Текст книги "Пыль, пепел, кровь и песок"

3. Измена

Ночь всегда была ее сообщницей, соратницей, союзницей. Она укрывала, прятала, дарила возможность и вселяла надежду. На этот раз, очевидно, последнюю. Даже не на свободу – на освобождение. Ночь могла изменить многое, она – почти ничего. Хотя кое-что Рима[22]22
  Рима – старшая дочь Суримы и Наследница трона. Суримой именовалась царица и владычица Тьерны (которую также называли Дочерью Науэли, Дочерью Звезд или любимой Дочерью Вечности). В отличие от римерианских обычаев, по которым трон передавался по мужской линии, в Тьерне наследовали женщины. Царицей могла стать только старшая дочь Суримы, зеленоглазая и черноволосая, и эти черты неизменно передавались в роду Каэно от матери к дочери. Обычные ашесы боготворили своих цариц и обожествляли их, считая прямыми потомками Черной Кошки. Себе в мужья Суримы по обыкновению брали известных воинов, прославившихся в бою. Мужчины, входя в царскую семью, принимали фамилию Каэно и клялись кровью защищать свою супругу и свою страну.
  Примечательно, что зеленые глаза и черные волосы появлялись в царском роду только у девочек. Если рождался сын, он не наследовал этой отличительной черты и не имел права претендовать на трон. Считалось, что в случае попытки неправомерного захвата власти преступившего закон мужчину (как носящего имя Каэно, так и любого другого) ждет неминуемое и страшное наказание, однако подобных прецедентов в Тьерне не было.


[Закрыть] из рода Каэно все-таки могла.

Мать говорила ей, что она похожа на воду. Что она может проникнуть туда, куда прочим вход закрыт. То спокойная и мирная, как ручей, то неистовая и разрушающая, как ураган, вода способна точить камень, напоить страждущего или оросить землю в засуху, а если ее разгневать, обрушиться на сушу цунами и одним своим рукавом стереть с лица земли то, что согрешило, предало, забыло.

Будь у нее иной, более легкий выход, она воспользовалась бы им, не задумываясь. Какая ирония! Ее семья обменяла ее на мир, а взамен получит новую войну. Супруга Эдэрэра отдавала себе отчет в том, что ее ждет за нарушение клятвы, данной перед лицом Вечности. Дочь Суримы знала свой народ, и не нужно было быть Видящей[23]23
  Ашесы называют Видящими тех, кто обладает даром предсказывать грядущее.


[Закрыть], чтобы понять: после того, что она сделает сегодня, ни родная семья, ни страна, которую она подвела, не примут ее назад. Она станет для них изгоем, отступницей, врагом… Для собственного народа! Но как можно вынуть корни дерева из земли? Оставить лошадей – без бега, а птицу – без крыльев? И даже цвет волос ее не спасет. Черноволосая предательница и убийца, эгоистичная, трусливая, малодушная… так сначала скажут, а потом запишут в сакральных свитках и выбьют на священных камнях, чтобы запомнить и передать своим детям и внукам. И пусть! Никто и никогда не узнает всей правды. А возможно, отмщение за попрание кровной клятвы настигнет ее раньше, чем она посмотрит в лицо родным, и Силы свершат свое возмездие, не дожидаясь людского суда…

Глаза слегка блеснули в темноте, когда она бросила взгляд на спящего Наследника. Неужели она видит эти ненавистные черты в последний раз? Пусть даже в последний раз в своей Вечности?

Последний вздох перед тем, как переступить грань… Еще миг, и тишины не станет, она наполнится криками и кровью, а ночь будет разбита как зеркало. Но прочь сомнения, нельзя позволить им завладеть собой! И медлить нельзя – Наследник не должен пережить эту ночь. Такие, как он, не должны жить… Такие, как он, – это беда, чума, проклятие для других. Это зло, которое ходит, говорит, дышит, живет. Анзар, старший брат, баюкавший в детстве маленькую Риму на руках, понял бы ее, и мать с отцом бы поняли… Вот только смогут ли простить, так и не узнав всей правды? Неважно! Мать всегда говорила, что маленькая Рима в ответе за все, что она делает. И она ответит!

