Текст книги "Когда умирает король"

– Я могла бы побеседовать с Корхоненом еще разок, если что, – предлагает Хейди, и Ян согласно кивает.

Когда Хейди отходит позвонить в комнату для допросов, Зак и Ян увлеченно гуглят изображения корон из костей.

– Алло? – отвечает Элиас. Хейди тут же переключается в режим повышенной бдительности.

– Хейди, убойный отдел.

Элиас не дает ей и слова вставить – тут же начинает тараторить.

– Мне все покоя не давало то, что я не рассказал вам о своей ссоре с Ларсом, – речь Элиаса звучит искренне. – Мы разругались из-за Йенны. Ларс хотел уйти с ней. Я пытался вмешаться, но Йенна дала жесткий отпор.

Хейди молча слушает. Она гадает, по какой причине Элиас проявил тогда такую заботу.

– В вашей ссоре как-то фигурировали наркотики? – интересуется Хейди и чувствует, что Элиас вопросом ошарашен. – Мы в курсе, что вы приторговываете.

Элиас тотчас же становится серьезен:

– Я для себя, Йенна вообще ни при чем. Это моя двоюродная сестра, так что я в некоторой степени обязан присматривать за ней.

– А Ларс употреблял? – спрашивает Хейди и почти слышит скрип шестеренок в мозге у собеседника.

– Да баловался просто. Хотя если Ларс всю свою жизнь прожил в стиле последних двух-трех лет, то я мог бы поспорить, что у него в шкафу целая коллекция скелетов, – доверительно сообщает Элиас.

Хейди быстро прерывает мучения Элиаса и сворачивает разговор. Она достает из сумки контейнер со снедью – лучшим другом обстоятельных размышлений. Сытный салат с киноа и два вареных яйца. Добротный питательный обед был своеобразным островком контроля в океане хаотичных рабочих будней. Все случается без оглядки на Хейди, и стоит ей раскрыть одно дело, как выстраивается очередь из следующих. Контейнер пустеет пугающе быстро, оставляя Хейди сожалеть о скромном размере порции. Расследование таких жестоких и просчитанных убийств всегда делает ее по-волчьи голодной.

Подкрепившись, Хейди возвращается к мыслям о новом деле. Интуиция подсказывает, что персонал агентства «Фаер» едва ли причастен к насильственной смерти Ларса. А потому резонным был бы вопрос: как выглядит изнанка рекламного бизнеса? Что стоит за эффектно обставленной смертью? Хейди считает, что для убийцы такой бесчеловечный поступок – это извращенная форма наказания: либо месть, либо восстановление справедливости. И чем больше она думает над ситуацией, тем сильнее в ней крепнет ощущение, будто жившего припеваючи Ларса вдруг постигла какая-то карма и он поплатился за содеянное. Но что такого он натворил? Хейди уверена: ключ к разгадке кроется именно в прошлом Ларса. И если она права, то речь должна идти о делах куда более ужасных, нежели разногласия в крошечном, алчном до денег хельсинкском рекламном мирке.

30 ИЮНЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ, ХАРТОЛА

Саана сама не своя от беспокойства. Уже два дня она мучительно подбирает слова для важного разговора. У нее есть цель – поближе познакомиться с Хеленой.

Сначала, конечно, нужно позвонить – не может же Саана взять и ни с того ни с сего заявиться с расспросами к родителям, на протяжении тридцати лет оплакивающим свою трагически погибшую дочь. В итоге Саана отметает все заранее заученные фразы и просто звонит. Все, обратной дороги нет. Один за другим из трубки доносятся гудки, прежде чем их череду прерывает нежный женский голос:

– Хилкка Тойвио.

Саана представляется и тактично излагает причину звонка: ее волнует судьба Хелены. Голос на другом конце провода ненадолго стихает, после чего произносит:

– Со смерти Хелены прошло столько лет, что кажется, будто воспоминания безвозвратно рассыпаются в пыль. И все же я не хочу отказываться от них, – женщине грустно. – Приходите.

Проходит минут сорок – и Саана на своем велосипеде уже у фермы Тойвио.

Мама Хелены производит впечатление женщины мягкой и добродушной. Возраст подобрался к ней очень деликатно – черты лица пронизывает умиротворенное благородство. Волосы коротко острижены, и Саане вдруг становится интересно, по какой загадочной причине все финские дамы, отпраздновавшие полувековой юбилей, непременно спешат избавиться от своих кудрей. Уж она-то к своему пятидесятилетию отпустит такие косы, какие только сможет на себе унести.

