Текст книги "Ты убит, Стас Шутов"

Спецшкола. Месяц 8

Стас проснулся за час до рассвета. В это время обычно самый крепкий сон, но Стасу даже будильник не понадобился. Он просто открыл глаза, и сон как рукой сняло.

Он осторожно выскользнул в коридор. Обувь не надел, чтобы не было слышно шагов. Пройдя вперед, он остановился у двенадцатой комнаты. Собравшись с духом, медленно приоткрыл дверь и вошел внутрь.

В комнате царил полумрак, сюда проникал свет уличного фонаря. Со всех сторон раздавалось тяжелое, шумное дыхание и храп. Кто-то заворочался, заскрипела койка. Стас прошел через всю комнату к окну. На нижней койке спал Резак ― на спине, головой к стене, рука свешивалась к полу. Иконка была на нем ― сбилась вбок, на одеяло, ближе к Стасу. Как будто дразнила: забери меня!

Сердце заколотилось. Стас ведь приходил сюда и раньше. И каждый раз Резак либо спал на животе, либо иконка была спрятана под одеждой, так просто не достанешь.

Сейчас ему наконец-то улыбнулась удача.

Стас припас ножницы. В школе было запрещено иметь колюще-режущие предметы, внеплановые досмотры устраивались постоянно. Но воспитанники все равно ухитрялись хранить и ножницы, и даже ножи. Тайники делали все, и Стас в том числе.

Он понимал, что снять иконку со шнурком не удастся, придется резать. Иконка манила. Нет ничего проще, чем протянуть руку и одним движением перерезать шнурок.

Стас взял ножницы в правую руку, левой осторожно приподнял иконку. Взмокшие руки дрожали. Еще секунда ― и он сделает это… Но тут опять скрипнула чья-то койка, и Стас резко отпрянул. Резак заворочался, повернулся на бок к Стасу спиной. Черт! Стас ругал себя за медлительность: победа была так близко! Ему впервые за несколько месяцев удалось поймать момент. Нужно было сразу резать. Ну и что теперь?

Резак носил иконку постоянно ― не только чтобы лишний раз позлить Стаса и напомнить о своем превосходстве, но и для надежности. Если бы он просто отобрал ее и где-нибудь спрятал, был бы риск, что Стас ее найдет. А так забрать ее было практически невозможно.

Стас перегнулся через Резака. Нет, так не достать. Тогда он пролез в нишу между окном и койкой и оказался у изголовья. Так гораздо удобнее, правда, тесновато.

Он снова увидел иконку. Она лежала на подушке перед самым лицом Резака. Стас глубоко вдохнул и выдохнул. Руки задрожали сильнее. Он потянулся ножницами к иконке, зацепил лезвием шнурок ― режь, хватай и беги!

Но тут Резак открыл глаза. Он среагировал молниеносно: схватив Стаса за руку, изо всех сил дернул на себя, так, что тот повалился на койку и выронил ножницы. Резак вскочил, а затем, стащив незваного гостя с койки на пол, навалился сверху.

– Не спится, Барби? ― прошипел он и ударил Стаса по лицу. А затем ― еще и еще.

Вспыхнул свет, раздался протяжный свист ― в комнату со свистком в зубах ворвался воспитатель, а за ним ― двое режимников.

Стаса с Резаком растащили, а потом обоих отправили в карцер на неделю.

В карцере было несколько одиночных комнат. Вся мебель ― койка и туалет. Атмосфера удручающая. Никаких прогулок, учебы, работы, книг ― ничего. Всю неделю сидишь в четырех серых стенах, любуешься небом в крошечном окошке под потолком. День удался, если ловишь взглядом пролетающую птицу или самолет.

День на третий в окно влетел фантик от конфеты «Маска». Стас обрадовался, все нюхал его, рассматривал. Фантазировал: чья это конфета? Где ее взяли? Стас вообразил, что конфету ела девчонка лет десяти: взяла из дома горсть «Масок» и отправилась с папой на лыжах. Сделав привал недалеко от спецшколы, девочка развернула конфету, а фантик выкинула, так его к Стасу и принесло.

Еще Стас то и дело думал о том, что через пару стен сидит Резак, а у него ― иконка. Хоть она и не на Стасе, но все же рядом. Он обязательно вернет ее. Раз за разом Стас трогал шею и морщился, ощущая вместо прикосновения шершавого шнурка пустоту.

