Электронная библиотека » Элис Манро » » онлайн чтение - страница 5

Текст книги "Беглянка (сборник)"


  • Текст добавлен: 26 июля 2014, 14:30


Автор книги: Элис Манро


Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Тут еще прибираться и прибираться. После бдения порядок навела. Дальше – похороны. Теперь после похорон – снова уборка.

В ее голосе звучит неизбывная скорбь.

– Я сейчас вам помогу.

– Нет. Не надо, – говорит Айло. – Я уж тут все знаю.

Двигается она не быстро, но целенаправленно и с толком. (Такие женщины всегда отвергают твою помощь. Они тебя насквозь видят.) Вытирает тарелки, стаканы, ножи и вилки; то, что вытерто, убирает в шкафы и ящики. Чистит кастрюли и сковородки (в том числе и вылизанную собаками), погружая их в свежую мыльную воду, отскабливает столешницу, выжимает кухонные полотенца, как будто откручивает шеи курам. И разговаривает с Джулиет, которая отвечает через паузу.

– Ты подруга Энн? Давно ее знала?

– Нет.

– Нет. Я так и подумала. Молода еще. Так с чего ты надумала к ней на похороны ехать?

– Это не так, – говорит Джулиет. – Я не знала. Просто заглянула в гости. – Она пытается делать вид, что это блажь: как будто у нее масса друзей и ко всем можно заезжать когда угодно.

С завидной энергией и настырностью Айло драит кастрюлю, решив не отвечать на эту фразу. Заставляет Джулиет выждать, пока не будет начищена еще пара кастрюль, а потом изрекает:

– Приехала ты к Эрику. И дом нашла. Эрик живет здесь.

– А вы не здесь живете? – спрашивает Джулиет, как будто таким способом можно сменить тему.

– Нет. Я не здесь живу. Я под горкой живу, со своим мушшем. – Выражение «со своим мушшем» звучит весомо, гордо и укоризненно.

Не спросив, Айло наливает кофе Джулиет в чашечку, потом себе в кружку. Приносит для себя кусок торта. У этого розовый слой внизу, а сверху крем.

– Ревень свешший. Надо есть, а то испортится. Мне ни к чему, а все равно ем. Может, тебе тоже принести?

– Нет. Спасибо.

– Ну так вот. Эрика нету. Сегодня не вернется. Скорей всего. У Кристы он. Знаешь Кристу?

Джулиет слабо покачивает головой.

– Мы тут открыто живем, друг про дружку все знаем. Хорошо знаем. Я понятия не имею, как там у вас заведено. В Ванкувере? – (Джулиет кивает.) – Город большой. Совсем другое дело. Чтоб Эрик мог за женой ходить, ему помощь требовалась, понятно? Вот я и помогаю.

Джулиет неосмотрительно спрашивает:

– Но разве вам не платят?

– Чего ж не платят? Платят. Но это больше, чем работа. Это от женщины помощь, ему иначе никак. Понимаешь, о чем я толкую? Ему и другая помощь требовалась от женщины. Не от той, что с мушшем живет, я на такое не согласна, не по-людски это, только на скандалы нарываться. Сперва у Эрика Сандра была, потом она уехала, теперь у него Криста. Одно время обе были, Криста и Сандра, но они меж собой дружили, так что ничего. У Сандры дети, она хочет поближе к большим школам жить. А Криста – художница. Поделки мастерит из древесины, которую волны на берег выносят. Как она называется, такая древесина?

– Плавник, – через силу отвечает Джулиет.

Она парализована разочарованием, стыдом.

– Во-во. Отвозит в другие города и выставляет на продажу. Большие фигуры. Звери, птицы, но не реалистные. Не реалистные?

– Не реалистичные?

– Точно. Точно. Детей у нее нет и не было. Думаю, она отсюда никуда не двинется. Эрик тебе рассказывал? Кофе подлить? В кофейнике еще осталось.

– Нет. Нет, спасибо. Нет, не рассказывал.

– Ну так вот. А я рассказала. Если ты все, я чашку заберу помыть.

Она делает крюк, чтобы пнуть желтого пса, привалившегося к холодильнику.