Ладонь с непоколебимой решимостью сжала рукоять узкого кинжала, медленно вынимая его из ножен.

– На твоем месте я не стал бы этого делать, – внезапно произнесла тьма, схватив ее за руку.

Темнота не умела говорить, поэтому из нее в слабый свет Церы шагнул темноволосый мужчина. Его брат! Тот самый, которого прозвали Темным. Лучший полководец римериан, бич ее народа, самый опасный враг, а теперь еще и свидетель!

– Отпусти! – дикой тварью она рванулась из его рук. Так, что мужчина едва ее удержал, хотя Альентэ нельзя было отказать ни в силе, ни в ловкости. – Оставь меня, воин! Кто-то из нас должен умереть – либо он, либо я! На этой земле нет места для нас обоих, и ты не сможешь меня остановить! Я все равно убью его, рано или поздно. Пусти!

Он встряхнул ее со всей силы, после чего крепко прижал к себе. Капюшон сполз на спину, и две длинных иссиня-черных косы-змеи упали ему на руки.

– Замолчи! – предостерегающе и одновременно с нотками угрозы прошипел он, железными объятьями лишая возможности не то, что двинуться, – вздохнуть. – Крикнешь еще раз – умрешь, – предупредил римерианец и коротко кивнул в сторону спящего брата.

– Ты хочешь, чтобы он проснулся и улицезрел эту сцену? – Его глаза были черными, как шерл, это она видела даже в темноте. У Нааяра они становились такими же, когда он злился.

– Мне плевать! – С мужем она холодна, как лед, а с этим Сыном Вечности ей почему-то так трудно держать себя в руках, словно внутри начинает бушевать ураган, который уже никому не под силу остановить.

– А мне – нет, – отрезал он.

Что ему до нее? И почему он не позвал стражу? Чего ждет? Что она будет умолять его сжалиться над ней и не выдавать ее? Не дождется!

– Какое тебе дело, что будет со мной? – Анаис кинула ненавидящий взгляд снизу вверх. Мерцание так похожих на ее собственные глаз по соседству гипнотизировало, заставляя и в самом деле молчать или, по крайней мере, говорить тише, понижая голос почти до шепота, – как раз то, чего он от нее и добивался. – Ты римерианин, а значит…

– Думаю, разумнее будет выйти отсюда и обсудить этот животрепещущий вопрос в более уместной обстановке, – усмехнулся воин и, не дождавшись согласия пепельной, взял невестку под локоть и силой вытащил ее из комнаты.

* * *

Помещение, в которое Альентэ привел жену брата, было небольшим и, хоть глаз выколи, темным, подстать прозвищу своего хозяина.

– Сядь. – Анаис обнаружила себя в мягком кресле возле очага из белого камня в человеческий рост высотой. Огня в нем не было, а ее запоздало начинала бить дрожь.

– Тебе холодно? – Воин будто читал ее мысли, и Анаис стало не по себе. – Или, может, ты голодна?

Пепельная только что пыталась убить его брата, а он спрашивает, голодна ли она?

– Да, спрашиваю, – равнодушно пожал плечами Тансиар, словно ее вопрос был произнесен вслух и сильно удивил его.

Ашесы умели колдовать, но она всегда знала, что римерианам в этом нет равных.

Поежившись и обхватив себя руками за плечи, Анаис не ответила, лишь украдкой бросив взор в потухшее каминное жерло.

Заметив ее реакцию, Тансиар усмехнулся. Один взгляд на огромный очаг – и там полыхнул настоящий пожар, дрова уютно затрещали, и комната начала наполняться теплом. Муж всегда предпочитал холод, и вода, по сути, тоже должна была любить его, но не любила.

– Только не говори никому, – Второй сын Владыки лукаво подмигнул пепельной.

Взывать к Четырем Силам без особой надобности было запрещено, об этом знал каждый, но что значат все запреты мира для брата Эдэрэра?

– Ты читаешь мысли? – наконец с некоторой опаской решила спросить пепельная.

