Текст книги "Трещины и гвозди"

Глава 8

Адрия не включает свет и медленно опускает сумку у двери, сопровождая каждое свое движение тихим проклятием. Собственная глупость взвывает из глубины грудной клетки – она так увлеклась бездарными словесными перепалками с Лайлом, что даже не заметила машины Адама. Не заметила очевидного – угрозы.

Тихо ступая в сторону лестницы, Адрия скрипит зубами, но продолжает путь, даже когда боль обдает горячей волной. Нога ноет, стоит на нее наступить, но лучше доковылять до своей комнаты гордо, чем унижаться и просить помощи. Тем более, почти преодолев коридор, она все еще надеется, что Адаму просто нет до нее дела – как не было дела семнадцать лет, пятнадцать из которых он провел в тюрьме.

Темный силуэт за столом долго не двигается, но хриплый голос разрывает тишину, когда Адрия добирается до первой ступени.

– Нашла себе пацаненка на приличной тачке?

Натянутые струны внутри Адрии обрываются, больно бьют наотмашь по рукам. Он видел. Более того, он слышал?

Адрия тихо сглатывает ком в горле, пытаясь убедить себя, что не произошло ничего страшного.

Но ведь произошло.

Они оба знают, что случилось и что за этим последует. Адаму нужен только повод.

– Мамаша не зря тебя учила, да?

Адрия хочет выругаться, но не в силах раскрыть рот. Стыд пунцовым заревом обжигает щеки – в полутьме не увидеть доказательств ее смущения, но она чувствует, как лицо горит огнем. Последнее, чего она хочет, чтобы ее сравнивали с матерью, сравнивая в угрожающей тишине дома, как они похожи. Ведь это мучительно больно признавать, что действительно похожи. Сходство это вдруг кажется Адрии не только внешним, но и внутренним, ведь неспособность преодолеть трудности самостоятельно – отличительная черта Дебры.

И Адам продолжает монотонно и буднично препарировать жизнь дочери:

– Если она и могла тебя чему научить, так это вилять хвостом перед мужиками, – широкие плечи грозно вздрагивают, фигура разворачивается. Теперь из темной кухни на Адрию смотрит насмешливый взгляд. Отец салютует ей банкой пива. – Признаться, это работает, появилась же ты.

Адри стискивает челюсти, заставляя себя проглотить унижение, смолчать, но яд проникает в мысли, отравляет свежей дозой злости ее разум. Яд освежает все воспоминания разом, яркими, болезненными вспышками отзываясь в сознании. Ее мать в ярко-красном платье сладко улыбается копам, когда они стучатся в дверь. «Что случилось, джентльмены? Чем могу помочь?» – приторно спрашивает она, а уже через полчаса на ее руках защелкивается холодная сталь наручников, и ярко-красное платье скрывается в полицейской машине. Все это время, от первого момента до второго, Дебра пытается услужить офицерам, предлагая воды, чая, кофе, словно не понимает, что они пришли за ней.

Несмотря на боль в лодыжке, Адрия делает решительный шаг вперед, демонстрируя яростный оскал.

– А чему научил ты?

Адам Роудс усмехается, застывая на стуле вполоборота к дочери. В полутьме кратко мелькает светлая полоска зубов, прежде чем усмешка оборачивается словами:

– Как чему? Я учу тебя защищаться, разве нет?

Адрия громко фыркает, точно отряхиваясь от неприятной правды.

– Чтобы пацаны на приличных тачках, – продолжает Адам, медленно раскладывая слова в воздухе, – не думали, что тебя получить проще, чем галлон бензина.

Задыхаясь в бессильном возмущении, Адрия покачивается на месте. Легкие раздирает от ненавистных слов, которые режут все оболочки, рвут капилляры, выедают ее изнутри точно кислота, но никак не находят выхода. Она не может подобрать ответ – те правильные, ужасающие и острые слова, что сделают Адаму так же больно, как он ей.

За что?

Почему?

Отец отвечает за нее:

– Я забочусь о тебе и не даю скатиться по следам мамаши, – Адам отклоняется назад, делая глоток пива. Он не пьян и никогда не был – только если не опьянен собственным извращенным тщеславием и ненавистью к миру, который прожевал его и выплюнул на самую обочину жизни. И теперь Адам готов сделать то же самое с миром.

