Электронная библиотека » Элисон Уэйр » » онлайн чтение - страница 9


  • Текст добавлен: 1 июля 2014, 13:11


Автор книги: Элисон Уэйр


Жанр: Зарубежные приключения, Приключения


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Леди Джейн Грей

Лондон, июль 1546 года

У нас с Катериной неожиданные каникулы. Бедняга доктор Хардинг слег в постель с желудочной коликой, вызванной тем, что, как полагают, вчера за ужином он переел угря. Еще лучше, что дома нет матушки, которая находится при королеве в Уайтхолле. С утра жарко и душно. Миссис Эллен выводит нас в сад, окружающий Дорсет-Хаус внутри кирпичной стены. Пока Катерина плетет венки из маргариток и рисует, я уютно устраиваюсь под деревом с лютней и книгой. Здесь чудесно в солнечный день.

После обеда миссис Эллен собирается навестить сестру, жену богатого мясника, которая живет с ним в красивом деревянном особняке возле рынка Смитфилд.

– Возьмите нас с собой! – требует Катерина.

– Пожалуйста, возьмите! – упрашиваю я. – Нам нечем заняться. Отведите нас в город!

– Хорошо, – соглашается миссис Эллен. – Я уверена, что Бесси с удовольствием примет вас у себя в гостях. Она любит детей, а своих у нее нет, так что вам она очень обрадуется.

Поскольку день стоит отличный, мы идем в город пешком, в сопровождении слуги. Пусть мы надели легкие шелковые платья, у них все равно длинные рукава и тяжелые юбки. Хорошо еще, что нам разрешили не надевать капоры, так что наши длинные волосы свободно развеваются по ветру за нашими спинами. Приятно прогуляться по городу в такой хороший денек, и мы наслаждаемся чувством свободы.

Наш путь лежит через ворота Холбейн-гейт, стоящие на главной улице. Она пролегает сквозь беспорядочное нагромождение зданий, которое называется «Уайтхолл-Палас». К северу от Уайтхолла находятся сады и оранжереи, принадлежащие Вестминстерскому аббатству. В районе Чарринг мы останавливаемся, чтобы полюбоваться крестом, воздвигнутым королем Эдуардом Первым в память о его возлюбленной, королеве Элеоноре.

– Есть такая легенда, – рассказывает миссис Эллен. – Король привез тело королевы с севера, где она умерла, и везде, где бы он ни останавливался по пути, ставил по такому кресту.

– Chere reine[11]11
  Дорогая королева (фр.).


[Закрыть]
. Чарринг-кросс – понятно? – говорю я, желая похвастаться своими знаниями.

Катерина зачарованно молчит. Слуга, стоящий рядом, улыбается, глядя на нас, и говорит:

– Говорят, что с его вершины можно видеть ее склеп в Вестминстерском аббатстве.

Когда мы идем дальше, я утверждаю, что это невозможно, но Катерина уверена, что так и есть.

– Не думаю, что король полез бы наверх по кресту, – хихикаю я. – И разглядеть склеп через стену аббатства он тоже не смог бы. Подумай головой, Кэт, глупышка.

– Но это красивая история, – протестует она.

– Помолчите, мисс Джейн, – упрекает меня миссис Эллен. – Вы, спору нет, умная девочка, но немного скромности вам не помешало бы. Имейте в виду: ваша матушка жаловалась, что в последнее время вы становитесь непокорной, и обещала строго пресекать любое самоволие.

Пристыженная, я искренне раскаиваюсь. Я прошу у Кэт прощения, и она целует меня.

Мы проходим по улице Стрэнд, мимо величественных особняков знати, мимо больницы Савой и церкви Святого Климента Датского, и так добираемся до Флит-стрит. В Сити мы попадаем через ворота Лад-гейт. О богатстве живущих здесь говорят высокие солидные дома городских торговцев, бесчисленные лавки, где выставлены работы золотых дел мастеров и другие роскошные товары, бархат и шелк, обтягивающий спины состоятельных горожан и их жен.

Старый готический собор Святого Павла стоит предо мной на вершине холма, а рядом его двор, где находится множество лотков с книгами. Мне хочется задержаться здесь подольше, я прошу миссис Эллен купить мне грошовую книжку с историей о злосчастных влюбленных Паламоне и Арсите. Она неохотно соглашается, зная, что иначе меня отсюда не вытащишь.