– В этом нет нужды, – успокоил воин. – Вся переполняющая тебя гамма чувств и так отражена на твоем лице. Хотя, не спорю, гипотетически это возможно. Ты стала частью нашей семьи, а некоторые из нас могут многое. Слава Силам, что эта способность – я имею в виду чтение мыслей – не слишком распространена у Аскуро, в противном случае оставаться в этой стране стало бы решительно невозможно!

Альентэ улыбнулся, и ашесинка широко распахнула и так казавшиеся огромными глаза.

– Правда, – продолжал он как ни в чем не бывало, – когда кто-либо пытается скрыть свои мысли, прочесть их значительно труднее: иногда это получается урывками, иногда не получается совсем. Но сейчас ты не просто думаешь, ты кричишь и не собираешься «закрываться», так что узнать, что у тебя на душе в данный момент и сделать соответствующие выводы, не составляет труда.

Жену Наследника словно бы обдало ледяной водой.

– И твой старший брат тоже обладает такой способностью?

– Делать выводы? – улыбка Альентэ больше походила на издевку. – Если ты о Нааяре, то чем больше я его узнаю, тем больше уверяюсь в том, что нет.

– Я имею в виду другое… – свела брови ашесинка. – Он тоже читает мысли?

– Думаю, к этому моменту ты уже должна была сама узнать ответ на этот вопрос. – Тансиар не собирался вдаваться в подробности, но, увидев тщательно скрываемое замешательство вперемешку с растерянностью и почти отчаянием на меловом лице невестки, решил уступить. – Хорошо, будь по-твоему, я отвечу. В теории – да, но брат не любитель копаться в чужих чувствах – его больше заботят свои собственные. К тому же для чтения мыслей нужно прикладывать немалые усилия, а он слишком тщеславен и эгоистичен. Кроме того, есть еще одно ограничение, которое обуславливается узами брака: ты его жена, а супруги, включая близких кровных родственников, лишены такой милой возможности. Узы брака вообще накладывают массу обременительных ограничений… Так что ты можешь не опасаться.

– Я ничего не боюсь! – вздернула подбородок пепельная. Она не умела быть слабой. С чужаками уж точно.

– Я знаю, – одобрительно улыбнулся воин. – Я это вижу. И еще я вижу, что Нааяр выбрал не по себе. Хотя он и не выбирал, просто согласился на то, что ему предложили, а предложили ему много больше того, что он заслуживал.

И это он о родном брате?

– Так на чем мы остановились в спальне моего многоуважаемого брата? – Чиаро сузил глаза, глядя на жену Эдэрэра. – Ах да, на том, что я принадлежу к народу Вечного Царства. И что же это, по-твоему, значит? – на лице эбенца читалось слабое любопытство.

– То, что вы не умеете любить, – убежденно произнесла Анаис заученную с детства фразу, не раз повторявшуюся в ее семье в частности и среди ашесов вообще. – Вы вообще ничего не умеете, кроме как сеять смерть и разрушения. Они сопровождают вас, куда бы вы ни пошли.

– Странно, – протянул Тансиар, внимательно разглядывая прекрасное, но в данную минуту искаженное презрением и отстраненностью лицо тьернийки. – Обычно то же самое у нас принято говорить о вашем народе. Судя по всему, нас учат по одним и тем же учебникам, но мы все равно не понимаем друг друга.

Альентэ немного помолчал и потом добавил:

– Кстати, тебе очень повезло, что я оказался неподалеку и успел предотвратить непоправимое. Когда я увидел тебя и решил пойти следом, я и представить себе не мог, что ты замыслила, до того, как заметил в твоих руках оружие. Надеюсь, ты понимала, на что шла, и знала, что ждет убийцу Наследника?

Ашесинка вскинулась было, чтобы высказать недостойному римерианцу все, чего требовала ее душа, но воин опередил ее:

– Что, нет? – предвосхитил словесную тираду мужчина. Он снова улыбался, невольно залюбовавшись гневно запылавшими восхитительного цвета глазами и яростью, которую пепельная и не собиралась скрывать. – Любопытно.

– Иди к своим, римерианин, – с достоинством проговорила молодая царица, высоко держа голову, – и расскажи им, что ты увидел и чему стал свидетелем. Ведь так тебе велит твой долг.

