые снимки, чтобы ты посмотрела.

Однако о фотографиях мы оба забываем, едва садимся в машину. Сначала в моем травмированном мозгу какого-то черта всплывает постельная сцена, которую я читала ночью. А за ней… Яркими порочными вспышками тянутся наши собственные порнокадры.

Замирая, дико расширяю глаза. На Сашку не смотрю, но точно знаю, что он тоже не двигается. А еще… Почему-то кажется, что он «видит» то же, что и я.

Наше дыхание тяжелеет и ускоряется.

Я с уже привычным трепетным ужасом жду взрыв.

Но…

К счастью, Георгиев не дает ему случиться.

Прочистив горло, он заводит двигатель и выезжает на дорогу.

Молчание мне совсем не свойственно. Однако сейчас я молчу. Удивляюсь своему ступору и молчу. Сама себя не узнаю. Меня будто вмиг подменили. И эта новая «я» не понимает, что должна делать. Ей некомфортно и страшно.

– Провожу тебя до квартиры, – заявляет Георгиев, заглушая мотор на парковке моего дома.

Я спешно скидываю ремень и без слов покидаю салон. Первой иду, Саша постоянно держится позади. Но… При этом заходит за мной в квартиру. Я включаю свет и, наконец, смотрю на него. Сохраняя напряженный зрительный контакт, он словно бы с каким-то вызовом медленно разувается.

Я едва дышу… Натужно хватаю по верхам и шумно выдыхаю… И все равно молчу.

Саша открывает шкаф, где в прошлый раз оставил свою обувь. Неторопливо оценивает неприкосновенность нагло отжатой у меня полки и отправляет туда же пару, которую только что снял.

Точно так же, без приглашения, он идет на кухню.

Я сбрасываю босоножки и, сердито выстукивая пятками, двигаюсь следом.

– Знаешь что… – выдаю и задыхаюсь.

Пока я стою, хапая воздух, оборзевший принц абсолютно спокойно устраивает свою задницу на моем подоконнике и, не спрашивая разрешения, подкуривает сигарету.

– Посмотри фотографии, – равнодушно кивает в сторону стола, где, как оказывается, оставил папку.

Я бросаюсь к ней, распахиваю, суматошно просматриваю содержимое и с чувством выполненного долга так же быстро закрываю.

– Ничего нового. Никого не узнала, – тараторю отрывисто. Стреляю в него воспаленным взглядом. – Можешь ехать!

Едва на ногах стою. Он же… Пригвоздив меня взглядом, неторопливо затягивается.

– Дай докурить, – выдает лениво после серии дымных колец.

Я сжимаю вспотевшие ладони в кулаки и просто жду.

Однако…

– Все? – шепчу, когда затаптывает окурок в блюдце, которое сам же нахально достал из шкафчика. – Уезжай… – замолкаю, когда Георгиев, запрокинув голову назад, пронизывает меня каким-то невообразимо порочным взглядом.

Не успеваю больше ничего сказать, как он так же демонстративно вставляет новую сигарету в рот и чиркает зажигалкой.

Затяжка. Трескучая пауза. Густой выдох. Едва заметная усмешка.

И дерзкий повтор:

– Дай докурить.

Я прихожу в оглушающую ярость. Бросаюсь к нему, выхватываю висящую между его расслабленными пальцами сигарету и, пыхтя неадекватной злостью, вдавливаю ее в грязное от пепла дно блюдца.

– Хватит, – высекаю взбешенно. – До свидания!

Выпалив последнее, стремительно разворачиваюсь. Не знаю, куда бежать собираюсь.

«Не прощаемся…» – бомбит в голове, пока делаю первый шаг от Саши.

Первый и последний.

Потому что он ловит мою руку и заставляет резко развернуться.

Головокружение, темнота в глазах, давление ладони на затылок, властный рывок… Мой судорожный вдох, его горячий выдох… И наши жаждущие распахнутые рты сталкиваются.