Текст книги "Трещины и гвозди"

Адрия притягивает только придурков, которые вызываются на спор с такими же придурками подкатить к ней, чтобы оценить, какого масштаба и фееричности будет отказ. Местный аттракцион.

– Я не ты, – гулко произносит Адри, вкладывая в эти слова так много.

«Я не могу быть такой же очаровательной и улыбчивой, как ты».

«Я не стану угождать мужчине, только чтобы ему понравиться».

«Я не буду зависеть от кого-то».

Как много отчаяния, презрения и даже зависти в этом «я не…».

Мать протягивает руку, чтобы заправить непослушную прядь Адри за ухо, и Адри не шевелится, вновь цепенея от чужого прикосновения. Аккуратно касаясь пальцами лба дочери, Дебра произносит:

– Моя девочка, ты красива и умна. А если захочешь, то можешь быть и милой. Только воспользуйся этим правильно.

Адри выдыхает сквозь плотно сжатые зубы. Ногти скребут неровные линии дурацкой надписи, врезанной в металл стола. Как ей хочется не быть здесь, не касаться этих букв, не смотреть матери в глаза и уж тем более не думать мучительно, что та может быть права.

Глава 4

Пасмурная серость расползается по Рочестеру, окутывая город мрачными тучами и наваливаясь на его обитателей угрюмой тоской. Адри подпирает голову рукой, косясь в окно, и всеми мыслимыми и немыслимыми способами борется со сном. Заснуть на уроке мистера Арчера проще простого. Пока он в режиме радио вещает о Войне за независимость и тонкостях Парижского мирного договора, Роудс пытается не зевать и прокатывается скучающим взглядом по классу. Часть одноклассников так же мучительно клюет носом, кто-то нашептывает соседу на ухо очередные школьные байки, кто-то таращится в телефон, под монотонные речи учителя пролистывая бесконечную ленту социальных сетей. Но есть и другие. Те, кто, в отличие от Адрии, не забивались в самый конец класса – они с понимающим видом грызут гранит науки, пока ближе к концу следующего года не начнут грызть друг другу глотки за места в колледже.

Среди всей этой разношерстной массы девчонок и парней у Роудс нет друзей. Отличники держатся от нее в стороне, тая в глазах вполне обоснованный страх; троечники не проявляют особого интереса; только отпетые хулиганы подбираются ближе всех, но лишь чтобы задеть за живое. Хоть живого в Адрии не так уж и много. Отшельников Роудс не принимает сама, потому что лучше оставаться белой вороной в одиночестве, чем сбиваться в чудную стаю. Когда скрупулезно, день за днем выстраиваешь угрожающий образ, ты не можешь позволить себе попадать под раздачу из-за кого-то еще. Тем более Адрии не нужны друзья. Не нужно чужое общество, как не нужно чужое нытье и чужие проблемы. Этим ведь и занимаются друзья – ноют друг другу о проблемах?

Адрия давно усвоила урок, что дружба требует чего-то взамен. Жертвы. Отдачи. И в первую очередь откровенности.

С момента переезда в этот город два года назад от нее ожидали этой жертвы не единожды, пока все как один не пришли к выводу, что Роудс не готова ничего отдавать взамен. Своего мало.

Рыженькая Марта Синклер пыталась узнать Адри лучше, но споткнулась уже на третьем вопросе – «Где работают твои родители?». Так Адрия поняла, что, если отвечать «не твое дело», друзей у тебя не прибавится. Но это было и вправду не ее дело – девочки, мать которой выпекала румяные пироги в пекарне, а отец со счастливой улыбкой развозил их по всей округе. Что могла сказать Роудс, чтобы не соврать? Потому что хуже правды – только ложь. «Моя мать сидит, а отец только вышел из тюрьмы. Хочешь ко мне в гости?» – Марта Синклер слилась бы быстрее, чем ее отец успел бы довезти до центра города пышный пирог с яблоками и ватрушку с повидлом в подарок. Пироги у них, кстати, были вкусные, но после того как Адрия наотрез отказалась приоткрывать непроглядную завесу в свою жизнь, Марта на пироги ее больше не приглашала. На этом дружба закончилась.

После Марты была Луиза Брэдшоу – худощавая бледная девчонка во всем черном. У них с Адри было куда больше шансов сойтись – Луиза слушала тяжелую музыку, любила помолчать, а главное – не задавала лишних вопросов. Адрию устраивало ее ненавязчивое общество, задумчивые прогулки вдоль полей и обмен музыкальными предпочтениями. Но потом Луизе стало хуже. Она перестала есть, начала страдать булимией и худела на глазах. Все это продолжалось до тех пор, пока родители не закрыли ее в специальной клинике, справедливости ради сообщив Роудс адрес и тепло заверив, что она может навещать Луизу в любое время. Но Адрии хватало и свиданий с матерью в мрачной тюрьме в полутора часах от Рочестера, поэтому она быстро попрощалась и с этой дружбой. И больше не хотела ни с кем сближаться.

Люди приносят боль, а чем человек тебе дороже, тем больше боли он способен принести.

Этот урок, в отличие от уроков мистера Арчера, Адрия тоже усвоила. Как и то, что жизнь – злая стерва с кривым оскалом.

По иронии судьбы все важные люди в ее жизни оказывались за решеткой. Роудс не хватило бы духу признать, что та бледная девчонка с булимией стала для нее важна, как были важны отец и мать, но мрачная закономерность угнетала. Глядя на все это, Адрия не раз думала о том, что когда-нибудь стерва-судьба приведет за решетку и ее саму.

О том, что родители Адрии сидят, стало быстро известно всей школе.

«Дочь уголовников» – мерзкое прозвище приклеилось к ней почти с самого переезда. Клеймо, от которого она не смогла бы избавиться ни за два года, ни за десять лет. Потому что это правда. То, что не исправить. Сухой факт в остатке.

Звонок с урока звучит долгожданным спасением. Класс начинает жужжать, как переполненный улей. Кто-то принимается делиться с соседом по парте планами на предстоящие выходные, кто-то уже подскакивает с места, спеша покинуть кабинет и взбодриться в оживленных коридорах. Мистер Арчер суетливо проговаривает домашнее задание. Адри убирает в сумку учебник, который не открывала ни разу в этом семестре, и направляется к выходу. Домашние задания не для нее, потому что в какой-то древней Войне за независимость она не видит смысла. Умные задания останутся для умных ребят, которым есть на что рассчитывать в обозримом будущем. А у нее своя война. Адрия не рассчитывает особо, что ее знаний будет достаточно для поступления в колледж, да и знает, что надеяться на чей-то кошелек – глупо. Хотя мать бы с ней поспорила.

Пробираясь по коридорам между галдящими школьниками, Адри выбирается на улицу и глубоко вдыхает свежий воздух, насыщенный влагой. Темные тучи нависают над самой школой, и вот-вот первые капли дождя прольются на стылую землю. Неприятный, промозглый ветер гуляет по пустынному заднему двору, заставляя Адри в одной кофте ежиться от холода. Она быстро проходит через весь двор в сторону стадиона, заворачивает за угол и скрывается от бдительного взора камер наблюдения. Каждый старшеклассник Рочестера знает эту слепую зону между двумя зданиями, но известно о ней и учителям. Многие предпочитают закрывать на происходящее здесь глаза или приговаривать: «Не моего ума дело».

Сегодня из-за непогоды здесь пустынно и тихо.

Адри чиркает зажигалкой, поднося маленький дрожащий в ладонях огонек к кончику сигареты. Глубоко затягиваясь, она облокачивается на кирпичную кладку стены и вставляет в уши наушники, чтобы на десять минут выпасть из реального мира и окунуться в виртуальный, в котором есть только цифровой шум и ничего больше. Но этот шум всяко приятнее реального.

Когда же реальный шум прорывается даже сквозь музыку и небрежную отстраненность Адрии от происходящего, она нервно дергается, оборачиваясь на источник звука.

Перемены – то время, которое нравится ей еще меньше, чем уроки, потому что в перемены обычно не происходит ничего хорошего. Школьники наконец освобождаются от оков вынужденного внимания, навязанного учителем, и беспокойные умы, ошалевшие от гормонов, на десять-пятнадцать минут вырываются на свободу. В перемены происходит все самое злое.

В паре десятков метров от скромного укрытия Адрии несколько пацанов громко гогочут, толкая худощавого мальчишку по кругу, точно мяч. Младшие классы. Их корпус совсем недалеко от этого места, и, видимо, здесь обидчики находят неплохую возможность унизить свою жертву так, чтобы не привлекать лишнего внимания. Мальчишкам лет по десять, они смеются, обмениваясь злобными, совсем не детскими шутками, и подталкивают свою жертву друг другу. Мальчик по центру сжимается, прячет взгляд, но не особо сопротивляется, наверняка полагая, что лучше пережить эти несколько минут унижения молча, не подав виду.

Адри рывком выдыхает сизый дым, с горечью на языке наблюдая за происходящим.

– Эй, так и будешь терпеть?! – Школьник покрупнее, видимо, негласный лидер этой шайки, вырывает рюкзак мальчишки из рук и швыряет на землю. – Терпила лопоухий!

Остальные смеются, находя неуклюжую насмешку забавной. Злобный детский смех звенит у Адри в ушах, отскакивая эхом от воспоминаний.

Роудс кривится, вытаскивая второй наушник.

Ее так же пускали «по кругу унижения», только в другой школе, в одной из десятков до Рочестера – там, где узнали, что ее мать была на свидании с директором и таскала ему сэндвичи на работу. Он дважды приглашал Адри в кабинет, елейно улыбаясь и интересуясь, все ли у нее в порядке. Чем, конечно же, усугубил положение. В «кругу унижений» звучало всякое. Начиная с того, что ее мать директорская подстилка, заканчивая тем, что Адри теперь его любимица, за что будет презираема и гонима до конца дней. К счастью, ничего у матери с директором так и не срослось, и они быстро переехали в Коннектикут. Больше ее мать со школами не связывалась. И на родительские собрания тоже не приходила.

Но сколько таких школ и сцен Адрии пришлось пережить, прежде чем научиться с порога представлять себя правильно, – не перечесть. Угрожающий взгляд, «Только попробуй», первая стычка с обидчиками – все это, как ритуал, нужно было пройти почти в каждой новой школе. Со временем стало понятно, что дело не только в физической силе. Далеко не в физической силе.

Адри судорожным выдохом выгоняет из легких весь дым, закатывая глаза к мрачному небу.

Почему это постоянно случается?

Мальчишка падает на землю, не удержав равновесия, и обидчики обступают его со всех сторон:

– Ну ты и жалкий, чудик!

– Пожалуешься маме, как в прошлый раз? И что она сделает?

– Может, заплачешь?! Давай, Итан, как девчонка!

Роудс жмется к стене затылком, скрипя зубами.

Можно просто докурить сигарету и вернуться в школу, не обращая внимания. Можно просто заставить себя поверить, что это не ее дело. Такое ведь происходит всюду, постоянно. Нужно просто пройти мимо, как проходят все. Ничего сложного. Ведь у нее есть еще пара минут, время, в которое можно побыть наедине с собой, собраться с духом, чтобы дожить эту пятницу и вырваться из этого мира до понедельника. Забыть.

Просто курить, просто забыться.

Но сигарета только сильнее отдает смоляной горечью. Никакого удовольствия не остается за тлеющим угольком, который нервно пляшет меж пальцев Адрии в россыпи тяжелых колец.

Ее ведь никто не спасал, почему она должна?

Почему ей не может быть просто все равно? Почему она должна в это ввязываться? Почему жизнь издевается над ней, ставя в неудобные ситуации?

Ни одного ответа.

Пальцы вздрагивают, откидывая сигарету на щербатый асфальт.

Какого черта?!

Адри выдыхает, чтобы с наскоку ворваться в реальность. Резко вынырнув из своего угла, в мгновение повышает голос до угрожающей тональности:

– Эй, отвалите от него! Пошли вон, мелкая шпана!

Школьники пугаются от неожиданности, но быстро оценивают перспективы – высокая, но худощавая старшеклассница не самого приличного вида. Маленькие шестеренки в их головах бегло крутятся, чтобы прикинуть последствия и заключить, что Адрия не представляет угрозы.

Самый крупный и самый борзый мальчишка супится и огрызается:

– Не твое собачье дело! – Адри бы удивилась такой дерзости от десятилетнего мальчишки, да только знает, что бывает хуже.

Угрожающе наступая в сторону пацана, она рычит:

– Ты прав, гаденыш, дело не мое, но, если вы, бестолковые индюки, – делая шаг ближе и нависая над мальчишкой сверху, она уничтожает его взглядом, – привлекаете столько внимания, приходится вмешиваться.

Мальчишка издает краткое «э-э», но Адри знает, что нельзя давать возможности вставить и слово. Если давить, то до конца. Резко кладя ладони пацану на плечи, она понижает голос до шепота, такого, чтобы мог расслышать только он:

– Если ты со своими дружками сейчас же отсюда не свалишь, в следующий раз они найдут тебя подвешенным за трусы в темном чулане вон за тем стадионом, – Роудс оглядывается на стадион для убедительности. – Искать им придется долго, а если выпадут выходные, то я вообще тебе не завидую, сопляк.

Пацан буравит ее взглядом, в котором читается не то злость, не то страх. Ему требуется несколько секунд, чтобы усвоить услышанное и оценить угрозу. Лопоухий мальчишка на асфальте наверняка не стоит того, чтобы проверять, насколько далеко может зайти нервная старшеклассница в своих странных обещаниях.

Взмахивая рукой, пацан отступает:

– Э, пошли отсюда, она чокнутая!

Стайка маленьких шакалов капитулирует, злостно оглядываясь на Роудс, но она быстро теряет к ним интерес, оборачиваясь к мальчишке. Худощавый, нескладно сложенный, он выглядит зашуганным и абсолютно не понимающим, что вообще происходит. Темные волосы взъерошены, глаза под веером длинных ресниц распахнуты в ужасе.

– Вставай, они ушли, – совсем неласково звучит от Адри, но мальчик не реагирует. Лишь смотрит на нее пустым ошарашенным взглядом и молчит. – Эй, пацан, хватит валяться, они свалили, и лучше тебе побыстрее уносить ноги.

Ноль реакции. Роудс злостно рычит, задаваясь вопросом, что с этим миром не так, и протягивает мальчишке руку, чтобы помочь встать. Тот лишь хватает ртом воздух, как рыба, и не шевелится. Чертыхаясь, Адрия наклоняется, чтобы подхватить незадачливого пацана за хрупкое тельце и поставить на ноги. Когда мальчишка оказывается на земле на своих двух, она встряхивает его за плечи.

Жест выходит грубоватым, но Адри лишь пытается привести его в чувства. Парнишка испуганно хлопает глазами, тяжело дыша. Роудс злится, не понимая, что происходит.

– Да что с тобой такое? Стоять можешь?

Он лишь кратко кивает в ответ.

Хоть что-то.

Кто-то окликает ее со спины, и Адрия вздрагивает, оборачиваясь. Знакомая фигура в ста метрах выныривает из тоннеля стадиона, стремительно приближаясь:

– Эй, что тут происходит?

Черт побери.

Адри выпрямляется, буравя недобрым взглядом поджарого парня в спортивной форме.

Мартин Лайл собственной, мать его, персоной. Тип из параллельного класса, который не упустит возможности задеть Роудс словом в узком школьном коридоре или отпустить пару едких комментариев на общих занятиях по физкультуре.

Это его друзья заключают споры на двадцать баксов, кого грубее Адрия отошьет. Это его друзья издеваются, посвистывая ей вслед из проезжающей рядом тачки. Мартин Лайл из глубины салона лишь небрежно усмехается, отстраненно наблюдая за происходящим. Потому что Мартин Лайл возглавляет эту поганую стаю и ищет развлечений за чужой счет. Только сейчас он один и ему вовсе не до развлечений. Он приближается в считаные секунды, сокращая расстояние между ними в ничто.

Адрия наблюдает за ним, не понимая, как реагировать.

Она отшатывается от мальчишки, отрывая ладони от его плеч. Пацан по-прежнему выглядит испуганным и тяжело дышит.

– Какого черта, Роудс? – Лайл разводит руками, оглядывая мальчишку с головы до ног. – Ты докопалась до моего брата?

Адрия чувствует себя глупо. На несколько долгих секунд дыхание перехватывает судорогой от возмущения, и она лишь удивленно открывает рот, не находя слов. Ее непонимающий взгляд блуждает от младшего Лайла к старшему, совмещая факты, как элементы пазла. Теперь сходство между ними кажется очевидным – те же густые каштановые волосы, темные брови, только куда больше силы и угрозы в теле старшего Лайла, а взгляд серо-голубых глаз пронзительный и острый. Чертовы детали не подходят друг к другу. Картинка выглядит абсурдно. Спасать от буллинга младшего брата школьного хулигана, чтобы он сам обвинил тебя в буллинге, – это бред.

Все, что Адрия может выдавить в ответ, крепко сжав зубы, только:

– Пошел ты!

Но Мартин Лайл никуда не собирается, лишь сильнее хмурится.

– Что тебе от него нужно?

Заедающая в мыслях несправедливость не позволяет Адри думать, только растерянно хвататься за понятное для нее чувство – раздражение. Нервно отмахиваясь от ситуации, она чертыхается, закатывая глаза. Наспех принимая единственно возможное решение, Адрия разворачивается, чтобы оставить этих придурков разбираться со своими проблемами самим, потому что проблемы у них явно есть. Как минимум с головой.

Она уже делает шаг в сторону, но тяжелая ладонь Мартина Лайла хватает ее за плечо, разворачивая обратно и не позволяя уйти.

Зря. Очень зря. Пламя злости распаляется, ярко разгораясь в Адрии вспышкой возмущения. Огонь обжигает ее саму, застилая едким дымом взор.

Адрия отшатывается, наотмашь сбивая со своего плеча чужую ладонь. Она шипит, как горячее трескучее пламя:

– Отвали от меня, кретин!

Парень закипает, когда этот пожар опаляет его самомнение. Никто не разговаривает с Мартином Лайлом так! И тем более никто не сбегает от него, гордо отворачиваясь. Он громко рявкает:

– Мы не договорили!

Адрия лишь грубо толкает парня в плечи. Кто он такой, чтобы судить ее? Чтобы делать такие мерзкие выводы и тем более чтобы удерживать ее тут, требуя объяснений?

В ответ Лайл лишь наступает на нее. Ближе. Так, что между ними остаются считаные сантиметры. Воздух звенит от напряжения, а где-то вдали раздается школьный звонок.

Мартин продолжает, чеканя слова:

– Если ты что-то сделала, ты пожалеешь, обещаю тебе!

– Сам ты пожалеешь, урод, лучше бы следил за братом! – Она упирается ладонями в его крепкую грудь, не позволяя приблизиться, но яростное лицо мелькает прямо перед Адрией, выплевывая слова так, что они почти обжигают кожу:

– Только посмей подойти к нему еще раз, и я превращу твою жизнь в ад.

Как будто еще нет. Как будто они уже с этим не справились – люди, которым плевать на других и которые швыряют чужие чувства в топку своего эго. Их жадное, прожорливое эго требует чужого страха, покаяния. Власти. Таким людям не говорят, что они не правы. С такими людьми Роудс не разговаривает вовсе.

Адри слишком хорошо знает таких людей, чтобы вестись на подобные угрозы. Но угрозы в этой ситуации больно царапают ее за живое, врезаясь тупым непониманием в мысли, – что она сделала? Никто не будет разбираться.

Роудс сильнее упирается в гуляющие под футболкой мышцы, отталкивая Лайла. Все поводы и причины остаются за бортом бездонного раздражения, канут в омуте. Не важно, с чего они начали, важно то, кем он себя возомнил, чтобы угрожать ей. Ей больше не двенадцать, чтобы она отступала в страхе.

Адри рычит ему в лицо, не выказывая ни оттенка испуга:

– Моя жизнь уже ад, идиот!

Мартину Лайлу этот ответ не нравится. Наверное, потому что ничего больше предложить он не в силах. Но сквозь злость на лице прорывается оскал, плотоядная, злорадная ухмылка:

– Ты что, бесстрашная, а?

Резко очерченный подбородок парня задирается вверх для усиления его слов.

Он игнорирует руки Роудс на своей груди, но вздрагивает, когда острые девичьи ногти больно врезаются через ткань футболки в кожу. Гадкая усмешка подбирается к уголкам губ.

– Хочешь отправиться за решетку вслед за предками? – он хрипло выдыхает в ее лицо слова. Слова, которые бьют под дых, заставляя все внутри Адри сжаться в судорожном спазме.

Она замирает в ледяном оцепенении, пока Мартин Лайл, нащупав слабое место, продолжает чеканить фразы, застыв над ней угрожающей тенью и обжигая горячим дыханием:

– Дочь уголовников, да? Метишь сразу в одиночную камеру или в общую? – Усиливая наступление, он усмехается, и линия губ сильнее надламывается в ядовитой издевке. – Не зря говорят, что ты дикая. Тебе нельзя в общество, Роудс, ты опасна для окружающих.

Адрия крепко сжимает челюсти, прожигая Лайла взглядом. Он никогда не сможет понять, что она вынуждена показывать зубы таким, как он, иначе они раздерут ее на жалкие ошметки. И тогда Адри больше не сможет смотреть себе в глаза, зная, что обнаружит в них лишь унижение.

Мартин продолжает, громко цокая:

– Что, вцепишься мне в лицо или, может, лучше накинешься на ребенка? Так ты делаешь?

Сердце Адри мучительно ухает в грудной клетке, пропуская удары. Удар. Тишина. Удар. Тишина. Густое, вязкое нечто заливает легкие, не давая сделать вдоха. Сознание затягивает тягучая черная обида.

На Мартина Лайла.

На мальчишку за его спиной.

На мелких уродцев, что сбежали.

На саму себя.

На свою глупость.

Адрия задыхается в этой обиде, чувствуя, как подступают горькие слезы, как оживает с новой силой желание сбежать, отчаянно крича, что все это несправедливо. Она просто хотела помочь, просто не смогла закрыть глаза на чужую беду, а теперь оказалась крайней. Человеком, который несет лишь зло. Может быть, Лайл прав, и все, что есть внутри нее, – лишь угроза. Шипы.

Она проглатывает ком в горле и поджимает губы, не позволяя им задрожать в обиде. Кто просил ее ввязываться? Ничего бы не случилось с пацаном, не вмешивайся она еще пару минут.

Собственная глупость оседает на языке горечью. Горечью слов, которые она не выскажет, пока Мартин Лайл будет смотреть на нее с усмешкой, ожидая реакции.

Но все, что Адрия делает, – шаг назад. И еще один. Она медленно разворачивается, чтобы уйти, даже не бросив на виновника произошедшего взгляд. Проблемой всегда была не чужая слабость, а ее собственная.

Не нужно было защищать мальчика. Не нужно было привязываться к Луизе Брэдшоу в одиннадцатом классе. Не нужно было ожидать от матери слишком многого. Не нужно было надеяться, что она не повторит кривой путь Адама Роудса в никуда.

Не нужно было думать, что она особенная. Она не как все, она хуже.

Адрия отступает, не позволяя себе заплакать.

Мартин Лайл презрительно смотрит ей вслед. Провожает ее сверлящим взглядом до самого угла школы и наконец оборачивается к младшему брату.

– Какого черта? – звучит его трескучий голос, но Адри уже не различает слов. Ей все равно.