– Мой долг довольно часто и много чего велит мне, – Тансиар весьма непочтительно отмахнулся, демонстративно выражая свое непростое отношение к вышеупомянутому долгу, и добавил, – но сначала я хочу узнать причину, по которой мой возлюбленный брат подвергся настолько плохо продуманному, но столь красиво несостоявшемуся нападению. Я, конечно, понимаю, что мой венценосный братец не самое приятное в общении Дитя Звезд, он бывает резок, нетерпелив…

– Я не могу больше этого терпеть, – уверенно и отчего-то показалось, что обреченно, мотнула головой зеленоглазая, проигнорировав ироничные нотки в голосе деверя и поджав бледные красивые губы. – И не буду! Если бы я знала, что он превратит мою жизнь в каждодневную пытку…

– Про какую пытку ты говоришь? – не понял Чиаро.

– Вот про эту! – задрав рукав, она выставила вперед руку, показывая свое запястье.

– Небытие! – сквозь зубы процедил полководец, рассматривая увиденное. – Я и не знал, что существует еще один…

Помимо кровоподтеков, скорее всего, от веревки или чего-то похожего, посиневшей кое-где кожи и свежих шрамов Тансиар увидел на тонкой кисти кое-что еще. Помимо брачных уз он нацепил на нее еще и это! Серебристый браслет в виде двух обращенных друг к другу, словно в поцелуе, кошачьих голов с пятнистыми загривками. Сатринит[24]24
  Самый прочный из известных металлов.


[Закрыть]. Хотя за дикарей принимали пепельных, подобные игрушки были в ходу именно у римериан. Мерзость! И теперь эту штуку так просто не снять – помимо специального заклятья и рун, скреплявших его, освободить ее сможет только тот, кто накладывал чары или же его смерть. И Тансиар догадывался, чьих рук было это дело.

– Скажи мне одну вещь: он был надет на тебе на свадьбе? – мужчина указал глазами на браслет.

– Неужели ты думаешь, что я согласилась бы на этот… на это… унижение добровольно? – возмутилась Анаис.

– Нет, – Чиаро спрятал улыбку. – Не думаю.

Увидев его реакцию, женщина нахмурилась и замолчала.

– Если тебя так интересуют подробности, спроси его сам.

– Нет. Я хочу, чтобы мне обо всем рассказала именно ты, – сдаваться Альентэ не привык, да и упрямства ему было не занимать. – Ведь условия перемирия были предварительно оговорены между нашими семьями, разве нет?

– Да, были… – покорно кивнула она. – Но в самый последний момент со мной словно что-то случилось, и я почувствовала, что не смогу, что так быть не должно!

– Я видел: ты сопротивлялась до последнего, даже несмотря на силу браслета, – сказал Тансиар, внимательным взглядом изучая свою собеседницу. – Мало кто на твоем месте осмелился бы на это.

– Я попыталась, – Анаис подняла свои восхитительные глаза на воина, – но было уже поздно. На мне лежала вся ответственность за заключенный мир. Она и сейчас лежит. Наверное, только это и останавливало меня… до сих пор.

Пепельная спокойно положила ножны с узким клинком на столик, встала и подошла к окну, вглядываясь в бархатистые сиреневые сумерки, но потом передумала и вернулась.

– Узы брачного союза считаются священными, его тайна принадлежит только двоим, и я не имею права говорить об этом, тем более – говорить с тобой, ведь ты его брат… Но и молчать я больше не в силах, ведь молчание означает согласие. Что ж… Ты сам попросил рассказать тебе. – Руки Анаис потянулись к тугим косам и начали их машинально расплетать, а взгляд стал совсем отрешенным. – Ночь всегда была для меня любимым временем суток. С детства мне нравилось смотреть на звезды, слушать стрекот цикад и вдыхать напоенный ароматами цветов летний воздух, такой густой, хоть пей… Но теперь звезды больше не освещают мои ночи, они кажутся мне одна темнее другой с тех пор, как я стала его женой. Вначале я еще пыталась убедить себя, что таково мое предназначение – сохранять мир и повиноваться чужаку. Ты поймешь меня, потому что знаешь, что такое долг, что иногда обстоятельства требуют от тебя забыть о своих чувствах, заставить их замолчать, представить, что их нет… – Смарагдовые глаза потемнели, но сейчас в них не было той боли, отражение которой он видел в Темполии. Пепельная в самом деле сожалела о несбывшемся и знала, что обречена. Они оба это знали. Вот только откуда?