Но Адрия не думает о том, почему он такой, где его жизнь свернула не туда и что за поганое чувство питает его презрение. Она думает лишь о том, как посильнее замахнуться.

– Это никчемная забота, – рычит она. – А из тебя никчемный отец!

Получается не больно. Совсем нелепо. Ее обвинение, как бумажный волчок, неловко крутится несколько секунд в воздухе, пока Адрия осознает свое бессилие. Даже если она может противостоять десяткам самоуверенных кретинов в школе, ей нечего ответить собственному отцу. Это ранит больше всего. Он наседает на нее, протягивает руку, требуя вцепиться покрепче, как исправная бойцовская собака, но Адрия не может. Ей не прокусить толстую броню, не разодрать все его обвинения в клочья.

Ей просто нечего сказать.

Может быть, потому что он прав?

Адри закусывает губу до боли, до первых капель крови, проступающих сквозь тонкую кожу. Никакая боль не способна ее отвлечь, не может унести прочь от этого места. Она бы рада чувствовать только то, как ноет нога, как саднит кожа ладоней от загнанных поглубже ногтей, как алая влага на губах мешается со слюной. Но Адрия чувствует больше и презирает себя за это.

Адам глядит на нее молча, изучая тонкий силуэт в коридоре, подсвеченный луной.

Его насмешливый тон отражается эхом от стен:

– И что прикажешь с этим делать?

Вне себя от ярости, она шипит:

– Не лезь в мою жизнь.

Адам оценивает предложение пару секунд, медлит, хмыкает, а потом продолжает все так же обыденно:

– Пока ты живешь в моем доме, твоя жизнь касается и меня. И ты будешь соблюдать правила этого дома.

Он поднимается со стула, и Адрия содрогается всем телом. Инстинктивный, животный страх въедается все глубже по мере того, как высокая поджарая фигура угрожающе приближается к ней.

Адри испуганно отшатывается назад.

Еще ни разу Адам Роудс не поднимал на нее руку, но, глядя на него, интуиция диктует держаться подальше, чтобы не провоцировать одним своим видом. Ведь чего ожидать от бойцовского пса, выброшенного на помойку? Чего ждать от человека, отсидевшего за решеткой пятнадцать лет?

Она знает, что отец способен уничтожить ее, не пошевелив и пальцем. Его движения порывисты, угрожающи. Адам Роудс всем своим видом внушает, что к нему лучше не приближаться.

Но что делать, если он приближается сам?

Адрия отступает на шаг назад, упираясь в ступени лестницы. Лучше бы она прошла мимо, закрылась на чердаке и легла спать. Лучше бы вызвала такси, не привлекая лишнего внимания в салоне серебристого пикапа. Лучше бы она вообще не заговаривала с Мартином Лайлом.

Но уже поздно.

Адам наступает, и в бледном лунном свете Адрия лучше различает его черты. Тронутые сединой волосы до плеч, собранные в небрежный хвост. Глаза в узких прорезях, окруженных сухими морщинами. Обвислые усы, перетекающие в жесткую щетину. И рабочий комбинезон, за пару метров источающий отчетливый застарелый запах псины.

– Кстати о правилах, – он нависает над Адри всем своим ростом. – Чертова дворняга изгадила диван. Что скажешь, Адрия?

Она цепенеет, вспоминая про пса, которого утром оставила мирно сопеть в гостиной. Коченеет, вспоминая, что не услышала привычного громкого лая при подходе к дому. Осознает, что пес не встретил ее и дома.

Ледяные тиски медленно сковывают горло.

Заглядывая Адаму в серые непроницаемые глаза, она вздрагивает. Ужасное осознание насквозь пронизывает все ее существо.

Слова продираются сквозь гортань насильно, вырываются наружу, но Адрия даже не слышит, как ничтожно звучит ее собственный голос:

– Что ты с ним сделал?..

Адам молчит.