Теперь мы проходим Барбикан, укрепленную сторожевую башню в городской стене.

– Долго еще? – спрашивает Катерина. Мы уже устали. Кажется, что мы идем уже целую вечность.

– Почти пришли, – отвечает миссис Эллен. Мы миновали центр города, но нас по-прежнему окружают толпы народа, и все они движутся в одном направлении. Среди них лоточники и коробейники.

– Куда это все идут? – интересуется миссис Эллен у торговца пирожками.

– Да на Смитфилд, конечно, мистрис, – отвечает он ей.

– На турнир? – с надеждой спрашивает миссис Эллен. Как здорово было бы посмотреть!

– Да нет же, – усмехается он, – на сожжение.

– Сожжение?

– Ну да. Еретиков, Энн Эскью и Джона Ласселса, будут жечь.

Эти слова повергают миссис Эллен в ужас. Я помню, как она рассказывала, что однажды в юности видела сожжение и ни за что на свете не хотела бы увидеть это снова.

– Если мы поспешим, девочки, то сможем успеть пройти прежде, чем все начнется, – говорит она, – дом моей сестры выходит окнами на Смитфилд, и другого пути туда, кроме этого, я не знаю. Давайте поторопимся, мы, может быть, успеем проскочить. Такие зрелища не для детских глаз, я не хочу, чтобы вы это видели. Ну-ка, прибавьте шагу. – Крепко схватив нас за руки, она протискивается сквозь толпу.

Мне дурно. Я знаю, что смерть на костре – это наказание за ересь, но, обжегши однажды палец свечкой, догадываюсь, до чего это чудовищная смерть, и не хочу при этом присутствовать.

Катерина тоже дрожит от ужаса. Ей только шесть лет, и здесь не место таким малышам. Она просится домой.

Но поздно. Толпа, жаждущая зрелища, валит на Смитфилд. Людская волна тащит нас, вцепившихся друг в дружку, вперед, и мы не в силах сопротивляться или повернуть, из страха, что нас задушат. Нас выталкивают чуть ли не в первые ряды, где мы, к своему ужасу, чувствуем, что давление толпы не позволит нам выбраться.

– Держитесь вместе, девочки! – кричит миссис Эллен. – Не выпускайте мои руки, слышите?

Посередине поля стоят два толстых деревянных столба, с которых свешиваются железные цепи. Рядом сложены высокие кучи хвороста. Какой-то человек – должно быть, палач – в кожаной маске и фартуке держит незажженный факел. Позади него в жаровне горит огонь. Я содрогаюсь при виде него. Напротив, на скамье, на приличном расстоянии от столбов, сидит лорд-мэр со старейшинами и шерифами и два епископа, прибывшие лицезреть казнь.

– Девочки, закройте глаза и отвернитесь, если получится, когда зажгут огонь, – испуганно советует миссис Эллен. – Какой кошмар – бог его знает, что скажет на это ваша матушка.

– Простите, – пыхтит какая-то толстуха, которую прижало к нам. Она одета в бедняцкое домотканое платье, и у нее красное лицо и складки жира под подбородком. – Пускай они поглядят, детки-то. Люди нарочно берут детей, чтоб видали, что бывает с этими греховодниками. Для того их и сжигают при народе.

– Все может быть. А вашего мнения я не спрашивала, – резко отвечает миссис Эллен. – Казнь – не зрелище для детей, тем более благородных. Им объясняют, что такое ересь. И не все радуются, видя страдания ближнего. Мы здесь не по своей воле, нас сюда вынесло с толпой.

Женщина пожимает плечами. Ее, по правде говоря, занимает только происходящее на поле.

– Славная сегодня погодка, – замечает мужчина позади нас. – Без ветра.

– Повезло им, – говорит его жена. – Пороху на сей раз им всыплют?

– А шут его знает. Хорошо бы потом почитать ее последнее признание. А вон человек продает его.

– Потом у него, поди, ничего и не останется…

– Да, и все потому, что его вырвали под пыткой, так говорят, по крайней мере. Я слышал, что сам лорд-канцлер Райотсли крутил ручку на дыбе, когда она отказалась отвечать на их вопросы.