– И я терпела, – тихим голосом продолжала она. – Долго, мучительно, трудно. Подчас страшно. Я считала себя исправной женой. Он делал то, что хотел, а я подчинялась. Была послушной и верной, но любви не было. Не было ничего, кроме легкой отстраненности и разрывавшегося вдали от родины сердца, заставить замолчать которое у меня так и не вышло. А большего дать ему я не могла. Я тогда еще не знала, что единственное, чего он никогда бы не потерпел от женщины, – это безразличия. Осознание этого пришло ко мне много позже, но к тому времени мы уже стали врагами. Хотя нет, мы были ими всегда… И вскоре моя холодность стала моим приговором. Теперь я понимаю, в чем была моя главная ошибка! Нужно было сыграть, прикинуться влюбленной весенней кошкой, повиснуть у него на шее, признаться в любви, тогда бы я быстро наскучила ему! Но я не смогла… Боги, я не смогла претвориться… А он понял это! Он все понял! И начал мучить меня, чтобы отомстить… – Зеленые глаза отчаянно блестели, глядя в никуда, но губы шевелились, и пепельная продолжала говорить. Она замерла на краю кресла, как будто на краю обрыва: еще шаг – и пропасть.

– Может, он хотел прочитать мои мысли и узнать, кто в них? О чем я думаю и как сильно его ненавижу? Но теперь я знаю, что это запрещено, и что даже Эдэрэр со всем своим могуществом бессилен перед этим запретом. Вот только это не сделало мои дни ярче, а ночи… Ночи стали еще черней. Я уже и не помню, когда нормально спала в последний раз. Наверное, еще до свадьбы… Если бы я могла предвидеть, что меня ждет, я бы отказалась, клянусь Вечностью и Церой! Не боясь гнева отца и матери, братьев, своего народа. Не боясь ничего! – Ее голос сорвался, как срывается лавина в горах, и зазвенел хрусталем. – А теперь охрана каждую ночь слышит мои крики… Но альтерийцы верны своему хозяину, они никому ничего не скажут – золото и страх делают с людьми невообразимые вещи! Да мне бы это и не помогло… Я кричу, чтобы он не подходил ко мне, чтобы не трогал, проклинаю, пытаюсь освободиться, а он зовет меня «проклятой кошкой» и оскорбляет мой народ. Я даю ему за это пощечину, и он бьет меня наотмашь в ответ – со всей силы, так, что я падаю, а потом подхватывает, бросает на кровать, зажимает мне рот и привязывает, чтобы я не двигалась. И у меня болят руки. Вечность, как же сильно они болят! По ним бежит кровь, которую я запоздало замечаю. У меня всегда появляются раны на руках, когда он недоволен мной, даже если он не успевает меня коснуться. Это как-то связано то ли с браслетом, то ли с магией, которая связала нас, но против его силы мне нечего противопоставить… Он причиняет мне боль, но ему все равно – он не хочет ее замечать, а порой мне кажется, что ему это нравится. И так повторяется почти каждую ночь. А иногда, когда он решает наказать меня за что-то… У него в спальне есть потайное кольцо, спрятанное в стене у изголовья, и цепь… один наручник он прикрепляет к этому кольцу, а другой… другой смыкается на моей руке. Одной Вечности известно, как я ненавижу эту цепь! А он любит использовать ее, особенно в постели, потому что при сопротивлении она оставляет чудовищные следы… Но сын Владыки не боится огласки: ему известно, что раны у таких, как мы, заживают быстро, очень быстро и что к утру на мне не останется и следа от его… «любви». Репутации Эдэрэра ничто не угрожает: никто не узнает о его скрытых… пристрастиях. А потом он уходит, оставляя меня обессиленной и прикованной, как раненого дикого зверя. Имея надо мной такую власть! Как будто я и так не связана с ним клятвенным словом в глазах наших народов! Будто я могу уйти, убежать, когда и куда захочу…

Женщина с незабываемыми зелеными глазами нервно засмеялась и со всей силы сжала браслет, в слепом бессилии пытаясь сорвать его с себя так, что костяшки на тонких пальцах побелели еще больше.