Саана робко улыбается маме Хелены и проходит в гостиную. Она понятия не имеет, как завязать разговор, поэтому просто благодарит:

– Спасибо, что позволили прийти.

Хилкка просит Саану следовать за ней.

– Я сварила нам кофе и достала из холодильника пирог, – дружелюбно сообщает Хилкка, и у Сааны не остается сомнений в том, что женщина очень рада гостям. – Украсила его прошлогодними замороженными ягодами, будет преступлением не съесть его сегодня же. Новый урожай на подходе, в этом году тоже вдоволь наедимся, – говорит Хилкка, приглашая Саану сесть на диван. На журнальном столике уже расставлены кофейные чашки, а в центре красуется пирог с клубникой и ревенем. От взгляда Сааны не ускользает и крошечный сливочник, в который бы, конечно, Саана налила овсяное молоко, но об этом она из вежливости помалкивает.

Беседу нужно как-то начать. Саане было бы интересно просто послушать о том, какой была Хелена. О характере, запомнившихся эпизодах из детства – обо всем, что послужит зацепкой, ведь Саана помнит: виновным может оказаться и кто-то из семьи. Значит, сейчас хорошо бы как можно больше молчать, надеясь на то, что мама Хелены заполнит своими рассказами образовавшуюся тишину.

Хилкка начинает с детства дочери и ее маленьких побед. Сбивчивый, скачущий туда-сюда рассказ о Хелениных школьных отметках лопается от множества деталей, но Саана не перебивает, молчаливо поощряя женщину погружаться в воспоминания. Заметно, что Хилкка гордится дочкой. Беря с тарелки второй кусок невыносимо вкусного пирога, Саана кивками дает понять, что вся внимание. Пирог напоминает о бабушке.

– Вот-вот, не стесняйтесь, берите еще. Я рада, что вам нравится, – говорит женщина и тут же принимается рассказывать о прекрасных стихотворениях, которые писала Хелена.

– Она с детства много читала. Всегда ходила с книжкой.

– Творческая натура, – улыбается Саана. – Может, у вас сохранилось что-нибудь из написанного?

– Знаете, до вашего вопроса я особо не задумывалась над этим. По идее, что-то осталось. Хелена прилежно посещала уроки творческого письма, даже участвовала в конкурсе стихов, организованном газетой «Хартолан Саномат». Конкурсное стихотворение у меня точно где-то лежит. Тогда в газете напечатали все работы.

– Было бы здорово взглянуть, – с энтузиазмом произносит Саана, придвигаясь поближе к чашечке кофе.

Мама Хелены встает и проходит прямо к нижним шкафчикам огромного книжного стеллажа и выуживает оттуда большущий темный фотоальбом. Она шелестит страничками, то и дело чему-то улыбаясь. Сколько чувств поднимают в ней все эти фотографии… Наконец она останавливается на развороте, где красуется страничка из той самой газеты, и протягивает его Саане.

– Вот оно. Стихотворение Хелены напечатали в августе 1989 года, прямо перед тем как… Публикация прошла никем не замеченной, да и в конкурсе Хелена в итоге не победила. Я очень поддерживала ее, но материнские утешения для нее мало чего стоили. Наверное, она втайне мечтала, что ее юный гений кто-то внезапно откроет, заметит, но, знаете, Хартола – не место для тонких и возвышенных натур.

Саана улыбается тому, с какой иронией женщина говорит об ограниченности Хартолы. Хотя понятно, что и сама Хилкка – плоть от плоти этого места. Саана погружает свой взгляд в разворот альбома. На середине правой страницы нарисована витиеватая рамочка, украшающая слова:

Из свежего поэтического улова: автор – Хелена Тойвио

 
Лес кричит о великолепии,
Дразнит пышностью. Он уводит наш взор от того,
что дрожит, прикрываясь красотами.
Шум порога властно манит наш слух, забивая
слабые, почти онемевшие шорохи.
 

– Разве не прекрасно? – улыбаясь, спрашивает Хилкка. Саана не знает, что сказать. Кажется грустным и немного жутковатым то, что в последнем стихотворении девочки говорится о пороге, из которого ее саму вскоре и выловили.

– Эти строчки будто намекают на тайное знание, которое как-то оказалось у Хелены, хотя не должно было, – задумчиво произносит Саана, глядя на разворот. – Вам что-то приходит на ум?

Во взгляде госпожи Тойвио читается легкая обида.

– Хелена была честной и порядочной девочкой. Ей нечего было скрывать, а если бы и было, она, разумеется, рассказала бы, – говорит она. Саана понимающе кивает и решает, не мешкая, сменить тему.

– Если Хелене нравилось писать стихи, то, стало быть, и дневники вела? Вы не помните? – интересуется Саана, изучая обрезы страничек.

– Вела, конечно же. Когда случилось то, что случилось, полиция забрала все тетрадки. Так нам их и не вернули.

Саана надеется утешить женщину своим сочувствующим взглядом.

– Хоронить ребенка – хуже этого нет ничего, даже врагу не пожелала бы. Горчайшая утрата, и сопровождает тебя до конца дней. Не смогу толком объяснить, как так вышло, но однажды мне пришлось сделать выбор. Выбор жизни здесь и сейчас, не скитаний в прошлом, а благодарности ему за все то время, что Хелена была рядом. Если бы я не нашла в себе сил мысленно оторваться от моей девочки, попрощаться с ней, то могла бы с тем же успехом просто лечь рядом и умереть. Жизнь ничего не стоит, если провести ее в страдании. С Божьей помощью я обрела наконец какое-никакое душевное спокойствие, – говорит мама Хелены, и Саана слушает ее в полном молчании. Саана и представить себе не может, что чувствует мать, глядя на гроб своей дочери. А если бы это была ее, Сааны, дочь? Голова отказывается думать о таком. Да и невозможно, наверное, вообразить себе все это, ни разу не родив ребенка.

– Пойду еще поищу что-нибудь из ее вещей, – говорит Хилкка и сдвигает альбом Саане на колени. Та аккуратно перекладывает его на журнальный столик и осматривается повнимательнее. Как уютно и чисто. И хотя убранство дома кажется излишне деревенским и старомодным, в хартольскую атмосферу оно вписывается превосходно. Картинки с ангелочками, вышивки, деревянные крестики, а на шкафу, рядом со свечой, увесистая Библия. На полках книжного стеллажа теснятся фотографии в рамочках. Саана подходит к ним и пристально рассматривает. Свадебная фотография родителей Хелены, свадебные фотографии бабушек и дедушек Хелены и, наконец, с краю стоит фотография с конфирмации[26]26
  У лютеран конфирмация – это обряд осознанного принятия личной веры в Иисуса Христа. Обычно его проходят подростки в возрасте 14–16 лет. После конфирмации человек становится полноправным членом религиозного сообщества.


[Закрыть] самой Хелены. Молоденькая, совсем девочка, Хелена застенчиво улыбается в камеру, ее тонкие пальчики держат изящную бордовую розу. Саана берет фотографию с полки.

– Милая Хелена, – говорит нежный голос за спиной. Саана кивает и поворачивается к женщине. В руках у той – посеревшая от пыли обувная коробка. Сбоку надпись: «Обувь и кожгалантерея Хартолы».

– Вот еще что нашла. Тут кое-какие фотографии.

Саана берет протянутую ей коробку. На краях пыли особенно много, хотя кое-где заметны широкие мазки, обнажающие истинный цвет упаковки. Очевидно, женщина впопыхах прошлась по крышке рукавом.

– Могу я кое-что сфотографировать на телефон? – с надеждой спрашивает Саана.

– Фотографируйте на здоровье, – разрешает мама Хелены. Очевидно, ей приятно найти человека, пусть и совершенно незнакомого, который не только готов разделить с ней горечь утраты и выслушать, но и, кажется, заинтересован в этом. Неужели удастся отвести душу после стольких лет молчания…

Саана принимается изучать содержимое коробки и не забывает фотографировать старые школьные снимки. На фото почти везде одна и та же учительница. Интересно, реально ли с ней встретиться.

– Где именно Хелена училась? – спрашивает Саана, разглядывая очередной снимок.

– В средней школе Хартолы. Она замечательно училась. Учителя любили ее.

– А что насчет этой учительницы? – Саана показывает снимок, размышляя о том, насколько помогли бы воспоминания школьного персонала о Хелене.

– Леена Лехтонен, учительница и директриса, – кивает Хилкка. – Сейчас на пенсии. Никуда отсюда не уезжала, живет в Кайкуланмяки.

– Спасибо, – благодарит Саана, записывая имя. Она поднимается: пора уходить.

– А с отцом Хелены я смогу встретиться, как думаете? – спрашивает Саана, хотя вопрос кажется ей неловким и неуместным.

Женщина на секунду замирает, потом говорит, глядя Саане прямо в глаза:

– Человек он, конечно, хороший, но уж больно необщительный.

Саана прекрасно все понимает, она не стала бы никого травмировать своими поисками.

– Спасибо, что пригласили меня. Да и вообще спасибо. Если мои действия не напрасны, вы первой узнаете о результатах, – произносит на прощание Саана, надеясь окутать эту женщину своей признательностью.

– И вам спасибо, – говорит Хилкка. – Хорошо вам добраться. И еще… если эти результаты будут способны опрокинуть мой тихий, слаженный мирок, то не уверена, что мне захочется о них знать. Надеюсь, вы меня понимаете. Хелена уже на Небесах, и все эти годы я выстраивала в своей голове картину произошедшего. И выстроила. Хелены со мной нет. Что бы вы ни выяснили, ее это не вернет.

– Я все думала, удобно ли о таком спрашивать, и все-таки решусь, – неловко натягивая ботиночки, говорит Саана. – Вы сами как считаете, что именно тогда случилось? – Саана с трудом отрывает взгляд от пола и робко смотрит на женщину, своим жадным вниманием воодушевляя ту на ответ.

Хилкка прячет лицо в ладонях и стоит так какое-то время.

– Несчастный случай, – тихо произносит она. – Я всегда считала, что смерть Хелены – это трагическая случайность. На вашем пути обязательно встретятся те, кто начнет утверждать, будто Хелена утопилась, пошла на это осознанно. Но мне лучше знать, могла моя дочь совершить такой ужасный грех или нет. Это был несчастный случай. Это должен быть он.

Саана тихо кивает. Затем, повинуясь внезапному порыву, она просто подходит и обнимает женщину, хотя обниматься по жизни терпеть не может.

ЛЕТО 1989, ХАРТОЛА

Когда Хелену не заставляли часами потеть на ягодном поле или за прилавком, она тут же шла в библиотеку. Древние сказания, биографии умерших писателей и музыкантов – вот что она обожала. С восторгом зачитывалась Артюром Рембо, любовными романами и историями с печальным концом. Книги позволяли ей путешествовать по разным странам, нырять в головы совершенно незнакомых людей, повторять их мысли, примерять на себя их чувства. Неземную любовь, всепоглощающую страсть, ослепляющую ненависть, зависть, меланхолию, гибель, стыд, горе, жизнелюбие, веселье и напряженность. С невыносимой досадой Хелене приходилось каждый раз возвращаться в постылое «здесь и сейчас». В свою хартольскую комнату или на жесткий библиотечный стул, созданный Алваром Аалто[27]27
  Алвар Хуго Хенрик Аалто (1898–1976) – финский архитектор и дизайнер, ведущий представитель модернизма в Северной Европе.


[Закрыть]. Но у Хелены имелся план. Как только ей исполнится восемнадцать, она тотчас же уедет из Хартолы – в Ювяскюля, в Хельсинки, в Америку – в большой прекрасный мир.

Радио баловало задорными звуками «Ламбады», а Хелена в очередной раз изучала свое отражение в зеркале. Она видела молоденькую девушку «переходного возраста» – такими словами это описывалось в книжках. Ее бедра уже начали раздаваться вширь, кожа слегка пожирнела, и пару лет назад пошли месячные. Но, наверное, больше всего в глаза бросалась грудь – словно две стеснительные жемчужины, тайно прокравшиеся на ее тело. Надо признать, на тела подруг эти ребята прокрались куда раньше.

С появлением груди многое изменилось буквально в одночасье. Заинтересованные, алчные взгляды сопровождали Хелену повсюду, даже на воскресной прогулке к церкви в компании родителей. Мама не торопилась покупать ей бюстгальтер, и Хелена все чаще замечала за собой неловкую, будто извиняющуюся сутулость, призванную скрыть грудь от глаз незнакомцев. Чтобы спокойно идти дальше. Однако и это не спасало ее от навязчивого внимания как молодежи, так и стариков.

Клубнику обычно начинали продавать в июле. Первые дни за своим ягодным прилавком Хелена провела в долгих и мучительных раздумьях о предстоящем конфирмационном лагере. О том, как в родительском воображении она углубится в веру, а в собственном – хлебнет наконец свободы. Если были справедливы слухи, летающие по школе и подогреваемые журналом «Суосикки»[28]28
  «Суосикки» (Suosikki) – финский молодежный журнал, издававшийся с 1961 по 2012 г.


[Закрыть], то этот лагерь имел все шансы запомниться надолго, ведь там повально влюблялись, напивались, теряли голову, полуночничали, покуривали, экспериментировали с волосами и хохотали до истерики. Иными словами, занимались тем, о чем у Хелены имелось самое расплывчатое представление.

Когда незнакомый автомобиль снова остановился у магазина, Хелена постаралась придать лицу скучающее выражение. Она наводила порядок в корзиночках с клубникой, исподтишка наблюдая за тем, как из машины выходит мужчина в необычно длинном плаще. Его фигура скрылась в дверях магазина, и Хелена принялась беспокойно двигать туда-сюда литровые корзинки с клубникой, лишь бы не стоять без дела. Она еще не успела провалиться обратно в тягучие мысли о лагере. Когда мужчина буквально из ниоткуда материализовался перед ларечком Хелены, та вздрогнула.

Она разглядывала мужчину, мужчина разглядывал ее. Казалось, он в ту же секунду прочел все ее мысли. Он видел бурлящие в ней изменения. Он изучал тайные Хеленины чаяния, постыдные страхи и вопросы, на которые не существовало готовых ответов. Он смотрел ей прямо в глаза и чувствовал девичий голод и любопытство. Всю картину венчало разлитое в воздухе желание прикоснуться к чему-то запретному. «Не доверяй незнакомцам», «Опасайся тех, кто улыбается без причины», «Говори лишь с теми, кто верует в Господа» – вот что с детства вдалбливала мама в Хеленину голову. Но сегодня, в эту ускользающую секунду, незнакомый мужчина с абсолютно безбожной улыбкой сразу понял, что Хелена была готова нарушить каждое из правил.

30 ИЮНЯ, ВОСКРЕСЕНЬЕ, ХЕЛЬСИНКИ

Ян с отцом обедают в ресторане «Лехтоваара». Это можно назвать маленькой традицией – раз в месяц вместе где-нибудь обедать. Сейчас Ян уже и не вспомнит, кто именно автор этой странноватой идеи. Утро они провели у мамы – сидели бы и дальше, но ей понадобился отдых. Яну не хочется, чтобы отец ел в одиночестве. Они оба те еще едоки. Ян медленно жует печеночную котлету. Тарелка отца уже пуста, а сам он отвернулся к окну, наблюдая за улицей. Ян тщательно режет еду на кусочки и ревностно следит за тем, чтобы на вилке в рот отправлялись одновременно кусочек картофеля и кусочек котлеты. Отец промакивает уголки рта тканевой салфеткой. Повисшая между ними тишина длится уже довольно долго, пока отец не разрушает ее в своей немногословной манере.

– На даче, в сарае во дворе, свила себе гнездо серая мухоловка, – скупо произносит он, глядя куда-то мимо Яна.

– Мгм, – кивает Ян. Он от всей души благодарен отцу за рассеявшееся гробовое молчание.

– Все думал, откуда на полу мусор, а потом заметил гнездо. Восемь яиц уже.

– Они улетят, когда вылупятся, или что? – спрашивает Ян.

– Под карнизом большущая щель. Всё руки не дойдут закрыть ее проволочной сеткой, вот и осталась, – обойдя вниманием вопрос, продолжает отец.

Ян молчит.

Отец берет стакан, громко и жадно пьет воду.

Ян устраивается на стуле поудобнее, размышляя о дальнейшем ходе разговора.

– А теперь там это гнездо, – подытоживает отец и складывает вилку и нож на тарелке в «пять часов». – И я подумал: да пускай остается.

– Никому же оно там не мешает, – говорит Ян, перед тем как отправить в рот последний кусочек котлеты.

– Даже наоборот, это хорошо, – отстраненно соглашается отец. – У тебя не так много времени, чтобы сменить профессию. Ты думал об этом? – он резко меняет тему.

Ян молча дожевывает кусок.

– Я понять не могу, как можно пускать все псу под хвост, – продолжает отец.

– Спасая жизни? Заставляя всяких психов отвечать за свои поступки?

– Ты ежедневно рискуешь, хотя мог бы работать юристом в уютном офисе, – гнет свое отец.

Ничего нового. Сколько раз уже они заводили эту шарманку.

– Я бы и дня не продержался на такой работе.

Подходит официант, отец протягивает ему банковскую карточку, не отводя взгляда от Яна.

– Ты даже толком не попробовал. И вид у тебя какой-то измученный. Ты высыпаешься?

Ян смотрит в окно, не говоря ни слова. Он не собирается развивать эту тему.

– Благодарю, еда выше всяких похвал, – говорит отец официанту, пряча карту обратно в кошелек, а тот – в нагрудный карман.

– Спасибо, все было очень вкусно, – сквозь зубы процеживает Ян, хотя внутри все кипит. Сколько Ян себя помнит, столько отец пытается навязать ему какой-то «правильный» путь. Даже сейчас, когда Ян уже давно не мальчик, а 37-летний мужчина, успевший сделать себе имя в полиции.

Несмотря на раздражение, Ян все же хотел бы узнать, как в целом поживает отец. Как прошли для него эти несколько недель. Но вопрос так и не срывается с губ.

– Вчера я слышал соловьиную трель, – в итоге говорит он. – На подходе к Старому городу[29]29
  Старый город (Vanhakaupunki) – исторический центр г. Хельсинки (находится на севере центральной части современного Хельсинки).


[Закрыть] есть прекрасная рощица, а в ней – одно заболоченное место, если немного не доходить до мостков к Ламмассаари[30]30
  Ламмассаари (Lammassaari) – зона отдыха в черте г. Хельсинки, настоящий островок дикой природы.


[Закрыть]. Вода отлично отражает птичье пение.

– Может, ты и не вспомнишь, но я тебя однажды туда водил, ты тогда совсем пацаном был, – с улыбкой произносит отец.

– Вернусь туда снова, как только работа отпустит, – говорит Ян, а сам думает, отправится ли отец вместе с ним, если позвать сейчас. Они еще могут наслаждаться прогулкой в компании друг друга? Ян не уверен. Отец выглядит уставшим, и даже привычный его панцирь не может скрыть внезапно появившуюся хрупкость. Отец начинает сдавать, понемногу стареет.

– Летние деньки, когда у птиц есть настроение петь, у нас тут все наперечет, – произносит отец и поднимается, готовясь уйти.

– Я рад, что мама успеет еще полюбоваться летом, – вырывается у Яна, он сухо сглатывает. Это горе годами старило отца. Лампы ресторана беспощадно подсвечивают отметины скорби: поседевшие виски, бледную, истончившуюся кожу.

– Верно, – соглашается отец и неожиданно хлопает Яна по плечу. От ладони исходит странное тепло, которое сохраняется даже на улице. Им до сих пор неловко физически выражать свои чувства: по-человечески обниматься, прикасаться друг к другу.

На пути из Тёёлё в Каллио[31]31
  Тёёлё (Töölö), Каллио (Kallio) – районы г. Хельсинки.


[Закрыть] машину опять наполняет звенящая тишина. Мама всегда умеет творчески выводить мужчин из словесного оцепенения. Но наедине разговор никогда не клеится. Ян даже подозревает, что отец им в некоторой степени гордится, но сказать наверняка не может, поскольку отец молчит. А если и говорит, то преимущественно о вещах, которые Ян мог бы улучшить, нежели о тех, в которых Ян действительно преуспел. Пожалуй, это такой способ выражать отцовскую заботу. Для родителя вполне естественно желать для ребенка чего-то большего.

Профессия Яна никогда не вызывала у отца восторгов. Впрочем, сам Ян не то чтобы сильно огорчается по этому поводу. Несгибаемость родителя в этом вопросе уже давно возвела между ними высоченную стену. Наблюдая за почти нечитаемым лицом отца, сидящего за рулем, Ян мысленно спрашивает: давит ли эта стена и на него тоже? Что, если и сам Ян научился на автомате баррикадироваться от других людей?

Через час Ян уже сидит за компьютером, с головой погруженный в фотографии корон. Зак любезно накидал ему ссылок. Отец вернулся в хоспис.

Разнообразные короны в огромном количестве проносятся перед глазами, но ни одна из них не похожа на очертания ожога жертвы. Ян уже и не уверен, что поиски такой же – хорошая идея. Вдруг тут важна не столько форма, сколько содержание? Но они все равно продолжают искать: любая мелочь в этой короне может послужить подсказкой.

Между тем Зак озаботился изучением видов клейм. Больше всего на их цель похожи электроклейма для рогатого скота и самоделы. Зак распечатал Яну кое-какой материал:

Штамповочные термоклейма. На головке электроклейма можно сделать оттиск текста, изображения или логотипа. По желанию заказчика изготавливаются сменные наконечники с разными оттисками. Характеристики наиболее распространенных электроклейм: 200 W, 50×25 мм; 300 W, 70×35 мм; 400 W, 75×50 мм.

Ян на глаз прикидывает размеры. Возможно, ожог на теле был сделан электроклеймом с размерами 75×50 мм. Но источник электричества под вопросом, если убийство произошло вне помещения.

Ян запрашивает у Зака дополнительную информацию об изготовителе упомянутых на распечатке клейм. Мало кто помечает свой рогатый скот короной, так что можно надеяться на более-менее быстрое отслеживание заказчика. Если только клеймо не изготовили за рубежом. Или самостоятельно. Плюс речь не обязательно об электроклейме. Если так, то вблизи места убийства могли бы остаться следы разведения костра, например уголь.

– Может, у убийцы вообще была с собой портативная плитка? – предполагает Зак, и Яну такой вариант тоже кажется вполне логичным. Железо довольно быстро раскалилось бы, прикоснувшись к побелевшей нагревательной спирали. Одни готовят крем-брюле, другие раскаляют клейма.

Хейди появляется на работе с еще влажными после душа волосами. Ян догадывается, что мылась она в участке. Когда расследование в самом разгаре, дом становится чужим местом.

Хейди уже успела изложить Яну свою теорию. Может ли месть служить основным мотивом убийства? Раз у них нет ничего, разумно отталкиваться хотя бы от этого. Необходимо наплодить версий, которые опровергались бы с появлением улик. Хейди уверена: им нужно основательно покопаться в прошлом Ларса, искать ключ в его истории.

– Предположим, убийца таким образом поквитался с Ларсом за какие-то ужасные поступки. Но ведь ненависть, способная толкнуть человека на убийство, вызревает годами. Все сделано чисто, имел место холодный расчет. Это обдумывалось и планировалось не один день. Труп у Королевских ворот – результат годами копившейся обиды, – говорит Хейди, стоя рядом со всеми у полупустой доски для записей. Ян едва заметно кивает. Речь Хейди его не до конца убедила, но на кое-какие мысли все же натолкнула.

– Нужно по камешкам разобрать жизнь Ларса Сундина, – произносит Ян.

– Предлагаю компромисс, – с энтузиазмом говорит Хейди, хватая тоненькую бумажную стопочку со стола. – Зак уже нарыл кое-что о Ларсе, распечатал и дал мне. Поэтому ты сейчас идешь домой и отдыхаешь. Но! Я знаю тебя как облупленного, ты же не сможешь уйти отсюда с пустыми руками. Так что бери это все с собой и читай дома. Если глаз за что-то зацепится, обязательно сообщи, – тон Хейди не терпит возражений, и Ян с улыбкой сгребает бумаги. Вечно она волнуется и суетится, лишь бы облегчить его ношу.

Иногда Яну кажется, что он единственный начальник, позволяющий подчиненным раздавать ему указания. С другой стороны, не плевать ли на формальности, если все идут к общей цели?

Беседу прерывает звук входящего сообщения у Хейди.

– Так, у нас есть заявление об угоне лодки на причале у Мерисатаманранта, – комментирует Хейди. – Поеду, расспрошу владельца. Он указал, что лодка пропала как раз в ночь со среды на четверг.

– Отлично, – выдыхает Ян. – До сих пор убийца ничем себя не выдал. Криминалисты не нашли у Королевских ворот никаких намеков на место совершения убийства, и пока наша самая стройная версия держится на том, что убийца удерживал Сундина в лодке, на которой и транспортировал тело – вероятнее всего, уже мертвое.

Ян мельком смотрит на часы – почти четыре. Прерывистый, беспокойный сон, лютый рабочий график и непроходящая спешка в итоге притупили его разум. А тем для размышлений достаточно и вне расследования. Чтобы не сдохнуть, ему просто надо на что-то переключиться.

До железнодорожного вокзала Ян добирается на велосипеде. По привычке глаза ищут на экране электричку «М»[32]32
  Электричка «М» (M-juna) на протяжении 40 лет курсировала между г. Хельсинки и районом Мартинлааксо (г. Вантаа). Маршрут закрыли после завершения строительства кольцевой железнодорожной линии в 2015 г.


[Закрыть], но ее уже несколько лет как отменили. По завершении строительства кольцевой железной дороги[33]33
  Кольцевая железнодорожная линия (Kehärata), открытая в 2015 г., обеспечивает связь между центром г. Хельсинки, аэропортом Хельсинки Вантаа и ближайшими пригородами. Протяженность – 18 км.


[Закрыть] по свежему маршруту пустили электрички «I» и «P». Ян отправляет Каю сообщение («Уже еду») и ненадолго закрывает глаза.

Проходит двадцать минут, Ян уже стоит у входа, нажимая на кнопку звонка. Из-за двери доносятся задорные детские голоса. У Кая и Вееры двое дошколят: Вернеру пять, Алме два. Дети тут же набрасываются на Яна. Возиться с ними всегда так легко и естественно. Ян ерошит шевелюру Вернера и берет Алму на руки.

И хотя беготня детворы по квартире и всякие мелкие шалости вызывают у Яна бесконечное умиление, больше всего ему по душе момент, когда малыши вваливаются ко взрослым в пижамах, чтобы пожелать спокойной ночи и крепко обнять. Яну легко представить, как утомившихся за день детишек укрывают одеялом и те потихоньку засыпают под убаюкивающие отзвуки взрослых разговоров в гостиной. На сердце сразу тепло и уютно. Ну, становилось тепло и уютно. Когда Ян был маленьким.

С отходом малышни ко сну и воцарением спокойствия все свое внимание друзья переключают на Яна. По переглядываниям Кая и Вееры сразу понятно, что оба хотят поговорить о здоровье мамы Яна. Они сочувствуют и хотят помочь, Ян кивает. У него нет сил обсуждать это прямо сейчас, в гостях у друзей. Все молчат, будто заключили негласный договор. Кай и Веера тревожатся и хотят присмотреть за Яном, который, несмотря на свое фирменное молчание, очень ценит эту заботу. Но, ради всего святого, давайте сегодня без работы и хосписа.

– Ну а с женщинами как? – игриво интересуется Веера. Они уже наелись тушеной свинины и сейчас неспешно потягивали подаренный Каю односолодовый виски.

– Да никак, – привычно отвечает Ян и одним махом уничтожает остаток напитка. – На работе завал, да и вообще. Нереально выкроить время еще и на ухаживания. А сейчас еще и… – Ян затихает, друзья понимающе опускают взгляд. Мамина болезнь.

– Я когда Вееру встретил, сразу резко для всего нашлось время, ювелирно расписание составлял. Аврал, не аврал – неважно, – смеется Кай и нежно толкает ее в плечо. – Хотя сейчас вот думаю, какая муха меня тогда укусила. Идти на жертвы ради встреч – ну не дурак ли?

Веера тотчас затыкает Кая подушкой.

– Лучше уж вообще без женщины, чем с той, на которую плевать, – произносит Ян, понимая, что так оно и есть. Он никогда не испытывал особых трудностей в завоевании дам. Зачастую они его находили сами, однако в последнее время Яну не хотелось быть объектом женского внимания.

Веера бросает на Яна изучающий взгляд. Желание высказаться борется внутри нее с желанием не выводить друга из себя.

– Тебе бы стоило подумать о чем-то, кроме работы и… – Веера прерывается на середине предложения. Как же сложно говорить о хосписе. – Кстати, Кай уже сообщил, что у меня на примете есть одна подруженция? – Веера поднимается с дивана, чтобы сходить на кухню за второй бутылкой. – В последнее время мы не то чтобы тесно общались, но я недавно целый день думала о ней и все прикидывала, потому как сразу почувствовала: вот была бы парочка! Вы бы отлично подошли друг другу.

Ян сосредоточенно целится деревянной погремушкой в корзину для игрушек и не может нормально разговаривать. Позвякивая, погремушка приземляется в самый центр цели. Одновременно раздается сигнал мобильного. Сообщение от Хейди. Ян пялится в экран, однако решает пока ничего не читать. Когда срочно, Хейди сразу звонит.