Правдивость этого заявления подтверждается, когда повозка с Энн Эскью и Джоном Ласселсом медленно продвигается через людское море и Энн грубо с нее стаскивают, привязывают к стулу и несут к столбу, при этом ее руки и ноги безжизненно болтаются. Худая и бледная после месяцев заключения, с изможденным болью лицом, она словно бы даже рада тому, что близится конец ее страданий. Энн, похоже, тихий, добрый, безобидный человек.

– Она и вправду отправится в ад, как все еретики? – спрашиваю я миссис Эллен.

– Видишь ли, дитя, – уклончиво начинает она, – говорят, что огонь на земле дает еретикам вкусить огня вечного и заставляет раскаяться, пока не поздно.

– А если они раскаиваются, огонь гасят?

– Не всегда. Часто бывает уже поздно. И я не слыхала, чтобы многие раскаивались.

Я понимаю. Боль, должно быть, такая, что ни о чем другом думать нельзя.

Палач прикручивает Энн Эскью, сидящую на стуле, цепью к столбу. Ласселс уже стоит, прикованный, у второго столба, и солдаты обкладывают его хворостом. Вскоре куча хвороста становится ему по пояс. Женщину также заваливают хворостом. Мужчина плачет от страха, но она спокойна, и ее глаза обращены к небу. По всему видно: она верит, что попадет в рай.

– Чем же она провинилась? – спрашивает Катерина.

Миссис Эллен наклоняется к ней:

– Она злостная протестантка. Она отрицает чудо мессы.

У Катерины озадаченный вид. Она опять забыла, чему ее учил капеллан. Миссис Эллен объясняет:

– Эта женщина отрицала, что хлеб и вино претворяются в плоть и кровь Господа нашего во время вознесения Даров. Она верит в то, что это только символы.

Теперь палач привязывает на шею осужденной женщине серый полотняный мешок.

– Это порох, – говорит мужчина позади нас. – Чтоб быстрей ее прикончить.

Толпа издает единый вздох. Он затихает, когда поджигают хворост, раздается потрескивание, и голос священника читает молитву об умирающих.

Я не хочу смотреть, но смотрю. Мои глаза прикованы к столбам, будто бы у меня нет выбора. Рядом миссис Эллен склонила голову в молитве, а Катерина, крепко вцепившись в няню, уткнулась лицом ей в юбки. Но я смотрю не мигая, как поднимаются языки пламени. Мужчина кричит, когда огонь добирается до его одежды, но Энн Эскью безучастно сидит на своем стуле, как будто забыв о приближении огня. Затем она тоже начинает извиваться в огне, но ее агония длится недолго. Порох вскоре взрывается, превращаясь в шар ослепительного света и едкого дыма. Когда дым рассеивается, становится ясно – омерзительная куча обуглившейся плоти и костей, что осталась на месте Энн Эскью, больше не является живым существом. Хотя мне нестерпимо туда смотреть, я принуждаю себя. У другого столба мужчина накренился вперед и жалобно стонет, пока огонь выполняет свое страшное дело. Вскоре оба тела уже едва различимы сквозь высокие жаркие стены огня. Разносится тошнотворная вонь горелой плоти.

Кое-кто из толпы глумится над еретиками, другие выкрикивают слова поддержки в их испытании, а некоторые – даже ободрения. Иные молятся, закрыв глаза, но немногие. Я отворачиваюсь, будучи уже не в силах наблюдать жуткую картину, я замечаю торговцев провизией, пробирающихся позади толпы, и продавцов книг, которые распространяют грошовые книжки о двух еретиках. Рядом хнычет перепуганная Катерина, и миссис Эллен крепко прижимает ее к себе. Пламя все еще ревет.

Вскоре смотреть уже не на что. Палач начинает разгребать кучи костей и пепла. Вслед за рассеивающейся толпой мы обходим поле и попадаем в дом к сестре миссис Эллен.

Там вокруг нас с Катериной начинается суета, нам дают выпить вина, разведенного водой. А я все не могу забыть той ужасной сцены, которую только что наблюдала, и невероятного мужества женщины, которая без единого стона претерпела нечеловеческие муки.