– Да стоит ему только захотеть, и мои запястья начинает выжигать огнем, а голова готова расколоться от боли! И в этот миг я слышу в ней его… Его голос, который я так ненавижу, отдающий мне приказы… Он говорит мне, что я должна делать, как себя вести, он указывает мне на мое место. Мне! Дочери Сурим из Кавы! – Она почти задыхалась, но говорила, смотря куда-то мимо Тансиара, возможно, понимая, что второго такого шанса – рассказать все – у нее уже не будет. – И что самое страшное – я подчиняюсь… В эти минуты я забываю саму себя, свою суть, то, кем я являюсь на самом деле, а когда все заканчивается… я забываюсь. Но и тогда я не вижу снов, и мне начинает казаться, что я медленно схожу с ума… Железо раздирает руку в кровь, пока я пытаюсь дотянуться до кувшина с водой, потому что цепь слишком коротка, а я хочу пить… Боги, я так сильно хочу пить! И я жду, жду, когда он, наконец, вернется, и все закончится… Быть может, на этот раз – навсегда!

Сердце жены брата билось часто-часто, а пальцы судорожно сжимали край плаща, едва ли это осознавая. Анаис ничего не видела и не слышала возле себя, а вот Тансиар должен был признать, что в широко раскрытых, очерченных черным глазах отражалась правда. Такая, что способна испугать видевших многое. Но если допустить, что она говорила правду, то закономерно было бы задать другой вопрос: а знает ли Чиаро собственного брата? Он подозревал, что Нааяр далеко не подарок, но чтобы насиловать женщину? Жену? Издеваться над ней, обращаться с ней, как с рабой? Это чересчур, даже для такого, как он.

Она подняла голову. Упрямые, гордые глаза, в которых несмотря ни на что читалась несломленная воля, сверкали, но перед ним сидела уже не яростная богиня возмездия, а просто потерянная молодая женщина. Еще минуту назад полыхавший в ней огонь потух, будто сгорел. Пепельная спокойно смотрела воину в лицо.

– Прояви милосердие, освободи меня! Расскажи все родным, пусть они поступят со мной, как сочтут нужным! Расскажи ему… Милости от него мне не надо – я ее видела достаточно… Просить о том, чтобы мне оставили Вечность, я не буду, потому что любая смерть для меня покажется лучше такой жизни. Я уже ничего не боюсь. Научилась… не бояться.

Да, такая, как она, и вправду не будет унижаться, выпрашивая жизнь. В этом они два сапога пара.

– Винить тебя я не стану – я слишком устала. Скажи ему. Или я сама… – Решительность метнулась в изумрудных глазах, и женщина вовремя замолчала, что, однако, не помешало Тансиару услышать ее мысли, как если бы она произнесла их вслух: «Я сейчас пойду к нему! И все скажу… сама. Это будет правильно! Справедливо!»

Тьернийка вскочила и в одном стремительном порыве оказалась возле Чиаро. Она хотела пройти мимо, но римерианин оказался быстрее и сгреб ее в охапку, точно так же, как до этого в спальне брата.

Будь она мужчиной, из нее вышел бы прекрасный воин, но она родилась женщиной. Нааяру бы ее ум и чистоту, какой вышел бы правитель!

– Отпусти меня! Пожалуйста… Ты не понимаешь, я должна во всем признаться! Должна! – Пепельная пойманной птицей билась на его груди, отталкивая Альентэ и пытаясь высвободиться из его сильных рук. И боролась она достаточно долго, чтобы Чиаро отдал должное силе ее воли, но в итоге все-таки сдалась и разрыдалась в его руках. Ну, вот тебе и гордая ашесинка!

