Текст книги "После этого"

Глава 8

После урока я выхожу на улицу вместе с Лирой. Она тут же пускается бегом, подпрыгивает, пытается в прыжке стукнуть пяткой о пятку, падает на локти и колени. Я подбегаю к ней. Она показывает мне ладони, я беру их в свои. На ссадинах выступила кровь, кожа гладкая и горячая.

– Больно?

Она старается не заплакать, доказать свою крутость. Я смотрю, как она старается. Мне хочется заплакать вместо нее, хотя и ничего особенного, просто содрана кожа.

– Нормально, – говорит она.

Я сажусь с ней рядом, она прижимает ободранные ладони к ногам. Я мычу, типа сочувствую, придумываю, что бы сказать.

– Как там с ночными приключениями в кино?

– Пока никак, зато я развела костер на улице, такой маленький костерок, и жарила на нем маршмеллоу. Поздно. Часа в три. – Она смотрит на ссадины, снова прижимает руки к ногам. А потом говорит: – А ты сбегаешь из дома?

Я киваю.

– Да. Довольно часто. Но моим родителям пофиг.

– А у меня вообще нет родителей, – говорит Лира. – И куда ты ходишь?

– Так, гуляю. Иду в библиотеку или в досуговый центр, но они закрыты ночью, а потом – ну не знаю.

Это не всегда было так уж плохо. Теплой ясной ночью я садилась где-нибудь, смотрела вверх или вокруг, туда, где красиво. Но потом жажда приключений пропадала, и я становилась просто мелкой девчонкой на улице в поздний час. В холодные дождливые ночи поди найди сухой уголок. Мне нужно было одно – безопасное место, чтобы поспать.

– А это интересно? – спрашивает она.

И я отвечаю:

– Нет. Не очень.

– А у меня есть один друг.

Я киваю и жду.

– Он говорит, мы можем как-нибудь встретиться. Ну, там мороженого поесть или еще чего.

– И что это за друг? – спрашиваю я.

Лира пожимает плечами, смотрит в другую сторону. Щека округляется в улыбке, которую мне не видно.

– Друг – в смысле бойфренд? – спрашиваю я.

Она опять пожимает плечами.

Из-за угла выворачивает Руми на своем желтом «вольво». Останавливается у тротуара, я смотрю, как до него доходит, что Лира поранилась. Лицо у него меняется. На нем отражается ее боль. Потом лицо разглаживается. Спокойствие, только спокойствие.

– Что с тобой? – спрашивает он.

Она подставляет ему ладошки, он целует ссадины, прижимает ее пальцы к щекам. Она фыркает, отстраняется.

– Все нормально, – повторяет она, на сей раз вроде бы честно. – Можно мне немножко поиграть в футбол?

– Конечно, бери мяч, – говорит он.

Лира убегает, а он паркуется.

Я жду, хотя и не понимаю, чего именно. Мне кажется, он слишком долго смотрит Лире вслед, руки у него в карманах, но я-то знаю, что нужно уходить, знаю, что он подошел поздороваться и всё, но продолжаю стоять. И вот он идет ко мне, мы встречаемся на тротуаре. Он обнимает меня, прижимает к себе, я утыкаюсь лицом ему в шею. Я даже не понимаю, что мы делаем и как это потом заглаживать, как объяснять, что я типа не предаю свою самую лучшую и верную подругу. Я чувствую одно: Руми мне нужен. Чувствую одно: я хочу быть здесь, с ним.

Мы сдвигаемся в тень магнолии, смотрим, как Лира пинает мячик, выкуриваем косячок, который был у Руми в заднем кармане.

– Типа пить не пьешь, а травку куришь, – говорю я.

Руми кивает.

Я стучу каблуком о каблук.

– Как это так?

– Мама много пила. Когда мне было пятнадцать, у нее случился инсульт.

Я смотрю себе под ноги.

– Ее больше нет.

Хочется смотреть под ноги, но я поднимаю на него глаза.

– Да, я про это слышала. Очень сочувствую.