Молчит десять секунд, молчит двадцать, чтобы потом рассмеяться. Жесткий хриплый смех, вырывающийся из глубин прокуренных легких, заставляет Адрию сжаться, вспомнить, что она вынуждена делить с обладателем этого скверного смеха кров, но что хуже – одну фамилию и одну кровь. Адрия знает, что обладатель этого скверного смеха способен на ужасные вещи.

– Черт, – выдает Адам на выдохе, качнув вытянутой челюстью в сторону. – И все же ты забавная.

Адрия смотрит на него с непониманием, моргая глазами, влажными от подкативших слез.

– Чтоб ты знала, – продолжает он. – Ничего. Псина вернулась в приют. Завтра я привезу другую.

Роудс медленно сглатывает, внутри себя разбиваясь на осколки.

– А ты, – кивая на Адрию, Адам Роудс усмехается, – отдраишь диван и к собаке не приблизишься. Уж об этом я позабочусь.

Отец проходит мимо, оставляя Адрию одну в тусклом лунном свете молча пережевывать свои эмоции и пялиться в окно кухни, за которым где-то далеко-далеко бледными светлячками мелькают огни города.

Сухой, как наждачная бумага, голос Адама доносится до нее снова уже с верхнего пролета лестницы:

– И в следующий раз приводи пацана познакомиться. Надеюсь, он в курсе, почем нынче бензин.

Адри закрывает глаза, и одинокая слеза медленно сползает по щеке.

Глава 9

Свое грозное обещание Адам исполняет следующим же утром.

Он уже возвращается из собачьего приюта к тому времени, как Адрия едва разлепляет глаза после бессонной нервной ночи, проведенной в холоде и обиде. Лежа под одеялом и закутавшись в толстовку, она слышит, как под окнами чердака тормозит машина, а потом хриплый заливистый лай вспарывает привычную тишину ранчо. Хмурясь, Адри вылезает из постели, припадая на травмированную ногу, и выглядывает в окно.

Сразу становится понятным предупреждение Адама о том, что к собаке она не приблизится. Для этого не требуется ни угроз, ни воспитательных мер, ни пресловутых правил, на которые ей плевать. Только чувство самосохранения. Адрия разглядывает пса, нервно сглатывая. Массивный яростный питбуль с глубоко посаженными маленькими глазами мечется на поводке, скребя когтями утрамбованную землю. Ожесточенно кидаясь вперед, он рвется, чтобы исследовать новую территорию. Свои владения.

По мере передвижения Адама со своим новым питомцем, Адрия отходит от одного окна и проходит к противоположному. Чиркая все тем же ржавым карабином, не без усилий отец сажает собаку на цепь.

Адри упирается лбом в холодное стекло, наблюдая, как животное судорожно мечется по заднему двору, обнюхивая территорию, а потом вновь заливается истошным лаем.

Та грозовая ночь с мокрой мохнатой дворнягой под боком ощущается как что-то далекое. Ненастоящее.

За завтраком, показаться на котором Адам, к радости Адрии, не считает нужным, они встречаются с Амандой вдвоем. Тетя подталкивает в сторону Адри коробку пиццы и подливает себе горячего кофе. Нового жильца ранчо Аманда встречает со скептической опаской и молчит, наблюдая, как Адам, закончив с псом, возвращается в машину и уезжает.

Тягостное молчание нависает над столом и говорит о том, что Аманда страшно устала и, что хуже, что она переходит из одного своего состояния в другое. Искрометный позитив сменяется глубокой подавленностью, в которой тетя проведет несколько следующих недель, пока не перейдет в один из своих следующих бесконечных циклов. Адрия никогда не уточняет, почему это происходит, лишь догадывается, что организм Аманды живет по неведомым для нее самой принципам, и в такие моменты она переходит в режим автопилота, не в силах существовать иначе.

Обводя тетю беглым взглядом, Адри закусывает губу. Ни про вчерашнее происшествие, ни про свою травмированную ногу она решает не рассказывать, чтобы не усугублять и без того напряженные дни Аманды. Она знает, как важно тете это повышение и что она не позволит себе бросить псу под хвост все, чего добилась.

Чего не занимать всем Роудсам, так это упорства.

