Текст книги "О бисере, бусах и прошлом времени. Воспоминания московского коллекционера"

Гвоздик

Галина Николаевна Всесвятская являлась одной из наиболее ярких личностей в кругу московских коллекционеров. Наделенная почти непогрешимым чутьем, незаурядным вкусом и большими способностями ко всяким рукоделиям, она более 50 лет принимала активнейшее участие в московской антикварной жизни. Для нее это был главный жизненный интерес, захватывающая игра, источник острых ощущений. Найти среди кучи барахла стоящую вещь, отреставрировать ее и обменять на вещь еще более высокого уровня было недостаточно. Во всем этом должна была быть еще определенная интрига, и ее Галина Николаевна организовывала, как правило, сама, проявляя при этом редкостную изобретательность и режиссерские способности.

Отец Галины Николаевны, по ее рассказам, был из простых рабочих, а мама воспитывалась в богатой купеческой семье. В ранней молодости Галина Николаевна, работая на железной дороге, прошла всю войну. После войны она осталась работать в этой же области, занимая немаловажные посты, и даже получила звание заслуженного железнодорожника. Она рано вышла на пенсию по состоянию здоровья. Судя по всему, Галина Николаевна очень любила своих родителей, но довольно рано поссорилась с отцом, кажется, на почве идеологических расхождений (он был убежденным коммунистом). Она продала свое собрание марок с собачьей тематикой и купила себе кооперативную квартиру. Там она, наконец, и занялась серьезным коллекционированием. В основном она собирала фарфор, но не пренебрегала и другими редкостными предметами. При первом нашем визите она показала, например, записную книжку Марии-Луизы – жены Наполеона. Книжка, помнится, относилась ко времени ее правления герцогством Пармским и содержала ее записи и стихи придворных поэтов.

Наше знакомство с Галиной Николаевной началось не совсем стандартным образом. Наша общая знакомая – Завадовская, о которой речь пойдет несколько ниже, много рассказывала ей о нас и нам о ней, но умерла, так и не успев нас познакомить. Некоторое время спустя после ее смерти я стояла в антикварном магазине на Октябрьской, задумчиво что-то созерцая, когда вдруг услышала у себя над ухом басовитый голос, который спросил, что я думаю об этой раковине. Обернувшись, я увидела женщину очень внушительных размеров, держащую в руках большую раковину с вырезанной на ней камеей. Я сказала, что ничего особенно хорошего о ней не думаю, поскольку это обычная итальянская сувенирная продукция конца 19 – начала 20 века. Тогда я подумала, что она действительно интересуется моим просвещенным мнением. Позже, ближе узнав Галину Николаевну, я поняла, что это был тест. Поскольку его я, по-видимому, удовлетворительно прошла, она милостиво поинтересовалась, а что я, собственно, собираю. Я призналась в своих бисерных интересах, и она тут же авторитетно сообщила, что знает одну бисерную коллекцию, которая мне и во сне не снилась. Конечно, я затрепетала и стала ее упрашивать познакомить меня с владельцами. Каково же было мое разочарование, когда выяснилось, что речь идет о нашей коллекции! В дальнейшем наши отношения складывались далеко не просто.

Особенно ярким был эпизод с бисерным столом. В процессе написания моей первой книжки о бисере Галина Николаевна неоднократно повторяла, что ее украшением будет раздел, посвященный ее бисерному столу, и она даст мне его сфотографировать в любой удобный для меня момент. Наконец, этот момент наступил, и я, не ожидая ничего дурного, позвонила Галине Николаевне, чтобы предупредить ее о дне, когда придет фотограф из редакции. В ответ она спросила у меня, могу ли я поклясться, что этот фотограф не наркоман. Я честно сказала, что в глаза его не видела и поклясться, соответственно, не могу. Однако знаю, что он постоянно работает в этой редакции и ни в каких пороках не замечен. В результате фотограф допущен не был, и книга моя осталась без фотографий знаменитого стола. После этого в течение многих лет Галина Николаевна время от времени мне звонила и говорила, что книга получилась вообще-то хорошая, но обладает крупным недостатком – в ней нет фотографии стола. На мой возмущенный возглас: «Вы же сами не пустили фотографа!» – следовал неизменный ответ: «А вы должны были настоять».

Еще о нескольких красочных эпизодах из ее сложной коллекционерской биографии поведал известный московский коллекционер Андрей Леонидович Кусакин.

В 1950–1960-х годах в угловом доме на Земляном Валу жили большие любители и знатоки старины супруги Завадовские. После их смерти никаких наследников не осталось, и все имущество перешло к их домработнице Анюте, которую опекала Галина Николаевна, изредка кое-что у нее покупая. Ее иногда сопровождал Андрей Леонидович, которому было приказано ничего не говорить, поскольку все деловые переговоры вела Галина Николаевна. Однажды она обратила внимание на две пожелтевшие от старости акварели с женскими портретами. Она их купила, а потом пояснила своему молчаливому спутнику, что ей нравится только одна из них, а вторую она собирается на следующий же день продать на вернисаже в Измайлове. Кусакин, как знаток графики, воспротивился разъединению портретов и вызвался их для начала отреставрировать за свой счет, надеясь, что в отреставрированном виде они ей понравятся больше. После реставрации они действительно существенно похорошели, но их владелица осталась непреклонной: одну она бесповоротно решила отвезти в Измайлово. На вопрос Кусакина, за сколько она рассчитывает ее продать, она ответила, что просить будет 150 долларов, а отдаст за 120. «Ну, тогда отдайте ее мне», – предложил Андрей Леонидович. Галина Николаевна подумала и сказала: «Бери тогда обе за 350». Несмотря на непредвиденный рост цены, Андрей Леонидович взял обе и без промедления отнес их в Исторический музей на экспертизу. Заключение эксперта было однозначным: обе принадлежат кисти известнейшего акварелиста первой половины 19 века Петра Соколова. Счастливый обладатель акварелей сразу же сообщил об этом Галине Николаевне и благородно предложил подъехать к ней, чтобы отпраздновать такую удачу. Однако Галина Николаевна совсем не обрадовалась. Сначала она сказала, что этого не может быть; потом, узнав, кто был экспертом, поняла, что сомневаться в атрибуции не приходится, и намекнула, что акварели следовало бы ей вернуть или, в крайнем случае, заплатить разницу в цене. Осознав, что их новый владелец не собирается делать ни того, ни другого, она на него очень рассердилась, назвала его садистом и временно прервала с ним всякие отношения.

Через некоторое время, когда дружба была восстановлена, они снова вместе отправились к Анюте. Там Галина Николаевна присмотрела два разломанных кресла. Выйдя из квартиры, она предложила Андрею Леонидовичу купить эти два кресла пополам, с тем чтобы он занялся их транспортировкой и реставрацией. Мастера-краснодеревщика рекомендовала сама Галина Николаевна, а сиденье должен был делать реставратор Кусакина. Андрей Леонидович сразу согласился, оговорив, что делить кресла после реставрации они будут по жребию. Когда все работы были наконец закончены, Андрей Леонидович положил кресла в машину: одно на переднее, другое на заднее сиденье – и прикрыл их тряпками, чтобы не поцарапать в дороге. Приехав к Галине Николаевне, он предложил ей в соответствии с уговором выбрать, с какого сиденья ей принести кресло, сказав, что на всякий случай она может проследить за всеми его действиями с балкона. Галина Николаевна сказала, что непременно хочет посмотреть кресла. Сначала она предложила Кусакину принести их оба в квартиру, а когда тот решительно отказался, стала не менее решительно собираться пойти и посмотреть на них сама. Дело было зимой, чувствовала она себя плохо, лифт не работал, но остановить ее ничто не могло. Она повязалась каким-то шарфом, накинула шубу, сунула босые ноги в свои бахилы и устремилась вниз, всей своей немалой тяжестью наваливаясь на Андрея Леонидовича. Таким образом они преодолели бесконечные марши и повороты черной лестницы. На этом пути Галина Николаевна едва передвигала ноги, но, выйдя из подъезда, она вдруг с неожиданной прытью, почти бегом, кинулась к машине и, опередив Андрея Леонидовича, стала пытаться самостоятельно открыть дверцу. Разумеется, двери оказались запертыми, и открывать их Куса-кин наотрез отказался, еще раз ссылаясь на условия договора. Галина Николаевна сразу как-то потеряла интерес к происходящему, выбрала кресло, лежавшее на переднем сиденье, и отправилась обратно. Когда Андрей Леонидович притащил кресло, она сказала, что оно ей, пожалуй, не нравится, за это время она вообще купила себе другое и Андрей, если желает, может забрать его себе. Андрей от предложения не отказался и стал, таким образом, владельцем пары неплохих кресел. Через некоторое время ему позвонила Всесвятская и между прочим поинтересовалась, как ему сидится на новых креслах и не порвал ли он об одно из них свои штаны. Когда он выразил некоторое удивление по поводу последнего вопроса, она все объяснила. Когда кресла находились в реставрации у ее знакомого краснодеревщика, она позвонила ему, попросила выбрать кресло, которое получше, и снизу незаметно вбить в него гвоздик. Можно представить себе ее разочарование, когда Кусакин не дал ей не только дотронуться, но и взглянуть на них! «Ты нарочно положил плохое кресло на более почетное переднее сиденье, – сказала Галина Николаевна. – Ну, ты меня обыграл на простейшей трехходовке». По-видимому, мысль, что ее перехитрили, казалась ей все-таки менее обидной, чем предположение, что Андрей Леонидович и не думал ее обманывать, а просто свято соблюдал условия договора.

В это время Галине Николаевне было уже много лет, из дома она практически не выходила, но, как видно из приведенного эпизода, темперамент коллекционера ее не покидал до последнего. Примечательно, что он не ослабевал у нее и в других, гораздо более тяжелых жизненных обстоятельствах. В восьмидесятых в начале правления Горбачева была развернута кампания по борьбе с нетрудовыми доходами. Поскольку жуликов ловить трудно и небезопасно, милиция сосредоточила свои усилия на антикварах и коллекционерах. Посадили нескольких продавщиц из антикварного на Октябрьской, директрису мебельного антикварного на Фрунзенской набережной и заодно нескольких коллекционеров. Приехали и к Галине Николаевне, забрали и увезли все, кроме нее самой, поскольку ей стало плохо и ее отправили в больницу. Лишившись всего, находясь под следствием и только что выйдя из больницы, она немедленно занялась собиранием ракушек. Почитала литературу, поговорила со знающими людьми и стала регулярно ездить на Птичий рынок – единственное место в Москве, где продавали экзотические ракушки. По-видимому, страсть к коллекционированию неистребима и сходна с алкоголизмом, наркоманией и прочими видами патологических зависимостей.

Много раз в разговорах со своими знакомыми и, в частности, со мной Галина Николаевна принималась обсуждать вопрос о судьбе своего собрания после ее смерти. Никаких наследников у нее не было, и каждый раз я советовала ей оставить все кому-нибудь из друзей или музею. Музейных работников она не одобряла, а друзьям, действительно, время от времени писала завещание, но неизменно его уничтожала, на что-нибудь обидевшись. Так произошло и с соседкой Наташей, которая преданно ухаживала за ней последние годы ее жизни. Несколько раз Галина Николаевна оформляла завещание на ее имя, но каждый раз по каким-то причинам его аннулировала. Наконец, уже будучи в больнице, Галина Николаевна позвонила ей и сказала, чтобы та пришла с документами для составления завещания, которое может заверить главврач. К сожалению, когда Наташа пришла в больницу, было уже поздно.

Из всего изложенного выше может сложиться впечатление о Галине Николаевне как о какой-то неуравновешенной интриганке. Общение с ней действительно не всегда доставляло удовольствие. Но зато своим темпераментом, незаурядными способностями, красочными высказываниями она производила на всех настолько сильное впечатление, что через годы после ее смерти для многих людей знакомство с Галиной Николаевной стало своеобразным паролем. Они ощущали свою принадлежность к сообществу ветеранов коллекционирования, погружались в воспоминания и немедленно принимались обсуждать какие-нибудь эпизоды, связанные с Г. Н. Всесвятской.

Нам на память о Галине Николаевне уже после ее смерти достался оформленный ею бумажник 18 века с изображениями льва и пейзажа с домиками. Почему-то он с самого начала внушал некие неясные суеверные опасения, и мы несколько раз пытались от него избавиться. Но он оказался чем-то вроде «неразменного рубля» и до сих пор лежит глубоко на дне одного из ящиков. Напротив, обретенный у нее в результате обмена серебряный медальон с тонко выгравированным образом Георгия Победоносца является моим неизменным талисманом уже много десятков лет.

Бисерное яичко

С Андреем Леонидовичем Кусакиным мы знакомились дважды. Первый раз в букинистическом магазине. Поговорили о том, кто чем увлекается; по-видимому, обменялись телефонами и разошлись. После он позвонил по какому-то делу и пригласил к себе домой на чашечку кофе, но мне показалось это неудобным, и на этом наши взаимоотношения на некоторое время прервались. В следующий раз нас познакомила Галина Николаевна, которая, вообще говоря, не особенно любила знакомить своих знакомых между собой, но в этот раз почему-то сделала исключение.

С четой Кусакиных Галина Николаевна состояла в приятельских отношениях достаточно долго. Я бы затруднилась назвать такие отношения дружбой, но обе стороны находили в подобном общении и пользу, и удовольствие. Галина Николаевна широко пользовалась обязательностью, эрудицией и транспортом Андрея Леонидовича, а на него, по-моему, действовало обаяние ее незаурядной личности. Кроме того, я думаю, что он сочувствовал ее одиночеству, от которого, несмотря на браваду, она страдала всю жизнь.

Наша дружба с Андреем Леонидовичем развивалась очень постепенно. Несмотря на его общительность, понять сразу, что он за человек, было совсем не просто. О себе он говорит очень мало, предпочитая другие, более занимательные, с его точки зрения, темы. А тем для интереснейших бесед у Андрея Леонидовича более чем достаточно. Он является крупнейшим коллекционером русских географических карт и гравированных портретов, а также разных прочих антикварных раритетов. Обычно покупает вещи действительно редкие, а затем исключительно вдумчиво занимается атрибуцией и реставрацией своих приобретений: кое-что делает сам, но большей частью обращается к известным профессионалам. Работы из собрания Кусакина участвуют в бесчисленных выставках и являются предметом многих публикаций.

Вокруг Андрея Леонидовича образовался круг близких друзей, для которых он время от времени устраивает коллективные походы в театры или на концерты, а на праздники вывозит их на экскурсии по маленьким русским городам или за границу, обеспечивая транспорт, продумывая маршрут, заказывая экскурсии. Сам Андрей Леонидович тоже предпочитает активный отдых: он может собраться и отправиться в пешеходный тур по Германии или Англии, а то и, взвалив на спину рюкзак, пройтись с другом по греческим островам. Все это более или менее известные аспекты его занятий. Но существует еще довольно обширная область его деятельности, о которой узнаёшь не сразу, – это благотворительность. Андрей Леонидович много делает для провинциальных музеев и церкви.

Например, запомнился его рассказ, как из окон их квартиры на Покровке была видна колокольня церкви, а колоколов на ней не было. Андрей Леонидович заказал колокол и ограду на колокольню, чтобы звонарь не мог упасть с нее. Теперь окрестные жители наслаждаются колокольным звоном. Другой церкви он подарил «тощую» свечу[5]5
  «Тощими» свечами называют большой напольный подсвечник с цилиндрическим основанием, полый внутри. Обычно они богато украшались орнаментальной росписью и надписями. – Прим. ред.


[Закрыть] в великолепном бисерном чехле, которую выносят из алтаря только по большим праздникам или во время венчания. Правда, этот поступок не нашел у меня однозначного одобрения, поскольку при всех предосторожностях практическое использование подобных предметов, как правило, приводит к их порче.

Лариса Ильинична и Андрей Леонидович Кусакины, 2016

Невозможно перечислить все то, что Андрей Леонидович подарил музеям. Во всяком случае, в Больших Вяземах, Звенигороде, Шахматове его встречают, образно выражаясь, хлебом-солью на вышитом рушнике. То же самое происходило и в Ярославле, куда по приглашению Ярославского краеведческого музея нас с ним возила наша внучка Кира.

Если присмотреться к его деятельности еще внимательнее, то выясняется, что они с женой Ларисой Ильиничной трогательно заботятся не только о своих детях и внуках, но и о многочисленных родственниках, имеющих к ним иногда довольно косвенное отношение.

Разумеется, для осуществления такой многогранной деятельности нужны исключительная трудоспособность и прекрасная организация труда. Когда я сообщаю ему о полной невозможности сделать больше двух дел за день, Андрей Леонидович поучительно сообщает, что его обычная норма – 11 дел в день.

Эту способность нам у Андрея Леонидовича перенять, к сожалению, не удалось, но другие его соображения большей частью оказывались чрезвычайно полезными. Их доходчивость обусловлена отчасти чеканностью формулировок. Так, в один из первых своих визитов, окинув взглядом наши развешанные по всем стенам бисерные вышивки, заключенные в весьма непритязательные рамки, Андрей Леонидович задумчиво сказал: «Да, такое оформление из стоимости вещей вычитается». После этого мы радикально пересмотрели свое отношение к этому вопросу. Заменили ряд рамок и разработали специальную технологию выклеивания паспарту из цветной бумаги с золотым ковчежцем и виньетками. Сам Андрей Леонидович относится к оформлению своих гравюр и вышивок весьма трепетно: тщательно подбирает стиль рамки, цвет паспарту, старается состарить современную бумагу и позолоту. Много времени уходит у него на продумывание наиболее эффектного экспонирования предметов из своей коллекции. Например, многих трудов стоила реставрация специального подвесного шкафчика для трубок, подбор и размещение в нем старинных кисетов и трубок с короткими и длинными чубуками. Сейчас предполагается, что вся композиция займет место на ближайшей выставке, а потом, я думаю, она обретет постоянное место жительства в каком-нибудь музее, остро нуждающемся в оживлении своего интерьера.

В вопросах реставрации Андрей Леонидович может успешно конкурировать с любой реставрационной комиссией, стремясь восстановить в первоначальном виде мельчайшие детали. Например, однажды его обеспокоила оборванная ленточка, служившая для извлечения медали из гнезда в коробочке. Эта ленточка была восстановлена по старинному образцу в цвет бархата внутри коробочки. Чтобы придать ткани старинный вид, Андрей Леонидович посоветовал вытереть об нее жирные руки, испачканные после поедания жареной курицы.

Его требования к старинным вещам с точки зрения их исторической и художественной ценности очень суровы. Меня он всегда критикует за то, что реставрирую вещи, совершенно этого не стоящие. Но некоторые предметы из нашей коллекции заслуживают безусловного одобрения Андрея Леонидовича. Такую вещицу он внимательно осматривает и просит: «Вы, Елена Сергеевна, прикрепите, пожалуйста, сюда бумажку с моим телефоном, чтобы ваши наследники, когда они это понесут на помойку, сначала мне позвонили». Вообще остроумие Андрея Леонидовича, которое бывает иногда довольно язвительным, доставляет обычно немало удовольствия его собеседникам. Постоянной его мишенью являлась, например, нежная любовь моего мужа к коту Трифону. Однажды молодой и полный сил Трифон в головокружительном прыжке сокрушил нашу настольную лампу (предположительно работы известного скульптора 18 века Томира), сломал стеклянную ногу и насквозь продрал абажур. Наша приятельница, услышав об этом, незамедлительно вынесла приговор: «Убить кота!», а Андрей Леонидович сразу предположил: «Наверное, Владимир Семенович, услышав об этом преступлении, спросил: “Лена, а ты кормила кота в третий раз?”».

Иногда героиней острот Андрея Леонидовича служит и обожаемая жена Ларочка, которая, придя на очередную выставку, восхищается какой-нибудь вышитой картинкой, а Андрей Леонидович ей сообщает, что это та самая картинка, которая все время висит у них в спальне. Ларочка тоже за словом в карман не лезет, и во время застолий гости Кусакиных получают особенное удовольствие, наблюдая за тем, как хозяева, принимая живейшее участие в общей беседе, мило пикируются и подшучивают друг над другом.

Андрей Леонидович любит делать подарки и, что самое приятное, далеко не всегда стремится приурочить их к каким-нибудь календарным датам. Благодаря ему наш интерьер украсился, например, листом из альбома, который паломники в конце 19 – начале 20 века привозили из Палестины. На одной стороне листа находится композиция из засушенных растений, а на другой – фотография того места в Святой земле, где они были собраны. Несколько лет назад занял свое место на стене и другой подарок Андрея Леонидовича – хорошенькая картинка на шелке, изображающая кавалера и даму в костюмах 1830-х годов.

А в шкатулке для рукоделия поместилось изящное шильце для прокалывания дырочек в ткани при вышивке «ришелье». Со свойственной ему доскональностью Андрей Леонидович время от времени напоминал мне о необходимости установить время и место изготовления этой вещицы. И вот, наконец, изучая книгу Bridget McConnel The story of antique needlework tools, на с. 203 я обнаружила нечто очень похожее в составе несессера, изготовленного во Франции в середине 19 века.

Несомненным раритетом является книжечка в бисерном переплете, предназначенная для ведения различных записей: расходов, отданного в стирку белья и тому подобного. Неизвестно, пользовалась ли ею какая-нибудь домовитая хозяйка, но книжечка дошла до нас в довольно потрепанном состоянии. Все же еще можно прочитать предисловие автора: «На моих таблицах из каменного пергамина пишется аспидным карандашом, а на моем желтом и белом твердом пергамине от воды непроницаемом пишется карандашом. То и другое обтирать можно омоченною суконною тряпочкою.

Сии мои записные таблицы для твердости и других хороших качеств уже довольно известны и им не надобно большого рекомендования; но потому что есть такие люди которые подделывают их очень худо, то я намерен, на каждую припечатать свое имя.

Пледи, из Губертсбурга.

В Лейпцигской ярмонки он находится на рынке в ряду насупротив ратуши».

Очень порадовало нас и подаренное Андреем Леонидовичем бисерное яичко, которого так не хватало в нашей коллекции. Коллекции уже нет, а яичко по-прежнему украшает собой витринку с бисером, поскольку с подарками мы решили не расставаться ни при каких обстоятельствах (см. вкл. 1 илл. 7).

Недавно совершенно случайно мы узнали об одном происшествии, достаточно полно характеризующем Андрея Леонидовича.

Книжечка в бисерном переплете. Вышивка мелким круглым бисером по холсту. Размеры 12,2×8,8 см. 1818. Подарок А. Л. Кусакина и И. В. Дорожинской

Много лет тому назад он вместе со своим приятелем поджидал после закрытия магазина «Букинист» в Столешниковом переулке продавца этого магазина Анну Федоровну, широко известную в кругу букинистов. Внезапно к ним подбежал какой-то безумного вида человек, вооруженный пистолетом. Его внимание привлек приятель Андрея Леонидовича, обладавший ярко выраженной восточной внешностью. Он наставил на него оружие и крикнул: «А тебя, жидовская морда, я сейчас застрелю!» Было совершенно ясно, что этот безумный не замедлит привести свою угрозу в исполнение. Не раздумывая, Андрей Леонидович закрыл собой своего друга и спокойно предложил нападавшему: «Если тебе обязательно надо кого-нибудь убить, стреляй в меня. У меня дети уже взрослые, а у него ребенок только что родился». Тот опешил и спросил: «Ты это серьезно?» Андрей Леонидович еще раз повторил свое предложение. Сумасшедший пристально посмотрел на него, несколько мгновений колебался, потом махнул рукой и ушел.

В этом эпизоде нас поразило не только хладнокровие и благородство Андрея Леонидовича, но и то, что, находясь с Кусакиными в дружеских отношениях в течение по крайней мере 30 лет, мы услышали об этом случае впервые.