– Когда мне такое говорят, меня каждый раз подмывает ответить: «Ничего, все хорошо» – ну, чтобы другие не переживали. – Он смотрит, как Лира носится по полю, с воплями, вскинув руки. – Вот только совсем оно не хорошо.

Руми закрывает глаза, щиплет себя за переносицу, будто у него заболела голова. Я прижимаюсь лбом к его плечу. Обеими руками нашариваю его руку. Крепкое, теплое пожатие.

– А папа?

– Папа мой сволочь, я его сто лет не видел. В противном случае мы бы жили в Монтане. Он туда свалил, когда я еще был маленьким.

– Хорошо, что ты здесь. Очень хорошо. Мне бы тебя не хватало.

– Да мы бы тогда вообще не познакомились, – говорит он.

– Мне бы тебя все равно не хватало.

Еду с Руми – забросить Лиру домой; приходит сообщение от Ро, и я вспоминаю, что должна была встретиться с ней и с ее новой подружкой минут десять назад. Я смотрю на Руми, он пожимает плечами, что типа не против.

прости! сейчас буду, – пишу я в ответ.

я аллигатор, – пишет она.

чего

Мамапапа придут за тобой, – отвечает Ро.

ты че свихнулась

это дэвид боуи тупица

Мы подъезжаем – Ро расхаживает перед рестораном.

– Ма! – говорит она в телефон, закатывая глаза в мою сторону. – Да знаю! Да, сделаю, знаю, покапокачмокчмок. – Видит Руми. – Привет, а ты откуда взялся?

– Ну, понимаешь ли, когда мама и папа очень друг друга любят… – начинает Руми.

Ро кривится и говорит:

– Фу. – И я знаю, что она видит, как Руми толкает меня плечом в плечо, а я улыбаюсь, потому что не могу иначе.

У Ханны рыжие волосы и красивая светлая кожа. Она делится со мною своим поке, потому что я взяла тунца с чилантро, а она – лосося с васаби, и когда я признаю, что у нее вкуснее, она смеется. Ро улыбается, видя, как мы вместе смеемся, а потом искоса смотрит на Руми, который сосредоточился на креветках с бурым рисом, и ему пофиг, как все это странно.

– И чего Сюзанна на тебя орет? – спрашиваю я у Ро.

Она снова закатывает глаза, дожевывает.

– Распсиховалась, потому что я пошла гулять с Ханной и забыла отвести псину к грумеру.

– Давай мы лучше сами вымоем Риту-Мэй, – предлагает Ханна.

– Ты серьезно? – говорит Ро.

– Да, будет кайфово.

– А ты видела Риту-Мэй? – уточняю я.

– Она здоровущая, – говорит Ханна и пожимает плечами.

– Папа Ро говорит, что это помесь мастифа с гризли.

– И со стегозавром, потому что мозгов у нее кот наплакал, – добавляет Ро и смеется.

– Рита-Мэй – классная собака. Так что заткнитесь, – говорит Ханна.

Ро перегибается через стол и нежно ее целует, а я смотрю на Руми – он улыбается.

Ро все поглядывает на меня, типа «нам нужно поговорить», и, когда я наконец говорю, что мне надо в туалет, она идет следом со словами: «Писать – так вместе!» – и смеется, но я понимаю, что нужно ждать нападения.

– Вирджиния. – Она закручивает косичку на затылке, но я вижу в зеркале, что глаза ее устремлены на меня.

– Что?

Она садится на табуретку в углу и говорит:

– Давай колись.

– Да ничего такого.

– А вот и чего такое. От вас обоих просто током бьет.

– Ничего не было!

– Но ты ж хочешь, чтобы было?

Я прислоняюсь к стене, впечатываю в лоб пальцы.

– Ро, на хрен я все это затеяла?

– Вот уж не знаю.

Я стягиваю трусы, сажусь на горшок.

– И еще… – начинает Ро и умолкает.

– И еще что?

– Я, наверное, сейчас гадость скажу, – говорит Ро.

– Я люблю слушать гадости.

– Ну, в смысле а Поппи-то где? Ты от нее хоть что-то слышала? А Руми?

Я трясу головой.

– Сама я ей пишу каждый день.

– То-то, – кивает Ро. – Нет, я не говорю, что все хорошо. Но она типа как начисто отрезала себя от этой ситуации, а это должно что-то значить, верно?

Я пожимаю плечами, потому что без понятия.

– Ханна очень красивая, – говорю я.

– Через год в Стэнфорд поступит.

– Ты в нее влюблена?

Ро смеется.

– Пока вроде нет. – Она закрывает глаза. – Но это ненадолго.

– Ну класс! – выдыхаю я.

Я мою руки, а потом Ро говорит:

– Я никому ничего не скажу. – Она встает, я обнимаю ее за талию, прижимаю к себе, она тоже меня обнимает, так мы и стоим в туалете в обнимку, как две ненормы.

Подходим – Руми и Ханна играют на салфетке в крестики-нолики.

Когда мы с Руми отъезжаем, на меня накатывает приступ любви к Ро. Пишу ей: Я тебя люблю.

Она тут же отвечает: Je t’aime aussi[2]2
  Я тебя тоже люблю (франц.).


[Закрыть].

Иногда они даже разговаривают. Родаки. Случается, что говорят о Нем, о папашином приятеле, который, судя по всему, в прошлый раз ломился ко мне в спальню.

Им это типа норм.

– Он как, придет сегодня? – спрашивает мама.

– Без понятия, – отвечает папаша.

– Если да, нужно сходить в магазин.

– Знаю, но я не знаю.

– Так выясни. В доме должна быть еда. – Не отстает, заводит папашу, хотя в курсе, чем это кончится.

Я спряталась в уголке и жду, когда они свалят.

Он вытаскивает телефон – в другой руке ключи. На столе в дорожной кружке кофе.

– Салют, заглянешь сегодня?

Крутит ключи на пальце.

Она щелкает ногтями, дожидаясь ответа: придет ли Он, да или нет.

– Ясно. – Папаша смотрит на маму, кивает, потом уходит в гараж.

Мама хлопает входной дверью.

Я поворачиваюсь к буфету, отыскиваю свою кружку. Которая от Талии.

Под руками теплая глиняная поверхность – я иду на крыльцо посмотреть, что там во дворе и на детской площадке, – и, когда переступаю через порог, кружка вылетает у меня из рук. Переворачивается в воздухе, вращается посреди фонтана из кофе. Падает на цемент, раскалывается на пять крупных фрагментов и миллион маленьких, разлетается по окружности – такой натюрморт с изображением фейерверка.

Руки так и дрожат, я пишу Талии эсэмэску: у тебя родаки дома? Просто хочется с ней повидаться. Просто хочется успокоиться. Мне кажется, что вместе с кружкой я разбила и нашу дружбу.

Телефон вибрирует, но это не Талия, это опять Эдисон. Стираю его сообщение, жду.

Мать дома, – пишет она.

пошли тусоваться?

Пас на конференции, Ро с новой подружкой, – отвечает она.

Я кручу телефон в пальцах. Непонятно, стоит ли продолжать или Талия просто хочет, чтобы я от нее отвязалась.

Я наверное пойду потусуюсь с Эдисоном, – пишет она прежде, чем я успеваю ответить.

Еще сообщение от Эдисона. Его я тоже стираю.

Если бы только мне написал Руми. И он пишет.

Очень этого хочется, и, вытаскивая из кармана завибрировавший телефон, я знаю, что это от него.

ты как там

приветик, – отвечаю я.

Я знаю, что нужно уходить, знаю, что нельзя возвращаться. А Руми сказал – в любое время, да, в любое время.

Пишу ему снова. А потом пускаюсь бегом.

Оказываюсь там, где дорога превращается в пустырь: гравий и трава, тихо и зелено, тут нет ничего, кроме ежевичных шипов и кроликов, и я останавливаюсь. В теле пульсирует разогретая кровь.

Совсем скоро раздается скрип шин, машина тормозит, хлопает дверца, и вот он уже стоит со мной рядом.

– Привет, – говорит Руми. – Ты что, сюда бегом от самого дома?

Я киваю, смахиваю пот со лба.

– Спасибо, что приехал.

Он какой-то очень настоящий – стоит в своих бурых шортах, белой футболке и высоких кроссовках. Руки в карманах. Нужно спросить, можно ли у него переночевать, а мне страшно.

Придется. Другого выхода нет. Просто не знаю, с чего начать.

– Потусуемся? Только мне нужно присесть и отдышаться.

– Ты много бегаешь? – Руми садится на траву.

Я сажусь рядом. Ветер пролетает между нашими телами.

– Стараюсь.

– Да уж наверняка, если в такую даль добежала. – Он оглядывается назад, в сторону моего дома.

– Обычно я так далеко не бегаю, но тут было иначе нельзя.

– В смысле – иначе нельзя?

– Да не знаю. Типа такое искупление.

Он молчит, я продолжаю:

– Ну, нагрузить тело посильнее, в качестве покаяния.

– За что?

– За то, что у меня есть тело. И я с ним вытворяю всякую хрень.

– Какую именно?

Я закатываю глаза.

– Сам знаешь.

– Нет, не знаю.

– Он мне все пишет. Эдисон. И я не понимаю, как сказать ему нет. Послать подальше.

– Какая он гнида, – говорит Руми.

– Ну и я тоже, так что я могу ему сказать?

Руми смеется, будто я сморозила глупость.

– Эдисон гнида, потому что насильно тащит тебя в постель, и пофиг ему, что он делает человеку больно. Для него собственный оргазм важнее – ну, чем то, что он разрушает. Почему тебе трудно сказать ему нет, я не знаю, но знаю другое: это не делает тебя похожей на Эдисона.

– Но почему трудно-то? Всего одно слово.

Руми молчит.

– И еще мне это, хочется получать удовольствие в постели. Не только физическое, но и эмоциональное. Не чувствовать, что я оказываю кому-то услугу. Не чувствовать, что я удовлетворяю чужую потребность. Не чувствовать, что я дырка, в которую можно мастурбировать. – Я судорожно выдыхаю.

Руми наклоняет голову набок, смотрит на меня – между бровями глубокая складка.

– Я хочу быть чем-то другим, не просто подстилкой, – произношу я то, что наболело в душе. Куда труднее сказать: «Я хочу, чтобы меня любили». Закрываю глаза. Не могу на него смотреть.

– Вирджиния.

Я не открываю глаз.

– Вирджиния. – Он до меня не дотрагивается, но я ощущаю его слова на коже. – У тебя доброе сердце, мне оно очень нравится.

Никто и никогда не говорил мне таких прекрасных слов.

И я просто… больше не притворяюсь.

Глава 9

Как оказывается, его даже просить не надо. Он сам меня приглашает. Когда мы добираемся до его дома, как раз начинает садиться солнце. Тени длинные, обведенные золотом по краям. Лира бегает по саду с Транксом, силуэт ее мелькает между деревьями. Когда мы поднимаемся по лестнице в старый тряский домишко – он выкрашен в белый и сияет бриллиантом в отражении закатных лучей, – Руми держит меня за руку.

Он сжимает мою ладонь, открывает сетчатую дверь – она скрипуче стонет. Тут и там снопы солнечного света, в них пляшут пылинки. На заднем плане поют часы, а еще слышно трескучий голос диктора по радио.

– Хочешь посмотреть мою комнату? – спрашивает Руми.

Она на чердаке, тонкие картонные стены, здесь жарко, но по вентилятору в каждом окне. Окна закрыты шторами с рисунком пейсли, ветерок их вздувает, по стенам плывут вспышки света. У него матрас на полу, простыня в стиле бохо, тонкое одеяло. Рядом с кроватью к стене приклеена та самая фотка – я на пляже улыбаюсь небу.

Тихая ночь, мы лежим в его постели, ноги переплелись. Окно открыто, в него влетает ветерок – дивный, прохладный, влажный. Руми обнимает меня, прижимается ко мне сзади. Руки его прямо у меня под грудью, и я чувствую, – наверное, по напряжению бицепса, – как ему хочется меня там потрогать, но он не трогает. Я прислоняюсь затылком к его плечу, он крепче сжимает руки, зарывается лицом в мою голую шею, губы – на обнаженной коже. По телу прокатывается горячий вал, он под ребрами, в животе, между ног, и мне вдруг тяжело становится дышать, руки покрываются гусиной кожей.

Он слегка отстраняется.

– Прости, – говорит он, и я поворачиваюсь к нему лицом. В тусклом желтом свете лампы видно, как горят его щеки. Он открывает рот, хочет что-то сказать, потом закрывает снова, и я чувствую, что он смущен, только не могу понять почему, но потом все-таки замечаю. У него встал под шортами.

– Руми, – говорю я.

Нельзя, нельзя, нельзя. Но мне хочется. Но нельзя. Но хочется просто ужасно. Будто у него собственная гравитация, меня тянет к нему, его притягивает ко мне, точно на его гравитацию я отвечаю своей, ощущаю его жар, ощущаю его тело, как он ко мне прижимается, и он тоже, не только я, не только он, мы оба. Поцелуй меня. Прямо сейчас. Давай. Я готова. Целуй, целуй, целуй.

Но я останавливаюсь, мы останавливаемся, потому что раздается стук в дверь.

– Руми? – Это Лира. – Мне страшный сон приснился.

Он вздрагивает, будто от электрического разряда.

– Мать твою! – рявкает он, не отпуская моих рук, будто не хочет, чтобы я отстранилась.

Я закрываю глаза. Чувствую, как горят щеки.

– Блин, – продолжает Руми, уже спокойно. – Какой я козел. Нужно пойти посмотреть, как она там.

Я прижимаю ладони к лицу. Без него мне холодно. Мы даже не целовались. Он возвращается.

– Прости, – говорит он.

Я не отвечаю, он придвигается ко мне, накрывает мои руки и ноги своими, трется лицом о шею и держит так крепко, что мне почему-то опять делается спокойно.

И в этот миг я люблю его.

Мы немного поспали, потом он встает погасить свет. Я разглядываю его силуэт в окне – он смотрит на бесконечные ряды деревьев, которые в лунном свете похожи на кости. А когда он возвращается в постель, я поворачиваюсь к нему, и он касается моего лица. Скулы. Подбородка.

На завтрак Руми делает омлет с помидорами и шпинатом. Нарезает авокадо, кладет сверху. Я улыбаюсь, слежу, как он посыпает все это солью и чилантро, ловко взмахивая пальцами.

– Классно, – говорю я с набитым ртом.

– Вкусно? – Он улыбается, садится напротив меня, откусывает с другого конца.

– Ты где научился так готовить? Я думала, у парней твоего возраста один секс в голове.

Он смеется.

– Да научился.

Тут до меня доходит, что я брякнула, – и я, видимо, краснею, прямо как какая-нибудь дебютантка.

Завтрак окончен, Лира сидит на крыльце и кидает Транксу мячик.

– Можно? – Я сажусь с ней рядом. Она передает мне теннисный мячик, склизкий от собачьих слюней, я швыряю его в персиковые деревья. Вспоминаю, как Руми бежал к ней после занятий, когда подумал, что она ушиблась.

Транкс выскакивает из-за деревьев, мяч зажат в пасти, Лира кидается ему навстречу. Шлепается в грязь на колени, обхватывает его за шею, тычется лицом в морду. Потом снова садится со мной рядом, опускает голову мне на плечо. Я думаю, не обнять ли ее; сперва не двигаюсь, потом перестаю сопротивляться. Обхватываю рукой за плечи, легонько, будто пугливую зверушку, которая может сбежать. Брюки у нее снизу обтрепанные, мокрые, зелено-бурые от грязи и мха, она босиком и шевелит пальцами ног. Потом отстраняется, будто вдруг застеснявшись, и снова кидает мячик.

– Тетя говорит, если я его не воспитаю, она его прогонит. А ты знаешь, что я его завела без разрешения? – Она хохочет, будто это ну жуть какая умора, потом вдруг умолкает. – Он сгрыз ее ботинок и кусок ковра. А еще выкопал луковицы у Светлячка – пришлось все грядки обносить проволокой.

– А Светлячок – это кто? – спрашиваю я.

– Ну, это его прозвище. – Она указывает рукой на пожилого дядьку в цветастой рубашке, который копается в георгинах. Транкс кладет мяч к нашим ногам. – Короче, Транкса мне соседи отдали. Сказали, что у себя не будут его держать, потому что он все жрет и грызет, так что отдали, а я его домой привела. Руми так взбесился! – Она снова смеется. Как будто это очень смешно.

Открывается и закрывается сетчатая дверь, я чувствую, что сзади появился Руми. Он садится, обхватив меня ногами, я откидываюсь назад, прижимаюсь к его груди, ладони его у меня на коленях, подбородок на плече.

– Я чувствую, как ты моргаешь, – говорю я. – А сейчас – как улыбаешься.

Он смеется и почти целует меня, но не совсем, у самого рта.

Мы все втроем идем гулять с Транксом. Он тянет поводок, я пытаюсь приотстать от Лиры. Руми рядом со мной тоже замедляет шаг. Я чувствую, что и он хочет остаться со мной наедине. Но тут Лира замечает, что вырвалась вперед, и дожидается нас со словами:

– Живее, черепахи! Пока вы тут тащитесь, у меня одежда из моды выйдет.

Я закатываю глаза, потому что она это свистнула из «Площадки». Руми смотрит на меня. Чувствует, что Лира меня достала.

– Хочешь дома дам тебе свой свитч поиграть? – спрашивает он у нее.

– Правда? Честно дашь? – Она улыбается от уха до уха и поясняет мне: – Он мне свой свитч никогда не дает.

Убегает вперед, Транкс с ней вместе, Руми переплетает свои пальцы с моими. Меня бьет током. Жар в руке и в боку, который к нему ближе. В разделяющем нас пространстве я чувствую все, все.

А потом он хмурится ей вслед. И когда мы возвращаемся к нему домой и он дает ей свой свитч, улыбка сбегает с его лица, стоит ей отвернуться. Он будто бы ощущает вину за то, что вот так вот отделался от нее, хотя, как по мне, это совершенно нормально, что семнадцатилетнему парню не хочется постоянно пасти одиннадцатилетнюю сестру, особенно если он тусуется с девушкой, которая ему типа нравится.

– А друзья у нее есть? – спрашиваю я, оказавшись у него в комнате.

Руми пожимает плечами.

– Раньше она часто ходила к Чихиро, но почему-то перестала.

– А ее друзей вы к себе не приглашаете?

Он смотрит на меня с удивлением.

– Нет, – говорит он. – Что я буду делать с толпой одиннадцатилеток?

– А тетя ваша что?

– Она очень занята. В смысле она очень старается, но часто работает по ночам и – сама понимаешь.

– Просто мне кажется, это нечестно, – говорю я.

– Что?

– Да все это. Ты ж ей не папаша.

Руми притягивает меня к себе на сгиб локтя, теплая тяжелая рука ложится мне на волосы, я закрываю глаза.

– Да фигня это все, – говорит он, но не так, что типа это все можно забыть, а типа давай сейчас об этом не будем, потому что я здесь и ты здесь, давай просто радоваться тому, что мы вместе.

Представляю себе, как он обхватывает руками мое лицо. Представляю поцелуй, сначала сладкий и ненавязчивый, потом все глубже, и глубже, и глубже, пока я не задохнусь. Представляю, как я обнимаю его руками за шею и как ощущаю пространство между нами, когда он придвигается еще ближе, а я обвиваю его руками, губами, бедрами, коленями. И свет вокруг превращается у меня под веками в звездную ночь.

Представляю, как лежу с ним в постели – отдельные моменты как яркие теплые вспышки. Он сверху, дышит мне в шею, я обвила ногами его бедра. Может, после первого раза я заплачу, потому что все это так красиво и правильно и я сама рядом с ним буду чувствовать себя красивой и правильной.

И пока я буду плакать, он никуда меня не отпустит, он скажет, что любит меня и что с ним рядом никто меня не тронет.