Затем мне в голову невольно приходит одна мысль. Энн была так сильна и непреклонна в своей вере, что пошла на смерть за нее. Ради, казалось бы, незначительного дела, такого, как хлеб и вино, она приняла мученическую смерть.

Тихий голос нашептывает мне из глубины сознания: «Наивно полагать, что во время мессы хлеб и вино претворяются в настоящие тело и кровь Господа нашего. Это просто такой обычай. Более разумно видеть в этих вещах символы, разве не так? И как знать, где истина? Кому судить, что один прав, а другой не прав в этом вопросе?»

Я одергиваю себя. Я ужасаюсь течению своих мыслей. Я едва не впадаю в ересь. Если бы я произнесла свои мысли вслух, я бы сама могла очутиться у столба, скованная цепями, посередине Смитфилда.

И все-таки в сознании у меня закрепляется мысль, что, по мнению многих, чудо мессы противоречит здравому смыслу, точно сказки и легенды, что мне рассказывали, когда я была маленькой. А людей все же заставляют в него верить. А если кто наберется храбрости и признается, что не верит, то он наверняка пострадает, как Энн Эскью.

Сила ее веры заставляет меня стыдиться. До сих пор я никогда не задумывалась о значении мессы и боюсь, что отныне перестану воспринимать ее по-прежнему. Если человек готов вытерпеть такую ужасную смерть, то его вера, конечно, стоит того, чтобы за нее умереть, правда?

Но я не мученица, я слеплена из другого теста. Думаю, мне недостало бы мужества и силы веры, если бы от меня, как от Энн, когда-нибудь потребовалось защитить мои убеждения. Но сегодняшний день заставил меня о многом задуматься, о том, что важно для моего духовного благоденствия, и я полна сомнений относительно того, что до сих пор беспрекословно принимала. Мне остается только утешаться тем, что Господь ведает секреты каждого сердца, и надеяться, что однажды наступит такое время, когда мужчины и женщины смогут открыто и без страха говорить, во что они верят.

Уайтхолл-Палас, июль 1546 года

О, радость радостей! Моя матушка, узнав, что доктор Хардинг до сих пор болен и вряд ли выздоровеет в ближайшие дни, получила разрешение королевы привезти меня в Уайтхолл. Теперь ее величество лично руководит моими уроками.

Каждое утро, как прежде, я прихожу в ее покои получить задание. Обычно это перевод или чтение, отрывки из Священного Писания. Затем я должна заниматься музыкой или помогать фрейлинам ткать гобелены. Выполнив свое задание, я, как положено, нахожусь при королеве, пока не настанет время отправляться на ночь в дортуар младших фрейлин, где за нами надзирает суровая матрона, не терпящая ни болтовни, ни смешков после того, как погасли свечи.

Королева работает над следующей книгой под названием «Плач грешника». Эта работа отнимает у нее почти все время. А когда она не у себя в кабинете, то она с королем, чья больная нога причиняет ему такое неудобство, что он еле может ходить, а иногда его носят по дворцу на стуле с бархатными подушками два обливающихся потом камердинера. Боли не способствуют смягчению его нрава, который и так ожесточился за последние месяцы. Однако умиротворяющее присутствие королевы, ее доброта и помощь утешают его, и он не устает благодарить Бога за ниспослание ему наконец добродетельной, милой его сердцу жены.

Но в окружении королевы происходят перемены, которые меня беспокоят. Фрейлины стали замкнутыми и настороженными, и иногда, стоит мне войти в комнату, разговоры резко прекращаются. Однажды, когда я тихо сидела в саду и читала, я услышала голоса двух женщин, ведущих откровенную беседу за изгородью. Мне показалось, что это были леди Саффолк и леди Лейн, но до конца я не уверена, потому что они говорили очень тихо.

– Сами-знаете-кто желает выразить скорбь по поводу смерти Энн Эскью, но не смеет, поскольку сейчас иметь подобные взгляды стало опасно, как никогда, – сказала одна.

– Мне страшно, – отвечала вторая. – Если ее враги смогут состряпать обвинение против нее, даже ее положение не спасет, ибо король беспощаден к еретикам, а она и ее друзья утратили всякое благоразумие. – Голоса затихли вдали, и я снова осталась в одиночестве.

