Текст книги "Масса и власть"

Враждебное отношение властителей К выживающему. Властитель и преемник

Делийский султан Мухаммед Туглак лелеял планы, по размаху превосходящие планы Александра и Наполеона; в числе прочих был проект покорения Китая с переходом через Гималаи. Для этой цели была собрана армия в 100 000 всадников. Она выступила в поход в 1337 г. и погибла в горах. Только десятерым удалось спастись. Они принесли в Дели весть о гибели гигантского войска. Все десятеро были казнены по приказу султана.

Враждебность властителей по отношению к выживающим имеет универсальный характер. Властители полагают, что выживать надлежит только им, выживание – их богатство, их бесценное достояние. Если кто нагло позволил себе выжить в опасной ситуации, особенно где многие погибли, тот полез не в свое дело, и они ненавидят его всеми фибрами души.

Там, где абсолютная власть существовала в чистом виде, например, в странах мусульманского Востока, ненависть властителей к выживающим могла проявляться открыто. Даже если приходилось искать предлог для расправы над ними, владыки не в силах были скрыть бушевавшей в них голой ярости.

На Деканском нагорье утвердилось отколовшееся от Дели новое мусульманское царство. Глава возникшей династии Мухаммед Шах все время своего правления вел ожесточенную борьбу с соседними индуистскими княжествами. Однажды индуисты захватили важный город Мудкал, вырезав всех жителей – мужчин, женщин и детей. Спасся один-единственный человек, принесший весть в столицу султана. «Услышав об этом, – пишет хронист, – владыка исполнился горя и гнева: он сразу повелел казнить несчастного вестника. Он не в силах был вынести присутствия этого жалкого существа, ставшего свидетелем гибели многих своих отважных товарищей и пережившего их».

Здесь еще можно говорить о каком-то предлоге, и, может быть, султан в самом деле не догадывался, почему невыносим для него вид единственного, избежавшего смерти. Египетский калиф Хаким, правивший около 1000 г., вполне осознавал природу властных игр и наслаждался ими на манер императора Домициана. Он любил, переодевшись, бродить ночью по окрестностям. В одну из ночных прогулок на горе недалеко от Каира ему повстречались десятеро вооруженных мужчин, которые, узнав его, стали просить денег. Он им ответил: «Разделитесь на две группы и сразитесь друг с другом. Кто победит, тому я дам денег». Они подчинились и с таким остервенением набросились друг на друга, что девятеро пали мертвыми. Десятому, оставшемуся в живых, калиф бросил большую горсть золотых. Но когда тот нагнулся их подобрать, Хаким приказал стремянным изрубить его на куски. Он показал тем самым ясное понимание процесса выживания: он насладился им как своего рода представлением, которое сам же и организовал, а под конец еще и порадовался, уничтожив выжившего.

Наиболее характерно в этом смысле отношение властителя к своему преемнику. Если речь идет о династии и преемник – сын, отношение вдвое сложнее. Естественно, что сын переживет отца, как всякий сын, и столь же естественно, что в нем с малых лет пробуждается и растет страсть к выживанию, – ведь ему самому предстоит править. У обоих есть основания ненавидеть друг друга. Их соперничество, истекающее из неравных предпосылок, достигает особенной остроты именно в силу этого неравенства. Тот, у которого в руках власть, знает, что он должен умереть раньше, чем противник. Тот, кто еще не имеет власти, уверен, что переживет другого. Он страстно жаждет смерти старшего, который меньше всех на свете хочет умереть, – иначе какой бы он был властитель! С другой стороны, старший любыми средствами препятствует младшему приблизиться к власти. Этот конфликт в действительности неразрешим. История изобилует восстаниями сыновей против отцов. Некоторым удается свергнуть отцов, другие терпят поражение, после чего их либо милуют, либо казнят.

Можно предположить, что в династии долгоживущих абсолютных властителей восстание сыновей против отцов должно стать чем-то вроде постоянного учреждения. Поучительна в этом смысле история императорской династии Моголов в Индии. Принц Салим, старший сын императора Акбара, «жаждал взять бразды правления в свои руки и злился по поводу долгой жизни своего отца, из-за чего он не мог насладиться высшей властью. Он решил сам взять такую власть, по собственной воле назвал себя королем и присвоил себе королевские права». Так говорится в дошедшем из тех времен сообщении иезуитов, хорошо знавших и отца и сына и пытавшихся обратить обоих в христианство. Салим организовал собственный двор. Он нанял убийц, которые, напав из засады, зарубили доверенного друга и советника отца. Бунт сына длился три года, в это время состоялось даже лицемерное примирение. Наконец отец пригрозил, что назначит другого наследника, и сын вынужден был явиться ко двору отца. Сначала его принимали сердечно, но вскоре отец увлек его во внутренние покои, надавал оплеух и запер в купальне. К нему приставили врача и двух санитаров, как к душевнобольному, лишили вина, которое он любил. Принцу было тогда 35 лет. По прошествии нескольких дней Акбар освободил его и вновь возвел в достоинство наследника трона. На следующий год Акбар умер от дизентерии. Говорили, что он был отравлен собственным сыном, но ясности на этот счет теперь уже не добиться. «После смерти отца, которой он так страстно желал», принц Салим стал наконец императором и назвал себя Джахангиром.

Акбар царствовал 45 лет, Джахангир – 22 года. Но, процарствовав вдвое меньше, он пережил то же самое, что его отец. Его любимый сын Шах Джахан, которого он сам избрал своим преемником, восстал против него и развязал войну, длившуюся три года. В конце концов он потерпел поражение и запросил у отца мира. Его помиловали, но с одним жестким условием: два его сына должны содержаться заложниками при императорском дворе. Он весьма остерегался теперь попасться отцу на глаза и только ждал его смерти. Через два года после заключения мира Джахангир умер, и Шах Джахан стал императором.

Шах Джахан правил 30 лет. Что он причинил своему отцу, то случилось и с ним самим. Но его сыну повезло больше. Аурангзеб, младший из братьев, содержавшихся заложниками про дворе своего дедушки, выступил против отца и старшего брата. Описанная свидетелями-европейцами знаменитая «война преемников» кончилась его победой. Брата он велел казнить, отца до самой смерти, то есть восемь лет, держал в тюрьме.

Вскоре после победы Аурангзеб объявил себя императором и царствовал полвека. Его собственный любимый сын потерял терпение задолго до истечения этого срока. Он взбунтовался против отца, но старик оказался хитрее сына и сумел подкупить и переманить его союзников. Сыну пришлось бежать в Персию, где он и умер в изгнании еще раньше, чем отец.

Если охватить взором всю историю династии Моголов, откроется удивительно однообразная картина. Блеск ее длился 150 лет. В это время царствовали четыре императора, каждый был сыном предыдущего, все отличались упорством, долгожительством и были привязаны к власти всеми фибрами души. Каждый царствовал необычайно долго: Акбар – 45 лет, его сын – 22 года, его внук – 30 лет и правнук – полвека. Начиная с Акбара, ни один из сыновей не выдержал положенного срока: те из них, кто потом становился императором, восставали против отцов. Восстания заканчивались по-разному. Джахангир и Шах Джахан были разбиты, но помилованы отцами. Аурангзеб разбил отца и продержал его в тюрьме до самой смерти. Его собственный сын потерпел поражение и умер в изгнании. Со смертью Аурангзеба ушла мощь империи Моголов.

В этой династии долгожителей каждый сын восставал против отца и каждый отец вел войну против сына.

Обостреннейшее чувство власти присутствует там, где властитель вообще не хочет сына. Особо показательна история Чаки, основавшего в первой трети XIX в. нацию и государство зулу в Южной Африке. Чака был великим полководцем, его сравнивали с Наполеоном, а другого столь откровенного, как он, властителя едва ли вообще знала история. Он отказывался жениться, потому что не хотел законного наследника. Даже бесконечные мольбы матери, которую он успокаивал наградами, ни к чему не приводили. Она всего лишь хотела внука, а он не изменял своему решению. В его гареме насчитывалось несколько сот женщин, под конец их было 1200; официально их звали «сестрами». Им было запрещено беременеть и рожать детей. Они состояли под строгим контролем. Беременность наказывалась смертью. Если какая-нибудь из них рожала тайно, Чака собственноручно убивал ребенка. Он гордился своим любовным искусством, в совершенстве владел собой и твердо верил, что женщина не может понести от него. А потому ему никогда не придется бояться своего подрастающего сына. Его убили в возрасте 41 года двое его собственных братьев.

Если отвлечься от земных владык и переключиться на небесных, сразу приходит в голову Бог магометан, единовластие которого – самое полное и неоспоримое среди всех прочих богов. Он правит от начала времен, ему не пришлось, как Богу Ветхого Завета, прежде одолевать серьезных соперников. Коран вновь и вновь упорно повторяет, что он никем не рожден, но и никого не рождает. Здесь в полемике с христианством выражено чувство единства и неделимости его власти.

И напротив, бывают восточные владыки с сотнями сыновей, которым приходится долго и упорно сражаться друг против друга, пока не выяснится настоящий преемник. Можно предположить, что эта их взаимная враждебность несколько смягчает горечь, которую испытывает их отец, сознающий наличие преемника.

О значении преемника, его намерениях и преимуществах пойдет речь в другой связи. Здесь нужно только отметить, что властитель и его преемник состоят в особого рода вражде, которая возрастает как раз по мере усиления жажды власти, жажды выживания.

Формы выживания

Имеет смысл рассмотреть формы выживания; их много, важно ни одну не упустить из виду.

Первичный процесс в жизни каждого человека, происходящий задолго до рождения и, конечно, превосходящий его по значимости, это процесс зачатия. С точки зрения выживания он еще не рассматривался. О мгновении, когда семенная клетка проникает в яйцеклетку, известно многое, можно сказать, почти все. Но едва ли кого заставлял задуматься тот факт, что подавляющее большинство семенных клеток не достигает цели, хотя и активно участвует в процессе. Ведь к яйцу устремляется не одна-единственная семенная клетка. Их около 200 миллионов. Извергнутые разом, все они устремляются к одной и той же цели.

Число их огромно. Они размножились делением и потому одинаковы; теснее, чем они есть, расположиться невозможно; у них одна общая цель. Вспомним, что именно эти четыре характеристики являются сущностными свойствами массы.

Вряд ли нужно особо подчеркивать, что масса, состоящая из семенных клеток, отличается от массы, состоящей из людей. Но аналогия, а может быть, и нечто большее, чем просто аналогия, здесь очевидна.

Все эти семенные клетки погибают либо на пути к цели, либо потом возле нее. В яйцеклетку вторгается одно-единственное семя. Его вполне можно считать выживающим.

Оно, так сказать, вождь, и ему удается то, о чем явно или тайно мечтают все вожди: ему удается пережить ведомых.

Из такого выжившего, пережившего 200 миллионов себе подобных, и возникает каждый человек.

От этой элементарной, хотя никогда не анализировавшейся формы перейдем к другим, более нам знакомым. В предыдущих разделах много говорилось об убийстве. Человек выступает против врагов: против одного-единственного, когда речь идет о единоборстве, против окружившей его стаи или, в конце концов, против целой массы. В последнем случае он не одинок и бросается на битву в ряду своих товарищей. Но выживание он всегда воспринимает как свое частное, личное дело, и тем более частное и личное, чем выше он по рангу. Побеждает «хозяин поля». Но поскольку многие из его людей тоже погибли, в грудах мертвых не только враги, но и друзья; это напоминает о «нейтральной» ситуации – эпидемии.

Здесь убийство граничит с умиранием, со смертью в экстремальных размерах по причине болезней и природных катастроф. Выживший переживает здесь всех смертных, будь они друзья или враги. Любые отношения ничего не значат, смерть уравнивает столь универсально, что неизвестно, кого опускают в могилу, знают лишь, что это человек. Характерны повторяющиеся истории о том, как люди приходили в себя в груде мертвых тел, возвращались в жизнь, восставали из мертвых. После этого они обычно слывут неуязвимыми – своего рода чумные герои.

Сдержанное и скрытое удовлетворение в окружающих – друзьях и родственниках – рождает единичная естественная смерть. Никто не нападает и не убивает. Ничего не нужно предпринимать, а только спокойно ждать. Младшие переживают старших, сыновья – отцов.

Сын считает вполне естественным, что отец умирает раньше. Долг обязывает его поспешить к смертному ложу отца, закрыть ему глаза, нести его к могиле. Иногда процедура растягивается на несколько дней, и все это время отец лежит перед ним мертвым. Человек, командовавший им, как никто другой, теперь нем. Бессильно терпит он все, что проделывается над его телом, а сын, который так долго ему подчинялся, теперь дает указания.

Уже здесь налицо удовлетворенность пережившего. Она вытекает из их предшествующих отношений. Один из них был слаб и беспомощен, полностью подчинялся другому. Другой, когда-то всемогущий, теперь свергнут и унижен, и первый распоряжается его безжизненными останками.

Все, что осталось от отца, идет на пользу сыну. Наследство – это его добыча. Он может распорядиться им совсем иначе, чем это делал отец. Отец был экономен, сын может оказаться транжирой, отец был умен, сын окажется безголовым. Как будто принят новый закон и тут же введен в действие. Разрыв с прежним полон и необратим. Его причина – выживание; это его самое личное и интимное выражение.

Совсем иначе выглядит выживание среди ровесников, одногодков. Поскольку речь идет о собственной группе, стремление к выживанию здесь замаскировано иными, более мягкими формами соперничества. Группы ровесников распределяются по возрастным классам. Переход из одного класса в другой сопровождается жесткими, иногда даже жестокими ритуалами, исполнение которых может – хотя это бывает только в исключительных случаях – повлечь смерть молодого человека.

Старейшины – мужчины, которые по истечении определенного количества лет все еще живы, пользуются большим уважением уже у первобытных народов. Обычно люди умирают там гораздо раньше: жизнь там опаснее, чем у нас, они более, чем мы, подвержены болезням. Требуется усилие, чтобы достигнуть определенного возраста, и оно вознаграждается. Старики не только больше знают, не только извлекли массу опыта из пережитых ситуаций, они прошли проверку, о чем свидетельствует сам тот факт, что они живы. Они удачливы, раз живыми вышли из всех войн, охот и несчастий. По мере преодоления новых опасностей уважение к ним растет. Свои победы они могут подтвердить трофеями. Их длящаяся жизнь в племени, насчитывающем немного народа, выглядит событием выдающимся. Сколько раз им приходилось оплакивать других, а сами они живут, и чем больше умерло их сверстников, тем выше уважение к ним, оставшимся. Хотя последнее самим племенем может расцениваться не так высоко, как победа над врагами, одно неоспоримо: оставаться в живых – это само по себе означает иметь успех. Старейшины не просто живы, они все еще живы. Они могут, если захотят, брать себе молодых женщин, и парням придется довольствоваться теми, что постарше. Дело старейшин определять места кочевок, выбирать врагов и союзников. Если в таких обстоятельствах заходит речь об организованном правлении, то правят они, старейшие.

Стремление к долгожительству, характерное для большинства культур, на практике означает, что люди стремятся пережить своих сверстников. Зная, что многие умирают рано, каждый хочет для себя другой судьбы. Моля Бога даровать ему долгую жизнь, человек исключает себя из среды своих товарищей. Хотя в молитве об этом не упоминается, предполагается, что он станет старше их. «Здоровое» долгожительство воплощается в образе патриарха, озирающего многие поколения своих потомков. Патриарх один, нельзя помыслить возле его другого патриарха. С него будто бы начинается новый род. Поскольку вокруг него множество внуков и правнуков, ему не повредит, если кто-то из сыновей умрет раньше его: это лишь прибавит к нему уважения, показав, что жизнь в нем упорнее, чем в них.

Заключая обозрение класса старейших, обратимся к последнему – наистарейшему. Длительностью его жизни определялись этрусские века. Об этом стоит сказать подробнее.

«Века» у этрусков были разной протяженности, иногда короче, иногда длиннее, и каждый раз определялись заново. В каждом поколении имелся человек, который жил дольше всех остальных. Смерть этого наистарейшего, пережившего всех прочих, считалась знаком, который боги дают человечеству. Этим мгновением определялась длительность века: если умершему было 110 лет, ровно столько длился век, если он покинул мир в 105, устанавливается век, длившийся 105 лет. Век выживающего и есть saeculum, он исчисляется годами его жизни.

Протяженность жизни каждого города и каждого народа были предопределены. Народу этрусков суждены были десять веков, которые отсчитывались от основания города. Если выживающие в каждом из поколений держались особенно долго, то и нация в целом становилась намного старше. Это исключительное явление, в качестве религиозного института оно беспримерно в истории.

Выживание во временном отдалении – это единственная форма выживания, оставляющая человека невиновным. Людей, живших задолго до меня, которых я не знал, нельзя убить, невозможно желать им смерти, бессмысленно ее ждать. Известно, что они жили когда-то, когда меня еще не было. Но, осознавая, что они были, я помогаю им преуспеть в какой-то мягкой и часто пустой форме выживания. Может быть, я при этом оказываюсь им полезнее, чем они мне. Но можно показать, что и они стремятся удовлетворить собственную жажду выживания.

Существует, следовательно, выживание по отношению к предкам, которых человек лично знать не мог, а также и по отношению ко всем предшествующим поколениям. Ощущения последнего рода возникают на кладбищах. Они сродни чувству выживания во время эпидемии; только люди, собранные здесь из разных времен, пали жертвой не чумы, а эпидемии смерти.

Можно возразить, что в этом исследовании о выживающем обсуждается не что иное, как явление, давно уже нам известное под именем инстинкта самосохранения.

Но совпадает ли одно с другим? Разве это одно и то же? Как надо представлять себе действие инстинкта самосохранения? Мне кажется, что это понятие уже потому сюда не подходит, что предполагает одного-единственного изолированного человека. Акцент здесь делается на само. Еще важнее вторая часть слова – сохранение. В нем заложен двоякий смысл: сначала, что каждая тварь должна питаться, чтобы жить, и далее она должна каким угодно образом защищаться от нападений. Рисуется этакая монументальная фигура существа, которое одной рукой принимает пищу, а другой отталкивает врага. По сути дела, мирное создание! Оставь его в покое, оно будет жрать траву и не причинит никому ни малейшего вреда.

Можно ли изобразить человека более лживо, смешно и извращенно? Конечно, человек ест, но не то же, что корова, и его не пасут на лужайке. Он добывает себе пищу подлым, жестоким и кровавым путем, никогда не бывая при этом пассивным. Он не избегает врага, чтобы быть от него подальше, а, наоборот, бросается в бой, лишь только тень врага мелькнет на горизонте. Оружие нападения у него всегда сильней, чем оружие обороны. Конечно, человек хочет себя сохранить, но есть другие вещи, которых он тоже желает, и разделить их невозможно. Человек хочет убивать, чтобы пережить других. Он не хочет умирать, чтобы его не пережили другие. Если то и другое можно назвать самосохранением, то выражение имеет смысл. Непонятно, правда, зачем держаться такого нечеткого понятия, если другое точно отражает суть дела.

Все перечисленные формы выживания имеют древнее происхождение, они встречаются, как будет показано далее, уже у первобытных народов.

Выживающий в верованиях первобытных народов

Мана, в понимании жителей островов южных морей, это безличная сверхъестественная сила, способная переходить от одного человека к другому. Обретение мана весьма желательно, она может скапливаться в отдельных индивидах. Храбрый воин может накопить в себе много мана. Но он обретает ее не по причине большого боевого опыта или телесной силы – она переходит к нему как мана убитых им врагов.

«На Маркизах простой воин благодаря личной храбрости мог стать племенным вождем. Предполагалось, что воин заполучает в свое тело мана всех убитых им врагов. В соответствии с проявленной им храбростью растет его собственная мана. Но храбрость, согласно представлениям туземцев, есть результат, а не причина роста мана. С каждым убитым врагом растет также мана его копья. Победитель в единоборстве брал себе имя убитого врага, это означало, что в него перешла сила убитого. Чтобы непосредственно присвоить себе мана врага, надо поесть от его тела; чтобы прибывшая сила сохранялась в битве, чтобы обеспечить интимный контакт с добытой мана, надо всегда иметь при себе как часть боевого оснащения телесный остаток убитого врага – кость, высушенную руку, иногда даже целый череп».

Трудно яснее выразить воздействие победы на выживающего. Убив другого, он становится сильнее, и прирост мана делает возможными новые победы. Это как бы благословение, вырванное им у врага, но получить его можно, только когда враг мертв. Физическое присутствие врага, живого или мертвого, здесь обязательно. Он должен быть сражен и убит, собственно, к акту убийства сводится все дело. Подходящая часть трупа, которую победитель присваивает себе, либо съедая, либо привешивая к поясу, всегда напоминает о том, как возросла его сила. Он возбуждается ею сам и возбуждает ужас в других: каждый новый враг содрогается, предвидя свою горестную судьбу.

Согласно верованиям мурнгинов, населяющих Землю Арнхема в Австралии, между убитым и убийцей складываются более тесные, хотя также выгодные для последнего отношения. Дух убитого проникает в тело убийцы и удваивает его силу, сам убийца при этом становится больше. Надо думать, такая награда побуждает молодых людей к войне. Каждый ищет себе врага, чтобы стать сильнее и крупнее. Но это намерение осуществится только в том случае, если враг убит ночью, ибо днем душа жертвы видит убийцу и, рассердившись, отказывается входить в его тело.

Процесс «вхождения» изображен весьма подробно. Это так любопытно, что мы приводим часть рассказа.

«Если человек убил на войне другого человека, он возвращается домой и отказывается есть вареное, пока к нему не приблизится душа убитого. Он может слышать, как она приближается, ибо древко копья болтается на каменном наконечнике, воткнувшемся в мертвеца: оно волочится по земле, цепляется за кусты и стволы деревьев, создавая шум при ходьбе. Когда душа совсем близко, убийца слышит звуки, идущие из раны.

Он хватает копье, удаляет наконечник и ставит этот конец древка между большим и вторым пальцем ноги. Другой конец он кладет на плечо. Душа достигает углубления, в котором раньше был закреплен наконечник, и поднимается в ногу убийцы, а потом в его чрево. Она двигается как муравей. Пробравшись в желудок, она его запирает. Человеку становится дурно, будто у него лихорадка в желудке. Он трет живот рукой, громко произнося имя убитого. Это помогает, и он выздоравливает, ибо дух покидает живот и переходит в сердце. Это оказывает такое действие, как будто кровь убитого перешла в убийцу, как будто бы человек перед смертью передал свою живую кровь тому, кто его убьет.

Убийца теперь становится гораздо крупнее и сильнее, чем был, он усвоил всю жизненную силу, имевшуюся у мертвого. Душа убитого нашептывает ему, где можно найти добычу. «Там вверху у ручья, – говорит она, – ты увидишь нескольких кенгуру», или «там на горе гнездо медоносных пчел», или «у песчаной косы ты убьешь черепаху, а на пляже найдешь черепашьи яйца».

Он прислушивается, а потом покидает стоянку и углубляется в буш, где встречает душу убитого. Душа приближается вплотную и ложится. Убийца пугается и кричит: «Кто это? Кто здесь?» Он поворачивается туда, где был дух убитого, и видит там кенгуру. Он необычно маленький. Убийца глядит и понимает, что это значит: кенгуру ведь точно на том месте, где он слышал движения духа. Он берет пот из подмышки и натирает им руку. Потом поднимает копье и, выкрикнув имя убитого, поражает животное. Кенгуру сразу умирает, но успевает за это время сильно вырасти. Человек пытается его поднять, но не может, таким большим стал кенгуру. Он оставляет его и возвращается на стоянку. «Я только что убил душу мертвого человека», – сообщает он друзьям. «Никому не говори об этом, а то она снова разгневается». Близкие друзья и родственники идут с ним вместе, чтобы помочь разделать зверя. Где бы они ни начинали резать, всюду обнаруживается жир, а это самое большое лакомство. Сначала на огонь кладут совсем маленькие кусочки. Осторожно пробуют, но мясо все время оказывается с неприятным вкусом.

Затем животное варят целиком и с удовольствием съедают самые вкусные части. Остаток несут на главную стоянку. Старики смотрят и видят, какое это необычайно большое животное. Они становятся вокруг, и один спрашивает:

«Где ты его убил?»

«Там внизу у реки».

Старики понимают, что это не простая добыча, ведь всюду у нее жир. Через некоторое время один из них спрашивает:

«Тебе не встречалась там в буше душа одного убитого?» «Нет, не встречалась», – вынужден соврать молодой человек.

Старики пробуют мясо, у которого совсем не такой вкус, как у обыкновенного кенгуру. Они трясут головами и цокают языками: «А все-таки ты встретил там в буше душу убитого!»

Выживший присваивает силу и кровь убитого им врага. Не только сам он крупнеет, даже его добыча становится жирнее и толще. Он имеет от врага самый личный и непосредственный прибыток. Поэтому мысль молодого человека всегда устремлена к войне. Но поскольку все должно происходить тайно и в ночи, это мало соответствует представлениям о героизме, содержащимся в наших преданиях.

Герои знакомого нам типа, бесстрашно в одиночку бросающиеся в гущу врагов, встречаются на островах Фиджи. Там есть легенда о мальчике, который вырос при матери, не зная своего отца. Угрозами он вырвал у нее отцовское имя. Отец оказался небесным королем, к нему мальчик и отправился. Отец был разочарован, что сын оказался таким маленьким. Он собирался на войну, ему требовались не мальчики, а настоящие мужи. Королевские приближенные хохотали над малышом, пока он дубинкой не пробил одному из них голову. Королю это понравилось, и он оставил мальчика при себе.

«На следующее утро совсем рано к городу приблизились враги, вопя и выкрикивая: «Выходи к нам, небесный король, потому что мы проголодались! Выходи, мы хотим есть!»

Тут поднялся мальчик и сказал: «Пусть никто не следует за мной. Все оставайтесь в городе!» Он вскинул самодельную дубинку и ворвался в гущу врагов, разя налево и направо. От каждого удара падал один из врагов, пока все они не ударились в бегство. Он уселся на кучу трупов и закричал людям в городе: «Выходите и оттащите убитых!» Они вышли, затянув песню смерти, и утащили 42 трупа, тогда как в городе били барабаны.

Еще четырежды разгромил мальчик врагов своего отца, пока души их не сморщились и они не явились к небесному королю с предложением мира: «Сжалься над нами, о господин, оставь нас в живых!» Так у него не стало врагов, и царство его распространилось на все небо».

Мальчик в одиночку справился со всеми врагами, ни один его удар не пропал даром. Под конец мы видим его сидящим на куче трупов, добытых им собственноручно.

Но не надо думать, что такое бывает только в сказке. На Фиджи для обозначения героев имеется четыре разных имени. Тот, кто убил одного человека, именуется корои. Кто убил десять, зовется коли. Убивший двадцать и тридцать – соответственно виса и вангка. Один великий вождь добился того, что ему был присвоен титул коли-виса-вангка, означавший, что он убил десять + двадцать + тридцать, всего шестьдесят человек.

Деяния таких героев, пожалуй, еще величественнее, чем деяния наших героев, ибо, убив врагов, они их еще съедают. Один вождь, затаивший на своего врага особенную злобу, поклялся съесть его целиком и действительно никому не дал ни куска.

Однако герой, могут мне возразить, сражается не только с врагами. Его главной специальностью, согласно преданию, являются страшные чудовища, от которых он освобождает свой народ. Чудовище постепенно уничтожает целый народ, и никто не может от него защититься. В лучшем случае устанавливается страшное правило: ежегодно ему на съедение выдается столько-то людей. Герой, сжалившись над населением, выходит на бой и в опасном единоборстве одолевает монстра. Благодарный народ чтит его память. Она живет в светлом и чистом образе неуязвимого героя.

Но есть мифы, где отчетливо просматривается связь такого светлого образа с кучами трупов, причем не только вражеских. В самой концентрированной форме она выражена в мифе, записанном у южноамериканского племени уитото. Он содержится в важном и до сих пор недостаточно оцененном собрании К. Т. Пройса и воспроизводится здесь, насколько это касается интересующего нас предмета, в сокращенном виде.

«Однажды две девочки, жившие с отцом на берегу реки, увидели в воде маленькую красивую змейку и попытались ее поймать. Несколько раз она от них ускользала. Но потом они попросили отца сплести сито с особенно тонкими ячейками, поймали змейку и принесли домой. Они посадили ее в горшок с водой и стали давать ей всякую пищу, но она от всего отказывалась. Только когда отцу во сне явилась мысль кормить змейку специально приготовленной картофельной мукой, она стала питаться по-настоящему. Сначала она сделалась толщиной с нитку, потом с кончик пальца, и девочки пересадили ее в горшок большего размера. Она ела все больше картофельной муки и стала толщиной с руку. Тогда они пересадили ее в маленькое озерко. Она всегда была голодной и глотала картофельную муку так жадно, что чуть не заглатывала руку вместе с кормом. Скоро она стала толстой, как дерево, упавшее в воду. Она начала выходить на берег и глотать оленей и других животных, но на призыв сестер всегда мчалась к месту кормежки и поглощала картофельную муку в огромных количествах. Она вырыла себе нору под селениями и стала жрать человеческих предков, первых людей на земле. Однажды девочки позвали ее есть, она приплыла и разинула пасть так широко, что проглотила сосуд с картофельной мукой вместе с девочкой, которая его держала.