Аманда заговаривает первой, когда машина Адама отъезжает и гул двигателя затихает где-то вдали.

Голос звучит безотрадно, но куда более безотрадно то, что она произносит:

– Он назвал собаку Деброй. Я подумала, ты должна знать.

Адрия давится пиццей, ощущая, как подсохший кусок пепперони встает поперек горла.

Широко распахнув глаза, она удивленно глядит на тетю.

Аманда протягивает свою кружку кофе племяннице. После она пожимает плечами и долго, протяжно выдыхает, что переводится примерно как «У меня нет сил спорить с ним, прости».

Адри игнорирует кружку и лишь быстро моргает, качая головой.

Не может быть.

Он назвал собаку именем ее матери.

Ее матери!

Роудс упирается ладонями в край стола. Челюсти сжимаются в яростной судороге, кусок в горле проскальзывает ниже, больно царапая гортань. Адрия не находит в ответ никаких слов, зато в голове навязчиво дребезжит ее фраза, брошенная матери: «Мне кажется, он ненавидит меня».

Собачий лай не замолкает.

Адрия вскакивает из-за стола, хватает сумку и вылетает на улицу, хлопнув входной дверью. Ноющая боль в лодыжке становится ощутимой лишь метрах в пятидесяти от дома. Одна боль лишь усиливает другую.

В школьных коридорах кипит жизнь. То тут, то там старшеклассники обсуждают предстоящую экскурсию в университет штата, обмениваясь планами на будущее. Как заявляет руководство школы официально, экскурсия в университет – отличная возможность познакомиться ближе с профилями дальнейшего обучения и проникнуться студенческой атмосферой. Негласно же это шанс хотя бы на день вырваться из душного городка и заглянуть в другую жизнь, вспомнить о том, что из Рочестера есть куда бежать. А сбежать отсюда хотят все, поэтому предстоящую экскурсию школьники воспринимают с должным энтузиазмом.

– И что, ты собираешь поступать на юридический из-за отца? – доносится до Адрии один из десятков голосов.

– Я бы хотела поступить в Ганноверский колледж[4]4
  Ганноверский колледж – частное гуманитарное учебное заведение в юго-восточной части Индианы.


[Закрыть], – хихикает какая-то девчонка. – Говорят, там учился Вуди Харрельсон[5]5
  Вуди Харрельсон – американский актер, продюсер и драматург (1961 г. р.).


[Закрыть].

– Какая из тебя актриса, – фыркает ее подружка. – То ли дело Университет Индианаполиса[6]6
  Университет Индианаполиса – частное некоммерческое учебное заведение разных направлений в центральной части Индианы.


[Закрыть], там был мой брат, и он постоянно рассказывал, что тусовки в кампусе отпад.

И так повсюду. Школа гудит, точно оживленный улей. Планы на будущее звенят из разных концов и в разных вариациях: кому поступать в колледж, кто пойдет в университет, а кто еще не решил, чего хочет, ведь «времени вагон». Роудс лавирует между этих пролетающих мимо фраз, точно они совсем ее не касаются. Только лишь раздражают. Как раздражает и внешний вид почти каждого встречного. Накрахмаленные манжеты рубашек, аккуратные деловые юбки в клетку, щегольские пиджаки с пестрыми галстуками в тон школьных цветов. Облик типичного ученика старших классов враз преображается, и вся школа превращается в пансион благородных девиц, в котором одной Адрии нет места.

Рваные джинсы, широкая фланелевая рубашка, топ, обнажающий полосу кожи на животе и кусочек неказистой причудливой татуировки в форме кинжала в шипах. Адрия никуда не собирается. Ни в какой университет, ни на какую экскурсию. Она вообще забыла про мероприятие, о котором им напоминают каждый чертов день, а теперь она уж точно не соответствует виду приличной ученицы старших классов, которая рассчитывает на поступление хоть куда-то.

К черту.

Когда через час все уедут на экскурсию и продолжат возлагать надежды на свое светлое будущее, она по-тихому пропадет в никуда, затерявшись среди суматохи. Никто не станет разбираться.

В коридоре, у информационного стенда, она замечает силуэт во всем черном – незадачливого Бена Уильямса, которому задолжала злосчастный поход в торговый центр. Адрия резко разворачивается, чтобы скрыться из виду. Бен замечает ее, но не успевает отреагировать, лишь нелепо поднимает руку в попытке остановить, однако Адрия мастерски ускользает от чужого внимания и живо теряется в толпе галдящих школьников. Как назло, в другом конце коридора она тут же натыкается на Мартина Лайла.

Намеренно тяжело и уверенно ступая вдоль шкафчиков, она не обращает на него внимания, не позволяет и ему разглядеть ее боли. Адрия не оглядывается, чтобы не допустить, самой себе в первую очередь, что произошедшее вчера имело хоть какой-то смысл. Ведь все, что произошло вчера, имело лишь последствия.

Мартин же при виде Роудс на секунду замолкает. В окружении друзей он обводит ее беглым взглядом, но быстро отворачивается в сторону, откликаясь на гнусавый голос приятеля.

– Да, договорились, – небрежно бросает Лайл, натянуто улыбаясь.

Вместо привычной спортивной футболки или толстовки на нем такая же дурацкая белоснежная рубашка с яркой удавкой на шее. Как и все, он хочет казаться лучше, чем есть. Но кто он есть?

Адрия зарывается глубже в свой шкафчик, пытаясь сбежать мыслями прочь, но все еще слышит бархатистый баритон Лайла и усмешки его приятелей.

Дурной стыд за вчерашнюю слабость накатывает с новой силой – она опозорилась дважды, и теперь это унижение грызет ее, гложет, обсасывает косточки. Собственное бессилие отзывается тошнотой – она не смогла победить Лайла, не смогла ответить отцу. Но хуже всего осознание того, что, как бы она ни старалась, ей не прыгнуть выше головы. Не обогнать парня из сборной атлетов. Не уничтожить Адама Роудса словами так умело, как это делает он. Они сильнее ее, и Адрия знает это, как бы широко ни скалила зубы. И что остается тогда? Смириться, пресмыкаться? Пользоваться, как сделала бы мать?

Адрию не устраивает ни один из вариантов. Она не желает изображать покорность, извлекая выгоду.

Громко захлопывая дверь шкафчика, Роудс язвительно улыбается паре человек, оглядывающихся на шум, и прижимается затылком к холодному металлу, поднимая взгляд к потолку. Чужие фразы обрывками доносятся до нее из шакальей стаи, сбивающейся вокруг Лайла. Весело посмеиваясь и зубоскаля, парни обмениваются дурацкими фактами о какой-то предстоящей вечеринке.

– Сара Нильсон обещала прийти, – многозначительно произносит высокий смуглый парень с небольшим шрамом над бровью, Томас. На крепкой шее сверкает несколько коротких цепочек, которые раздражающе звякают каждый раз, когда он приходит в движение. А двигается от неугомонно, суетливо, точно не может устоять на месте.

– Да ладно, Сара? К тебе-то? – гогочет второй, Чарли, потряхивая черными кудрями. Еще пара человек вторят ему, пихая Томаса локтями.

– Гонишь, – буднично замечает Лайл.

– Да честно вам говорю, она появится, – парень напрягается, повышая голос.

– Про Коннор ты тоже так говорил, – отвечает Мартин, и в его голосе проскальзывает небрежное превосходство. – В итоге встречался с ней я.

– Да ну вас, – Томас обиженно бурчит, не находя слов.

– Коннор – птичка певчая, – смеется кудрявый, взгляд его темный и таит в себе насмешку даже без слов. Ни вид его, ни телосложение не источают угрозы, если бы только не этот взгляд. И оскал. Неприятный, звериный. – Ты до нее еще не дорос, Том. Слыхал, после переезда в Чикаго она стала модной штучкой.

– Она и до этого была ничего, – Томас скалится в ответ, но выглядит беззаботно. – Заветный приз. Такие на земле не валяются.

Неосознанно повернув голову после этой фразы, Адрия замечает, что Лайл не реагирует. Он быстро теряет интерес к происходящему, подпирая стену и уводя взгляд в сторону.

Ответ Тома вызывает новую волну восклицаний:

– Да ты втюрился, бро? – вмешивается еще один голос.

– Небось, на фотки ее залипаешь? – весело усмехается еще один парень, кажется, футболист. Они все выглядят на одно лицо, едва ли Адрия отличает одного самовлюбленного качка от другого.

Не отрывая взгляда, Роудс замечает, как Томас краснеет:

– А если втюхался, то что? В такую грех не втюхаться!

– Ладно, твоя взяла, Коннор – из высшей лиги.

Роудс прищуривается, вслушиваясь в чужой разговор, и ощущает скользкий осадок всех чужих слов, которые когда-то были адресованы ей самой. Она – никакая не высшая лига, лишь рискованное развлечение, о котором можно похвастаться друзьям. Как в начале года кузен Томаса хвастался об Адрии. Только запираясь в прокуренном фургоне с загорелым парнем из автомастерской, Адрия не знала, что это кузен Томаса.

Зато потом об этом узнала вся школа. Лающие отрывистые смешки напоминают ей о том дне.

Бен Уильямс, тем временем преодолев коридор, подбирается к Адрии ближе с очевидным вопросом.

– Ты серьезно убегаешь? – хмурится он, и его дурацкая челка нервно подрагивает в такт словам.

– Потом, – только и бурчит Роудс и возвращает взгляд обратно к приятелям Лайла, не желая даже смотреть на Бена, чтобы не напоминать себе, какими глупыми обещаниями она раскидывается. Но внезапная хлесткая мысль оглушает ее, вспышкой затмевая все остальное. Затихает ненавистное гудение в висках. Остается только мысль. Скользкая. Абсурдная. Превосходная.

Адрия Роудс не сдавалась.

Да, оступилась, рухнула однажды, промолчала в следующий раз, проглотив упрек, но у нее еще есть шанс отыграться. Доказать, что она не обязана идти по стопам матери и что это она решает, какую роль сыграть и сколько бензина понадобится, чтобы запалить чужое самомнение синим пламенем. И какова чертова цена будет у каждого галлона. Бен со своей дурацкой просьбой, которую Адрия не собирается выполнять, неосознанно подкинул ей прекрасную идею.

Кровожадная хищная улыбка ложится на девичьи губы.

Срываясь с места, она уверенной пружинистой походкой приближается к Мартину Лайлу, стоящему в окружении шумных приятелей.

Ее появление в зоне видимости встречают бурными реакциями, и парни вмиг оживают, соревнуясь в сальности комментариев, как незамысловатый приемник, настроившись на одну волну:

– А вот и дерзкая штучка.

– Роудс, ты все-таки передумала насчет раздевалки?

– Хочешь прокатиться?

Адрия не уделяет этим возгласам никакого внимания, но не позволяет Мартину Лайлу даже раскрыть рот. Живо сократив расстояние и рывком подтягиваясь чуть выше, Роудс яростно впивается в его губы жарким жестким поцелуем. Чужие губы отдают смоляной горечью и ментолом. Замирают в замешательстве, когда Адрия прижимается к парню телом.

Тонкими пальцами она упрямо сжимает его подбородок, на краткие мгновения углубляя поцелуй. Мартин цепенеет от неожиданности, а шакалья стая взрывается возгласами:

– Воу, какого черта?!

– Э-э-эй!

Несколько голосов в коридоре вторят общему удивлению.

Но, отрываясь от губ Лайла прежде, чем он захочет ее оттолкнуть, Адри слышит главное, зачем пришла:

– Лайл, какого черта? Это же Роудс!

Она отступает на шаг назад, ощущая, как горит все внутри, как поцелуй токсичным ядом отпечатывается на губах. Мартин растерянно глядит на нее, выбравшись из своей небрежной отрешенности. Но все, что Роудс хочет увидеть на его лице, – мучительное осознание того, что произошло. Печать унижения, которая ложится на него вместе с ядовитым поцелуем.

Репутация Адрии давно испорчена, ей нечего терять. Эти люди распустили про ее жизнь так много слухов, что никто уже давно не обращает внимания на то, где правда, а где – гадкая ложь. Ее обливали грязью так часто, что она привыкла этого не замечать.