Я уверена, что они имели в виду королеву, но не могу поверить, что кто-то желает ей зла. Всем известно, что она богобоязненная женщина, и хотя она больше всего на свете любит поспорить с королем, епископами и богословами о религиозных догматах, я никогда не слышала от нее ничего слишком возмутительного.

Сегодня вечером у них очередное словопрение. Так же как и моя матушка, я нахожусь при королеве, которая сидит в комнате короля. Я занимаюсь рукоделием, меж тем как они дружески болтают с епископом Гардинером, горбоносым самоуверенным церковником, которого я недолюбливаю. Сегодня моему внучатому дядюшке особенно нездоровится, но ради королевы он старается не подавать виду.

Спустя некоторое время беседа переходит на тему религии. Обстановка ощутимо накаляется, когда ее величество начинает уговаривать короля продолжать религиозные реформы.

– Хотя ваше величество низвергли чудовищного римского идола, – говорит она ему, – вам следует теперь воспользоваться возможностью, чтобы избавить церковь Англии от последних следов папизма!

Я изумляюсь ее прямоте, а выражение лица его величества говорит, что он возмущен: женщина читает ему нотации относительно его долга. Подавшись вперед в своем кресле, он строго грозит ей пальцем:

– Сударыня, жене надлежит сидеть дома, слушаться мужа и помалкивать, как вы сами написали в вашей книге.

Лицо королевы заливается краской – я думаю, больше от гнева, чем от стыда. Епископ благодушно наблюдает за происходящим. Ревностный католик, он, наверное, был бы, как ничему другому, рад ее ссылке или того хуже.

– Занимайся своим шитьем, дитя мое, – шепчет мне матушка.

Королева настаивает на своем:

– Сир, вы говорите сущую правду, но я снова прошу вас очистить церковь от всего этого римского разврата!

– Довольно, сударыня! – выкрикивает король, и затем повисает неловкая тишина.

Я вздрагиваю, ибо никогда еще не слышала, чтобы король выражался так резко, и меня это пугает. К счастью, вскоре он снова становится веселым и добрым, как всегда, и, ловко сменив тему, интересуется у королевы, каковы успехи принца в учении. Ее величество отвечает столь же приветливо, очевидно нисколько не встревожась, и гармония, кажется, восстановлена, ибо король по-прежнему глядит на свою супругу с любовью и говорит с ней нежно. Еще через некоторое время нам настает пора уходить. Когда королева поднимается, он целует ей руку и произносит, мило улыбаясь:

– Прощайте, дорогая.

Королева просит меня задержаться, чтобы подобрать шелковые нитки для вышивания, которые я неосторожно обронила на пол. Король не замечает меня, пока я, сидя на корточках у опустевшего кресла королевы, торопливо сматываю клубок за клубком, и продолжает разговаривать с епископом Гардинером. Теперь его величество вовсе не тот смиренный агнец, каким он только что притворялся.

– Хорошенькое дело, когда женщины набираются разных наук, – ворчит он, – и великое утешение мне в старости – выслушивать поучения от собственной жены.

– Но ваше величество превосходит в образованности всех монархов современности и прошлого, равно как и многих докторов богословия, – успокаивает его епископ. – Лучше вас самих никто не знает, что лучше для королевства. Ваше величество, вам известно, как я преклоняюсь перед ее величеством, но, простите за откровенность, я должен признаться, что полагаю недопустимым для любого из ваших подданных так дерзко возражать вам, как только что себе позволяла королева Екатерина. Мне прискорбно это слышать. Я также опасаюсь, что дерзость словесная не преминет обратиться в дерзость на деле.

Король печально кивает.

– Вы говорите правду, милорд епископ, – со вздохом соглашается он. – Мне нужно проявлять больше твердости в отношении ее величества.

Епископ Гардинер, явно ободренный ответом его величества, продолжает гнуть свою линию:

– Сир, я боюсь, как бы дело не обернулось гораздо серьезнее, чем кажется на первый взгляд. Говорят… Я уверен, что ничего подобного нет, но лучше, думаю, убедиться, что все в порядке…

– Вы это о чем, епископ? – раздраженно прерывает его король.

– Проще говоря, сир, до меня дошли слухи о том, что в окружении королевы не все благополучно. Возможно, что это просто слухи. Вероятнее всего. Я бы и не обратил внимания, если бы меня не беспокоило влияние королевы. Ваше величество, могу ли я говорить прямо?

Король смотрит на него с каменным лицом:

– Да!

– Сир, я бы хотел, чтобы все было иначе, но я подозреваю, что королева поощряет ересь. То, что я сам от нее слышал, и то, о чем мне сообщали о ней и ее приближенных, подводит меня к заключению, что взгляды, которых она придерживается, могут лишь нанести вред праведному правлению монархов, подобных вам. Согласно этим взглядам, все должно быть общим, они отвергают богоустановленный порядок, который должен существовать в любом обществе. Подобные мнения недопустимы у лиц, столь близко находящихся к трону.

Скорчившись на коленях, не смея от ужаса перевести дух, я замечаю, как ловко епископ запел другую песню. Сначала он утверждал, что слухи, скорее всего, безосновательны, а теперь говорит так, как будто ересь королевы – это установленный факт. Весьма умно, потому что он обеспечил себе прикрытие на случай, если его обвинения окажутся лживыми. Тогда он скажет: ах, это просто слухи… но я же не мог оставить их без внимания.

Король хмурится – трудно сказать, что ему менее по нраву: вероломство королевы или откровения Гардинера. Но мне, скрючившейся в тени за спинкой кресла, мне, о чьем присутствии забыли оба мужчины, ясно, что он очень зол. А Гардинер, невзирая на это, продолжает:

– Ваше величество, конечно, понимает, насколько опасно согревать змею у себя на груди. Знатнейшие из ваших подданных, защищая те принципы, которых, как я подозреваю, придерживается королева, по закону заслуживали бы смерти. – Он делает паузу, возможно думая, что позволил себе слишком много или зашел слишком далеко. Судя по выражению лица короля, так оно и есть. Епископ продолжает вкрадчивым голосом: – Но я несколько опережаю события. Простите меня, сир. Я, возможно, слишком близко к сердцу принимаю какие-то пустяки. И все же мы должны быть уверены. Я не могу действовать без санкции вашего величества, потому что в таком случае королева и ее сторонники уничтожат меня. Но если вы возьмете меня под свою защиту, то я предприму осторожное расследование.

Король сидит молча, теребя бороду.

– Ясно, что вы не повели бы таких речей, не имей на то достаточных оснований, – медленно произносит он. – Мне нужно все обдумать. Мы еще с вами побеседуем завтра. Приходите утром, после мессы.

Когда король, тяжело опираясь на руку епископа, выходит из комнаты, я торопливо засовываю клубки ниток в шкатулку и бегу в покои королевы. Первая, на кого я там наталкиваюсь, – это моя матушка, и, к моему ужасу, она не расположена выслушивать секреты.

– Ты опоздала, Джейн. Сколько же времени, интересно, требуется, чтобы подобрать нитки? Тебе давно пора быть в постели.

– Но, миледи… – заикаюсь я.

– В спальню без разговоров, а не то тебе достанется от вашей надзирательницы!

Сейчас или никогда!

– Но, миледи, против королевы готовится заговор!

От изумления матушка замирает на месте.

– Да что несмышленыш вроде тебя может знать о заговорах против королевы? – недоверчиво спрашивает она.

Я торопливо излагаю ей все, что только что услышала. Миледи слушает с возрастающим испугом, который явственно отражается у нее на лице.

– Поклянись, что говоришь правду, – требует она, схватив меня за плечи. – Потому что, если ты все это придумала или хоть в чем-то соврала, я выпорю тебя так, как никогда еще не порола.

Я выдерживаю ее взгляд, желая, чтобы она мне поверила.

– Клянусь, что все это правда, миледи.

– Понятно, – говорит миледи, отпуская мои плечи. – Подожди-ка.

И она исчезает в спальне королевы. Несколько минут спустя оттуда выходит ее величество в ночной сорочке и с распущенными по плечам рыжими локонами.

– Что ты слышала, Джейн? – спрашивает она мягко, но настоятельно.

Я рассказываю ей, что произошло. Когда я заканчиваю, королева выглядит потрясенной.

– Боже, – говорит она, опускаясь в свое большое кресло у камина. – Откуда Гардинер узнал о моих взглядах? Кто мог меня предать?

– Никто из любящих вас, сударыня, и имеющих истинную веру, – со всей искренностью убеждает матушка.

– Тогда кто?

– Может быть, у вас проницательные враги? – предполагает матушка.

– У них нет доказательств. Не может этого быть! – Голос королевы выдает все возрастающую тревогу. – Мы избавились от книг, когда они допрашивали Энн Эскью.

– Ну разумеется, сударыня. Я уверена, что они их не нашли.

– Гардинер ненавидит меня, – бормочет королева. – И Райотсли. Я не исключаю, что они могли подделать доказательства против меня.

Мне странно это слышать. Разве может такое быть, что обе, королева и моя матушка, – еретички? Но что еще остается думать? О нет, это ужасная мысль. Неудивительно, что ее величество в ужасе. Я бы на ее месте с ума сошла от страха. Я пытаюсь ее утешить.

– Сударыня, король вас любит, – говорю я, вспоминая толстого весельчака, который часто с нами сиживал в этой самой комнате и развлекал нас шутками. – Он не причинит вам зла.

– Ах, Джейн, как бы мне хотелось в это верить, – шепчет она. – Ты славная, добрая девочка, ты правильно поступила, что пришла к своей матушке сегодня ночью.

Миледи смотрит на меня с чувством, отдаленно напоминающим нежность, и произносит:

– Да, Джейн, я тобою довольна.

Затем она оборачивается к королеве:

– Сударыня, единственное, что вы можете сделать для своей защиты, – это изображать невинность и вести себя так, будто ничего не случилось.

– Вы правы, – отвечает королева, приободряясь. – И я должна постараться оказывать больше почтения королю. Не думаю, что уже слишком поздно, – добавляет она. – С утра его величество может быть в другом настроении.


Подтверждение моей истории не замедлит явиться на следующий день, когда двое королевских стражей прибывают с повесткой, предписывающей сестре королевы, леди Герберт, двум ее подругам и трем фрейлинам, среди которых леди Саффолк и леди Лейн, явиться перед Тайным советом для допроса. Лица женщин белеют от ужаса. Пока мы ждем, в тревоге и страхе, их возвращения, я замечаю, что королеву бьет дрожь. После часа или двух напряженного ожидания дверь комнаты открывается, и они снова с нами.

– Они нас отпустили, – говорит измученная леди Герберт. – Нам не предъявили никаких обвинений.

– Пока, – зловеще добавляет леди Лейн.

– Нас спрашивали, нет ли в нашем распоряжении каких-либо незаконных книг, – говорит королеве леди Саффолк, – и не хранятся ли такие книги тайно в кабинете вашего величества. Мы, конечно, все твердо отрицали.

– Но они все равно обыскали наши сундуки, – замечает леди Лейн, – чтобы убедиться, что мы говорим правду. К счастью, там не было ничего для них интересного.


После этого жизнь снова идет своим чередом, с ежедневными уроками, поручениями королевы, прогулками в садах в теплую летнюю погоду и редкими придворными праздниками или приемами.

Король относится к королеве по-прежнему и даже с любовью. Если он действительно планирует выступить против нее, то он весьма талантливый притворщик. Она в свою очередь очень старается изображать покорную своему долгу, послушную жену. И все же я замечаю, что он постоянно пытается втянуть ее в споры о религии, как будто испытывая ее. Хорошо, что она не поддается на его уловки и уступает ему во всех вопросах, прилагая усилия к тому, чтобы он не усомнился в ее правоверности. Он, кажется, удовлетворен, и мы все немного расслабляемся, решив, что опасность миновала.

Я особенно боялась за королеву, которая добрее ко мне, чем собственная матушка, и которую я нежно люблю. Отчасти я беспокоюсь и о себе, ибо на что будет похожа моя жизнь без нее? Но я не смею ни говорить вслух о моих худших опасениях, ни спрашивать кого-либо, что может случиться с королевой, если король все-таки сочтет ее еретичкой. Совсем недавно в Смитфилде я своими глазами видела, что случается с еретиками, и мне невыносима мысль, что это ужасное наказание обрушится на такую добрую и милосердную женщину. Дай бог, чтобы до этого никогда не дошло, но я так боюсь за нее, что ночью не могу уснуть и безмолвно лью слезы в подушку, молясь, чтобы Господь защитил королеву и чтобы ей больше не угрожала опасность.