– Вставай. Лежебока. Скоро домой… Тут автобус до Ванкувера будет, – она уже повернулась спиной и хлопочет у раковины, – в десять минут девятого. Хочешь – пойдем ко мне, мой мушш тебя ко времени отвезет. Заодно и поешь с нами. Я на велосипеде, поеду медленно, чтоб ты поспевала. Тут недалеко.

Ближайшее будущее расписано так четко, что Джулиет бездумно встает, оглядывается в поисках сумки. Потом опять садится, но уже на другой стул. Вид кухни в новом ракурсе, судя по всему, придает ей решимости.

– Я, наверно, подожду здесь, – объявляет она.

– Здесь?

– Вещей у меня не много. До автобуса пешком дойду.

– А как ты дорогу найдешь? Идти-то с милю.

– Ничего страшного.

Джулиет не уверена, что запомнила дорогу, но считает, что главное – идти под горку.

– Имей в виду, он не скоро вернется, – говорит Айло. – Уж всяко не сегодня.

– Это не важно.

Айло мощно и, похоже, презрительно пожимает плечами.

– Вставай, Пет. Подъем. – И через плечо добавляет: – Корки остается тут. Как ты хочешь: чтоб она в доме была или во дворе?

– Во дворе, наверное.

– Тогда я ее на цепь посажу, чтоб за нами не увязалась. Может, она и сама не захочет с чужими сидеть.

Джулиет молчит.

– Дверь сама захлопнется. Понятно? Если выйдешь и захочешь вернуться, вот сюда нажмешь. А когда уезжать будешь, не нажимай. Пусть запертая стоит. Понятно?

– Да.

– Мы-то не запираемся, да только нынче сюда чужие повадились.


После того как они полюбовались звездами, поезд сделал короткую остановку в Виннипеге. Они вышли на ветер, такой холодный, что невозможно было дышать, а уж разговаривать – тем более. Вернувшись в поезд, они опять наведались в салон; Эрик заказал бренди.

– Сейчас согреемся, и вы спать крепче будете, – сказал он.

Сам он спать не собирался. А собирался сидеть и ждать остановки в Реджайне, уже перед рассветом.

Когда он проводил ее в вагон, спальные места по большей части уже были застелены, а в проходах стало тесно от темно-зеленых шторок. У каждого вагона было свое имя; ее вагон звался «Мирамичи»[8]8
  По названию реки и города в Канаде.


[Закрыть]
.

– Пришли, – шепнула она в тамбуре, когда его рука уже готовилась распахнуть перед ней дверь.

– Тогда давай прощаться.

Он убрал руку, они нашли такое положение, в котором тряска почти не ощущалась, и он смог ее как следует поцеловать. Отпустил он ее не сразу, а прижал к себе, стал гладить по спине и покрывать лицо поцелуями.

Но она отстранилась; она горячо сказала:

– Я еще девственница.

– Конечно-конечно.

Он рассмеялся и поцеловал ее в шею, потом отпустил, распахнул дверь. Они двинулись по проходу; она нашла свою койку. Прижавшись к шторке, она обернулась и понадеялась, что он еще раз поцелует ее или погладит, но его уже и след простыл, будто они столкнулись по чистой случайности.


Какая глупость, какая несуразность. Естественно, она боялась, что его рука скользнет ниже и нащупает узел, при помощи которого прокладка крепилась к поясу. Будь Джулиет из тех девушек, кто пользуется тампонами, беспокоиться было бы не о чем.

И почему «девственница»? После тех гадостей, что она пережила в Уиллис-парке ради того, чтобы это состояние перестало быть преградой? Кажется, она лихорадочно соображала, что бы такое сказать (нельзя же признаться, что у нее месячные), если он вдруг захочет большего. Но как он мог на что-либо рассчитывать? Каким образом? Где? В ее койке, на которой и одному не повернуться? Да и соседи еще не спят. Или в шатком тамбуре, стоя, прислонившись к двери, которую в любой момент может открыть кто угодно?

Значит, он теперь пойдет рассказывать, как весь вечер слушал эту дуреху, которая бахвалилась познаниями в греческой мифологии, а под конец (когда он уже поцеловал ее на прощание, чтобы поскорей отделаться) стала вопить, что она девственница.

Он не производил впечатления человека, который так поступает, так говорит, но все равно ей это лезло в голову.

Почти всю ночь она не смыкала глаз, но во время стоянки в Реджайне уснула.


Оставшись в одиночестве, Джулиет могла бы побродить по дому. Но нет. Должно пройти еще минут двадцать, прежде чем она удостоверится, что избавилась от Айло. Нельзя сказать, что она боится, как бы Айло не вернулась с проверкой или за какой-нибудь забытой вещью. Айло не из тех, кто забывает свои вещи, даже в конце тяжелого дня. А если бы она считала, что Джулиет нечиста на руку, то попросту выставила бы ее на улицу.

Зато она из тех женщин, кто охраняет свое пространство, особенно кухонное пространство. Все, на что только падает глаз Джулиет, выдает присутствие Айло: от растений (лекарственных?) в горшках на подоконнике до колоды для рубки мяса на сверкающем линолеуме.

А когда ей удается задвинуть Айло подальше – не за порог, разумеется, но хотя бы за древний холодильник, в поле зрения возникает Криста. У Эрика есть женщина. Конечно, у него есть Криста. Она видится Джулиет как вторая Айло, только моложе и соблазнительней. Широкие бедра, сильные руки, длинные волосы (соломенные, без седины), груди, откровенно прыгающие под свободной блузой. То же агрессивное (у Кристы – сексуальное) отсутствие шика. Та же смачная манера пережевывать, а затем выплевывать слова.

Ей на ум приходят две женщины. Брисеида и Хрисеида. Спутницы Ахиллеса и Агамемнона. Каждую описывают как «исполненную чудных ланит». Когда профессор прочел это греческое слово (сейчас она не могла его вспомнить), он залился краской и, кажется, подавил смешок. С этой самой минуты Джулиет его презирала. Так что же: если Криста окажется грубоватой северной копией Брисеиды/Хрисеиды, неужели Джулиет запрезирает Эрика?

Но как она узнает, если уйдет по шоссе и сядет на автобус?

Вся штука в том, что она и не собиралась садиться на этот автобус. Так ей думается. Когда рядом не отсвечивает Айло, легче разобраться в своих намерениях. Наконец Джулиет встает, чтобы заварить еще кофе, и наливает себе полную кружку, а не ту чашечку, что подала ей Айло.

Она слишком взвинчена, чтобы ощущать голод, но разглядывает выстроившиеся на кухонной стойке бутылки, принесенные, очевидно, людьми, которые были на бдении. Шерри-бренди, персиковый шнапс, «Тиа Мария», сладкий вермут. Бутылки откупорены, но их содержимое, вероятно, не имело успеха. Для основных возлияний служили пустые ныне бутылки, расставленные Айло по ранжиру возле входной двери. Джин и виски, пиво и вино.

Джулиет подливает в кофе немного «Тиа Марии» и забирает бутылку с собой: вверх по ступенькам – и в просторную гостиную.

Сегодня – один из самых длинных дней в году. Но окрестные деревья, высокие разлапистые хвойники и красные вербы, загораживают уходящее солнце. Благодаря верхнему окну в кухне еще светло, тогда как окна в гостиной – просто длинные проемы, в которых уже понемногу собирается мрак. Пол недоделан, квадраты фанеры прикрыты вытертыми ковриками, обставлена комната странно, кое-как. Основное убранство – брошенные на пол подушки, есть пара пуфов, обтянутых лопнувшей кожей. Громоздкое кожаное кресло, в котором можно откинуться назад и положить ноги на подставку. Диван, застеленный настоящим, но истрепанным лоскутным одеялом, древний телевизор и кирпично-дощатые книжные стеллажи – где книг нет, но хранятся подшивки «Нэшнл джиогрэфик», несколько журналов по парусному спорту и разрозненные номера «Популярной механики».

Очевидно, у Айло руки не дошли до уборки в этой комнате. Там, где на коврики опрокидывались пепельницы, остались следы пепла. Повсюду крошки. Джулиет решает найти пылесос, если, конечно, он здесь имеется, но начинает подозревать, что с началом работы, чего доброго, произойдет какая-нибудь оказия: ветхий коврик, например, может рассыпаться и застрять в шланге. Так что она просто опускается в кресло и по мере опустошения кружки подливает туда «Тиа Марию».

Ничто ей не мило на этом побережье. Деревья слишком высоки и скучены, у них нет своего лица – ну, лес и лес. Горы чересчур помпезны и неправдоподобны, острова, плывущие по водам залива Джоржия, назойливо живописны. Большие помещения в этом доме, скошенные потолки, необработанная древесина – все какое-то голое и стыдливое.

Собака время от времени подает голос, но не надрывается. Вероятно, соскучилась и хочет войти. Но Джулиет никогда не держала собак: собака в доме – это свидетель, а не компаньон, от нее одна неловкость.

А может, собака лает потому, что учуяла оленя или медведя, а то и пуму. Что-то такое писали в ванкуверских газетах о том, как пума (и, кажется, в этих краях) растерзала ребенка.

Кому охота жить рядом с враждебным, кровожадным зверьем?

Kallipareos. «Исполненная чудных ланит». Наконец-то вспомнила. Гомеровское слово сверкает у нее на крючке. А дальше вдруг открывается весь ее древнегреческий словарь, который без малого полгода томился в чулане. Она сама его убрала, поскольку не преподавала греческий.

Такое случается. Уберешь вещь с глаз долой совсем ненадолго, время от времени лезешь в чулан за чем-то другим – и вспоминаешь о ней, говоришь себе: уже скоро. Потом привыкаешь к тому, что она в чулане, задвигаешь подальше, чтобы впереди и сверху поместились другие вещи, а потом и думать о ней забываешь.

О вещи, которая была твоим ярким сокровищем. Забываешь думать. Вначале не осознаешь эту потерю, а потом не можешь вспомнить.

Но даже если не убираешь с глаз долой, даже если с ее помощью день ото дня зарабатываешь себе на жизнь? Джулиет вспоминает пожилых учительниц из школы: большинству из них было совершенно все равно, что преподавать. А Хуанита, к примеру, ведет испанский только потому, что он согласуется с ее именем (вообще-то, она ирландка), и еще потому, что хочет выработать у себя беглость речи на случай поездок. Нельзя же сказать, что испанский – ее сокровище.

Мало у кого, очень мало у кого есть сокровище; если оно есть, нужно за него держаться. Нельзя попадать с ним в засаду, нельзя выпускать из рук.

С кофе «Тиа Мария» подействовала особым образом. Джулиет ощущает себя бесшабашной, но всесильной. Она уже способна полагать, что Эрик, в конце-то концов, не столь важен. С ним можно закрутить интрижку. Именно так: закрутить интрижку. Как Афродита с Анхисом. И в одно прекрасное утро потихоньку сбежать.

Когда она просыпается, за окном уже совсем светло, хотя кухонные часы показывают только двадцать минут седьмого.

Она встает, находит уборную, возвращается, ложится на диван и укрывается лоскутным одеялом, на котором от усталости не замечает ни шерсти Корки, ни запаха Корки.

У нее раскалывается голова. В ванной стоит флакончик аспирина – Джулиет принимает две таблетки, умывается, расчесывает волосы, достает из сумки зубную щетку и чистит зубы. Потом заваривает свежий кофе и съедает ломтик домашнего хлеба, не трудясь его подсушить или намазать маслом. Остается сидеть за кухонным столом. Солнечный свет, пробиваясь сквозь кроны, медными кляксами ложится на гладкие стволы верб. Корки заходится лаем и умолкает лишь в ту минуту, когда во двор сворачивает грузовик.

Джулиет слышит, как хлопает дверца, слышит, как он разговаривает с собакой, и переполняется ужасом. Ей хочется спрятаться (впоследствии она будет рассказывать: «Я готова была залезть под стол», – но, естественно, подобной глупости не делает). Все это похоже на томительное ожидание перед объявлением наград в школе. Только еще хуже, потому что никакой разумной надежды нет. И еще потому, что такой роковой случайности в ее жизни больше не будет.

Когда отворяется дверь, она не находит в себе сил поднять взгляд. Руки сплетены на коленях, пальцы стиснуты.

– Это ты, – говорит он.

И смеется с торжеством и восхищением, как будто видит неописуемую в своей дерзости и наглости сцену. Он распахивает объятия, и в дом словно врывается свежий ветер, который заставляет ее поднять глаза.

Полгода назад она и не догадывалась о существовании этого человека. Полгода назад другой человек, погибший под колесами поезда, был еще жив и, наверное, выбирал дорожную одежду.

– Это ты.

По его голосу она чувствует, что он зовет ее к себе. Она встает, онемев, и видит, что он постарел, отяжелел, стал менее сдержан, чем ей помнилось. Он наступает, и у нее такое чувство, будто ее обшаривают с головы до ног; приходит облегчение, накатывает счастье. Как поразительно. Как близко к отчаянию.


Оказывается, Эрик не столько удивлен, сколько делает вид. Айло позвонила ему вчера вечером, предупредила о появлении чужой девчонки, Джулиет, и предложила сходить удостовериться, села ли та в автобус. Он решил положиться на случай – дать возможность Джулиет так или иначе сделать свой выбор, но когда Айло позвонила вторично и сообщила, что девчонка не уехала, он сам удивился нахлынувшей радости. Но домой не торопился и Кристе ничего не сказал, хотя уже понял, что сказать придется, и очень скоро.

Все это Джулиет впитывает по капле в течение последующих недель и месяцев. Кое-какие сведения просачиваются случайно, кое-какие вытягиваются неосторожными расспросами.

Ее собственному откровению (об утрате девственности) особого значения не придается.

Криста совершенно не похожа на Айло. Ни тебе широких бедер, ни соломенных волос. Худощавая брюнетка, остроумная, временами угрюмая, вскоре она становится самой близкой подругой Джулиет на долгие годы вперед, хотя нет-нет да и подденет ее колкостью в силу привычки, из духа скрытого соперничества.

Скоро

Два профиля, обращенные друг к другу. Слева – снежно-белая телочка с умиротворенным, ласковым взглядом, справа – зеленолицый человек без возраста. Судя по фуражке – мелкий чиновник или, быть может, почтальон. У него бледные губы и сверкающие белки глаз. В нижней части картины изображена рука, принадлежащая, скорее всего, зеленому человеку; она протягивает вверх крошечное деревце или, может, пышную ветку с плодами – драгоценными каменьями.

Вдоль верхнего края плывут тучи, а под ними, на круглой поверхности земли, разбросаны хлипкие домишки с игрушечной церковкой, увенчанной таким же игрушечным крестом. Внутри этой круглой поверхности куда-то целеустремленно шагает человек (маленький, но все же крупнее домиков и церкви) с косой на плече; его дожидается женщина одного с ним роста. Только зависшая вверх ногами.

Есть в картине и другие детали. К примеру, в щеку телочки вписана девушка, которая доит корову.

Завидев эту репродукцию, Джулиет тут же решила купить ее отцу с матерью на Рождество.

– Потому что, глядя на эту картину, сразу о них вспоминаю, – объяснила она своей подруге Кристе, приехавшей с ней вместе за покупками из Уэйл-Бей.

Они прохаживались по сувенирному магазину Художественной галереи Ванкувера.

Криста рассмеялась:

– Глядя на зеленого человечка и корову? Родители будут польщены.

Первая реакция Кристы никогда не бывала серьезной: для начала ей обязательно требовалось отпустить какую-нибудь шутку. Джулиет это нисколько не докучало. Она была на третьем месяце беременности (вынашивала Пенелопу) и то ли из-за внезапного избавления от токсикоза, то ли по какой-то иной причине время от времени впадала в эйфорию. А еще она постоянно думала о еде и, заметив в вестибюле кафетерий, вначале даже отказывалась идти в сувенирный магазин.

В этой картине Джулиет понравилось все, но особенно ее восхитили крошечные фигурки и шаткие домики в верхней части композиции. Косарь и перевернутая женщина.

Она прочла название. «Я и деревня»[9]9
  «Я и деревня» (1911) – картина известного художника-авангардиста Марка Шагала (1887–1985). Хранится в Музее современного искусства в Нью-Йорке, США.


[Закрыть]
.

Удивительно тонко.

– Шагал. Люблю Шагала, – заметила Криста. – А Пикассо – негодяй.

Джулиет так упивалась своей находкой, что не могла переключиться ни на что другое.

– Знаешь, как он, по некоторым сведениям, высказался? «Шагал – это для лавочниц», – не унималась Криста. – Чем ему не угодили лавочницы? Шагалу надо было ответить: «А Пикассо – это для тех, у кого физиономия набекрень».

– В смысле, я смотрю на картину и вспоминаю, как они живут, – продолжила Джулиет. – Не знаю почему, но это так.

Она уже рассказала Кристе кое-что о своих родителях, об их жизни в непонятном, но совсем не тоскливом уединении, которое, впрочем, не вязалось с авторитетом ее отца как учителя. Окружающие сторонились родителей Джулиет отчасти потому, что у Сары было больное сердце, а еще потому, что они с мужем выписывали журналы, которые никто больше не читал, и слушали по национальному радио передачи, которые никто больше не слушал. Потому, что Сара шила себе одежду – пусть не очень умело – по картинкам из журнала «Вог», а не по выкройкам издательства «Баттерик»[10]10
  Butterick Publishing Company – американское издательство, выпускающее выкройки для шитья с 1867 г.


[Закрыть]
. Да хотя бы потому, что они сохраняли моложавый вид, а не расплылись и не сгорбились, как родители сверстников Джулиет. Сэм, по словам дочери, был похож на нее: длинная шея, выпуклый подбородок, мягкие светло-каштановые волосы… Сару же Джулиет описывала как хрупкую белокожую блондинку, светящуюся неуловимой, небрежной красотой.


Когда Пенелопе исполнился год и месяц, Джулиет взяла ее с собой и отправилась самолетом в Торонто, где пересела на поезд. Было это в 1969 году. Джулиет сошла с поезда примерно в двадцати милях от городка, где она выросла и где до сих пор жили Сэм и Сара. Как ей сказали, в самом городке поезд больше не останавливался.

Она расстроилась оттого, что пришлось сойти на этом незнакомом вокзале, так и не увидев, как за окном внезапно появятся старые добрые деревья и дорожки – а после, через считаные мгновения, ее родной дом под сенью пышного красного клена, дом Сэма и Сары, просторный, но скромный, наверняка покрытый все той же пузырчатой, потрескавшейся белой краской.

Здесь, в чужом городке, который никогда раньше не становился местом семейной встречи, Сэм и Сара, при всей своей улыбчивости, выглядели встревоженными, подавленными.

Сара странно, коротко вскрикнула, словно ее клюнула какая-то птица. Люди на платформе стали оборачиваться, чтобы посмотреть, в чем дело.

Но, по-видимому, Сара просто разволновалась.

– Короткая и длинная, а все равно похожи, – сказала она.

Сначала Джулиет не поняла, о чем речь. Но потом догадалась: мать пришла в черной льняной юбке до середины голени и черном жакете. Воротник и манжеты были окантованы блестящей ядовито-зеленой тканью в черный горошек. Волосы Сары прикрывал тюрбан из того же зеленого материала. Скорее всего, она сшила этот наряд сама или заказала у портнихи. Черный и зеленый цвета совсем не шли к ее коже; создавалось впечатление, будто лицо Сары припорошил тонкий слой известки.

А Джулиет приехала в черном мини-платье.

– Я-то волновалась, как бы ты не подумала: ходит летом в черном, как в трауре, – объяснила Сара. – И что я вижу: ты тоже в черном. Смотрится просто чудесно, я только за короткие платья.

– И длинные волосы, – вставил Сэм. – Точь-в-точь как у хиппи.

Он наклонился к малышке, чтобы взглянуть ей в лицо:

– Ну, здравствуй, Пенелопа.

Сара сказала:

– Куколка моя.

Она протянула руки к Пенелопе, но, когда рукава скользнули назад, стало очевидно, что эти хрупкие узловатые веточки не удержат никакую ношу. Да в этом и не было надобности, потому что девочка, которая вся сжалась при первых же звуках бабкиного голоса, теперь захныкала и отвернулась, уткнувшись личиком в шею Джулиет.

Сара засмеялась:

– Неужели я и правда такое пугало?

И вновь оказалась не властна над своим голосом: он то перерастал в пронзительный визг, привлекая внимание прохожих, то стихал до шепота. Такого Джулиет не припоминала… хотя нет, это не совсем так. Поразмыслив, она решила, что люди, скорее всего, и раньше косились на ее мать всякий раз, когда та начинала говорить или смеяться, но в старые добрые времена люди оборачивались на неожиданные, по-девичьи очаровательные всплески веселья (которые вряд ли нравились абсолютно всем; кое-кто наверняка поговаривал, что Сара всеми силами пытается привлечь к себе внимание).

Джулиет успокоила мать:

– Она просто устала.

Сэм представил дочери молодую женщину, стоявшую за спиной у него и Сары, – та держалась на почтительном расстоянии, как будто не желая, чтобы ее приняли за спутницу пожилой пары. Между прочим, Джулиет поначалу такое и в голову не пришло.

– Джулиет, это Айрин. Айрин Эйвери.

Джулиет протянула Айрин руку – ровно настолько, чтобы не выронить при этом Пенелопу и сумку для пеленок; а когда стало понятно, что новая знакомая не собирается обмениваться с ней рукопожатием (или, может, не уловила намерения Джулиет), просто ограничилась улыбкой. Айрин не улыбнулась в ответ. Она стояла неподвижно, готовая, как могло показаться, пуститься наутек.

– Здравствуйте, – поприветствовала ее Джулиет.

– Рада встрече, – отозвалась Айрин; ее голос, пусть и достаточно громкий, был совершенно лишен выражения.

– Айрин – наш ангел-хранитель, – сказала Сара; и тут лицо ее спутницы переменилось. Она слегка нахмурилась, явно сконфузившись.

Айрин недотягивала ростом до Джулиет, но была шире в плечах и бедрах, с крепкими руками и волевым подбородком. Густые пружинистые черные волосы она зачесала назад и стянула в жесткий хвостик; темные брови, тоже густые, придавали ее взгляду враждебность, а цвет лица указывал на склонность к загару. На фоне смуглой кожи неожиданно резко выделялись светлые глаза – не то голубые, не то зеленые, настолько глубоко посаженные, что заглянуть в них оказалось трудно. Трудно еще и потому, что она все время слегка наклоняла голову и отворачивалась. Такая настороженность выглядела сознательной и привычной.

– Для ангела она дьявольски трудолюбива, – пошутил Сэм, расплываясь в широкой дипломатичной улыбке. – Заявляю об этом во всеуслышание.

Тут Джулиет вспомнила, что отец писал ей о какой-то женщине, которая пришла им на помощь, когда у Сары резко пошатнулось здоровье. Но у Джулиет создалось впечатление, что та женщина гораздо старше. Между тем Айрин выглядела практически ее ровесницей.

Вместе с ней родители приехали встречать Джулиет на том же стареньком «понтиаке», который Сэм купил из вторых рук лет десять назад. Когда-то автомобиль был синим; напоминания об этом сохранились лишь в отдельных местах, но в основном краска выцвела и приобрела серый оттенок; снизу кузов обрамляла полоса ржавчины – подарок зимних дорог, посыпанных солью.

– Старая сивая кобыла, – пропыхтела Сара, которая почти совершенно выдохлась, преодолев небольшое расстояние от платформы до машины.

– Надо же, до сих пор бегает, – проговорила Джулиет. С восхищением – поскольку этого, как видно, от нее ждали.

Джулиет совсем забыла это семейное прозвище старой колымаги, хотя сама же его и придумала.

– И еще побегает, – сказала Сара, когда Айрин помогла ей устроиться на заднем сиденье. – Да и мы вместе с ней.

Джулиет села впереди, укачивая снова захныкавшую Пенелопу. В салоне было невыносимо жарко, хотя машина все это время стояла с открытыми окнами в скупой тени привокзальных тополей.

– Вообще-то, я подумываю… – начал Сэм, давая задний ход, – подумываю обменять ее на грузовичок.

– Он издевается! – взвизгнула Сара.

– Для бизнеса, – продолжил Сэм. – Больше пользы будет. Да и рекламировать товар можно за счет надписи на боку – просто-напросто разъезжая по улицам.

– Это он в пику мне, – настаивала Сара. – Как, скажи на милость, я буду разъезжать по городу в машине с надписью «Свежие овощи»? В качестве кого: тыквы или капусты?

– Тебе, женушка, лучше утихомириться, – сказал Сэм, – А то мы домой приехать не успеем, а ты уже запыхаешься.

Проработав учителем в государственных школах по всей стране почти три десятка лет (и задержавшись в последней на целое десятилетие), Сэм внезапно уволился, решив начать собственный бизнес и полностью посвятить себя зеленной торговле. Он уже давно взял дополнительный приусадебный участок и развел обширный огород, где выращивал овощи и малину, а излишки урожая продавал кому-то из горожан. Но теперь, по всей видимости, Сэм решил превратить огородничество в единственный источник заработка: поставлять овощи местным лавочникам и, возможно, когда-нибудь даже поставить у въезда собственный павильончик.

– Ты серьезно решил заняться торговлей? – тихо спросила Джулиет.

– Еще как серьезно.

– И не будешь скучать по школе?

– Ни в коем разе! Школа мне надоела. Просто до чертиков.

Дело было в том, что Сэму, несмотря на его многолетний стаж, ни разу, ни в одной из школ не предложили должность директора. Джулиет решила, что именно это ему и надоело. Превосходный педагог, энергичный и немного чудаковатый, он был из тех учителей, которых не забывают, и его уроки в шестом классе всегда оказывались самой яркой страницей школьной жизни. Тем не менее он так и остался ни с чем – возможно, в силу своего характера. Кое-кому мнилось, что он подрывает авторитет начальства. Поэтому нетрудно было представить, как мыслило Начальство: ну, не создан он для руководящей должности, пусть лучше сидит на прежнем месте, так от него меньше вреда.

Работать на свежем воздухе он любил, хорошо ладил с людьми – из него обещал получиться неплохой коммерсант.

Но вот Саре эта затея решительно не нравилась.

Да и Джулиет тоже. И все-таки она про себя решила, что примет сторону отца, если дело пойдет на принцип. В этом вопросе ей совсем не хотелось проявлять снобизм.

Но, положа руку на сердце, Джулиет втайне ставила себя – себя, Сэма и Сару, и в особенности себя и Сэма, – несколько выше окружающих. А раз так, то что плохого, если отец будет торговать овощами?

Понизив голос, Сэм заговорщическим тоном обратился к дочери:

– Как ее будут называть?

Он имел в виду девочку.

– Пенелопа. Мы нипочем не согласимся урезать ее имя до «Пенни». Только Пенелопа.

– Нет, как ее будут называть по фамилии?

– Ах вот ты о чем. Ну, вероятно, Хендерсон-Портеос. Или Портеос-Хендерсон. Длинновато, конечно, особенно в сочетании с именем Пенелопа. Мы это предвидели, но уж очень хотели назвать дочь Пенелопой. Надо привыкать.

– Так-так. Он дал ей свою фамилию, – рассуждал Сэм. – Уже кое-что. В смысле, добрый знак.

Джулиет сначала удивилась, но потом поняла.

– Разумеется, Пенелопа носит его фамилию, – сказала она. Притворяясь озадаченной и беспечной. – Она же его дочь.

– Да, разумеется. Разумеется. Но в данных обстоятельствах…

– Не знаю никаких обстоятельств, – отрезала Джулиет. – Если ты о том, что мы не женаты, так в этом нет ничего особенного. Там, где мы живем, в нашем кругу, об этом никто не думает.

– Ну, вам виднее, – сказал Сэм. – А на первой он был женат?

Из рассказов Джулиет они знали, как Эрик выхаживал жену все восемь лет, что ей суждено было прожить после автокатастрофы.

– На Энн? Да. То есть не уверена. Но, кажется, да. По-моему, да. Да.

Сара подала голос с заднего сиденья:

– Чудесно было бы куда-нибудь заехать и взять по мороженому, правда?

– Мороженое возьмем дома, из холодильника, – отозвался Сэм. И добавил вполголоса, обернувшись к Джулиет и неприятно ее поразив: – Заедешь с ней куда-нибудь перекусить, так она целый спектакль устроит.

Стекла по-прежнему были опущены, в машину залетал теплый ветерок. Стоял самый разгар лета – на западном побережье, по наблюдениям Джулиет, такого времени года не существовало. На горизонте, вдоль полей, густо росли деревья, их тени казались иссиня-черными пещерами, а перед ними простирались посевы и луга, переливающиеся золотом и зеленью в ярких лучах солнца. Сильная молодая пшеница, ячмень, кукуруза, бобы – прямо глаза слепило.

– О чем вы там совещаетесь, – спросила Сара, – на переднем сиденье? Нам тут из-за ветра ничего не слышно.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 4.2 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации