Текст книги "Ты убит, Стас Шутов"

2

С друзьями я хотя бы иногда чувствовал себя, как прежде, до «того дня». Моя постоянная компания осталась прежней, исчезла только Мицкевич. Егор учился в моем классе, Костя, Виталик, Дэнчик и Толик ― в параллельном, Леший и Комар ― в другой школе.

Все вместе мы катались на велосипедах, жгли костры, слонялись по городу, играли в карты на чердаке Дэнчика или в приставку у меня дома. Находились развлечения и поглобальнее. Когда на Толика накатывало вдохновение и он создавал очередной пиротехнический шедевр, мы отправлялись в пустую промзону или в заброшенный летний лагерь ― и что-нибудь взрывали. Один раз, когда Толик соорудил особенно мощную бомбу, мы подожгли ее в цеху промзоны и убежали. Рвануло так, что выбило все окна. Еще целый месяц, захлебываясь от восторга, мы обсуждали тот взрыв.

Правда, конец лета перед восьмым классом выдался тухлым. Мы устали от привычных развлечений, не хватало чего-то масштабного, что мы могли бы потом вспоминать. И тогда Егор предложил построить плот. Идею все поддержали. Вот только как строить? Из чего? Как он поплывет? Где его спустить? Но Егор уже все продумал.

Он сказал, что отличным материалом будет пенопласт. И вот, однажды вечером на чердаке у Дэнчика, пока все резались в дурака, Егор сидел с задумчивым видом, производил на бумаге расчеты по грузоподъемности и нудным учительским тоном вещал:

– Так, плотность воды у нас тысячу килограмм на кубический метр. А плотность пенопласта ― пятнадцать килограмм. По закону Архимеда один кубометр пенопласта вытеснит кубометр воды. А так как кубометр воды весит одну тонну, а метр пенопласта ― пятнадцать килограмм, значит, кубометр пенопласта сможет держать на плаву массу тысяча килограмм минус пятнадцать килограмм, итого получаем девятьсот восемьдесят пять килограмм.

В следующие пару дней мы облазали ближайшие свалки в поисках длинных пластов пенопласта. В итоге нашли, но меньше, чем требовалось. И тогда Леший предложил поискать недостающие стройматериалы у него дома: его старший брат Миша недавно купил себе большой монитор, от упаковки которого остался пенопласт.

– Ну у него тут и свинарник! Даже у меня не так! ― когда мы вошли в комнату Миши, сказал Комар и рукой подвинул с дивана смятые салфетки, чтобы освободить место и сесть.

– Фу, придурок, не бери! ― взвизгнул Леший, увидев, как Комар сдвигает салфетки.

– А чего такое? ― не понял Комар. Более догадливые хихикнули, я в том числе.

Леший объяснил, в чем дело.

– Идите сюда, зырьте, чего покажу!

Леший подошел к компьютеру Миши, натянул на руку рукав и взялся за мышку. Полазил по папкам и остановился на папке с названием «Экономика предприятия».

Все склонились над экраном.

Леший открыл папку. Экономика предприятия оказалась очень увлекательным предметом с массой пикантных материалов. Леший стал вертеть колесико вниз, но порноролики все не кончались. Казалось, их бессчетное количество.

– Тут на сто гигов! ― сказал Леший, и все присвистнули. ― Он круглые сутки гуся душит вообще без передыху.

– Ну он монстр! А девчонки у него нет? ― спросил Виталик.

– Не-а.

– Странно, ему же уже двадцатник, ― удивился Костя.

– А ты что думаешь, вот будет тебе двадцать, и все девки сразу дадут, да? ― съязвил Леший.

– Ну да, вроде так это работает, ― простодушно ответил Костя.

– Ну вот на Михе чего-то не работает.

– А может, ему с рукой больше нравится! ― пошутил Комар, и все засмеялись.

– Ночью заснуть невозможно, ― пожаловался Леший. ― Достал этот музыкант со своей волшебной флейтой по ночам играть…

Мы снова захохотали. Леший свернул все окна, чтобы брат не спалил, что кто-то лазал по его компьютеру. Затем мы приступили к поискам пенопласта. Коробку от монитора обнаружили на балконе, выход на который находился в Михиной комнате. В коробке ― пенопласт. То, что нужно.

Водный поход запланировали на целый день, стартовали рано ― в шесть утра. Доски для плота мы взяли у Дениса, собирали конструкцию уже у реки. Пенопласт склеили скотчем, чтобы получилась цельная прямоугольная подложка, затем обили досками. Вместо весел использовали черенки от лопат, к которым прибили кухонные разделочные доски. Когда плот отошел от берега, мы завизжали от восторга.

Мы набрали еды: чипсов, колбасы, хлеба, вареных яиц. Взяли даже половину курицы, которую запекла мама Костика, и пирожки бабушки Толика. Так что на плоту устроили настоящий пир.

Греблей мы себя не сильно изнуряли, плот лениво плыл по течению. Крупная неприятность ждала не за горами. В одном месте река сузилась. Течение ускорялось, и плот понесло вперед ― прямо на пешеходный мост с такими частыми опорами, что между ними никак было не втиснуться. Дэнчик первым увидел проблему и заорал:

– Айсберг прямо по курсу!

Мы схватились за весла и погребли ― бестолково, в разные стороны, с таким бешеным энтузиазмом, что плот врезался прямо в столб. При столкновении команда потеряла двоих: Виталика и курицу, оба шмякнулись за борт. Вскоре Виталик вынырнул и показался над водой, держа над головой спасенного товарища. Хвостовую часть плота разломало на мелкие куски. Нам пришлось потесниться: треть нашего транспорта ушла под воду.

Оставшееся время сплав проходил без происшествий. Мы плыли целый день, а под вечер пришвартовались и затащили плот на берег, там его и оставили. Пройдя через поле, вышли к дороге, где дождались автобуса и вернулись домой.

Все остались довольны. Получилось удачное завершение лета.

В тот день мне было так легко, будто я уплыл от всех проблем. Если бы это было возможно, я бы остался жить в этом дне. Застрял бы во временной петле.

А потом наступила школа и снова навалились тяжелые воспоминания. А еще ― новые проблемы.

3

Я долго отказывался признавать: в семье все окончательно разладилось. С каждым днем дома становилось хуже. Усугубили ситуацию проблемы в папином бизнесе. В городок пролезла крупная сеть фитнес-клубов, из-за которой папа теперь терял клиентов. Он все чаще был взвинчен и раздражен.

Мама стала более замкнутой и грустной, от нее нередко пахло вином. Я винил во всех печальных переменах себя. И только Яна оставалась лучиком света. Родители все больше времени проводили с ней, словно вычеркивая меня. Стена гостиной превратилась в выставку Яниных рисунков, на камине стояли ее уродливые поделки. Родители хвалили ее по любому поводу. Когда я видел то, какой любовью и восторгом ее окружают, мои акулы злились и кусали меня изнутри. Ведь в начальной школе я тоже занимался творчеством и дарил родителям подобные поделки и рисунки, но они складывали все в коробку…

Тем не менее я попытался хоть что-то в семье склеить самостоятельно. Я решил исправиться. Перестал огрызаться, стал послушнее. Общался с родителями вежливо, не скандалил. Пару раз красиво украсил стол к обеду, научился делать на турнике еще несколько трюков, помогал маме по хозяйству, занимался с Яной уроками, сам смастерил вазу и подарил маме. Но родители словно ничего не замечали.

Однажды я в очередной раз открыл шкаф и увидел, что ваза все еще стоит там, задвинутая за лотки с крупами. Я выбросил ее. Мама не заметила и этого. Я специально попросил изюм для мороженого, который хранился в том же шкафу. Мама открыла дверцу, покопалась и вытащила пачку как ни в чем не бывало. И тогда я снова стал желчным и капризным. Казалось, это единственный способ докричаться до родителей: «Эй, я здесь! Я существую!» Я словно был невидимкой. И никто, казалось, не хотел считаться с моим существованием.

* * *

Моя жизнь последние два года складывалась из маленьких ритуалов, нарушение которых могло повлечь страшные последствия. Например, я любил пить пакетированный чай из чашки со слоном. Ее ручка была в форме хобота. За завтраком мне нравилось наматывать нитку от пакетика слону на хобот, и я ревностно следил за тем, чтобы больше чашку никто не брал. Был и другой ритуал. Мама обычно делала на завтрак мои любимые шоколадные оладьи с джемом из протертой клубники.

Но в то сентябрьское утро мама приготовила сырники, а не оладьи. И, к моему негодованию, вместо джема на столе стояла сметана.

– Что это? ― Я брезгливо ткнул в сырник вилкой.

– Сырники. ― Мама старательно делала вид, что все в порядке.

– Я не хочу сырники. ― Я отложил вилку. ― Хочу оладьи.

– Но сегодня ты будешь есть сырники, ― отрезал папа.

– Я могу сделать оладьи. ― Мама все-таки встала. ― Правда, обычные, не шоколадные, какао кончилось…

– Ир, сядь, ― одернул ее отец. ― Он съест сырники.

Я вздохнул, взял вилку и стал ковырять сырник. Но тут снова увидел эту чертову сметану и скривился.

– А где клубника?

– Кончилась, ― виновато сказала мама. ― Со сметаной тоже очень вкусно!

Последнее она добавила с таким напускным восторгом, что я со злостью отбросил вилку. Папа тут же разозлился:

– Это что еще за фокусы?

– Это что, так сложно? ― вспылил я. ― Проследить за тем, чтобы дома были клубника и какао? Это всего два продукта. Раз ― клубника, два ― какао. ― Я демонстративно загнул два пальца. ― Если это так сложно, я могу взять это на себя…

– А ну закрыл тявкалку, щенок! ― рявкнул папа, и я от неожиданности замолчал. ― Ира, не смей ему больше ничего готовить!

Мама все еще стояла в неудобной позе, разрываясь между двумя намерениями: пойти к плите и сесть за стол. В итоге она отошла разлить всем чай. На семейные скандалы мама реагировала по-своему: сбегала.

– Ты что себе позволяешь? ― Папино лицо скривилось. ― Вот вырастешь, заработаешь на собственный дом и будешь так со слугами разговаривать! А здесь ты в моем доме, и изволь подчиняться моим правилам! Мать все для тебя делает, у плиты крутится с ранья, пока ты дрыхнешь, а ты все недоволен. ― Он еще повысил голос: ― Быстро взял в руки вилку, и чтобы молча все съел! Даю тебе две минуты.

Мне не очень-то хотелось узнать, что будет, если я не послушаюсь, поэтому снова взял вилку. Но тут… мама, подавая всем чай, передала Яне мою чашку!

– Это моя! ― Я гневно посмотрел на сестру.

Яна испуганно подвинула чашку ко мне. Отец это увидел, взял чашку и переставил обратно к Яне. Тревога и ужас у меня в душе разрастались.

– Это моя чашка! ― повторил я.

– Хватит, Стас! ― Папа хлопнул по столу. ― Мне твои истерики уже вот где. ― Он провел пальцем по горлу. ― Возьмешь другую. Из этой сегодня попьет Яна.

Но в моих глазах уже стояли злые слезы.

– Нет, она моя, моя!

Это не просто чашка, как он не понимает? Это ритуал и оберег…

Яна встала и, взяв чашку, направилась к раковине.

– Я другую возьму, пап. Это Стасика чашка. И он пьет из нее чай в пакетиках. Это важно.

Яна быстро вылила заварной чай, прополоснула чашку, положила внутрь пакетик и поставила передо мной. Яна всегда была очень чуткой, все понимала без слов. А может… Ее тоже мучали кошмары, и она понимала, что подобные ритуалы защищают от внутренних монстров? Я встал налить кипятка. Папа злобно сверлил меня взглядом.

– Доволен? Вся семья перед ним пляшет, бегает на задних лапках. Ты же этого добивался, да? Паршивец.

Последнее слово он прошипел с такой злобой, что у меня задрожали губы. Невольно я разжал пальцы. Чашка выпала и разбилась о пол.

– Упс! ― ядовито сказал я, смотря отцу в глаза. ― Как жалко!

С этими словами я развернулся и ушел в свою комнату. В спину донеслось:

– Ты что себе позволяешь? А ну вернись, гаденыш, я тебя не отпускал!

В кухне заплакала Яна. Следом послышался успокаивающий голос мамы. Она тщетно пыталась склеить то, что уже не подлежало восстановлению.

4

В этот же день в школе мой класс познакомился с новой географичкой. Тихонова Олеся Юрьевна оказалась женщиной лет тридцати пяти, с модным каре, ― красивой, но какой-то… вульгарной, напоминала немного дешевую пластмассовую куклу. Впрочем, большинству учителей в школе вообще было за пятьдесят, и сначала мы обрадовались молодой учительнице. Но скоро от радости ничего не осталось.

Уже на первых минутах первого урока Олеся Юрьевна объявила о контрольной на знание столиц. Бойкая Ирочка тут же подняла руку:

– Олеся Юрьевна! Но мы их еще не проходили.

Географичка так глянула на бедную Ирочку, что та сразу стушевалась.

– Встать, ― ледяным тоном приказала Олеся Юрьевна.

Ирочка смущенно встала.

– Фамилия?

– Кузнецова.

– Я смотрю, ты лучше учителя знаешь, что давать, а что не давать на самостоятельных? ― Географичка прищурилась.

– Нет, я просто сказала, что мы этого не проходили, ― пролепетала Кузнецова.

– Я разрешала тебе говорить?

– Нет.

– Но смотрю, что ты очень любишь поговорить. Сейчас мы утолим твой словесный голод. К доске.

Спотыкаясь, Ира вышла к доске, где Олеся Юрьевна долго и со смаком мучила ее вопросами на знание столиц, а потом усадила с двойкой и позором. Ирочка принесла себя в жертву: у остальных появилось время бегло подучить столицы или сделать шпаргалки. Поэтому на следующем уроке, когда Олеся Юрьевна раздала работы с оценками, среди двоек попадались тройки и даже четверки.

Вот так с самого начала учебного года Тихонова стала для всех ожившим, насквозь гнилым ночным кошмаром.

Олеся Юрьевна словно прибыла экспрессом из ада. Она просто обожала измываться над учениками и запугивать их. Причем свирепствовала она не только на уроках. Иногда она приглядывала жертву в коридоре и, накидываясь на нее, распинала: за одежду, прическу, косой взгляд, беготню. Вполне в ее духе было обозвать ученика бомжом, оскорбить его родителей, которые допускают такой внешний вид ребенка.

Почти весь урок она над кем-нибудь измывалась. В этих зверствах географичка будто черпала жизненные силы: на губах сразу появлялись улыбка, щеки розовели. Обычно лицо казалось бледным, а сама учительница ― будто неживой, от нее так и веяло холодом. Мы прозвали ее ледяной пещерой. Излюбленной шуточкой было:

– Как думаете, сколько градусов у географички между ног?

– Минус 273!

– Ха, абсолютный нуль!

– Да не, не дотягивает, всего-то минус двести двадцать!

– Кто у нас будет тестировщиком? Нам срочно нужно провести испытания!

От Олеси Юрьевны выли все, но особенно ее боялись младшеклассники. Я был рад, что хоть Янке досталась другая, адекватная, учительница. А вот некоторым не повезло.

Как-то, идя в школу, я увидел сцену: Буряков силой тащил в школу упирающуюся младшую сестренку.

– Не хочу! Нет, не пойду! Вадик, пожалуйста! Я умру на этой географии! Ты что, хочешь, чтобы я умерла?

– Хватит уже истерить, Ален. Ничего ты не умрешь, пойдем, опаздываем.

Сестренка, вырвавшись, опустилась на асфальт и отчаянно заревела. Буряков в замешательстве сел на корточки, неловко погладил ее по голове.

– Ну успокойся, ну чего ты? Она же не укусит.

– Ты не понимаешь, Вадик. Она как дементор… Она все хорошее высасывает.

Чем кончилась сцена, я так и не узнал ― обогнал брата и сестру и оставил их позади.

* * *

Последнее время мои нервы были на пределе из-за постоянных скандалов с родителями, кошмаров, где меня каждый раз преследовала, догоняла и истязала баракская шпана, из-за того, что Яну родители любят, а меня ― только терпят. Из-за папиного вечного раздражения и бутылок алкоголя, на которые я натыкался дома. Из-за того, что мама забросила вязанье и все чаще спала. Из-за долбанной географички и Бурякова.

Вот из-за его насмешек и нападок терпение и лопнуло.

Однажды нас задержали на уроке геометрии. Я вытирал с доски, а у двери снаружи уже топтались девятиклассники. Учительница вышла в коридор ответить на звонок. Девятиклассники вошли, не дожидаясь, пока наш класс соберется и выйдет.

– Эй, Шутов! Как ответил домашку? ― крикнул Буряков. ― Расслышал вопрос? Или вместо разложения многочлена на множители ты расписал все признаки строения членистоногих? Если что, у тебя была алгебра, пацан.

– Плохо слышу, что? ― Я подыграл.

– Говорю, алгебра у тебя была! Не биология! ― сложив руки рупором, проорал Буряков. ― Многочлены, а не членистоногие!

– Не слышу! ― Я поманил его пальцем.

И, когда Буряков, довольный шуткой, подошел и наклонился ко мне, чтобы проорать в ухо, я схватил с доски железный угольник и врезал ему по лицу.

Из носа девятиклассника фонтаном брызнула кровь. Линолеум покрылся россыпью красных бусин. Не дожидаясь, пока Буряков придет в себя, я вцепился в его плечи ― и изо всех сил толкнул в сторону окна, которое находилось прямо за ним. Звон показался таким пронзительным, что захотелось закрыть уши ладонями.

Буряков после этого случая не только не оставил меня в покое, но рассвирепел еще сильнее. Скандал в школе вышел большой. Но мой папа, который состоял в приятельских отношениях с директором, все уладил. А вот дома грянула буря.

– Успокойся, Олег. У него сейчас сложный период, он остро на все реагирует…

– Успокойся? Твой сын вышибает окно телом другого пацана, а ты говоришь мне успокоиться?! – орал папа, которого мама пыталась утихомирить.

Это был первый раз, когда в общении с мамой папа назвал меня «твой сын». Я еще не знал: отцу так понравится это новое прозвище, что теперь оно будет слетать с его языка довольно часто. Намного чаще, чем имя. Моя злость росла, как снежный ком. Одно цеплялось за другое. К счастью, хотя бы мама была пока на моей стороне.

– Его надо сдать в закрытый интернат! Ты подумала, какой он пример показывает нашей дочери?!

Я подслушивал ссору, стоя за приоткрытой дверью. Вот оно как ― «наша дочь» и «наш дом», но «твой сын».

После этого я затих и затаился. Теперь мне очень хотелось отомстить отцу за все обиды и заставить пожалеть о сказанном.

И случай вскоре представился.

* * *

Мы с Яной часто играли во Франкенштейна, в психбольницу, инквизицию и камеру пыток. Но сегодня я придумал что-то новенькое.

Я поставил перед сестрой три стаканчика с водой.

– Тут и тут ― смертельный яд, ― сказал я. ― А тут ― большая порция смелости. Отменной смелости, самого лучшего качества.

Янины глаза загорелись. Я знал: за последние полгода сестра превратилась в ужасную трусиху. Она боялась насекомых, огня, грозы, мышей, собак, темных шкафов и вообще ― темноты. А чаще всего ― людей. Ведь люди хуже самых страшных монстров, они ― те, кто создает монстров. Янка видела на моем примере, что могут сотворить люди с другими. Я никогда не скрывал от сестренки, что́ на самом деле произошло в тот день, и рассказал в подробностях, хотя родители запретили.

С тех пор Янка стала трусишкой. Ее даже в школе поддразнивали.

Я еще раз показал, в каких стаканах яд, в каком ― смелость. А потом быстро поменял стаканы местами несколько раз. Яне нужно было проследить за «смелостью» и не ошибиться. Яда нигде, конечно же, не было, вместо него я подлил в два стакана слабительного, чтобы было правдоподобно. Роль «смелости» сыграла простая вода, разбавленная сиропом со вкусом ирисок.

Проследив за стаканами, Янка уверенно показала на один из них, а затем выпила. Пару следующих часов она прислушивалась к своим ощущениям. Не умирала ли она? Никакого расстройства у Яны не было. Сестра уверилась, что выбрала верный стакан.

Субботу мы всей семьей провели в «Икее». Янка с восторгом бегала кругами, постоянно возвращалась ко мне, хватала за руку и возбужденно тащила меня «что-то показать».

После мы закупились продуктами в «Ашане». Родители загружали пакеты в машину, а мы с Яной покатили тележку к пункту сдачи, чтобы забрать десятирублевую монетку. Яна сидела в тележке, а я ее вез. Остановившись у входа на закрытую подземную парковку, я поглядел вниз, на крутой въезд.

– Ян, давай проверим твою смелость? ― спросил я.

– Как?

– Тебе надо съехать отсюда.

– Прям туда? ― У сестры от ужаса округлились глаза.

– Ага.

После спуска дорога шла по прямой, и если Яне повезет, она никуда не врежется.

– Мне страшно! ― пискнула она.

– Что? ― рассмеялся я. ― Тебе не может быть страшно, ты выпила столько смелости, что теперь хватит на всю жизнь! Это остаточное, смелость еще не усвоилась полностью. Давай, не бойся!

Сестренка несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Зажмурилась, крепко вцепилась в тележку. Я подкатил ее к крутому спуску ― и тут заметил, что родители обратили на происходящее внимание.

– Готова? ― быстро спросил я.

– Да!

Папа уже бежал к нам, размахивая руками и что-то крича. С наслаждением отметив ужас в его глазах, я улыбнулся и разжал руки. Я победил, пап.

Янка получила пару ушибов и трещину в скуле: тележка не помчалась по прямой, как я рассчитал, а свернула вбок и врезалась в столб.

После этого случая отец перестал разговаривать со мной. Он все чаще ночевал не дома, а мама все больше пила.

5

На Олесю Юрьевну все жаловались, но без толку. Директор уверял, что ее методы обучения хоть и нестандартные, но правильные. Ученики совсем распоясались, наконец нашелся педагог, который поставил всех на место. В школе все разговоры были только о географичке. Если не знаешь, о чем говорить в компании, ― заведи речь о Тихоновой, все поддержат. Олеся Юрьевна будто видела жертву насквозь, знала о всех проблемах и слабостях, давила на больное. Она по всем проехалась, не обделила вниманием и меня: на уроке обозвала мою маму алкоголичкой. Я смолчал, но запомнил. Я решил, что позже отомщу и ей, когда представится случай.

Как-то в раздевалке я снова увидел Бурякова с сестренкой.

– Я не пойду туда! ― верещала Алена.

– И что делать будешь? ― вздохнул старший брат. ― В туалете отсижусь.

– Весь урок? Да не смеши, пойдем, ничего она не сделает тебе.

– Ага, ты ее не знаешь. Она такое может… Лучше из окна выброситься, чем на эту географию идти, ― бурчала девочка под нос.

– Ты глупости не говори, а? ― сердито сказал Буряков. ― Ну хочешь, я с ней поговорю?

Алена испугалась.

– Нет! Не смей! Так еще хуже будет…

– Ну тогда заканчивай реветь. На вот, платок. Давай успокаивайся. Ты же подготовилась?

– Подготовилась. ― Девочка громко высморкалась.

– Вот и не бойся, иди нормально. Если обидит, ты мне скажи, поняла? Я тогда придумаю что-нибудь. Давай, пошли…

И Вадим протянул сестре руку. Алена, тяжело вздохнув, схватилась за ладонь брата, и они вместе вышли из раздевалки.

Я задумался. Нельзя ли одним выстрелом убить двух зайцев? И вскоре идея пришла.

Как-то после уроков, когда я вышел за школьные ворота, мимо проходил Миха, старший брат Лешего. Увидев меня, он подошел; мы обменялись рукопожатием. После всех шуток на тему Михиных счастливых отношений со своей правой рукой мне захотелось незаметно вытереть ладонь об одежду, но я сдержался.

– Слышь, Стасян, сиги есть? ― спросил Миха.

Я кивнул, протянул пачку. Миха одну сигарету взял в зубы, а вторую заправил за ухо. Прикурил. И вдруг засмотрелся на выходящую за ворота географичку. Он чему-то так удивился, что сигарета выпала изо рта и зажженным концом мазнула по куртке.

– Черт, ― ругнулся Миха и похлопал по ткани. ― Можешь еще одну дать?

Я снова протянул пачку.

– А это что, ваша училка, что ли? ― Миха кивнул на удаляющуюся Тихонову.

– Ага. Географичка.

– Да ладно! ― Вид у Михи все еще был ошарашенный. ― Блин… Она так на порноактрису одну похожа…

– Да? ― насторожился я.

– Ага. ― Миха все смотрел Тихоновой вслед. ― Из старых фильмов. У меня еще диски с ней были… Помню один, там про русалку и под водой шпилли-вилли. Похожа пипец. Вот прикол будет, если и правда она, а теперь детишек учит… ― Миха покачал головой. ― Ну ладно, погнал я по делам.

Дома я потратил на поиски целый вечер, но в итоге нашел и включил те самые «Эротические приключения Русалочки». Миха оказался прав. Похоже, я сорвал джекпот.

В фильме на географичке был красный парик, который придавал ей сходство с диснеевской Ариэль. Конечно, вряд ли кто-то в школе о чем-то таком подозревал, иначе ходили бы слухи. Но фильм старый, ему уже больше десяти лет. Старые лица забываются, вот никто и не знал… У «Ариэль» теперь новая жизнь ― работа в школе, муж, дети.

Я сразу смекнул, как использовать это открытие. На следующий день в школе я проследил за Буряковым до курилки, подошел и предложил поговорить.

– Ну? ― обернулся тот. ― Чего надо, одноклеточное?

– Надо, чтобы отвалил от меня.

Буряков прищурился.

– А не слипнется?

– Не слипнется, ― спокойно продолжил я. ― В общем, хочу заключить с тобой сделку, после которой ты нахрен забываешь о моем существовании.

Буряков рассвирепел.

– Слышь, амеба, страх потерял, что ли? Я ж тебе щас втащу.

– Ты не выслушал мое предложение, ― возразил я. ― Оно тебе на руку.

Во взгляде Бурякова раздражение сменилось интересом.

– Ну давай, Шутов. У тебя ровно тридцать секунд.

– Знаю, Тихонова сестренку твою доводит… ― начал издалека я.

– Это не твое дело.

Я выдержал небольшую красивую паузу.

– …А я могу сделать так, чтобы она уволилась.

– И как? ― на лице Бурякова все же мелькнуло удивление.

– Это уже мое дело. Ну как тебе такой план?

Буряков немного подумал.

– Ну дерзай, Шутов. Все, тридцать секунд прошло. Он бросил бычок мне под ноги и ушел.

* * *

Со звонком в класс, как тайфун, ворвалась Олеся Юрьевна. Ученики вскочили.

– Сели, быстро, ― отрывисто велела она вместо приветствия. ― Ланчиков, где твой портфель? На сигареты деньги есть, а портфель купить не можешь, да? Ершова, я все вижу. Быстро убрала все. Все равно Макаров на тебя не смотрит, так что не поможет.

По классу пронеслись смешки. Ершова, пунцовая от стыда, быстро убрала блеск для губ и зеркальце в сумку.

– Шутов, к доске. Идешь отвечать «Внутренние воды».

И вот так всегда ― с места в карьер, не дав ни минуты на подготовку. Но сейчас мне это было на руку, я вышел. И драматично, с паузами, затянул:

– Подземные воды, Олеся Юрьевна, они уходят… Так глубоко. И выходят… И снова входят… И нет им конца.

Класс захихикал. Географичка скривилась:

– Шутов, ну что за бред ты несешь? Не подготовился? Садись, два.

– Ну погодите, я еще раз попробую. Внутренние воды ― часть водной территории любого государства. Эти воды бывают морские и не морские. Не морские ― это реки, болота, каналы, озера… А вы любите плавать, Олеся Юрьевна?

Олеся Юрьевна обожгла меня ядовитым взглядом. А я стоял в уверенной и расслабленной позе, широко расставив ноги и засунув руки в карманы. Смотрел на учительницу с глупой улыбкой, как будто в моих словах не было никакого подтекста.

Смешки стали громче. Одноклассники вылезли из учебников и телефонов и теперь с любопытством переводили взгляды с меня на географичку и обратно.

– Тишина! ― прикрикнула Олеся Юрьевна и поднялась с места, чтобы не смотреть на меня снизу вверх. ― Все шутишь, Шутов?

– А как же? Нужно ведь фамилию оправдывать.

– Дошутился. Садись, два. ― Учительница схватила со стола ручку и резко сняла с нее колпачок, так, что он выстрелил в воздух, упал на пол и закатился под батарею.

– За что два? ― воскликнул я с притворным возмущением. ― Хорошо же начал!

– Оценку можешь оспорить в кабинете директора. Не против?

Учительница склонилась над журналом с ручкой наготове.

– Не, я тогда лучше на место сяду.

Я прошел на свое место. Чуял, как учительница сверлит взглядом мой затылок.

– А рубашку, Шутов, стирать нужно хотя бы иногда. Мать смотрю, совсем меру потеряла и семью забросила? ― сказала она ядовито. Специально ведь унизила, хотела выйти победительницей из ситуации.

С рубашкой все было в порядке, и я в ответ лишь очаровательно улыбнулся. И стал расстегивать пуговицы на воротнике.

– Ты что делаешь? ― нахмурилась Олеся Юрьевна.

Я поискал на ее лице хотя бы тень замешательства, но оно оставалось ледяным.

– Снимаю рубашку. Она же вас смущает, и я подумал, что без нее лучше.

Класс уже катался по полу. Олеся Юрьевна хлопнула учебником по столу.

– Ты меня достал, Шутов! Пошел вон!

– Как скажете. ― Я собрал вещи и, насвистывая, вышел из кабинета. Кажется, неплохой вышел пробный удар.

Все потом спрашивали, что на меня такое нашло? Тихонова же меня теперь сожрет! Я лишь загадочно улыбался. Пока что я никого не собирался посвящать в свой план.

* * *

В конце следующего урока географии наш класс сдавал тетради с домашними заданиями. Когда все вышли, я подошел к учительскому столу. Олеся Юрьевна что-то писала. Не поднимая головы, она указала на стопку тетрадей.

– Сюда клади.

Но я не спешил. Олеся Юрьевна все же оторвалась от своего занятия и недовольно на меня глянула.

– Чего еще, Шутов?

Я улыбнулся.

– Хотел сказать, что вам очень идет новый цвет волос, красиво. ― Олеся Юрьевна перекрасилась из брюнетки в шатенку.

Тихонова нахмурилась и, посмотрев на меня как на жука, поморщилась:

– Шутов, свои дешевые комплименты припаси для сопливых девчонок, которых ты в туалете зажимаешь.

Я невозмутимо продолжил:

– Только знаете, я думаю, вам бы больше красный пошел. Никогда не красились в красный?

– Шутов, тетрадь сюда клади! ― Олеся Юрьевна закипала.

Я положил сверху стопки свою тетрадь. Ее обложка была изрисована русалками. Олеся Юрьевна, увидев иллюстрацию, замерла на несколько секунд, но ничего не сказала. Быстро взяв себя в руки, она продолжила писать.

– Что-то еще, Шутов? ― спросила она на удивление вежливо.

– Нет. Я пойду.

И я вышел из кабинета.

Я был очень горд собой, но другое событие в этот же день испортило мне настроение. Проходя мимо фитнес-центра, я увидел отца с Алисой, его управляющей. Эта Алиса уже несколько раз бывала у нас дома. Глянцевая, с искусственной улыбкой и приторным голосом, она фальшиво интересовалась моими делами и восхищалась Янкиными успехами в творчестве, охотно обсуждала с мамой вязание и готовку. Мне она сразу не понравилась. Я думал, что это из-за ее ужимок, но, увидев их вместе, садящихся в отцовскую машину, понял истинную причину своей неприязни. Отец смотрел на нее так, как когда-то – на маму. Так вот где он теперь ночевал.

На следующий день я, взяв Янку с собой, угнал папину машину. Мы кругами носились по огромной пустой парковке. Янка верещала от восторга, а я улыбался, переполненный ощущением свободы и счастьем. Потом мы подъехали к дому, я сказал Яне выйти, а сам, зажмурившись, нажал на газ и врезался в фонарный столб.

А потом дома мы с мамой молча смотрели на чемоданы у входной двери. Отец тащил за собой сопротивляющуюся Яну, а она пыталась вырваться, упиралась ногами в пол, ревела. Папа все грубее волок ее за собой к выходу. У мамы просто не осталось сил на борьбу ― она была словно выпотрошена.

– Ты больше не останешься в этом доме с этим монстром! ― ревел отец.

– Я не пойду с тобой! ― крикнула Янка. ― Я останусь со Стасом!

И она укусила папу за руку. Он, охнув от боли, разжал пальцы.

– Не пойду! Ненавижу тебя! ― Яна вырвалась, подбежала к нам с мамой, спряталась за нас. Лишь изредка она выглядывала и смотрела на папу волчонком. А самого его будто отправили в нокаут: он не ожидал от дочери такого предательства.

Яна взяла за одну руку меня, за другую ― маму. Втроем мы смотрели на отца как на чужого человека. Он понял, что проиграл. Покачал головой, взял часть вещей, оставив Янины, и хлопнул дверью. Мама рухнула в кресло и заплакала. Яна заползла к ней на колени и поддержала плачем. Я встал за спину мамы и, обняв обеих, стал думать о том, что будет дальше.