Однажды жарким днем королева посылает меня на ее личную кухню за фруктовым ликером. В многолюдных коридорах дворца витают запахи пота и старой кожи, я с трудом протискиваюсь сквозь обычную толчею. Вдруг какой-то важный господин в мантии темного дамаста, выйдя из двери, наталкивается на меня. Я его уже где-то видела.

– Прошу прощения, юная леди, – извиняется он, приподнимая шляпу, и затем уходит, очевидно очень торопясь. Я замечаю, что он обронил один из свитков, которые держал под мышкой.

– Сэр! – кричу я ему вслед, но мой голос тонет в шуме галереи. Когда он исчезает в людской толпе, я понимаю, что догнать его надежды нет.

Свиток лежит на полу, перевязанный красным шнурком с печатью. Подняв его, я узнаю большую государственную печать Англии. Тут до меня доходит, что человек, который только что столкнулся со мной, был не кто иной, как сам лорд-канцлер сэр Томас Райотсли. Я видела его только однажды, но уверена, что это именно он.

Судя по спешке его светлости и печати, я, должно быть, держу в руках очень важный документ. Нужно отнести его королеве. Она знает, что с ним делать.


Королева разворачивает бумагу, читает и приглушенно вскрикивает:

– О нет! Нет! Помогите! Помогите! Господи, помоги мне!

Леди Лейн поднимает свиток, выпавший из рук королевы, и быстро пробегает его глазами. Затем она тоже разражается рыданиями, а остальные дамы собираются вокруг, моля объяснить, что происходит. Леди Герберт, сестра королевы, выхватив документ, читает его с побелевшим лицом.

– Боюсь, что это ордер на арест ее величества, – произносит она не своим голосом. – Здесь подпись самого короля.

Я стою, чувствуя подступающую к груди тошноту, а фрейлины заливаются слезами и причитают.

– Возьмите себя в руки! – кричит матушка. – Помогите королеве!

Слышится вопль королевы, резкий, пронзительный, разносящийся эхом по всем ее покоям и, вероятно, за их пределами. Она ничего не может с собой поделать: ей отказала выдержка, первобытный страх оказался сильнее. Леди Лейн и леди Герберт спешат ее успокоить.

Миледи поднимает бумагу с пола, куда она опять упала, и выталкивает нас в соседнюю комнату.

– Король поставил свою подпись, – хмуро говорит она. – Ее собственный муж. Сегодня утром я собственными ушами слышала, как, прежде чем заняться государственными делами, он пожелал ей хорошего дня. Теперь мы знаем, чем он занимался. Он подписывал этот ордер, приказывающий заключить ее величество в Тауэр, совсем как и ордера для двух других своих жен, которые теперь гниют в безымянных могилах в Тауэрской часовне.

– А их не обвиняли в ереси, – бормочет леди Саффолк. – Им всего лишь отрубили головы.

Слезы струятся по ее красивому лицу.

– Он сожжет королеву? – с ужасом спрашиваю я.

Матушка переводит взгляд на меня. В ее лице сейчас больше чувств, чем мне когда-либо доводилось видеть. Она не отвечает, а леди Саффолк продолжает плакать.


Королева не внемлет увещеваниям. Она лежит в постели, крича без остановки, как будто это поможет горю. Так продолжается до тех пор, пока я не затыкаю уши руками. Когда у нее больше нет голоса кричать, она, хрипя от ужаса, повторяет, что ее повесят, отрубят голову или – что хуже всего – сожгут на костре. Ей кажется, что она уже чувствует холодный металл у себя на шее, тошнотворное касание острого лезвия, ее нежная плоть уже обугливается, огонь пожирает ее. Неужели и вправду до этого дойдет? Неужели он и впрямь способен отправить ее на смерть? Но мы все знаем, что способен; он уже дважды поступал так и поступит еще раз, имея на то достаточные основания. Однако она не может поверить в это.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 | Следующая
  • 3.3 Оценок: 7

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации