Текст книги "Потерянная долина"

Глава XV
Маленький Шарль

С первыми лучами солнца Арман поспешил выйти во двор, чтобы избавиться от ужасных видений, которые преследовали его всю ночь. В такой ранний час хозяева дома еще спали, и окна были затворены. Между тем в большой аллее конюх выгуливал двух великолепных лошадей, покрытых красными попонами, садовники принимались за работу; вдали слышалось мычание скота, гонимого на пастбище пастухами, очень отличными от Лизандра и Неморина. Прежняя Аркадия, сделавшись похожей на мызу, потеряла свою таинственность, но вовсе не прелесть и поэзию.

Вернейлю хотелось побродить по местам, где все дышало воспоминаниями, однако страшился любопытных взоров. Потому, убедившись, что никто не заметил, как он вышел из дома, Арман поспешил по липовой аллее в самую уединенную часть Потерянной Долины.

Солнце всходило, роса блестящими каплями висела на траве и на кустах. Яблони и персиковые деревья осыпали на землю нежные бело-розовые лепестки. Соловей выводил свои последние трели, между тем как иволги в золотых корсажах, дрозды в черных бархатных ливреях с хором коноплянок, зябликов и ольшанок приветствовали начинавшийся день.

Чем дальше от дома уходил Вернейль, тем сильнее сжималось его сердце, тем печальнее становились размышления. Множество подробностей, не замеченных накануне, теперь останавливали его внимание и наполняли душу грустью.

Природа в Потерянной Долине была такой же роскошной, но то, что было делом человека, носило следы заброшенности. Тропинки заросли крапивой и лебедой. Белые статуи, производившие такое чудное впечатление посреди темных рощ, были покрыты мхом, мостики и беседки разрушились. Очевидно, тот, кто когда-то заботился об украшении этих прелестных садов и рощ, предал их забвению.

Вернейль посетил прогалину, где он встретил двух пастушек и подслушал их нежные признания, беседку, служившую местом веселых ужинов, грот, где работал Лизандр. Эти места пробудили в нем много скорбных чувств, много горьких мыслей, но Арман не смел еще приблизиться к лугу Анемонов, где он объяснился Галатее и где позднее видел девушку в последний раз.

Неодолимая сила влекла его туда. Арману казалось, что священный долг обязывает его увидеть трагически памятный камень, откуда несчастная пастушка бросилась в озеро, хотя у него сердце разрывалось при одной мысли от этого.

Наконец, пересилив себя, Вернейль, покружив по роще, вышел на луг Анемонов и застыл у дерева, объятый необъяснимым ужасом. Только через несколько минут он заставил себя взять в руки и осмотреться.

Луг порос прекрасными цветами, давшими ему свое имя, синими колокольчиками и душистыми гиацинтами. Ива, у которой Вернейль признался Галатее в своей любви, лениво покачивала ветвями с бледными листьями, когда с озера долетал легкий ветерок.

Почтительно поцеловав суковатый ствол дерева, Арман направился на другой конец луга и скоро очутился на берегу, где у кромки воды возвышался тот проклятый камень. Здесь была выложена небольшая каменная пирамида с позолоченным крестом. Неподалеку стояла простая скамья.

– Она тут! – прошептал Арман. – Ее похоронили на том же месте, где она погибла… О моя Галатея! Значит, здесь твоя могила?

Он хотел было преклонить колено перед крестом, когда заметил неподалеку маленького Шарля, от которого накануне получил такой ласковый прием. Мальчик стоял на коленях и, сложив руки, произносил молитву, некоторые слова которой поразили Вернейля.

– Боже, – шептал Шарль, – смилуйся над бедной женщиной, которая на этом самом месте осмелилась покуситься на жизнь, тобою ей данную. Прости ей, как она сама простила всем, которые были невольной причиной ее порыва, даруй им и ей свою бесконечную милость. Молитва детей тебе приятна, потому что детство чисто и невинно. Услышь меня, пролей свое благословение на тех, кого я люблю, и даруй им земное счастье в ожидании благ небесных…

Вернейль стоял в оцепенении. Но не эта неожиданная встреча с мальчиком была причиной его волнения, а удивительное сходство маленького Шарля с Галатеей. Та же чистота линий, та же задумчивость во взгляде. Все, даже звук голоса, напоминал несчастную девушку.

Когда Шарль, перекрестившись, встал, чтобы удалиться, Арман бросился к нему. Мальчик поначалу испугался внезапного появления полковника и его бурных ласк, но скоро успокоился и улыбнулся ему.

– Как, полковник, – сказал он, – и вы пришли сюда помолиться вместе со мной? Это вы хорошо сделали, мне говорили, что это место такое же святое, как церковь, и что Бог услышит меня здесь лучше, нежели где-нибудь.

– Так и ты знаешь, милый, – спросил Вернейль изменившимся голосом, – какая несчастная женщина погребена в этой могиле?

– В могиле? – повторил Шарль с ужасом. – Это совсем не могила, полковник, это только маленький монумент, как называет его граф де Рансей, в воспоминание очень печального случая.

– И ты часто ходишь сюда?

– Каждое утро. Так хочет мама.

– Эта молитва, которую ты читал сейчас… Кто тебя научил ей?

– Мама. Она плакала, когда учила меня.

– Добрая и милая Эстелла! Она старалась увековечить свою привязанность к несчастной сестре, передавая ее своему сыну!

Шарль пристально посмотрел на Армана большими ясными глазками.

– Что вы говорите, полковник? Мою маму зовут не Эстеллой.

Арман, подумав, что догадался, откуда происходит заблуждение ребенка, ответил ему задумчивой улыбкой и, положив руку на русую головку, погрузился в размышления.

Прошло несколько минут, на протяжении которых Шарль не смел шелохнуться. Наконец он спросил боязливо:

– Если вы вернетесь домой, мсье де Вернейль, вы позволите мне проводить вас?

Не получив ответа, он поднял голову. На щеку ему упала слеза.

– Вы плачете, полковник? Я маленький мальчик, и я часто плачу, но вы, воин, какое должно быть у вас горе!.. Ах, не печальтесь, я вас прошу, лучше обнимите меня скорее и пойдем домой.

Сам чуть не плача, он смотрел на Армана с состраданием.

«Да, – подумал Вернейль, – это ангел, которого она послала мне, чтобы смягчить мое горе, и дала ему свой голос и черты своего лица».

И он прижал Шарля к своей груди и осыпал его поцелуями.

Слабый крик раздался на некотором расстоянии от них. Арман вздрогнул. Ему показалось, что он доносится с озера и узнал голос Галатеи.

Арман огляделся. Из зарослей кустов показалась девушка, которой поручено было смотреть за Шарлем. Он подбежал к ней и быстро спросил:

– Это ты сейчас…

Девушка приложила палец к губам, и Вернейль узнал немую служанку.

– Я сошел с ума, – произнес он уныло, – и принял странные крики этого бедного создания за… Ох!

Он ударил себя в лоб, вскочил и быстро удалился. Шарль побежал за ним.

Арман спешил к липовой аллее, стараясь не смотреть на своего маленького спутника, как будто боялся, снова увидеть поразительное сходство Шарля с той, которая занимала его мысли.

– Полковник, – боязливо обратился к нему мальчик, – вы недовольны мной? Очень жаль, если это так, потому что я люблю вас…

– А за что тебе любить меня? – спросил Арман с живостью. – Тебе, должно быть, говорили, что я груб, жесток и что несчастья, случившиеся в Потерянной Долине, произошли по моей вине?

– Мне никогда не говорили этого, – возразил Шарль. – Неужели вы могли кому-то причинить зло? Вы мне кажетесь таким добрым…

Вернейль не смог устоять против такой трогательной наивности. Он взглянул на ребенка и грустно улыбнулся ему.

Когда они дошли до дома, все семейство Рансеев уже собралось к завтраку. Появление Вернейля, ведшего за руку Шарля, вызвало как будто легкое замешательство. Однако виконт ласково осведомился, оправился ли он от дорожной усталости.

Виконтесса украдкой наблюдала за ним с видом сожаления, а когда стали садиться за стол, сказала тихо графу:

– Как он бледен и расстроен!

Старик повелительным жестом заставил ее молчать.

За завтраком разговор, как и накануне, вертелся вокруг Парижа, императорского двора, угрозы новой войны. На вопросы, с которыми обращались к нему, Арман отвечал односложно, совсем невпопад. Он не ел, не поднимал глаз. Иногда только пристальный взгляд его останавливался на Шарле, сидевшем напротив него, так что бедный мальчик смущался, и щеки его покрывались ярким румянцем.

Когда Арман выразил желание проехаться верхом, виконт поспешил отдать приказание на этот счет. Как только завтрак был закончен, слуга доложил, что лошадь готова. Арман, поспешно встав из-за стола, извинился, что так скоро оставляет общество.

Его проводили до дверей. Вернейль поклонился виконтессе, вскочил на седло, надвинул шляпу на глаза, и полетел как ветер. В одну минуту проскакал он аллею, ведущую к воротам, и исчез в облаке пыли.

– Как он гонит, – вздохнул виконт. – Несчастное животное падет прежде, чем Арман доедет до деревни!

– Отец, – обратилась его жена к старику, – неужели ты недоволен результатом этого горестного испытания? Умоляю, вспомни о том, что природе человеческой несвойственно выносить…

– Оставь, пожалуйста, – прервал граф с холодным и строгим видом. – Что я решил, то должно исполниться. Ты знаешь цену моего прощения… – Он посмотрел на маленького Шарля. – Полковник с мальчиком возвратился с луга Анемонов. Надобно узнать, что там было.

И граф поспешно вернулся в дом.

Между тем Арман продолжал скакать к деревне. Самые крутые спуски, самые опасные повороты не могли заставить его приостановить галоп лошади.

В Розентале, доехав до трактира «Три аиста», он соскочил на землю, отдал поводья выбежавшему слуге и, приказав позаботиться о животном, покрытом потом и пеной, спросил:

– Где капитан Раво?

Слуга не успел ответить, а Вернейль уже взбегал по лестнице.

Раво сидел за столом, уставленным вином и тарелками с сырами – от грюйерского до вонючего невшательского. Курносый трактирщик, муж Клодины, составлял ему компанию. В довершение картины смирившийся капитан держал на коленях одного из ребятишек Клодины, в то время как другой, поменьше, теребил его за полы.

Раво немного сконфузился, что его застали в таком смешном положении. Он поспешил освободиться от детей и, улыбаясь, подошел к Арману.

Вернейль опустился в кресло, а трактирщик, торопливо опорожнив свой стакан, схватил ребятишек за руки, поклонился и вышел.

– По твоему виду, Вернейль, – сказал Раво, – я догадываюсь, что дело принимает дурной оборот. Твой родственник, верно, один из старых дворянчиков, и ни во что не ставит приказаний императора?

Помолчав, Арман произнес:

– Ты мой давний друг, Раво, несмотря на несходство наших характеров, никому я не доверял больше, чем тебе… Прошу тебя, ответь откровенно на вопрос, который, может быть, покажется странным. Замечал ли ты когда-нибудь за мной признаки помешательства?

Капитан смотрел на него во все глаза.

– Какого черта ты спрашиваешь об этом у меня?

– Раво, во имя нашей дружбы, умоляю, скажи, замечал ли ты когда-нибудь за мной склонность к сумасшествию?

Капитан в нерешительности почесал у себя за ухом.

– Ей-Богу, Вернейль, – пробормотал он, – мне не хотелось бы оскорблять тебя, но несколько лет назад в этой самой деревне, в Розентале, я было подумал, что у тебя повредилось в голове. И то сказать, ты нес такую чепуху о пастухах и пастушках, о Филемоне, Неморине и других! Но я готов побожиться, что ты мог бы утереть нос лучшей башке во Франции, за исключением императора, потому что у того… но достаточно. Действительно, ты бываешь иногда мрачен и молчалив, но рассуждаешь здраво…

– В таком случае, Раво, видимо, эта местность действует на меня так пагубно, – с облегчением вздохнул Арман, – потому что едва я ступил на эту землю, как подумал, что схожу с ума.

И Вернейль пересказал ему в немногих словах о том, что случилось с ним в Потерянной Долине и о своем родстве с семьей де Рансей, рассказал, какую мучительную тоску причинило ему ночное видение, и о странном сходстве маленького Шарля с Галатеей.

Раво внимательно слушал, покусывая свои огромные усы.

– Ну, друг мой, – присовокупил Арман с почти детской наивностью, – что ты думаешь обо всем этом? Вразуми меня, я очень нуждаюсь в советах, я запутался в этих таинствах. Что, по-твоему, обманывает меня воображение? Или лихорадка так повлияла на мои чувства, что мне представляется то, что не существует? Может быть, какая-нибудь сверхъестественная сила…

– Нет, нет, – прервал его Раво, – я могу верить в Бога, но в черта никогда не поверю… Я умею действовать саблей, написать рапорт или сказать несколько энергичных слов своей роте перед сражением, но дальше таланты мои не простираются, и все же попробуем удивляться сходству мальчика со своей теткой. Что в этом неестественного? Твой ужас объясняется тем, что ты встретил мальчика в том месте, где погибла Галатея. Наверное, можно найти объяснение и другим происшествиям, оказавшим на тебя такое сильное впечатление. Хотя я не исключаю вероятность некоторого умысла или плутовства…

– Ты так думаешь, Раво? Что ж за выгода мучить меня таким образом?

– Не знаю, но твой родственник, столь обходительный, кажется мне подозрительным. Может быть, он не простил тебя, как уверяет? Может быть, в глубине сердца он вынашивает злобную мысль о мщении? Если верить некоторым слухам, не надо слишком полагаться на него.

– Что же говорят о нем, Раво? Пожалуйста, не скрывай от меня!

– Ничего особенно дурного, но ничего и хорошего. Он большой деспот и весьма скрытен, все семейство держит в кулаке. Для местных жителей он живая загадка. Вольф и его жена, с которыми я говорил о графе, особенно много толковали о какой-то даме, которую он два дня назад привез в карете из Франции.

– Дама! – повторил Вернейль в волнении. – Действительно, трактирщик вчера сказал мне об этом… Но в Потерянной Долине нет никакой другой дамы, кроме виконтессы де Рансей…

– Нет, полковник, мадам де Рансей месяцев шесть не покидала Потерянной Долины, и за два часа до приезда незнакомки ее видели прогуливающейся со своим мужем по аллее.

Арман с беспокойством встал.

– Раво, – сказал он, – позови Вольфа и жену его, я сам хочу расспросить их, я хочу знать…

– Они ничего больше не знают об этом, разве что упомянут о вуали, которая была на незнакомке… Послушай, Вернейль, а не имеет ли отношения эта дама под вуалью к твоему ночному видению? Очень бы мне хотелось побывать в Потерянной Долине. Клянусь своими усами, мы открыли бы какую-нибудь проделку.

– И я, Раво, чувствую, что твое присутствие помогло бы мне. Ты умен, храбр, предан, ты поддержал бы меня. С некоторого времени я слаб и малодушен, как женщина.

– Гром и молния! Можно ли выдумать сравнение нелепее этого? Я-то знаю, чего стоили тебе двойные эполеты. Лучше подумай, нет ли какого-нибудь средства ввести меня в дом графа?

– Хорошо, я попытаюсь, даю тебе слово.

– Попробуй замолвить словечко графу об одном из твоих друзей, которому очень хотелось бы с ним познакомиться.

Они поговорили еще несколько минут об этом. Арман немного стеснялся бесцеремонности своего товарища, однако ничего ему не сказал, а только взял с него обещание не являться в Потерянную Долину до тех пор, пока сам не узнает, согласны ли там его принять.

Разговор с Раво немного успокоил Вернейля. Прежде чем покинуть трактир, он перекинулся несколькими словами с Клодиной, которую увидел на крыльце, и похвалил ее детей. Супруга Вольфа, весьма довольная этим знаком внимания, покраснела, улыбнулась и произнесла с тяжелым вздохом:

– Ах, полковник Фернейль, если пы фы пошелали!

Возвращаясь в Потерянную Долину, Арман уже не гнал лошадь. Он ехал спокойно, и совсем иначе относился к происшествиям, которые чуть было не расстроили его рассудок. С помощью своего верного Раво Вернейль надеялся в другой раз уже не поддаться подобной слабости.

В таком расположении духа въехал он во двор дома и спросил у слуги, взявшего у него поводья лошади, где находится граф, и, узнав, что тот в оранжерее, тотчас отправился туда.

Оранжерея через внутреннюю дверь сообщалась с той частью дома, где прежде находилась комната Галатеи, и через эту дверь девушка выходила по ночам на тайные свидания с капитаном. Арман, направляясь к оранжерее, должен был пройти мимо большого померанцевого дерева, которое когда-то было свидетелем их нежных излияний и под которым накануне ночью он видел призрак Галатеи. С гулко забившимся сердцем Вернейль поспешил обойти его, даже не подняв глаз на затворенные окна комнаты Галатеи.

Оранжерея в это время года была почти пуста. В ней остались только некоторые тропические растения, стишком нежные для того, чтобы выносить свежесть весенних ночей в этой гористой местности. Обнаженные стеклянные стены придавали ей такую звучность, что шаги Вернейля по гранитному полу пробуждали тысячу маленьких отголосков.

Граф, вооруженный секатором, которым обрезал завядшие листья великолепного ананаса, обернулся. Увидев Армана, он удивленно приподнял брови, но тотчас овладел собой.

– Вот видите, дорогой Арман, – сказал он, идя ему навстречу, – граф де Рансей сохранил привычки садовника Филемона.

Взяв Вернейля за руку, он усадил его подле себя на скамью, над которой лианы из девственных лесов Америки образовывали нечто вроде свода. Это было любимое место графа, тут он читал свои старые философские книги и размышлял.

Никогда еще старик не выказывал своему родственнику столько радушия и благосклонности. Потому момент показался Арману благоприятным, чтобы поговорить о Раво. Он попросил позволения представить графу своего друга и не думал, чтобы такая простая вещь могла встретить какое-нибудь возражение. Каково же было его удивление, когда он увидел, что лицо графа омрачилось!

– Это невозможно, – сказал он сухо. – Что вы, полковник? Ввести чужого в наш дом, где столько воспоминаний трепещет, столько страстей кипит под наружным спокойствием! Притом я иногда бываю угрюм, молчалив и не желал бы подвергать гостя капризам своего мрачного нрава. Вы обяжете меня, если не станете настаивать на своей просьбе.

И видя, что Арман поражен этим неожиданным отказом, продолжал дружески:

– Так вам в самом деле скучно у нас и потому вы вне нашего семейства стараетесь найти развлечение?

– Нет, ничего похожего на скуку я не испытываю в Потерянной Долине, но меня мучают тяжкие воспоминания, горькие сожаления… Я упал духом и…

– Понимаю, – кивнул старик. – Но так и должно быть. Поэтому не жалуйтесь на свои страдания – они одни могут очистить вас в глазах того, кого вы оскорбили… Я хочу сказать – в глазах Божьих.

Граф произнес это с такой страстью, что подозрения Раво показались Вернейлю не такими уж беспочвенными.

– Однако, дорогой Арман, я постараюсь сократить ваше наказание в этом доме, некогда столь мирном и счастливом, – пообещал старик. – Скоро мы все оставим его, обещаю вам это.

– Как, граф, вы решились…

– Газеты, пришедшие сегодня из Франции, сообщают важные новости. С минуты на минуту может начаться война, и тогда ваш брак с мадемуазель де Санси будет отложен на неопределенное время. Мы должны поспешить воспользоваться добрым расположением вашего императора.

Арман собрался было возразить, но вовремя опомнился.

– Что ж, пусть совершится этот брак, если так нужно, – сказал он. – Это будет сделка честолюбия, потому что я никогда не полюблю этой горделивой наследницы. Да, я женюсь, и большей жертвы от меня нельзя требовать.

– Я знал, что вы согласитесь, – произнес, вставая со скамьи, граф с иронической усмешкой.

В ту минуту, когда они вышли из оранжереи, в дверях дома появились виконтесса и виконт. Арман с изумлением увидел, что их сопровождает Раво.

– Кто это там? – спросил граф раздраженным голосом, останавливаясь. – Мсье де Вернейль, ваш друг мог бы дождаться по крайней мере моего соизволения прийти сюда.

– Извините его, граф, – ответил Арман. – Если его присутствие вам так неприятно, я попрошу его уйти. Только, ради Бога, не забывайте, что это человек добрый, умный и заслуживает уважения.

Раво, приблизившись, почтительно поклонился графу, стараясь не замечать сердитых взглядов Вернейля.

– Прошу прощения за бесцеремонное вторжение, сударь, – сказал он довольно развязно. – Полковник, должно быть, уже говорил вам о Раво, о капитане Раво из шестьдесят второй полубригады… – он снова поклонился. – Это я, и смею надеяться, что граф де Рансей проявит ко мне расположение. Я уже говорил сейчас этому молодому господину и этой любезной даме, что нельзя насильно вытолкать Раво из дома, где дружески принят Арман де Вернейль.

Довольно оригинальные манеры Раво, как ни странно, несколько растопили холодность графа.

– Я вижу, сударь, – сказал он, – что мои дети постарались заменить меня. Мне остается только поблагодарить их за усердие.

Виконт смущенно отвел глаза, а своенравная Эстелла возразила с живостью:

– Отец, ты никогда не простил бы нам неуважение к заслуженному воину, объявившему себя другом нашего родственника.

Граф сердито посмотрел на нее, но промолчал.

– Капитан Раво, – сказал Арман, – я не надеялся увидеть вас так скоро. Возможно, ваше присутствие стеснит графа де Рансея…

– Помилуйте, какое стеснение? – Раво удивленно приподнял брови. – Я не такой уж важный гость. Мне достаточно простого солдатского пайка, а что касается до помещения, то я желал бы, чтобы вы взглянули, как мало места занимает в вашей комнате мой чемодан и жиденький матрас, который я оставил у вашей постели. Армейский капрал, и тот не мог бы довольствоваться меньшим. Для чести шестьдесят второй полубригады мне должно остаться при вас. Моя ли вина, что полковник мой, храбрый, как лев, перед неприятелем, подвержен худым видениям?

Этот намек на ночное происшествие, заставивший Вернейля покраснеть, конечно, понят был и другими присутствующими, потому что виконт покраснел, а его жена отвернулась, чтобы скрыть улыбку.

Раво с минуту наслаждался успехом своей выходки. Все молчали. Наконец граф с напускной веселостью сказал:

– Решительно, капитан Раво – смелый человек. Он узнал, что здесь обитают свирепые, негостеприимные дикари, в лапы которых попал его полковник Вернейль, и как истинный товарищ, отчасти силой, отчасти хитростью, вошел в логово людоедов, рискуя быть съеденным живым… Что ж, каннибалы примут одинаково радушно и того, и другого и не съедят их. Чувствуйте себя, как дома капитан Раво, – продолжал он. – Наш уединенный образ жизни не должен стеснять вас. Оставайтесь с полковником, который уже говорил мне о вас. Со своей стороны, мы постараемся сделать ваше пребывание здесь как можно более приятным. Надеюсь обеспечить вас пайком немного существеннее солдатского и предложить комнату поприличнее той, которую вы выбрали.

– Что касается пайка, граф, – ответил Раво, – то это ваша воля, но в остальном прошу вас не менять маленьких распоряжений, которые я уже сделал.

– Хорошо, хорошо, – согласился граф, с трудом сдерживая досаду, – делайте, как знаете. По крайней мере, вы не будете обижаться на меня, что не приняли моих предложений. – Он обернулся к сыну. – Завтра утром мы отправляемся во Францию.

– Завтра? – повторил виконт с удивлением.

– Как, отец, – воскликнула молодая женщина, – ты хочешь…

– Завтра, – повторил граф де Рансей решительным голосом, – все должны быть готовы! Надеюсь, гости извинят меня? Мне необходимо сделать кое-какие распоряжения по случаю отъезда.

Он поклонился и скрылся в доме с видом глубочайшего недовольства. Виконт что-то зашептал на ухо виконтессе, между тем как Раво говорил Арману:

– Ну, Вернейль, какому унижению подвергся я из-за тебя! Но я был уверен, что меня не примут здесь с распростертыми объятиями, и приготовился ко всякого рода оскорблениям. Однако я здесь, и бьюсь об заклад, что скоро найду средство отомстить за себя…