Текст книги "Трещины и гвозди"

Элин Альто
Трещины и гвозди

© Элин Альто, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

Часть 1

Глава 1

Иногда ей кажется, что весь мир против нее.

Иногда она мечтает, чтобы новый день не наступил, потому что новый день несет лишь новую боль.

Этот день – из таких.

Адрия еще не знает этого точно, но ощущает нутром, предчувствует, что за очередным поворотом ждет беда. Беда жадно облизывается, чует кровь, страх и разочарование. Беда добьет ее, будто того, что Адрия пережила в прошлую пятницу, – недостаточно. Не вся боль впитана, не все разочарование испытано. Не все последствия ее глупой ошибки испиты до дна.

У входа в школу Адрия глубже загоняет ногти в центр ладоней, сильнее сжимает челюсти, выше вздергивает подбородок – ни одна живая душа и уж тем более ни один старшеклассник Рочестера не разглядит за непреклонной бесстрастностью трещину, за густой черной подводкой и острым, режущим взглядом – обиду. Тяжелые ботинки тети добавят ее нервным движениям основательности, а рваная джинсовая юбка – небрежности. Безучастное выражение лица заставит каждого поверить, что Адрия Роудс не цепляется за прошлое.

Всем своим видом она с вызовом диктует одно: ей не больно. Ей все равно на произошедшее. Плевать. И Адрия входит в школу, готовая встретиться лицом к лицу со своим обидчиком.

Но в длинном людном коридоре вместо обидчика и его обширной группы поддержки Роудс встречает лишь внезапное молчание, что разрывается бомбой в воздухе, стоит ей сделать несколько шагов. Десятки пар глаз, знакомых и не очень, оборачиваются в ее сторону, внимательно оглядывая Адрию. Кто-то толкает зазевавшегося собеседника, чтобы указать кивком подбородка на нее. Кто-то тычет пальцем, криво ухмыляясь.

Долгие секунды колючая проволока непонимания растягивается от одной мысли к следующей. Адри замирает на месте, хмуро выискивая в лицах ответы, но только глубже проваливается в неизвестность.

Почему они так на нее пялятся?

Что нашептывают, пихая друзей в бок?

И главный вопрос: неужели ее жизнь и тот дурацкий скандал в пятницу интересны всей школе?

Она ожидала косых взглядов одноклассников, сплетен среди старшеклассников, идиотских шуток свидетелей. Но не ожидала такого внимания от всех.

Адрия Роудс медленно выдыхает и отмирает. Проходит к своему шкафчику и со звоном дважды проворачивает ключ в замке. Взгляды неотрывно следуют за ней, тихое жужжание слов в воздухе усиливается. Роудс небрежно закидывает несколько учебников в потертую бездонную сумку, стараясь игнорировать всех вокруг. Не получается. Она буквально кожей ощущает, как чужие взгляды гуляют по ней, чужой шепот плотнее сдавливает мысли, а чужие слова затягиваются узлами на шее. Они все обсуждают ее, кивают длинными носами, которые суют не в свое дело. Адри сглатывает ком в горле, поджимает губы, но не подает виду, наспех выискивая среди хлама в шкафчике нужную тетрадь и хоть одну пишущую ручку. Сегодня у них контрольная. Но все ее мысли далеки от учебы.

Гулкие смешки перекатываются по школьному коридору перезвоном колоколов. Говорит один – подхватывают еще трое. Эхо чужих насмешек теряется вдали, отзывается тихим шипением, шепотом, в котором не разобрать слов. Адрия тихо сглатывает, пряча взгляд среди корешков книг, которые ее никогда особо не интересовали, старается уловить обрывки чужих фраз, застывших в воздухе.

«Это она…»

«Сто пудово она, ты только глянь».

«Какой позор!»

«Зачем она это сделала?..»

«Я бы вдул».

Последний осколок фразы больно царапает слух. Адри слышала это не раз, но всегда огрызалась быстрее, чем очередной самодовольный кретин успевал поставить интонационную точку в конце предложения. Сейчас она не реагирует. Не знает, на что реагировать. О чем они говорят и при чем тут все, что произошло в ту пятницу?

Роудс громко хлопает шкафчиком, сжимая зубы.

Ей нет дела до того, что у этих придурков на уме.

Нет дела до того момента, пока один из них, что посмелее, не выступает вперед, широко скалясь. Энтони Лоуренс – корнербек[1]1
  Корнербек – позиция игрока защиты в американском футболе.


[Закрыть] футбольной команды, кто бы мог подумать. Массивный и растрепанный, он выглядит немного нелепо, но угрожающе. Взбухшие под футболкой мышцы компенсируют недостаток в росте и добавляют ему уверенности. Уверенности, которая диктует, что он может выглядеть, как пожелает, и говорить, что пожелает.

– Эй, Роудс, – он улыбается так широко, что кривая линия сухих губ вот-вот треснет. – Не знал, что ты такая страстная, встретимся после уроков?

Гогот дружков вторит его издевке.

Адрия огрызается, чтобы в своей манере процедить яростное «Пошел ты», но дружки Энтони ее опережают:

– Тони, не забудь потом кинуть ссылку.

Одобрительный насмешливый гул гуляет по толпе, окружая Роудс замкнутым кругом.

– Да, друг, ты же поделишься с товарищами свеженьким контентом?

Дыхание у Адрии перехватывает. Мутная завеса затягивается вокруг мыслей, не дает вдохнуть, мыслить здраво. Кровь льнет к вискам. Она еще не знает, что случилось, но уже понимает – что-то ужасное.

В руках девчонки недалеко от Энтони оживает динамик телефона – глухие стоны наполняют ледяную пустоту внутри Роудс осознанием.

Дружки Энтони мерзко хохочут, двигая бедрами:

– Да, детка, да!

Все внутри Адри взвывает.

Одним резким рывком она подскакивает к девчонке, чтобы вырвать телефон у нее из рук и уставиться на экран. Больно обжигаясь об увиденное, она швыряет его на пол. Хозяйка вскрикивает и беспомощно тянет руки следом. Телефон падает, но за расползающейся по экрану трещиной все еще виднеется тонкий силуэт, выжженные светлые пряди и девичье лицо, развернутое на три четверти. Стоны усиливаются, дыхание сбивается. Из динамика телефона Адрия слышит свой собственный голос, но те слова уже не имеют значения. Она ощущает, как все внутри нее содрогается от боли, обиды и несправедливости.

Она знает, кто это сделал и за что. Не знает лишь, почему это все происходит с ней. И сколько еще надежд должно рухнуть, прежде чем рухнет она сама.

– Она и вправду дикая штучка! – Чужие голоса вспарывают повисшую пелену, реальность с треском прорывается в сознание.

– Эй, Роудс, договоримся за пару банок пива? – Чужие голоса не замолкают, эхом отскакивая от стен.

Ее скрупулезно выстроенный образ сыпется. Густая подводка вмиг кажется вульгарной, наряд – вызывающим. Адрия вдруг ощущает себя грязной. Омерзительной. Испачканной. Все, что остается внутри, – только отвращение к себе самой. Яростное презрение, перемазанное красным и черным. Она слышит только агрессивный рев в ушах и уханье сердца.

Медленно ее наполняет мрачная пустота.

Ничтожность.

Кричащее унижение.

Ее интимная слабость, выставленная на обозрение всего интернета, чертовой школы и каждого, кто мечтал ее унизить. Мечтал каждый, а смог лишь один.

Линия подводки рвется, и одинокая чернильная слеза ползет вниз. Адри сжимает до боли челюсти и бросается с кулаками на девчонку, которая тянется за своим телефоном. Никто не должен увидеть ее слез.

Глава 2

Три месяца назад

Кухонные полки зияют перед Адри своей пустотой. Она трет глаза, все еще пытаясь проснуться, и перебирает деревянные ящики в поисках того, из чего можно было бы сообразить завтрак. За упаковкой муки с закопавшимися черными жучками и парой банок консервированной кукурузы ей удается найти завалявшуюся пачку хлопьев.

Ситуация в холодильнике чуть лучше – у молока даже не истек срок годности, а это значит, что тетя Адрии пребывает в том состоянии, когда проблемы реального мира заботят ее чуть больше проблем внутри. Адрия не держит на нее зла. Стабильно несколько раз в месяц Аманда Роудс погружается в состояние мучительной нервозности, и тогда ни пустой холодильник, ни попытки племянницы привлечь внимание – которых она уже давно не предпринимает, – не способны исправить ситуацию. В такие периоды остается только дождаться, когда реальность вновь станет чуть лучше, чем паршивой, – тогда на обед появится пицца быстрой разморозки, а жучки из пачки муки переедут в мусорный бак. Когда Аманда сможет улыбаться, не хватаясь за голову от мигрени. Кроме нее внести в дом уют и заполнить холодильник продуктами попросту некому – Адам Роудс, отец Адрии, не станет заниматься хозяйством, а сама Адрия едва ли научена решать бытовые проблемы. Впрочем, проблему бы она и не решила – до ближайшего магазина многие километры, и без машины простой поход в супермаркет превращается в целое приключение. Адрия предпочитает перебиваться сухим пайком. Поэтому, когда Аманда впадает в очередной депрессивный эпизод, ранчо Роудсов кажется еще более заброшенным и безжизненным, чем обычно.

Залив хлопья молоком, Адрия садится завтракать за обшарпанный деревянный стол, видавший даже времена холодной войны.

Весь дом Адама Роудса представляет собой набор полупустых пыльных комнат, облаченных в дерево. Когда-то давно ранчо Роудсов было доходным, и в каждой из этих комнат кипела жизнь, а поля вокруг были засеяны пшеницей и кукурузой. Тогда дед Адама и Аманды был уважаемым человеком в городе, и по выходным в этом доме собиралось много гостей. Теперь дом запустел, осунулся, сильно постарел за пять десятков лет, а его немногочисленные жильцы были больше похожи не на успешных людей, а на беженцев, потерпевших крушение. В сущности, так оно и было. Оставшиеся Роудсы не смогли совладать с жизнью, и их выкинуло на берег сильным течением, оставив коротать дни в этом захолустье. Никакого больше урожая, гостей и столов, ломящихся от еды. Никакого тепла в этих стенах. Только три жилые комнаты и дом, чье величие осталось в прошлом. Только Адам Роудс с недоброжелательной, хмурой ухмылкой. Только Аманда Роудс, его кровная сестра, с густо подведенными черными глазами и бегающим тревожным взглядом. Только Адрия с тарелкой старых хлопьев и кучей вопросов о том, что делать с этой жизнью.

Склоняясь над своим завтраком, она небрежно скользит худощавыми пальцами по экрану старого телефона в трещинах, пролистывая ленту соцсети. Одни цветастые картинки сменяются другими, одни счастливые люди – новыми. Изредка на лице Адри проскальзывает едкая ухмылка, когда среди всей массы фотографий – и зачем ей все эти подписки? – попадается очередная одноклассница, выставляющая напоказ семейный ужин, симпатичного парня или свою комнату в светлых цветах и девчачьих постерах. Ничего нового. Все те же типичные атрибуты старшеклассницы, довольной жизнью. Все так же далеко от реальности Роудс.

Она поднимает голову, чтобы кратко оглядеться и убедиться в этом. Старые занавески в мелкий цветочек чуть колышутся на сквозняке, дверь кухни тихо поскрипывает, гуляя туда-сюда. Дом словно поддакивает.

Адрия права.

Семейных ужинов здесь не проходило десятки лет, и вряд ли они предвидятся в будущем. Адам, Аманда и Адрия с трудом находятся в одном помещении, не говоря о том, чтобы сесть за один стол. Взаимные упреки, ядовитые колкости и уничижительные взгляды – все, что они могут предложить друг другу на ужин. В лучшем случае. В худшем Адрия хлопнет дверью, как только Адам войдет в комнату.

Со вторым пунктом тоже провал. Симпатичные парни вокруг Адри, может быть, и водятся, но имеют не самые благие намерения. Адрия не готова стать их трофеем, пусть и оступилась несколько раз, воспринимая обманчивую нежность за заботу. Нет. Больше никогда. И забота ей больше не нужна, удалось ведь дожить без нее до семнадцати.

С третьим пунктом в списке счастливых старшеклассниц все куда проще и менее прозаично. Комната Адри является противоположностью девчачьих мечтаний, и это трогает Роудс меньше всего. Ей не нужны розовые рюши, как и крикливые лозунги над дверью или цветастая мебель с мягкими подушками. Все, что нужно Адрии, – чтобы ее не трогали. Комната на чердаке, куда так редко поднимается Аманда, и еще реже Адам, хорошо отвечает этой цели. В этой комнате Адри не чувствует уюта, ведь сложно почувствовать его в доме человека, которого не можешь назвать отцом, а зовешь лишь по имени. Но мрачный чердак со скрипучей деревянной кроватью – лучше, чем улица. Однако это «лучше» в жизни Адрии случилось не благодаря отцу, а лишь по милости Аманды, что впустила ее в этот дом за год до того, как Адам Роудс вышел на свободу. Факт, который тоже не вписывается в жизнь счастливой старшеклассницы.

Лучше, чем ничего. Но все еще хуже, чем у одноклассниц на красочных фотографиях в соцсетях.

Адри моет тарелку и возвращает ее на место. Места вещей в этом доме так же непостоянны, как и люди. В скором времени Аманда в приступе нервозности поменяет все местами, пытаясь добиться какого-то далекого, недоступного им, Роудсам, уюта. Тарелки окажутся не в верхнем ящике справа от раковины, а внизу в левом. Так случается.

Адрия понимает тетю, иногда она ощущает похожий зуд – необходимость сменить место, людей, свой внешний вид, будто в попытке сделать все иначе – вдруг это что-то изменит, успокоит, придаст сил. Обычно так и происходит, но эффект длится недолго. Поэтому Адрия спешит снова сменить окружающую обстановку, а Аманда перекладывает всю посуду в следующий ящик, меняет вещи местами, дает им новые названия. Псу на заднем дворе меняют клички так часто, что в конце концов Адри называет его лишь псом. Это нормально. С этим псом Адрия даже ощущает нечто общее – с самого детства они с матерью сменили так много домов и отчимов, что запоминать имя Адри, возможно, и не имело смысла. Во всем этом хаосе она могла быть просто «девочкой».

Наспех расчесывая длинные взлохмаченные волосы перед мутным зеркалом, Адрия почти не заглядывает себе в глаза.

Зато в отражении она замечает несколько мятых купюр на журнальном столике позади себя. Деньги в их доме – нечастые гости. Адам зарабатывает немного и к тому же считает, что никому и ничего не должен, а потому даже карманные расходы его дочери ложатся на Аманду. Она принимает эту ношу без упрека и заботится об Адри, когда не приходится заботиться о своем душевном здоровье. А еще Аманда работает круглыми сутками, чтобы содержать ранчо в более-менее пригодном для жизни состоянии – ремонтировать крышу, платить за свет и иногда все же закупаться продуктами. Адрия мысленно благодарит тетю и выходит из дома, хватая сумку.

У покосившейся калитки, обмотанной стальной сеткой, она теребит потрепанного пса за ухом и впервые за день улыбается. Это нелепое существо с порванным ухом и куцым мельтешащим хвостом вселяет в нее смутную, странную радость. Когда его широкий влажный язык скользит по руке, оставляя на коже липкое тепло, Адри не чувствует себя одинокой. Но это чувство быстро испаряется, исчезает в холодном воздухе утра, и Роудс направляется по дороге вперед, чтобы вновь оказаться в месте, в котором быть не желает.

Такси останавливается у массивных серых ворот, и водитель с недоверием оглядывает высокий забор и вывеску у входа, но молчит. Обычно они более красноречивы. «Малышка, тебе точно сюда?», «Детка, ты ничего не перепутала?» – говорят они всегда так, будто знают лучше Адрии, что это место не для нее. Она и сама знает. Но, по их мнению, она должна вдруг опомниться, встрепенуться, попросить довезти ее до кафе, где встретится с подружкой и за большим куском клубничного чизкейка будет обсуждать мальчиков.

Клубничный чизкейк у Адри с собой. На коробочку десерта и такси до этого места пришлось потратить все, что с утра оставила Аманда. Эта мысль отзывается в ней злостью и горючим раздражением на себя. Почему она продолжает сюда приходить и потакает этим прихотям?

Адри пихает водителю мятую купюру и направляется к воротам.

Она проходила здесь уже десятки раз, но еще ни разу не пыталась принести десерт.

На входе грузный мужчина оценивает ее с головы до ног. Очередная унизительная процедура. Кивнув тяжелым подбородком, он пропускает Адри, и буквально кожей она ощущает на себе его липкий, пронзительный взгляд. Стараясь игнорировать скверную сальность чужого внимания, Роудс проходит дальше. Протягивая документы следующему мужчине, она одаривает его кислой улыбкой. В этих стенах нет места гостеприимству, и Адрия не помнит, чтобы задолжала кому-то свое радушие, но у нее есть цель, а если есть цель, приходится постараться.

Под строгим надзором еще одного сотрудника она складывает свои вещи в пластиковый контейнер. Коробочка с чизкейком остается в стороне, и мужчина хмуро кивает на нее, взглядом спрашивая: «Что это?»

– Это чизкейк, можете проверить. – Адри пытается заставить себя мило улыбнуться, но выходит скверно. Не улыбки решают здесь все – только правила.

– Нельзя, в контейнер.

– Это чертов клубничный чизкейк! – Она в секунду срывается с показного смирения в раздражительность и злость. За мгновение лопаются все тонкие ниточки, которые заставляют ее сохранять эмоциональное равновесие. Тонкое полотно выдуманного спокойствия расходится, обнажая не просто предупредительный оскал «не приближайтесь», а глубокую обиду в обертке из жестких слов.

Охранник беспрекословно кивает на контейнер. С ним это не обсуждается, или она сделала что-то неправильно. Нужно было улыбаться.

Она хмурится, пихая коробочку в контейнер и обнажая верхний ряд зубов в кривом оскале. Пусть сожрет его сам и подавится. Что за дурацкие правила?!

– Идиот, – шипит она, проходя дальше, неуверенная, чего хочет больше – чтобы мужчина не услышал ее или чтобы ее слова все же достигли адресата.

Проклятый чизкейк. Проклятое место. Проклятый повод явиться сюда с этим проклятым чизкейком.

Подняв мутные серые глаза на женщину, которая садится напротив, Адри смаргивает и быстро отводит взгляд:

– Привет, мам.

Глава 3

Мать очаровательно улыбается, протягивая теплую ладонь к лицу Адри. Адри не отстраняется, позволяя мягкому прикосновению случиться. Непривычно, странно, может быть, даже приятно.

Но стоит Дебре Гарднер раскрыть рот, как пощечина реальности больно бьет по лицу:

– Милая, неужели не получилось?

Чертов чизкейк.

Адри вмиг чувствует себя глупо – в очередной раз собственная мать ее одурила. Первое, что она ждала увидеть за этим столом в мрачной комнате для свиданий окружной тюрьмы штата Индиана, – клубничный чизкейк. Вовсе не дочь. Ничего нового. Они ведь это уже проходили, на что она надеялась?

Дебра не понимает собственной оплошности, не понимает, что оступается всю жизнь, и продолжает гнуть свою линию:

– Боже, как можно быть такими снобами! – произносит мать, встряхивая темными прядями и широко хлопая глазами, которые, к сожалению Адри, так похожи на ее собственные.

В их внешности слишком много общего, и единственное, чем Адрии удается исправить это мучительное сходство, – осветлить до неестественной желтизны волосы, чтобы не видеть в отражении зеркала мать. Но она знает, что это не поможет, – Адрия становится второй копией Дебры, только повадки более замкнутые, взгляд жестче. Это то, что подарили ей родители.

Адрия поджимает губы, смеряя мать непроницаемым взглядом:

– Не получилось.

Опуская взгляд, она фокусируется на надписи, нацарапанной на металлической поверхности стола. Кто-то написал там дурацкое «люблю» с припиской «Эндрю», и теперь эти кривые буквы каждый раз мозолят Адри глаза, но заставляют ее сфокусироваться. Не на любви, нет. На том, как абсурдно смотрится это кривоватое слово в этих условиях. В обстоятельствах, в которых любовь заперта на все замки. Как внутри Адрии.

Адри нравится ковырять эти буквы ногтем, пока она ждет, когда охранник приведет мать. Возможно, так работает ее сознание, успокаивается, – привязаться, запечатлеть, ковырять, пока вокруг хлопают двери, звенят замки, гудят чужие слова:

«Ты в норме, Джеки? Тебя здесь не обижают?»

«Адвокат сообщил, что приговор могут оспорить».

«Твоя мать уже готовит апелляцию».

Адри не хочет слышать ничего из этого. Адвокаты, апелляции, приговоры. Они с матерью не обсуждают это. Адрия даже не знает, сколько ее матери еще сидеть. Дебра Гарднер не говорит об этом, потому что считает, что допущена ужасная ошибка и ее освободят в ближайшее время. И так уже два года.

Мать изящно одергивает тюремный комбинезон, выпрямляясь. Даже в таких условиях она не теряет шарма и выглядит куда дружелюбнее и приветливее дочери. Адри живо представляет себе, как Дебра строит глазки охранникам, и отвращение подкатывает к горлу нервной судорогой. Ее мать прожила на шеях мужчин целую жизнь, и тюремная роба ничуть ее не изменила. Только лишила свободы выбора. Но она умеет приспосабливаться. Адри умеет лишь игнорировать.

– Детка, не расстраивайся, – небрежно произносит мать, но снова улыбается. – Если удастся договориться с Джоном из второго блока, он достанет пару десертов. С ума схожу от одной мысли о чизкейке.

Конечно, у нее всегда есть запасной план.

Если Джек не позовет замуж, она наберет Джорджу, с которым познакомилась несколько месяцев назад в супермаркете. Если не удастся с Джорджем, у нее есть друг Курт, влюбленный в нее с детства. Только у Курта не так много денег, и поэтому, когда запросы Дебры вырастут, она вновь будет искать очередного Джека. Эта цепочка не имела конца, и мать жила так столько, сколько Адрия себя помнит. Стоит отдать должное, все эти Джеки, Джорджи, Курты всегда были приличными людьми – офисными клерками, банкирами, менеджерами или врачами. Дебра никогда не училась на своих ошибках, но одну она запомнила – Адама Роудса.

Воспоминание об отце прорывается на лице Адри ироничной ухмылкой.

Вместе с Деброй они навещали Адама в тюрьме трижды – там Адрия впервые и познакомилась с отцом. А до этого мать двенадцать лет врала, что ее отец был летчиком и героически погиб на Востоке. Неужели стащила этот сюжет из какого-то фильма?

Адри помнит первую встречу, первый свой визит в тюрьму, как сейчас, – затхлый тюремный дух, кислый запах пота, удушающая тишина в окружении бетонных стен.

Адри двенадцать, и она плохо представляет себе, что это за место. Она скучающе вздыхает и отклоняется назад, чтобы покачаться на стуле, но лопатки лишь больно упираются в холодное железо – стул не двигается с места, ножки намертво прикручены к полу. Она поворачивается к матери вполоборота, чтобы спросить, что они здесь делают, но мать молчит, не отрывая взгляда от двери в конце комнаты. Лязг металла сначала едва различим, но звук повторяется, усиливается, подбирается ближе, и Адрия догадывается, что за этой дверью еще много-много других дверей, каждая из которых должна открыться. Открыться, чтобы впустить в ее жизнь очередного мужчину, презрение к которому отпечатается у Адрии на кончике языка, сорвется с губ сдавленным ругательством вместо приветствия. Ведь когда мать кисло улыбнется и своим привычным жеманным тоном произнесет: «Познакомься с папочкой», Адрия будет заранее ненавидеть их обоих. Ненавидеть за молчание, издевку в голосе, десяток дверей, которые закроются, прежде чем она, тихо глотая слезы, успеет вспомнить, как часто говорила, что ее отец погиб.

Тогда на выходе мать сказала, что привела Адрию в окружную тюрьму штата Алабамы, чтобы показать, с какими мужчинами не стоит связываться. Довольная своим непосильным вкладом в воспитание, она предлагает прокатиться за молочным коктейлем. Адрия презирает молочные коктейли так же, как презирает мать, поэтому выскакивает из машины на ближайшем перекрестке, чтобы показать, с какими женщинами тоже не стоит связываться.

И сейчас, пять лет спустя, Адрия ощущает собственную глупость. Глупость двенадцатилетней девочки, которая впервые видит отца, еще и за решеткой, и не знает, как себя вести. Как реагировать на мать, закручивающую локон наманикюренным пальцем, как реагировать на отца, который смотрит безразлично, точно сквозь нее.

Теперь так же безразлично Адрия старается смотреть на мать. У нее хорошо выходит – кое-чему она научилась у Адама за те пару лет, что он на свободе. Адам вышел из тюрьмы, Дебра туда попала. Паршивый баланс в паршивой вселенной Адрии, где правит лишь злая ирония.

Злость внутри Адри мешается с глупостью. То далекое «Познакомься с папочкой» отпечатывает злость так глубоко, что сложно нащупать что-то кроме. Почему мать столько лет врала, что отец погиб? Почему он не отправил ей за все эти годы ни одной весточки? Почему он оказался в одиночной камере, а не рядом с ней?

Проходит столько лет, но Адри не перестает чувствовать ту злость.

Чувствовать не перестает, но не понимает – почему, несмотря на эту злость, как дура тащила матери чертов чизкейк? Потому что Дебра умеет убеждать? Потому что Дебра профессионально заговаривает зубы?

Потому что она все еще ее мать. Адри не знает, что делать с этим фактом. Она сократила свидания до пары раз в месяц и каждый раз спрашивает себя, зачем ей туда ехать, но каждый раз приезжает. И это злит еще больше.

– Как дела в школе? – Мать перестает широко улыбаться, но ее лицо излучает обманчивую участливость.

Адри кривится.

Этот вопрос мог бы прозвучать в стенах их дома, в котором они бы не задержались больше, чем на полгода, за кухонным столом или телевизором, по пути до супермаркета или торгового центра – как раньше, но теперь он раздается в стенах тюрьмы и звучит странно. Насколько хорошо должны быть дела в школе, чтобы после ее окончания не попасть сюда?

Адрия ерзает на стуле, жалея, что пришла. Она проходит эти этапы раз за разом, в каждый свой визит к матери.

Она язвит, острыми фразами рассекая душный воздух:

– Кто-то написал про меня кучу гадостей в женском туалете, меня вызвали к директору за скандал с девчонкой из параллельного класса, а еще я, кажется, вырвала ей клок волос. Про что из этого ты хочешь послушать?

Мать вздыхает:

– Я ведь не была такой.

– Он был таким, – криво усмехается Адри. – Он есть такой.

Они обе знают, о ком речь. Когда началось судебное разбирательство против Дебры, она сама дала Адрии адрес его дома. Адри долго сомневалась, прежде чем поехать туда, но у нее не было выбора. Не было и нет.

– Вы с ним ладите? – голос матери звучит серьезно. Адрии кажется, что она приезжает сюда за этими моментами – когда от кокетливой безответственности Дебру переключает на осознание того, что она сделала с жизнью дочери и своей.

Адри кисло улыбается матери в ответ, ощущая смутное удовлетворение. Она хочет, чтобы Дебра Гарднер хоть иногда сожалела. Она хочет сказать, что помнит, с какими людьми не стоит связываться, но так уж вышло, что такие люди – ее родители.

Вместо этого Адрия вновь обращает внимание на нацарапанную надпись. На слово, которое она никогда не сможет сказать отцу и, что важнее, которое никогда не услышит в ответ.

– Мне кажется, он ненавидит меня, – впервые за весь разговор Адри отвечает серьезно. Эти слова жужжат у нее на языке давно, но ей некому их сказать. Единственное, на что она может рассчитывать в глубине души, – на то, что мать сможет их услышать.

На лице Дебры отражается сложная гамма чувств, и вместо того чтобы выбрать подходящую эмоцию, как делает всегда, она теряется на долгие секунды.

– Это не так, милая. – Мать накрывает своей рукой ладонь Адри, и Адри вновь принимает это обманчивое тепло, которого ей так не хватает. Но лишь на пару секунд, не более, а затем одергивает руку и отстраняется, откидываясь на спинку стула. За долгие годы мать приспособилась и к этому. – Он просто сложный человек.

– И зачем ты рожала меня от этого сложного человека? – выплевывает ядовитые слова Адрия.

Мать игнорирует вопрос и продолжает говорить скорее для собственного успокоения:

– Детка, он провел в тюрьме почти пятнадцать лет и вышел не так давно. Дай ему время.

– Теперь ты его оправдываешь?

Наблюдать за тем, как мать ерзает на стуле, не находя ответа, дорогого стоит. Но Дебра Гарднер не способна выдерживать напряжение слишком долго, не умеет фиксироваться в этом мучительном состоянии больше, чем на несколько секунд, поэтому быстро переключается на другую тему:

– Ты встречаешься с кем-нибудь?

Адри закатывает глаза. Все это кажется сюром – мать в оранжевой робе, прикрученные к полу стулья, разговоры о мальчиках. Но разве не за этим она сюда пришла? Понять что-то. Например, как жить, когда в твоих генах кровь преступника и профессиональной нахлебницы. Как решить, где твоя сторона?

Но Адри лишь огрызается:

– Это неважно. – Они не должны заиграться в эти дочки-матери, потому что мать не имеет права думать, что можно наверстать все, что было упущено, пока она кокетничала с очередным Джеком, Джорджем или Куртом. Пока из-за обвинения одного Джека, Джорджа или Курта не оказалась здесь.

Парень, с которым они прожили последние полгода, обвинил Дебру в мошенничестве. Было за что. Она никогда не отделяла отношения от денег, как никогда не различала, где заканчивается ее игра в большую и светлую любовь и начинается настоящая ложь. Наверное, поэтому все ее романы заканчивались феерично и быстро – либо очередной ухажер ловил ее за руку, замечая, что траты на кредитке несоизмеримы с вкладом Дебры в эти отношения, либо попросту весь обман, на котором она строила свой образ и биографию, в какой-то момент всплывал. И дурацкая мелочь в разумении Дебры, вроде трех кредитных карт на чужое имя, оборачивалась скандалом. Или тюрьмой, как в случае последнего Джека, Джорджа или Курта. Он был неплохим парнем, только не собирался терпеть ложь.

И как эта женщина могла научить Адрию чему-то хорошему?

Но стоит отдать ей должное – пока ситуация с деньгами не стала критической, Дебра не переходила рамки закона, всегда лишь личные, ведь гораздо проще играть роль несчастной женщины в беде, чем превращаться в мошенницу. Зато Адам Роудс умело ломает любые границы без поправки на роли и последствия.

Адрия же, в свою очередь, питая глубокое презрение к «талантам» обоих родителей, не умеет ничего, кроме как злиться. Но злость эта бесполезна и только сильнее выматывает, чем больше в нее погружаешься.

– Милая, – мать не сдается и пытается наладить контакт. – У тебя проблемы в школе?

Она вновь мягко улыбается. Иногда она умеет быть нормальной, и во время коротких свиданий в тюрьме Адри вынуждена приходить к этой мысли быстрее, чем в обычных обстоятельствах, – как бы проживать все отношения с матерью в ускоренном режиме. Потому что за пределами этих стен у нее нет матери. Адри признает, что пресловутые полчаса, выделенные на это свидание, – не время вертеть хвостом. Она закусывает губу и хмурит брови, стараясь не встречаться с матерью взглядом. Почему в этой тюрьме нет пластиковых перегородок и телефонов, как в кино? Все тогда было бы проще – пятиминутная консультация о жизни.

– Да, но дело не во мне, а в них. В остальных. – Адри фыркает, пробираясь через острые колючки своей злости вперед. – Мне кажется, я другая.

– Это ведь неплохо. Людей пугают те, кто на них не похож, но в то же время притягивают.