– Ты сможешь сделать это… – прошептала она сквозь слезы, пока он прижимал ее к себе. – Если он попросит тебя, соглашайся… Лучше ты… От твоей руки мне не будет больно! Я узнала об этом, когда стояла у алтаря в Святилище, когда ты поднял ту лилию…

«Я приму смерть от тебя. Приму с радостью! Я даже смогу тебе улыбнуться…»

Страх, усталость, боль – все вернулось к ней и словно волной – передалось ему.

Дико и странно было слышать в голосе такой женщины, как она, отчаяние пополам с безысходностью. И еще надломленность. Точеная талия, запуганный, тревожный взгляд, дрожащие руки, мокрые ресницы. И чужое чувство, поднимающееся из глубин сознания. Одна мысль, которой ты обязан ответить «нет». Интересно, что бы на это сказал Сидаль?

– Перестань так откровенно пялиться на нее! Она для твоего брата, надеюсь, ты не забыл?

Свадебный пир удался на славу. Владыка расточал милостивые улыбки направо и налево – он был доволен своим Наследником и сделкой, которую они заключили.

– Он ненавидит ее, Чиаро. Рано или поздно, он убьет ее. Ты бы видел его глаза! Сейчас она красивая игрушка, но что будет через месяц? Через два?

– Это не твоя забота.

– Теперь моя. Если больше никто не возьмется ее защитить…

Ну да, как же… Защитник нашелся!

«Для этих и других целей у нее есть муж», – подумал тогда Тансиар. Он никогда не лез в чужую жизнь и не позволял никому лезть в свою. Тяжело вздохнув, он принялся за изысканный свадебный ужин, но кусок не лез в горло…

Тогда это казалось шуткой. Тогда он смеялся, а сейчас ему хочется скрежетать зубами. А младший братик, стало быть, оказался прав!

– Ты не знаешь, что это такое – испытывать муки каждый день, каждый час, каждую минуту… – взахлеб говорила она, торопясь, будто боялась, что ее остановят и у нее больше не будет этого шанса – говорить. – Когда чужая воля сковывает твои движения, и ты не можешь ни жить, ни думать, ни говорить, только слушаться, хотя и осознаешь, что так быть не должно. Ради Вечности, отпусти меня! Я хочу покончить со всем этим раз и навсегда!

– Тише, тише, – приговаривал Тансиар и машинально гладил невестку по голове.

Чиаро не любил и не умел успокаивать женщин. Обычно в его присутствии благородные приторианки не рыдали, а смеялись и пили вино. А после становилось не до разговоров. Но жена брата была другой… Его тянуло к ней, как затягивает водоворот. И, похоже, что его корабль уже пошел ко дну, а он очутился за бортом.

– Кстати, если тебя это успокоит… – Тансиар засучил рукав и вытянул вперед правую руку, тут же поймав на себе взгляд огромных черно-зеленых озер. Похоже, она не верит собственным глазам.

– Отцу либо подчиняются, либо носят это, – просто пояснил он. Да, на его руке тоже когда-то застегнули сатринитовый браслет. – На меня эту вещицу надели еще в детстве, – хмыкнул и скривился в ухмылке Чиаро. – Наверное, я рос не слишком послушным ребенком.

С ней было все ясно: она была чужой, дикой, непонятной, но заставить таким образом подчиняться родного сына? Плоть от своей плоти, кровь от крови? Заставить так? При помощи силы? Этому даже нет определения, не говоря об оправдании…

– Так ты тоже… Тебя…? – изумрудные, теперь казавшиеся чуть ли не родными глаза искали ответ на его безмятежном лице.

– Нет. Теперь уже нет. Но было время… – Воин зло и мечтательно улыбнулся, сжал пальцы и, отодвинув металл, потер затекшую кисть. – Владыка знает, что я не пойду против него и поэтому не применит силу, но такой шанс остается всегда. В нашей семье, знаешь ли, не любят рассчитывать на случай или судьбу, предпочитая им гарантии, надежные и долговременные. – Чиаро посмотрел на тьернийку и улыбнулся. – Ты первая женщина, которая узнала мою маленькую тайну. Теперь ты видишь, что ты не одна. И я уверен, что у тебя хватит сил пережить не только это, но и многое другое. Иначе окажется, что я в тебе ошибся. А я, знаешь ли, не люблю ошибаться в людях…