Интересно, а что сейчас делает Тома? Однажды Стас представил, как она веселится с мушкетерами. Может, теперь они даже устраивают тусовки, на которых отмечают Стасово заточение. «Ура, этот чертов койот Стас Шутов наконец-то сгниет в тюрьме, давайте выпьем за это!» Уроды. Вот бы заявиться к ним на вечеринку и испортить ее. Сказать: «Эй, вы, мышиное дерьмо! Я здесь! Не ждали?» Стас представил их лица. Тома застынет, задрожит. Шляпа попытается свалить. Ишак уронит бутылку, а Пятачок небось и в обморок грохнется. Стас злорадно ухмыльнулся ― и тут же вздрогнул от мысли: «Это не ты, Стас». Стало стыдно. А ведь это действительно не его мысли. Это мысли Стаса из прошлого, злобного ублюдка, которым он был. Но теперь он изменился. Или хотя бы пытается. Вот только… получается ли? С чего вдруг тогда он подумал о том, как было бы здорово испортить вечеринку мушкетерам? Раньше он питался их страхом. Это был его любимый десерт. Но Стас давно пересмотрел свой рацион. Неужели он об этом забыл? Или просто все дело было в иконке? Этот упырь забрал ее, а без иконки Стасу было куда сложнее держать себя в руках.

«Это просто отговорки, Стас, ― возразил едкий внутренний голос. ― Иконка ничем тебе не помогала. Это иллюзия».

Неправда. Она ― его блок. Она останавливала Стаса, когда он думал, что еще минута – и он совершит непоправимое.

«Эта иконка была на тебе, пока ты уничтожал Тому. Она не помогла тебе».

Нет… То есть да, но после этого она всегда выручала его.

«Ты сам себе противоречишь. Иконка – лишь кусок пластмассы. Она не управляет тобой. Ты сам контролируешь свою жизнь, и ответственность за твои действия только на тебе».

Вот в таких внутренних диалогах и проходила неделя Стаса в карцере. А еще он продолжал придумывать, как вернуть иконку. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как она у Резака. Стас не раз пытался ее отобрать: и тайком, как в ночь перед попаданием в карцер, и напрямую – дожидался, пока Резак останется один, караулил его и нападал. Но в драке Резак, более крупный и сильный, всегда побеждал. Вдобавок, он будто читал мысли Стаса: каждый раз знал, что тот задумал.

От этого его ненависть росла. Думая о Резаке, Стас трясся от злости, рычал, сжимал кулаки. Хотелось все крушить. Это ведь была не просто иконка. Она – часть общего прошлого Стаса и Томы. А значит, Резак украл у Стаса его Тому. Вот почему он сходил с ума и всеми силами хотел заполучить иконку обратно, словно потерял частичку себя.

Может, подговорить парней и устроить Резаку темную? На сторону Стаса встанет Коля и еще парочка-другая доходяг. Что они могут? Второй вариант – честная драка. Но это он уже проходил. Если только как следует заняться физической подготовкой, но на это уйдут месяцы, и то шансы на победу будут ничтожно малы. Единственный выход – хитрость. Нужно сделать что-то, чего Резак никак не ожидает. Он ведь знает лишь того Стаса Шутова, что родился совсем недавно, этим летом, когда попал сюда. Но он совершенно не знает пса, больного бешенством, ― того, кем Стас когда-то был… Тот Шутов был сама непредсказуемость. Хитрый, жестокий, способный запугать и задавить кого угодно. Если бы снова стать им и при этом не нарушить данное Егору обещание…

На шестой день повалил снег. На душе стало повеселее. Голову задерешь ― а там все сыпется и сыпется белая крупа, то медленно, то быстро, то густо валит, то падают лишь редкие снежинки.

По возвращении Стаса из карцера в первый же день в трудочасы всех из его отряда отправили на уборку снега. Распределяли по трое-четверо на одну зону. Стаса, Колю, Мирона и Васяя определили в одну группу на самую паршивую зону. Снег отсюда предстояло везти на тачке через всю территорию к общей куче.

Все негодовали, а вот Стас взялся за снег с радостью: наконец-то появилось дело. Он бойко орудовал лопатой, нагружал тачку и катил ее через всю территорию. На второй день ныло все тело. Когда Стас увидел, сколько снега нападало за ночь, его рабочий пыл умерился, а потом и вовсе сошел на нет. На третий день, понуро сгребая снег, он вдруг услышал звонкое «дзинь», как будто лопата ударила обо что-то железное. Из любопытства он продолжил расчищать это место и вскоре откопал большой люк. Остальные заинтересовались и подошли ближе. Крышка не примерзла и легко отодвинулась в сторону. Внутри оказался пустой колодец. Парни подсветили его фонариками. Он казался бездонным.

Стас, Коля, Васяй и Мирон переглянулись.

– Парни, вы думаете о том же, о чем и я? – спросил Коля.

Стас кивнул, и парни с двойным энтузиазмом принялись сваливать снег в колодец. За полчаса они управились с работой ― быстрее всех. Докладывать о завершении чистки они не пошли, чтобы их не приставили к другой бригаде. Остались в своей зоне и решили повеселиться: поиграть в снежки и царя горы. Это был первый раз в исправительной школе, когда Стас беспечно смеялся и чувствовал себя почти счастливым.

Позже в этот день Стасу позвонил Егор, и они обсудили планы на будущее. Егор собирался оставить семью. Это не было его желанием, но родители делали всяческие намеки: он уже взрослый, пора вылететь из гнезда, слишком уж много там птенцов.

Егор со Стасом помечтали о том, как будут снимать жилье, подумали о вариантах подработки. Оба собирались продолжать учебу, но на квартиру и расходы нужны были деньги. Этот разговор воодушевил Стаса, ведь часто перед сном он размышлял о том, что будет после его возвращения. Было бы здорово уйти из дома, начать новую жизнь… Стать взрослым, наконец.

И чтобы никто не влиял на его жизнь и не указывал, как ее строить.

* * *

Вскоре Стаса навестили мама и Яна. Он, как всегда, был безумно рад встрече: они приносили в это убогое место капельку дома. Родные приезжали в четвертый раз. Свидания разрешались не чаще, чем раз в два месяца.

В теплое время встречи проходили в беседке на улице, но теперь из-за плохой погоды ― в зале для свиданий. Перед родными Стас пытался казаться важным, взрослым и сильным и не показывать, как на самом деле угнетает и пугает его это место.

Мама с Яной, как всегда, привезли вкусности: сырокопченую колбасу, холодец, пироги, пирожные и уйму всего прочего, о чем обычно оставалось только мечтать. Семья устроила настоящий пир. Стас налопался так, что трещал по швам. По правилам воспитанникам запрещалось приносить еду с собой в комнаты; все, что привозили близкие, надо было съедать на встрече.

Янка расспрашивала Стаса обо всем: как здесь кормят? Что тут делают целыми днями? С кем Стас дружит? Какие уроки? Мама по большей части молчала, лишь смотрела на Стаса, не отрываясь, как будто хотела насмотреться на много дней вперед.

– А что… папа? ― смущенно спросил Стас после того, как рассказал о своих делах.

Он наивно надеялся, что отец хоть раз приедет его навестить. Именно в этом месте он понял, как нуждается в отце, даже в его нудных наставлениях. Хотелось задать ему тысячу вопросов. Отец умный и опытный, знает ответы на все. Стас надеялся спросить, как ему выжить в этом месте и как не сойти с ума, как победить Резака и забрать иконку. Стас был уверен, что папа мог бы дать хороший совет. Вот бы он был рядом. Вот бы смотрел на Стаса так, как в детстве. Вот бы погладил по голове теплой и сильной рукой. Но отца не было… Навестит ли он Стаса когда-нибудь?

– Он… Снова не смог, у него работа. ― Мама потупила взгляд. ― Но он хотел приехать, честно.

Стас понял, что она опять врет. Отцу просто плевать.

* * *

На следующий день на трудочасах, когда бригада Стаса возвращалась после уроков из учебного в жилой корпус, Коля вдруг воскликнул:

– Смотрите, новички! ― и показал в сторону ворот.

За территорией из автобуса действительно выходили парни. Кто-то выглядел затравленным, кто-то, наоборот, вел себя вполне уверенно. Резак со своей шпаной стояли неподалеку и курили. Конечно, они тоже заметили пополнение и разразились привычным гнусным смехом.

– Эй, а вот и свежие булочки! ― крикнул Резак, когда группа новичков проходила мимо. Остальные из его компашки подхватили шутку:

– Чур, мне вон ту, с изюмчиком! ― показал Горбов на пухлого паренька в веснушках.

– А я предпочитаю пирожки с мясом.

– А мне вон ту завитушку с повидлом!

Каждая шутка вызывала всплеск хохота. Многие новенькие еще больше стушевались. Но некоторые ― те, кто держался уверенно и спокойно, ― будто бы и не обратили внимания на выпады старожилов. Один из таких парней, на вид возраста Стаса, услышав идиотские насмешки, вдруг улыбнулся, обнажив темные зубы. Затем он засунул руки в карманы, всем своим видом показывая, что приехал на курорт. Наконец он посмотрел на Резака ― и гордо задрал подбородок.

Стас не мог оторвать взгляд от этого парня. Внутренности сжались, сердце гулко забилось. Он казался удивительно знакомым… И чутье подсказывало: не самым приятным.

Темные зубы, клоунская улыбка, тяжелые веки, из-за которых взгляд казался ленивым и скучающим. Добрые глаза… Где же Стас видел это лицо?

И тут ему будто со всего маху врезали в солнечное сплетение.

Среди новичков был Круч.

Мир «после». Школьный кошмар

1

Папа владел первым и единственным фитнес-клубом в их городке. С каждым годом дела у него шли лучше: все больше людей переезжало поближе к Москве, городок рос, число клиентов тоже. Сам он с детства увлекался разными видами спорта: хоккеем, футболом, плаванием, борьбой. Утро папа всегда начинал с пробежки, к чему приучил и меня. Я обожал этот общий спортивный час. Все остальное время отец разрывался между семьей, работой и друзьями, а в утреннее время принадлежал только мне.

Я гордился папой ― высоким, статным, спортивным. На школьных мероприятиях чужие мамы и учительницы неприкрыто любовались им; я это замечал. Как же я мечтал поскорее вырасти, чтобы быть похожим на папу.

Мама работала из дома, вела бухгалтерию папиного клуба. Она любила читать, заниматься садоводством, готовить и вязать. Даже в интерьере дома преобладал вязаный декор: чехлы на табуретках, чайнике, чашках и цветочных горшках; вязаные коврики и пуфики. Часы на стене и люстра на кухне тоже обзавелись вязаной «одежкой». Подруг у мамы не было, она не общалась с соседями. В доме часто бывали гости, но всегда – знакомые папы. Вообще мама была тихой и довольно закрытой. Не то что он.

Несмотря на загруженность, папа всегда находил время на пару нудных наставлений для меня. Я не особо любил их, ведь в эти моменты со мной будто говорил какой-то незнакомый бизнесмен. Он критиковал все, что я делал. Злился, когда я с чем-то мешкал, учил всюду искать коммерческую выгоду. Мне больше нравился другой, «утренний» папа, который хвалил мои спортивные успехи.

С судного дня прошло четыре месяца. Я понял: время не лечит. Я по-прежнему вскакивал ночью в холодном поту, дико вертел головой и только спустя несколько секунд понимал, что мне приснился кошмар. Часто по ночам, не смыкая глаз, я мог довести себя мыслями до панических атак. Их вызывало и другое: лес. Я перестал ходить туда, один его вид заставлял сердце бешено колотиться от страха. Ладони потели, перед глазами плясали черные точки, и я был близок к обмороку. Нет, теперь никакого леса и вообще никакой природы. Только бетон и асфальт.

Правое ухо так ничего и не слышало. Вместо звуков шел отвратительный гул. Хуже всего было засыпать: казалось, когда я кладу голову на подушку, кто-то невидимый берет пульт и повышает этот гул до максимума. Чихая, я чувствовал, как через ухо выходит воздух, и ощущалось это мерзко. Я казался себе дырявым как решето. Еще меня злило, что люди говорят так тихо. Приходилось часто переспрашивать: «Что? Что?» Казалось, все делают это специально, чтобы почувствовать превосходство. Будь у меня со слухом все в порядке, они говорили бы громче. Ох, с каким удовольствием я бы стер с их лиц мерзкие снисходительные улыбки!

Новость о трагедии быстро разошлась по школе, меня даже пересадили с четвертой за унизительную первую парту. Впрочем, часть правды удалось скрыть. Люди знали, что меня кто-то избил, но без самых позорных подробностей ― например, о том, как на прощание те ублюдки на меня помочились.

К сожалению, о том, что теперь я вполовину хуже слышу, также быстро узнали. Местный хулиган Вадим Буряков, парень на год старше, как-то крикнул за спиной: «Эй, смотрите! Это тот глухой придурок! Его что, еще не перевели в школу для инвалидов?» ― и вся его компашка гнусно засмеялась. Собственная шутка Бурякову понравилась, и он стал часто доставать меня. Я не реагировал, но выпады меня задевали. Я не представлял, как правильно себя вести.

Иногда в школе я искал глазами Тому, а потом вспоминал, что сразу после смерти Умки она забрала документы и переехала обратно к маме и отчиму. Я был рад этому переезду: видеть предательницу каждый день было бы невыносимо. Впрочем, о Томе я теперь старался думать меньше. Это получалось, благо сейчас все мои мысли были заняты другим ― семьей. Я видел, что с каждой неделей обстановка в доме ухудшалась, и причиной этому считал себя.

В первые нелегкие месяцы после трагедии родители проявляли ко мне максимум заботы, но мне все было мало.

«Ни с кем из них не случалось того, что произошло со мной. Они не понимают, каково это ― быть на моем месте», ― думал я. Мне безумно хотелось, чтобы они поняли, и я постоянно напоминал о себе ― то жалобами, то злобными выпадами. Я чувствовал себя так, будто от меня отняли половинку, а родные остались прежними ― целыми. Я не заслужил такой беды. А раз так, они были мне должны.

Но продолжаться так вечно не могло.

Однажды, растекшись по дивану в гостиной, я смотрел «Дитя тьмы» на огромном телике. Ужастик казался скучным. Искоса я поглядывал на Янку, которая делала за столом уроки. Сестренка сосредоточенно грызла ластик-колпачок на конце ручки в виде феечки Винкс и решала задачу по математике. Рядом сидела мама.

– Семь шариков? ― неуверенно предположила Яна.

– Нет, не совсем, ― сказала мама. ― Ты отняла от десяти три, но так мы получили не общее количество шариков на двух проволоках, а… Подумай сама, что мы получили?

– Шарики на второй проволоке?

– Верно! Вписывай.

Яна старательно вывела цифры.

– А теперь считай. На одной проволоке сколько шариков? ― спросила мама.

– Десять.

– На второй?

– Семь.

– А на двух?

– Семнадцать?

– Умница! ― похвалила мама и склонилась над учебником. ― Переходим к следующей задаче… У трех девочек ― Лизы, Маши и Вики ― шапочки разного цвета ― красного, белого и синего. У кого какого цвета шапочки, если следующие утверждения неверны: у Лизы белая шапочка; у Маши белая или синяя шапочка; у Вики красная шапочка.

Яна задумалась. Она отгрызла несчастной феечке уже целую голову. А потом с первого раза выдала правильный ответ.

В гостиную вошел папа. Я потянулся к пульту, чтобы сделать потише, ― хотел похвастаться достижениями на турнике: я наконец-то научился делать «ласточку»![1]1
  Горизонтальный вис на турнике, когда тело находится параллельно земле под турником лицом вниз.


[Закрыть]

– Пап, а я… ― Я сбавил громкость.

– Мам, а давай папе дадим эту задачку! ― перебила Яна. ― Он в жизни не угадает!

Папа, который уже обернулся ко мне, перевел взгляд на Яну.

– Пап, я хотел сказать, что научился… ― Я повысил голос.

– Погоди, Стас, ― небрежно бросил папа, подошел к Яне и весело добавил: ― Ну-ка! Какую задачку я не разгадаю?

Он сел рядом с Яной. Сестра повторила условие. Я раздраженно уставился на семью: все сидят рядышком. Все, кроме меня.

Уткнувшись в учебник, папа состроил сосредоточенное лицо.

– У Вики… Синяя шапочка?

Я закатил глаза. Ну к чему этот спектакль? Кому от него смешно? Но Яна ― вот дурочка! ― пришла в восторг от того, что папа «не мог» решить задачу.

– Нет, папа!

Я цокнул и сделал телевизор погромче.

– Как же нет? Может… У Вики красная шапочка? ― Папа повысил голос.

– Да нет же! Папа, подумай!

– Стасик, сделай, пожалуйста, потише, ― попросила мама. Но я проигнорировал ее.

Папа нахмурился, «задумался». А потом его лицо просияло:

– У Лизы красная шапочка!

– Снова нет, папа! Тебе двойка! ― Яна уже кричала от восторга.

– Хм… Мне нужна подсказка.

– Начни с Маши!

– С Маши? Ну ладно. У Маши не белая и не синяя шапочка, а значит…

– Да-да! Давай, папа! Думай! ― Яна запрыгала на стуле. Папа забавлял ее своей «тупостью».

– У Маши красная! ― изрек папа, а потом, повернувшись ко мне, резко сказал: ― Стас! Ты сделаешь потише или нет?

– Да, молодец, правильно! ― Яна захлопала в ладоши. ― А теперь Лиза!

Я сделал звук еще громче.

– Так, по условию у Лизы не белая шапочка. А также не красная, ведь красная у Маши. Значит, у Лизы синяя! А у Вики белая!

– Все верно! ― воскликнула Яна. ― Так, а теперь следующую задачку. Ты ее в жизни не решишь. У Артема было семь машинок…

В фильме что-то жутко громыхнуло. Папа недовольно уставился на меня:

– Стас, я сейчас вырублю телевизор, а ты отправишься в свою комнату!

Я и ухом не повел. Пялился в экран, как будто в комнате больше никого не было. Еще одна шумная сцена. Раздался грохот на всю комнату. Яна, перекрикивая телевизор, диктовала условие. Папа, не слушая, сверлил меня взглядом.

– Стас! Ты слышишь? Я с тобой говорю! ― Встав, он подошел к дивану, схватил пульт и сбавил громкость.

– Мне так не слышно! ― возмутился я.

– Всей семье слышно, а тебе нет?

– Ну, прости, пап, за то, что у меня от слуха осталось пятьдесят процентов. Вы можете вставить в одно ухо берушу, чтобы мы были в одинаковых условиях.

Не поведя и бровью, папа взял с журнального столика салфетку и бросил мне.

– Губы вытри. Яд капает.

– Пап, можешь повторить? ― я продолжал ерничать. ― Я плохо слышу…

– Так. Твой подростковый сарказм не уместен. Ты не один в комнате.

Не отводя от папы ледяного взгляда, я крикнул Яне:

– Ян, хочешь интересную задачку? Мальчик Стас всегда слушал телевизор на десятибалльной громкости. Но потом ему воткнули в ухо горящую палку и у него осталось только одно ухо. На какой громкости ему теперь комфортно слушать телевизор?

Бесхитростная Яна сарказма не уловила и задумалась. На лбу от напряжения пролегла морщинка. Папино лицо скривилось от гнева.

– Не смей пугать сестру! Не впутывай ее в свои проблемы! ― прогремел он и потряс передо мной пальцем.

– Ей семь лет, пап. ― Я пожал плечами. ― Ее пора вытаскивать из конфетного замка. И, да, спасибо за пояснение. Я все гадал, как назвать дерьмо, которое со мной произошло. Оказывается, это называется «мои проблемы».

– Олег, Стасик, перестаньте! ― вмешалась мама с мольбой в голосе. ― Олег, пусть Стасик смотрит. Мы можем позаниматься на кухне. Правда, Ян?

– Да! ― Сестренка встала на мою сторону. ― Пап, не ругай Стасика! Он особенный! Ты что, не понимаешь? Ему нужно двадцать баллов громкости, чтобы быть, как мы!

Я подумал, что моя семилетняя сестра гораздо умнее взрослых.

– Нет, Ира, ― холодно отрезал папа. ― Мы останемся здесь, а Стас уйдет. ― Он опять повысил голос: ― Прошло достаточно времени, Стас! Сколько еще ты собираешься вить из нас веревки? Все прибегают по первому твоему зову, мать обслуживает тебя, как принца! Может, хватит уже ныть и переводить все внимание на себя?

И тогда я поднялся с дивана. Папа продолжал жечь меня взглядом.

– Ну, хорошо, ― сказал я с притворным равнодушием и направился к двери. ― Я больше не ною. Просто я думал, что внутри семьи проблема одного ― это проблема всех, но, видимо, ошибался. Окей, пап. «Мои проблемы» буду держать при себе.

– Стас, папа совсем не это имел в виду! ― воскликнула мама с отчаянием.

Перед тем, как выйти из гостиной, я обернулся:

– Простите, что я больше не вписываюсь в вашу идеальную семью.

Идя по лестнице, я слышал, как мама и Яна зовут меня, а папа кричит что-то резкое. Громко хлопнув дверью своей комнаты, я рухнул на кровать. Стал лупить себя кулаком по уху, пытаясь заглушить ненавистный шум. В глазах закипали злые слезы. В тот момент я ненавидел свою семью.

Прежде я никогда не задумывался, что из двух детей родители любят кого-то больше. Часто больше любят младшего ребенка. Может, в моей семье тоже так было, но меня раньше это ничуть не обижало. Я гордился ролью старшего брата, понимал и всю ответственность, и жертвы, на которые приходится идти. Я с удовольствием возился с Янкой и помогал родителям. Но сейчас что-то изменилось. Почему Яне достается все, а мне ничего? Она уже большая, поблажка на детский возраст больше не работает. С другой стороны… а чего я ждал? Яна была для родителей лучиком света ― ласковая, всегда позитивная. Она щедро дарила семье любовь, отдавая всю себя, а я только все отнимал. Я был черной дырой: высасывал энергию и отравлял домашним жизнь.

Эти мысли сводили с ума. В конце концов, вскочив, я быстро оделся и вышел из дома. Сначала я бесцельно блуждал по улицам ― и продолжал злиться. А потом, сам того не заметив, дошел до закрытого коттеджного поселка. При входе стояла каморка охранника, где работал Томин дедушка, Егорыч. В детстве мы с Томой обожали проводить здесь время.

Уезжая, Тома скрыла от родных, кто задушил кролика, и ее бабушка с дедушкой по-прежнему относились ко мне с теплом. Ох, знали бы они правду…

Я потоптался перед дверью, боясь войти. Чтобы решиться, потребовалось время.

– Здравствуйте… ― я запнулся. Но Томин дедушка смотрел на меня по-доброму.

– Привет, Стас. Что-то хотел?

– Да… Я… Эмм… ― Я не мог найти слова. Потупил взгляд. Хотелось сбежать, и я уже дернулся к выходу, но тут Егорыч многозначительно сказал:

– Наверное, переждать бурю. Такая гроза надвигается.

Дедушка Томы посмотрел в маленькое окошко: на улице светило солнце. Перевел на меня взгляд и подмигнул. Похоже, он понял, что буря была вовсе не на улице, а у меня дома и на душе.

– Садись, Стас. Сейчас чай налью. Есть пряники.

Дедушка завозился в кухонном уголке. Налил чай в кружку, расписанную тюльпанами. Зашуршал пакетами, выложил на тарелку пряники.

– Коровка должна была остаться. Куда делась? Непонятно. Михалыч, что ли, забегал и слямзил? А, вот она! ― Егорыч высыпал конфеты в тарелку к пряникам.

Я уткнулся в телек. Там шло шоу «Брачное агентство Николая Баскова». Дедушка Томы проследил за моим взглядом.

– А, не обращай внимания, я такое не смотрю. Включил, потому что сейчас «Глухарь» будет. Смотришь «Глухаря»?

– Не-а.

– А зря. Вещь! Хулливуд так не могет! Сейчас глянем с тобой.

Вот так под чай с пряниками и «Глухаря» затихла моя буря.

– Ну как тебе? ― спросил Егорыч после того, как серия кончилась, и я подумал, что пора уходить.

– Интересно. А можно… Мне завтра прийти? У меня дома НТВ не работает, ― соврал я.

– Конечно, приходи. Знаешь, Стас, я думаю, у каждого человека должно быть такое место, где и бури нет, и все каналы работают. ― Дедушка снова подмигнул.

С тех пор в такие дни, когда на душе было особенно паршиво, я приходил к Томиному дедушке. И даже полюбил «Глухаря».

У каждого человека должно быть место, где его не станут винить, даже если он совершил что-то ужасное. Таким местом для меня стала каморка Томиного дедушки. Второй моей отдушиной оставались верные койоты.